Псы в лесу

      Какаши не любил людей. Однако это не было взаимно, и они, люди, почему-то продолжали пытаться разговаривать с ним, были приветливы и пытались завязать с ним… что? Приятельские отношения? Он не видел во всём этом особого смысла, он не выказывал интереса и всегда был отстранён. Возможно, это снова было что-то из разряда вызова, соревнования — видимо, это то, что получается у него само собой: побуждать людей вокруг доказывать ему, что они могут, что они способны, что они не хуже него. Этого он тоже не понимал, потому что он знал, конечно, что он хороший шиноби, его даже называли гением. Но он много работал, чтобы этого достичь, навыки ведь не упали на него с неба. И что мешает им тоже столько работать, вместо того, чтобы доказывать что-то лично ему — вместо того, чтобы доказывать что-то себе — он не понимал. Поэтому задиристость Обито никогда не впечатляла его. Столько шума без выхлопа. Странно.       В этом плане Майто Гай вызывал его уважение. Он бесконечно бросал вызов Какаши, но это всегда, каждый раз, был вызов самому себе. Он использовал способности Какаши как трамплин для своего развития. Но не для того, чтобы показать единожды, что сам тоже не промах, а потому, что он не мог иначе, потому что его жадная до самосовершенствования душа заставляла двигаться быстрее, выше, сильнее. И Какаши находил это хорошим качеством, даже если и не признавался в этом. Ему нравилась целеустремлённость Гая, а то, что им было в одну сторону, что их пути были близко и пересекались — его не только устраивало, но и внутренне радовало. Хоть он и не особо это понимал. Рефлексия не давалась ему сложно, но он не был в ней заинтересован. Он не знал, зачем бы ему было разбираться в себе. Вроде и так всё ясно. Он также не знал, являются ли они с Гаем друзьями, потому что никогда не задавался этим вопросом, не чувствовал необходимости как-то описывать их отношения. Они общались и что-то значили друг для друга, и этого ведь достаточно? Все отношения между людьми своеобразные, как можно применять ко всем одно и то же слово?       Какаши давно привык к отшельническому образу жизни. Ему было комфортно в этом: быть самому по себе, выстраивать свой ритм жизни. Так ему было спокойно. Тем более у него была стая. Стая начала образовываться постепенно, и первым был Пак, потом он подтянул Булла, а тот Шибу, а тот остальных… и он уже не помнил, как всё получилось. Всё было стремительно, собаки быстро решают для себя, доверяют они человеку или нет. И после того, как определятся, уже не задумываются о том, что можно вообще быть порознь. Если пёс признал тебя, то теперь ты его стая. И всё. Тебя не спрашивают даже. Сиди, терпи, радуйся. Конечно радуйся. Какаши любил собак за бесхитростность, и за открытость, и за это быстрое сокращение дистанции в отношениях. И ему было хорошо, ему нравилась такая жизнь. Обособленность от мира, стая, редкие встречи с людьми — Гай, Минато, Кушина. Командир АНБУ. Его миссии. Удовлетворение от сделанной работы. Быстрая смерть, которую он дарил своим целям. Новый комплект свежевыстиранной формы, пока ещё не испачканной кровью.       Однако в последнее время он чувствовал что-то странное. Что-то новое. Какое-то… жужжащее, ноющее чувство. Желание. Чего-то, что он не знал. Потребность в чём-то, что было ему незнакомо. Раздражающая неудовлетворённость. Впрочем, его не сильно беспокоило это новое в нём. Он просто теперь знал об этом. Что теперь он — такой. Окей. ———       После войны Минато и Кушина практически приняли его в свою семью. Хотя он и не думал об этом так, но обстоятельства были таковы: они виделись в среднем раз в неделю-две, проводили вместе вечера-ужины, или ходили гулять, или тренировались втроём — странные, сложные, изматывающие схватки, где каждый против каждого. Было сложно. И захватывающе. После ужина Булл часто оставался в доме пары на ночь, он говорил, что ему нравится их дом, атмосфера в нём, и что он любит периодическую смену обстановки. Кушина обхватывала его за огромную шею и крепко обнимала, а тот клал голову ей на плечо и довольно похрюкивал. А потом, устраиваясь огромным клубком на ковре у дивана, глубоко и удовлетворённо вздыхал.       Кушина на какое-то время оставила активную жизни шиноби, чтобы наведаться на руины её родного селения, попытаться найти в них что-то, воспоминания или нити родства, единение с ушедшими. Вернулась она с охапкой свитков, полных незнакомых печатей, и засела за изучение, проводя кучу времени дома, постепенно там задыхаясь. Поэтому, когда ей предложили назначение на должность капитана команды, она выкрикнула: «Блин, да, конечно!» — и схватила досье своих подопечных.       В день перед встречей с командой она ходит быстрыми шагами по комнате, из угла в угол, как кошка, как тигр, как красный вихрь. И стенает вслух: «А что, если мы не сработаемся?», «А что, если миссии будут провальными?», «А вдруг они меня возненавидят?»… Минато ловит её в центре комнаты и крепко обнимает: — А что, если кто-то сейчас попьёт чаю? — Не сбивай меня, я думаю!!! — Это хорошо, чай как раз поможет тебе подумать ещё сильнее. — Ты просто отвлекаешь меня, да? Тебе просто не нравится, что кто-то ещё может ходить по дому так же быстро, как ты! — Это правда, я очень завидую. Ты занимаешь мою нишу. Я чувствую себя обделённым. — Знаешь, ты можешь ходить вместе со мной. — Ты можешь попить чаю вместе со мной. — Туше! — она смеётся теперь. Её настроение меняется легко, главное вовремя переключить. — Ну что, ты уже знаешь всю подноготную своих ребят, да? — он насыпает в заварочник зелёный чай, и мяты, и ромашки, и ещё побольше мяты, сколько там её нужно, чтобы успокоить торпеду, комету, мчащегося тигра? Наверное, ещё валерианы. — Да! От и до. Я уже почти представляю, как они назовут своих детей! Если у них будут дети. Если они не умрут под моим командованием. Если их не покорёжат психические травмы… А-А-А-А-А-А-А, я не могу, а-а-а-а-а-а!!! — она снова вскакивает и порывается опять начать носиться, теперь уже по кухне. Минато быстро останавливает её, хватает за руки, прислоняется лбом к её лбу: — Никто. Не. Умрёт. — Откуда ты знаешь, — голос слабый, глаза круглые, встревоженные, почти слезящиеся. — Я уже вытянул этот билет. Не больше одной команды с трагической судьбой на семью. Таковы правила. — Ты только что придумал эти правила, это не считается, — забота любимого человека полностью ломает её оборону, её стойкость, её попытки сдержать эмоции, и брови изгибаются, а рот начинает дрожать, и глаза совсем влажные. — Да, я их придумал. Теперь будет так. И никак иначе. Она совсем расклеилась и хлюпает ему в плечо. — Спасибо. Спасибо… Пусть так и будет. Спасибо. Они ещё какое-то время стоят так в центре кухни, он обнимает её тепло, крепко, а её руки сжимают ткань его водолазки. Начинает свистеть чайник. Она отвлекается на звук, моргает, шмыгает: — Я тебе соплями всю водолазку измазала. — Ничего страшного. Нарежешь кекс? — Ага… — она ещё раз шмыгает и вытирает нос кухонным полотенцем. Раздаётся стук в дверь. Она выходит в коридор и без сомнений открывает, конечно, зная, кто там. Какаши смотрит на её красный нос, на влажные ресницы. — Я мандаринов принёс, — протягивает ей авоську и привычно заходит в дом. — Вовремя ты, у нас чайник вскипел. Кекс нарежешь? — ловко делегирует она, высыпая мандарины в вазу. — Ага. Лучи солнца режут контрастами света и тени комнату. День тёплый и ещё не жаркий, временами пробегает свежий ветерок. — А пойдёмте на балкон переберёмся? Там хорошо. — О, отлично. Какаши, придержишь дверь? — Ага. Её тревога почти рассеялась. От чая начинает даже немного мазать. Чёртов травник, что он туда насыпал? Птицы начала лета громкие, радостные. Пригревает солнце. С третьего этажа видно, как всякие люди ходят по улицам, делают какие-то свои людские дела. — Я тент над входом натянул, — спокойно делится Какаши, дует на чай. — О, это для Уруши, чтоб он лежал в теньке? — Ага. Натянуть тент — это проще, чем слушать его вечные жалобы на жару. «Ну конечно. Конечно, он заботливый. И чего скрывает», — Кушина тихо качает головой. Нарастает звук бешеных копыт и скрип деревянных колес. Из-за угла улицы на площадь вылетает лихая повозка, её сильно заносит на повороте, и тут же слышится резкий, агрессивный девчачий крик: — Да ёб твою мать, какого хера? Ты в конец края попутал? Глаза Какаши метнулись к девчачьей фигурке, запускающей бутылку вслед телеге. Хороший замах. — Совсем поехала, психопатка! Пороть таких надо! — мда, этот извозчик матерится, как сапожник. Такие обычно первее всех начинают скулить о пощаде, едва сломаешь ему пару пальцев. Плечи девушки поднимаются от возмущения: — Ах, пороть?! А ну иди сюда, ублюдок, говно собачье, я тебя сама сейчас выпорю!.. — но тот, конечно, уже усвистал вдаль. Кусок мусора. Хотя она обложила его руганью похлеще. Красиво. Скажет ли она ещё что-нибудь? Какаши напряжённо всматривается-вслушивается. Но, видимо, поток возмущения она больше не собирается выпускать, пыхтя, вздымая грудь, пропуская ненависть через себя. Её гнев не для публики. В таком состоянии можно захватить форт небольшого городка. Интересно, она могла бы?.. Так, осматривается. Ага, бежит в сторону полигона. Логично. Минато оглядывается и видит застывшего Какаши. Легко трогает Кушину за плечо. Они переглядываются. На лице Кушины расползается довольная улыбка.