Ты не железная, как ни крутил тебя бы Звенящий ознобленным холодом вой.
Конни крепко смыкает пальцы на ее горле, на несколько секунд напрочь перекрывая воздух, царапает кожу, ведет ногтем, сильно надавливая, грубую линию вниз, оставляя красный след, больно цепляет пальцами ключицу, защипывая тонкую кожу, обтягивающую ее. Конни знает, что она изо всех сил пытается казаться сильной, но… Она не железная, она даже не ледяная. Ей холодно, а от его горячей руки, сдавливающей грудь, его пальцев, крутящих сосок, уже больно. Конни знает, что внутри ее выворачивает от собственных злых, испуганных, стыдливых криков. И абсолютно точно знает, что хочет слышать их холодный звон. Ричи в инстинктивной защите двигает бедрами, пытаясь сжать ноги, когда Конни, покончив с терзанием чувствительных, теперь ярко-красных, сосков, проводит ладонью по промежности, а затем случайно-нещадно сжимает пальцами клитор, случайно вызывая короткий громкий крик.Ой...
Конни выдыхает ухмылкой на реакцию девушки и, обнаружив самую эрогенную, самую чувствительную точку, яростно натирает нежные складки, наконец-то вызывая болезненный стон. Мольбу прекратить.А ты врешь самой своей совести О счетах, которые вот бы свести с собой.
Конни не верит ей, когда она сквозь болезненные вскрики, говорит о том, что лучше умереть, чем терпеть это. Конни не верит, что она могла бы так легко избавиться от нужных ему мучений. Конни не хочет верить, что его Лунная может быть близка к самоубийству. Врет. Она врет ему. А еще один громко-протяжный измученный крик, когда Конни резко хватает девушку за розовые складки половых губ, тянет, царапает, как никогда правдив. Искренен.А ты такая теплая. Ты такая тихая.
Крик перетекает в жалобный всхлип, когда пальцы Конни вторгаются в сжатое, почти сухое влагалище. Конни ощущает горячую, почти пьянящую этим, узость. Конни слишком сильно представляет, как яростно вдалбливается членом в это теплое, мягкое тело. В свой Лунный идеал. В идеал Коннора. Снова набухшая эрекция упирается в грубую ткань, но Конни не замечает этого, продолжая с упоением оглаживать девушку изнутри. Конни волнует только одно. Она не кричит. Ричи только почти неслышно всхлипывает, желая, чтобы это поскорее кончилось, желая не ощущать разрывающих, грубых пальцев внутри себя. Всхлипывает, беззвучно рыдая, от разрушения ее надежд ощутить приятные, желанные, нужные ласки от этого парня. Без боли. По ее воле. Без страха и обещаний смерти. Без этого дьявольского, не свойственного этим теплым, шоколадным глазам, незнакомого опасно-безумного блеска.И мы, мы не желанные Души наши дышат, как дышат повешенные Или живьем под землей, ой...
Конни, продолжая втрахиваться пальцами в девушку, отчаянно отгоняет внезапно наплывающие воспоминания. Рвано дышит, понимая, что не может больше терпеть. Он хочет снова ощутить, как аналогично его пальцам сейчас, бархатные руки тетушки яростно имели бы его, жестко сжимали член, доводя Конни до состояния, когда он не понимал, к чему он ближе: к адской смерти или блаженному, эйфорическому раю. Мысли в голове хаотично путаются. Образы прошлого перемешиваются. Конни больше не нужен Аманде? Она больше не хочет Конни? Конни ощущает себя закопанным, Конни не чувствует кислорода. Он не дышит. Роняя нож и освободившейся рукой снова обхватывая член, яростно надрачивая его, другой рукой по-прежнему имея пальцами болезненно-стонущую беспомощную девушку, Конни понимает, что он все еще в ее власти. Ему все еще больно. Он все еще не хочет этого. Он все еще хочет от этого избавиться. И избавление только одно.Щекотно должно быть так умирать, Блять...
Конни кончает на ноги девушки с абсурдным воспоминанием о том, как тетушка щекотала его, доводя до изнеможения, пока он изнывал от желания быть отраханным ею. Конни неспешно, к облегчению Ричи, вытаскивает влажноватые пальцы, и, снова затерявшись в мыслях-воспоминаниях, отрешенно смазывает-смешивает теплую сперму с небольшими слабо-красными следами крови на светлой коже бедра слабо, но еще сопротивляющейся, рыдающе-всхлипывающей, девушки.Дым воздух выел, как писал один классик. Он был вооружен и безумно опасен.
Конни чувствует, как сознание затягивается дымкой, опустошая вместе с кислородом ненужные мысли, выедая воспоминания какими-то успокаивающими строками, всплывшими в памяти. Возвращая продуманный план, важную, невероятно важную цель. Ричи сквозь пелену слез уже с нескрываемым ужасом и мольбой смотрит на то, как в руку ее мучителя снова возвращается блестящий ледяным металлом нож.Как дьявол красив, как ты – искусительница моя.
Конни любуется на тело его идеальной Лунной. Глупый Коннор был уверен, что она святая. Но красно-влажные разводы на ее ногах, на ее лобке с голубой татуировкой не могли так уместно и гармонично смотреться на той, кто над головой носит нимб. Его Лунная создана для другого. Создана быть главным и единственным украшением, смыслом его сюжета.Через тысячу лет на кресте поиграем в желания.
Конни любуется, слушая ее мольбы, тихие отчаянные просьбы отпустить ее, перестать. Конни говорит о том, что когда-нибудь, в какой-нибудь из реальностей, через промежуток времени, их сюжет обязательно будет другим. Конни воодушевленно говорит о том, что где-нибудь, когда-нибудь, он будет висеть перед ней, терпя ее извращенно-прекрасные желания, он будет получать от нее болезненные ласки. Через тысячу, сто, двадцать восемь, триста лет. В другом мире. Когда-нибудь, где-нибудь. Но не здесь. Не сейчас.И ты, ты не железная, ты ниже лезвия, Которым тебя вырезал твой герой.
Конни хвалит ее, рвано дергающуюся, навзрыд рыдающую, звонко кричащую, молящую о помощи, когда одной рукой сжимает, оттягивает белые волосы, а другой неспешно, с наслаждением, вырезает тонкие неглубокие линии на светлой коже, часть давно продуманного узора. Слизывает с некоторых выступающую кровь, размазывает алые капельки пальцами. Ему нравится. Ей нет. Ричи больно, невероятно больно, все тело с каждым движением парня все больше усыпается красными созвездиями, которые жгучими вспышками отдаются в руках, на груди, на ногах, животе. Ричи молит о пощаде, Ричи почти срывает голос, крича, когда очередной порез появляется на ее плече. Ричи хочет забыться в беспамятстве. Конни видит это. Конни так это нравится.Я буду врать всем, кого встречу, О том, что случилось с тобой.
Конни так ждал ее криков. Этих захлебывающихся, отчаянных, самых искренних, настоящих звуков, отражающихся от пустых стен, скрытых завесой шумно-хлещущего ливня. Конни льстит, что никто больше не услышит это, что он единственный может наслаждаться ее надрывающимся, испуганным, болезненным голосом. Ведь никто не узнает, что случилось с неприступной, праведно-приличной, холодной девушкой, кроме того, что она однажды не вернулась после занятий домой. Конни сохранит эти прекрасные мгновения только для себя. Сохранит в тайне от взрослых их маленькую секретную игру. Это ведь так не трудно. Так легко. История для полицейских продумана от и до. Мистер Андерсон не имеет ни малейшего понятия о том, что случилось с его одногруппницей.А ты такая теплая. Ты такая тихая.
Иллюзия наивного Коннора о том, что Ричи Эркер – Ледяная Леди, которую ничего не трогает, ничего не цепляет, которая почти панически, хронически, приучена отчаянно набожными родителями бояться доверять кому-либо, рушится с каждой красной звездой, с каждой вырезанной линией. Она ни капли не ледяная. Теплая, с теплой, сочащейся, стекающей, капающей кровью. И она вовсе ни капли не боялась доверить. Ему. Коннору. Но Коннора, к ее сожалению, больше нет. И когда Конни, отвлекаясь от начертания тонких линий, говорит об этом, Ричи снова молчит, снова неверяще смотрит на своего мучителя, расплывшегося в не менее болезненной для девушки, чем порезы, такой знакомой улыбке. Его улыбке. Конни, отходя и любуясь нарисованными безумными созвездиями, продолжает неспешный рассказ о наивном парне, который настолько боялся уничтожить до конца своих демонов, предпочитая забыть о них, что демоны взяли и уничтожили его. Наивный. Глупый. Коннор. Конни всегда заменял его, когда было нужно. Сейчас нужно Ему. А Коннор более не существует.Ты мне шипишь о задушенном прошлом Так, будто ты давно кем-то брошена, так, Что застыла кровь и губа прокушена, А лучше ли было бы лучше, но!
Ричи больно. Больно от множественных порезов, больно от кошмарных слов безумного Коннора. Конни. Она не верит, не хочет в это все верить. Она шепчет, тихо твердит, что это неправда, она пытается понять, осознать. И Конни с довольной ухмылкой отмечает, что у нее это плохо выходит. Она измучена, она напугана. Она полностью в его власти. И это единственное, что Ричи понимает отчетливее всего прочего. Она верила Коннору. Ошиблась. Конни, по-прежнему зло, опасно улыбаясь, слушает, как девушка шипит от саднящих ран, дергается, кричит, почти задыхается. Не выдерживая напряжения, Ричи выплескивает кипящие, дикие эмоции, облекая их в слова. Заставляя единственного, кому она хотела свою искренность доверить, улыбаться с пугающим, безумным, удовлетворением. Она не хотела верить Конни. Жестоко ошиблась. Конни нравится, как она ругается, как, совсем отчаявшись, смелеет, как рвется поток откровений о ней и о нем из ее очаровательных губ. Да, Конни нравится это. Лунная злится. Пытается держаться в сознании, пытается не сойти с ума, кусает свои губы, яростно выкрикивая оскорбления, игнорируя кровь, осторожно капающую из порезов. Конни понимает, что было бы лучше ее заткнуть, ведь Лунная всегда слишком легко могла спровоцировать глупого Коннора, тем более, такой неприкрытой откровенностью, но… Конни слишком нравится, когда она захлебывается отчаянными, неподдельными выкриками.Ты не железная! Ножа лезвие Лижет кожу и, так же как ты, Жалеет о прошлом, в котором похожи, Как дни настоящего, я и ты.
Крики снова меняются, со злых, отчаянных на болезненные, умоляющие остановиться, когда Конни проводит холодным и острым металлом по некоторым порезам глубже. Когда чертит новые, ведет острием лезвия от живота до лобка по диагонали, обратно, завершая кровавый икс. Когда давит на ранку, собирает-смазывает кровь, а потом слизывает ее с указательного и среднего пальцев, другой рукой держа за волосы, оттягивая голову так, чтобы она смотрела, неотрывно следила за тем, с каким наслаждением, медленно он слизывает алые капли и разводы. Конни, оставляя новый аккуратный порез-линию, аккуратное пятно-засос думает о том, что этот нож никогда не оставлял что-то настолько совершенное. Этому ножу с дорогой резной ручкой довелось оставлять лишь некрасивые геометрические фигуры, которые так любила его тетушка. Снова завершив еще один участок узора, Конни с удовлетворением отмечает, что теперь Лунная похожа на него самого, окровавленного, обнаженного, открытого, уязвимого и измученного. Только…Такая...
Прекрасная. Чистая. Невинная. В красивых кровавых созвездиях от страданий. Стонущая от боли. Покорно висящая перед ним. Принявшая его сюжет. Готовая к нему.Ты такая теплая.
Конни любовно оглаживает нетронутые участки ее тела, касается пальцами мокрого лица с закрытыми из-за полубессознательного состояния глазами. Проводит по искусанным губам, ощущая судорожное дыхание. Проводит одной рукой по горлу, нащупывая бьющуюся нервным, измученно-уставшим пульсом, артерию, другой намереваясь нанести решающий, важный удар. Несколько вдохов-выдохов под ее смиряющиеся, покоряющиеся, бессильные и беззвучные движения губ, все еще слабо просившие остановиться. Конни представляет огромное лезвие с неоновым иксом, что вот-вот обрушится на ее горло, отпуская его Луну. Отпуская Его. Представляет ее крики, ее радостные крики ужаса, такие долгожданные, такие сладкие. Но…Ты такая тихая.
Вместо криков, Конни слышит три чертовых слова, три тихих, последних перед потерей сознания, полуубитых слова, которых не должно, просто не может быть в его сюжете. Лунная всегда слишком легко могла спровоцировать Коннора. Неновый-синий тут же ослепляет сознание. Режет каждую клеточку мозга. Впивается иглами. Мысли путаются, а перед глазами бьются друг о друга ненужные воспоминания. Конни опускает руку, отшатывается назад, роняя нож, хватаясь за голову. Больно. Очень больно. «Я любила Коннора» бьют каждой буквой, уничтожают. Его Лунная не должна была так говорить. Не должна. Она приняла его сюжет. Она почти умерла. Его прекрасная Луна. Лунная должна была кричать. Захлебываться. Она не должна была говорить Ему это. Он никогда не слышал этих слов. Они всегда были только для Коннора. Чертов Коннор. Конни не верит ни в одну из букв в слове «люблю». Тетушка говорила, что любит его. Конни чувствует на себе эту ложь, видит перед собой темные умоляющие глаза Аманды. Конни слышит этот обессиленный, смирительно-последний, прощальный выдох, видит перед собой такие холодно-голубые умоляющие глаза Лунной. Нет. Ричи Эркер. Чертов Коннор. Он, только он, помнит, как папа Хэнк тоже говорил, что любит его. Он, только он, глупо верил в любовь тетушки. Он, только он, хотел любить свою почти святую Ричи Эркер. Конни же папа Хэнк оставил лишь Лунный сюжет, такой спасительный, такой необходимый. Ведь Конни никогда не любили. Конни трахали. Только трахали. Мысли об этом, червями копошащиеся в черепной коробке, разрывают Конни изнутри, раздирают до слез, до жалких всхлипываний, до невероятной боли, которую хочется содрать, вырезать. Конни чувствует, что его тошнит. Сгибаясь пополам, ощущает, что перед глазами все плывет, ощущает, как с каждой секундой, с каждым болезненным уколом чертовым, таким ненавистным, словом, вертящимся в сознании, он все больше теряет контроль. Нереально-уничтожающее «люблю», зациклено крутится в голове, вместе с неоново-синим, ослепляет вспышками невыносимой головной боли. Конни ощущает, что падает в непроглядную бездну, от которой он так хотел освободиться. Глаза застилаются пеленой мрака, и, прежде чем снова провалится в ловушку сознания, Конни понимает, что прекрасный Лунный сюжет снова не завершен, а чертов Коннор снова совсем не исчез. У него не получилось.