midnights

Дженни зажигает ее сигарету, и Лиса несмело смотрит на ее пальцы. Знает каждое кольцо, их украшающее, и ненавидит тоже каждое. На ней ее куртка, и Лиса почти что дрожит от холода, но то чувство, которое пульсирует внутри, когда она видит Дженни в ней, почти что согревает. Помимо них на курилке еще несколько человек, но разве Лиса может заметить хоть кого-то из них, когда Дженни стоит практически рядом, кутается в ее кожанку, выдыхает дым с печально-задумчивым взглядом, а небо над головой осыпается осколками прямо в сердце. Лиса смотрит на пальцы Дженни и думает, что ничего в них особенного. И в кольцах ее тоже. И глаза у нее самые обычные — карие, и нежный ее голос — такой же, как у многих. И ей совсем не нравится, как Дженни едва заметно вздрагивает от невесомого касания плечом, и нет ничего особенного в том, как она наклоняется и накрывает своей ладонью ладонь Лисы, стараясь укрыть хрупкое пламя зажигалки. И Лису вовсе не бросает в дрожь мысль, что после Дженни на ее куртке останется невесомый цветочный запах. Дженни смотрит из-под черных ресниц, выпускает дым своими белыми от мороза губами, и Лисе совсем не хочется их согреть. И дымом, что касается ее легких, быть не хочется тоже. Дженни не милая, не нежная и не добрая. И Лиса ненавидит то, что та когтями во ней до дна, что своими красивыми тонкими пальцами в кольцах цепляется за ее ребра, точно за решетки, и держит сердце в чертовой темнице. Дженни, как холодная сталь, что, касаясь горячей крови, заставляет Лису кипеть. В Дженни Ким черная глубокая пропасть. И Лиса почти все отдала бы, чтоб никогда не узнать, насколько она глубока. Дженни Ким — чертова бездна, и Лиса ненавидит себя за то, что вместо того, чтобы бежать прочь, она шагает ей навстречу. И чертов ее смех, что, касаясь ушей, растворяется внутри, как ртуть, и оседает в душе свинцовым осадком, Лиса ненавидит тоже. Дженни — война для рамок, выстроенных в голове, устоев и норм, всего того, во что Лиса почти поверила, что годами вбивали в голову, что казалось правильным. И как же Лиса ненавидит то, насколько правильной кажется Дженни, когда зажигает ее сигарету, чуть наклоняясь и накрывая своей ладонью ее, стараясь укрыть хрупкое пламя зажигалки. И то, как она одним движением белых губ, одним своим дыханием взрывает в Лисе все пароли и коды. Так, что та не может больше спрятаться, не может спрятать эти гребанные, кипящие где-то между ребрами чувства, которые она ненавидит даже больше самой Дженни и в которых, как мазохистка, так хочет тонуть. Лиса ненавидит, как Дженни делает ее другой, как каждый раз остается новым шрамом в сердце и памяти. И больше всего Лиса ненавидит лишь то, что ни о чем не жалеет. Ни об одной проведенной рядом с Дженни секунде, даже о той февральской холодной ночи, когда кожанка на ее плечах, и ее прекрасные тонкие пальцы на совсем обычных Лисы. Особенно о той февральской ночи. И да, Лиса смотрит в ее самые невероятные карие глаза и молча лжет. Лжет о том, что так сильно ее ненавидит. Лжет изо все сил, также, как и старается, чтобы все это было правдой. Лжет и сама себе не верит. Потому что Дженни самая нежная, милая и добрая. И голос ее лучше, чем у других. И когда она смотрит из-под черных своих ресниц, выпускает дым белыми от мороза губами, больше всего на свете Лисе хочется их согреть. А любить Дженни больно и сладко. И иногда Лисе даже хочется ей об этом сказать, вдруг она не знает. И если бы Лиса однажды набралась смелости, она бы точно сказала Дженни, что та — чертова бездна. Бездна, что заставляет ненавидеть себя за то, что вместо того, чтобы бежать прочь, она шагает ей навстречу. В Дженни черная глубокая пропасть. И Лиса отдала бы почти все на свете, чтобы узнать, насколько она глубока.