midnights

Дженни стоит с выставленными вперед руками и медленно ведет языком по губам, стирая остатки крови. — Ну же, — усмехается, — стреляй. Ведь ты за этим пришла сюда. Ее голос слишком мелодичный. Джису сглатывает. На глаза будто пелена ложится, мысли путаются. Она пришла сюда с револьвером в руке и намерением отомстить за лишенных жизни товарищей, но сейчас, Джису кажется, что сердце в груди так бешено бьется совсем по другой причине. Дженни стоит перед ней, совершенно не источая враждебность. В ее гипнотически-черных глазах застывает ночь, плещется интерес, и Джису так трудно отвести взгляд. Она крепче сжимает в руках оружие и напоминает себе, что она солдат, она на службе, и ослушаться приказа равно подписать себе смертный приговор. Дженни не спешит. Она с интересом наблюдает за внутренним противостоянием охотницы и, кажется, совсем не боится умереть от ее руки. Джису привлекает. Своей ранимостью, так умело спрятанной под бессердечностью. Дженни наслышана скольких вампиров охотница уже лишила головы, но даже весьма впечатляющая статистика не пугает ее. Потому что Дженни видит, как дрожат руки девушки, сжимающие оружие, как в ней пульсируют такие обнаженные чувства, как она борется с собой, пытаясь понять, чему следовать: приказу или тому, что не дает нажать на курок. — Как ты стала такой? — дрожащим голосом спрашивает Джису. Дженни смеется в ответ: — Долгая и грустная история, — улыбается, — вряд ли тебе будет интересно. Где-то позади свирепствует гром. И под эти судороги больного неба Дженни ласкает взглядом тело стоящей напротив охотницы, не упуская ни единого изгиба, и думает о том, что если бы ей физиологически нужно было спать, она хотела бы просыпаться с ней в одной кровати. — А ты попробуй, — Джису все еще держит оружие направленным на вампиршу. Ей вдруг кажется, что сейчас они так похожи друг на друга, чем-то, совсем отдаленно, но похожи. Будто Дженни — ее темная сторона, ведь когда Джису черкает взглядом по пленительным вишневым губам, ей так сильно хочется сорваться и нарушить все правила, лишь бы почувствовать их вкус. Они стоят на крыше, это третья их встреча, и когда Дженни спокойно садится на выступ у края, Джису инстинктивно дергается, чтобы схватить за руку и не дать упасть. Дженни виду не подает, но замечает. Джису действительно охотится уже второй месяц на ее скромную особу, и, признаться, если бы Дженни так отчаянно не желала их встречи, она бы давно уехала на Запад, а охотники никогда бы не выследили ее. Но она желала. И желает сейчас, в минуту, когда на нее направлен револьвер с серебряной пулей. Еще тогда, в Риме, в их первую встречу, Дженни увидела в Джису что-то особенное, что-то, что не могла до конца понять. А она-то умела читать людей. И именно это маленькое неприметное что-то все это время заставляло так отчаянно жаждать близости. И сейчас эта невероятная охотница стоит перед ней, сжимая дрожащими пальцами оружие с предназначенной Дженни пулей, и не может заставить себя выстрелить. Дженни слышит, как трепыхается сердце в груди охотницы, и ей до скрежета хочется слушать эту мелодию без остановки. — Ну, раз уж тебе так интересно, — ухмыляется, играя пальчиками с железной серьгой в ухе, — двадцать третий, — произносит Дженни задумчиво, — тысяча девятьсот двадцать третий, — поясняет, — Гамбургское восстание в Германии, открытие инсулина и джаз. Конечно же джаз, — Дженни кусает вишневые губы и как-то слишком горько, кажется Джису, улыбается, — я жила в Новом Орлеане, — продолжает вампирша, — ненавижу этот город, если честно. Тогда только начал зарождаться новоорлеанский джаз, и мой муж пригласил меня на вечеринку. Мы пили, веселились, очень много танцевали, — Дженни проводит рукой по плечу, и Джису замечает две ярко-выраженные точки под правой ключицей, — он попросил меня подняться в комнату хозяина поместья. Джису задерживает дыхание. Глаза пекут и слезятся от того, что она забывает моргать, но Ким слушает внимательно, стараясь не упускать детали. — Он продал меня, Джи, — Дженни смотрит прямо в глаза, и охотнице на секунду становится безмерно ее жаль, — знаешь, как.. товар, — запинается, — а Родриго до самого утра истязал мое тело, наслаждался криками и рыданиями. А потом сделал меня такой, бессмертной, не ощущающей боли. И жалости, — она едва приподнимает уголок губ в едкой ухмылке и переводит взгляд на Джису. Та ежится. То, что рассказала Дженни, больно было слушать, потому Джису даже представить не может, насколько больно было проживать это. — Правда, потом, это его и погубило, ведь начала я именно с него, — саркастично улыбается Дженни и через миллисекунду оказывается прямо перед охотницей, — ну, а дальше.. Мне, знаешь ли, понравилось. В ощущении превосходства, власти, силы есть что-то непреодолимо манящее. Думаю, тебе, как никому, это знакомо, — Ким упирается в дуло револьвера грудью и смотрит с вызовом, — я видела, как ты убила тех вампиров в Риме. Ты наслаждалась этим, их беспомощностью. Могу дать голову на отсечение, что видела на твоих губах улыбку, — хихикает Дженни. — Ставки приняты, — Джису склоняет голову набок и одаривает такой же ядовитой ухмылкой. — Тогда стреляй, — едва не рычит вампирша, — давай же. Ты не смогла выстрелить в Риме, не смогла поймать меня в Будапеште, но у тебя есть шанс сделать это сейчас. Я считаю до трех, и если ты не выстрелишь, то я уйду, а ты никогда больше не сможешь отомстить за друзей. Дженни произносит «раз», и Джису переводит взгляд на ее грудь. Она не вздымается, обтянута черным плотным корсетом. Джису отчего-то так сильно хочется коснуться этой бронзовой кожи, что когда Дженни говорит «два», она мысленно приказывает себе не смотреть, а стрелять, заставляет себя откинуть кипящие внутри чувства, оставив лишь холодный разум, желание отомстить за обескровленных товарищей. А потом Дженни шепчет три, и в голове Джису становится на миг тотально пусто. Тихо. Она смотрит в черные глаза напротив и неожиданно понимает: она нашла ее не для того, чтобы убить. Все эти два месяца поиска, выслеживания были не для мести, не от злости. Одержимость. Джису завладела одержимость. На самом деле, осознает Джису, возврата не было еще тогда, в Риме, после первого взгляда глаза в глаза, после той искры, что вспыхнула так быстро и осталась тлеть где-то глубоко внутри. Джису смотрит, как ветер треплет каштановые волосы вампирши и думает о том, как же, на самом деле, много в ней Дженни. Она везде: в голове, в сердце, в легких. Джису упрямо списывала это на ненависть, стараясь не замечать, как при продумывании плана, думала не о том, с какого угла лучше застать вампиршу врасплох, а как бы поскорее увидеть ее, снова заглянуть в эти дьявольские глаза и почувствовать на себе их гипноз. Джису хватает Дженни сзади за шею, отбрасывая в сторону револьвер, и целует вишневые губы вампирши с упоением. На вкус, Дженни — металл и раскаленное исступление. Весь тот фарс, та фальшивая ненависть, что так долго была броней, рассыпается с каждым новым касанием ледяных пальцев. Дженни прижимает Джису к себе обеими руками, впиваясь ногтями в кожу на спине, и ведет влажным языком по мраморной шее. Дженни целует настойчиво, грубо, беспощадно, вся такая белоснежно терпкая и восхитительно-ядовитая, жжет чужие теплые губы ледяными своими и совсем не хочет останавливаться. Но Джису этого и не нужно. — Ты потеряла свой шанс, охотница, — шепчет Дженни в губы Джису, когда та отстраняется, чтобы глотнуть воздуха. — Ошибаешься, — парирует Джису, приглаживая каштановые волосы вампирши, — я только что его нашла.