Что-то происходило вокруг. Дануолл замер, как изготовившийся к прыжку кот. Громкоговорители оповещали об установлении комендантского часа во всех районах города, где пока ещё теплилась жизнь.
Инна за последние пару дней почти не появлялась в своём убежище, сбегая из-под надзора Китобоев и ныряя в мутные воды Ренхевена. Вода тянула её, звала, океан манил мрачными тайнами, сердце рвалось уплыть из пропахшего болезнью, смертью и ощущения надвигающейся катастрофы города. И только страх перед глубинами, перед бесконечной чернотой океана не давали девушке заплыть за пирсы и бросить Дануолл. Там, в огромных просторах океана, она будет совсем одна, среди морских обитателей, которые неизвестно ещё как примут. Не увидят ли они угрозу, не попытаются ли сожрать?
А ещё обречённость и тупая боль поселились в душе от мыслей о сестре. Никто ничего ей не расскажет, не станет искать. Даже если она жива, Инна никогда об этом не узнает. Эта мысль липкой паутиной окутывала разум, мешая трезво глядеть на вещи, но и не давая мужества окончательно махнуть рукой и бросить всё. Потому она просто плавала в грязной реке, ни на что не надеясь, ей хотелось сбежать от себя, от своих мыслей и волнений, раствориться в шуме двигателей лодок и китобойных судов, в песнях матросов и гулком вое пока ещё живых левиафанов.
В этот поздний вечер, девушка плыла за китобойным судном. Несчастное животное было ещё живо и медленно умирало от кровопотери. Матросы цинично делали ставки, доживёт ли гигант до того, как его подцепят крюками и затащат на бойню. Капитан же гонял их отборными матами, приказывая выполнять обязанности, а не маяться хуйнёй.
Проплывая между торчащих ржавых железок возле набережной, она вдруг заметила лодку. На ней не было света или других опознавательных знаков, тихое урчание мотора и близость пустых домов делали её практически незаметной в темноте. Девушка едва смогла её разглядеть и в порыве любопытства поплыла следом, распугивая кормящихся на свежих трупах миног.
Инна приблизилась вплотную, но вдруг рулевой резко повернул и нечаянно боднул её бортом, заставив вскинуться и вскрикнуть от боли.
– Смотри! – услышала она детский голосок и увидела, как с борта на неё смотрит девочка лет десяти в красивой белой блузке, а короткие волосы её были перехвачены белым обручем с трогательным бантиком сбоку. – Там русалка!
Инна тут же ушла на глубину, пока никто другой не свесился и не увидел её. Мотор заглушили, над поверхностью показались двое мужчин. Один сидел в задней части и аккуратно смотрел вниз, придерживая за плечо девочку, что готова была нырнуть в воду в поисках русалки. Второй был рулевым, поскольку сидел возле рычага управления, но лишь едва вытянул голову.
Вода, наполненная звуками гудящих машин, скрадывала их слова, но девочка яростно жестикулировала, показывая на воду. Мужчина сзади взял её за другое плечо и аккуратно по-отечески отстранил от борта. Второй в этот момент снова завёл мотор, и лодка медленно поплыла дальше.
Девушке стало любопытно, кого лодочник перевозил и самое главное, кто это был. Она поплыла следом, но теперь держалась ближе ко дну, насколько бы мерзко это ни было от летящего в лицо сора и попадающихся склизких водорослей.
Лодка приблизилась к небольшому пирсу, где могла причалить только одна. Ну, может две, если сильно потеснятся. Инна всплыла так близко, как только могла и спряталась за камнем. Над импровизированной пристанью возвышалось большое здание гостиничного типа, освещённое несколькими фонарями. Больше всего в глаза бросилась вывеска – «Пёсья Яма». Огромный плакат крепился над кирпичным зданием, больше напоминающим ангар. В стороне стоял домик, обитый жестяными листами, а совсем у берега располагалась башня, ко второму этажу которого вел выложенный из жести мостик, совсем как у Китобоев. Видимо, раньше на ней висел колокол для оповещения о пожаре в районе.
Лодку встречали большой делегацией – две женщины, одна из которых была одета как простая служанка: черная униформа с белым передником и чепцом. Вторая же была в строгом сером костюме, какие обычно носят гувернантки. Так же вышли двое мужчин и вот те уже были одеты, как на парад. Один был в форме морского офицера: светло-серый камзол, отглаженные строгие брюки и начищенные до блеска сапоги. Второй же был в форме смотрителя, но не носил маску, да и оружия видно не было. Лиц девушка разглядеть не могла, всё же большое расстояние мешало это сделать.
Рулевой аккуратно подвёл лодку, разворачивая её бортом к пирсу, заглушил урчащий мотор. Девочка весело выскочила на сушу, за ней тут же поднялся и мужчина, что сидел в задней части. Его одежду Инне распознать не удалось, нечто среднее между офицерским камзолом и повседневным утеплённым плащом.
Сопровождающий девочку мужчина элегантно подал ей руку, та с искренней улыбкой вложила свою ладонь в его. Девушке это до жути напоминало церемонию представления кого-либо при дворе, или же при официальном объявлении о замужестве или женитьбе. Встречающие глубоко поклонились.
Инной в этот момент овладели противоречивые чувства. Эта девочка, при такой обходительности и церемониале, могла быть только одним человеком – Эмилией Колдуин. Что это за люди? Похитители? Нет, вряд ли! Видно, что оставшемуся за её спиной мужчине она целиком и полностью доверяла. Может, это противники лорда-регента?
Первой мыслью было броситься к ним, показаться, сказать, что тоже хочет участвовать в их борьбе, но потом погасила этот порыв. Что сделают явно служащие в армии люди, когда увидят, что к ним плывёт непонятное нечто? Правильно – откроют огонь и будут правы! Одному Чужому ведомо, где Хайрем Берроуз прятал принцессу все эти полгода.
Может, рассказать Дауду? Вот только ему это зачем? Свою лепту в этот конфликт он внёс ещё полгода назад, теперь другие вынуждены исправлять его грехи, и делают хоть что-то. Да и, похоже, он слишком увлечён погоней за ведьмой, чтобы участвовать в возвращении трона законной властительнице. И потом, Инна сильно сомневалась, что помощь Китобоев примут, с учётом того, что среди бунтовщиков был смотритель.
Эмили увели женщины, а потом по ступеням пирса к пабу поднялись и мужчины. Единственный, кто остался – хозяин лодки, он стал откручивать защитный кожух с мотора и что-то напевать себе под нос.
Инна мягко опустилась под воду, здесь ей больше делать нечего, Эмили в безопасности, ей больше ничего угрожает.
Последующие несколько дней девушка постоянно уплывала к «Пёсьей Яме». У неё даже была мысль зайти туда, выкрасть одежду и представиться одной из слуг, но и эти шальные позывы пришлось подавить. Наверняка лоялисты знают всех работающих там в лицо и её посчитают подосланным агентом. Потому она просто наблюдала издали за всем происходящим вокруг, крутилась возле берега, подслушивала разговоры. Она смогла узнать, что владельца лодки зовут Сэмуэль. Он моряк со стажем и ночует в собственноручно сколоченной хибаре недалеко от берега, в доме он уснуть не может, непривычна ему мягкая кровать. Хотя, судя по морщинистому лицу и седой шевелюре, пора бы ему заботиться о своём комфорте.
В небольшом ангаре неподалёку от паба стояла обитая жестью мастерская, и оттуда постоянно слышались звуки работающих свёрл, битья молотка, иногда пахло железом и постоянно – ворванью.
А вот неугомонная Эмили норовила убежать от своей гувернантки. Та поначалу воспринимала это всё как игру, но потом поняла, что девочке просто скучно, и она не хочет изучать математику, историю, литературу и прочие вещи, что должна знать императрица. Освобождённая из плена принцесса наслаждалась свободой и не желала садиться за учебники. Правда, надо отдать ей должное, в какой-то момент в ней просыпалась ответственность, и она шла заниматься.
Вечерами леди Эмили спускалась к реке, она уже была одета в обычную одежду: рубашка, свободные брюки и потёртые туфли, только лишь обруч с трогательным бантиком всё ещё украшал её короткие волосы. Девочка садилась на грубый и холодный камень, некоторое время наблюдала, как волны ласкают его, а затем поджимала ноги и плакала. Из «Пёсьей ямы» не видать Башни, но она смотрела именно в том направлении.
Инне хотелось спеть ей, успокоить и дать ощущение дома, силы и уверенности. Но она боялась навредить, боялась разрушить и без того пошатнувшуюся психику девочки, чью мать убили на её глазах. Девушка скрывалась за камнями и под мутными водами, вслушивалась в тихий голосок и думала, что где-то так же плачет Анна. Беззащитная, беспомощная и её никто не обогреет, не позаботится, не прижмёт ночью к себе, даря тепло, когда ей снятся кошмары. Эмили даже не знала своего счастья. Лоялисты относились к ней с должным почтением, но тепло и заботу ей дарили только два человека – её гувернантка Каллиста Карноу и Корво Аттано. Как оказалось, в тот вечер именно сбежавший из тюрьмы лорд-защитник привёл её сюда.
Не в силах больше слушать этот плач, Инна нырнула в воды Ренхевена и поплыла к Радшору. Китобои, если и следили за ней, то не делали никаких попыток остановить. Она перенесла все книги и по возвращении практически не выходила из убежища, ладно убийцы не опускались до откровенного ребячества и не перепрятывали одежду, пока девушка отсутствовала.
Вот только в эту ночь её ждал сюрприз. На чердаке оказался Фёдор, и выглядел он из рук вон плохо – круги под глазами, лицо бледное и впалое, белки глаз прорезала сеть лопнувших сосудов.
– Что с тобой? – тихо спросила девушка, на всякий случай не отходя от лестницы, опасаясь, что парень превратился в плакальщика.
Такое вполне могло быть, но вряд ли Билли стала бы так наказывать его, это было слишком даже для неё.
– Да всё в порядке, – ответил он. – Не заболел я. А вот спать не могу уже который день – кошмары снятся.
– И зачем ты пришёл сюда? Хочешь чтобы я тебе колыбельную спела? – шутливо спросила девушка, и ответом ей был серьёзный взгляд. – Только не говори, что?..
– Инна, ну а что мне делать ещё? Если я не посплю хоть немного, то просто умру от переутомления. Из меня уже боец никакой, Билли вчера и сегодня даже не свирепствовала, – он говорил медленно, часто прерывался и явно подбирал слова.
Фёдор и правда был очень уставшим, мозг отказывался работать. Он умоляюще посмотрел на девушку, как на последнюю надежду.
– Но я же не знаю, как это сделать.
– С тебя это всё началось, так тебе и заканчивать.
– А если я сведу тебя с ума?
– Тогда я свалюсь через пару дней на посту, упаду на асфальт или же откажет сердце. Так что какая разница?
– Слушай, ну я ведь и правда не понимаю, как это делается.
– Так тренируйся на мне! – вспылил он, но тут же потупил взгляд.
Его это пререкание раздражало всё сильнее, и девушка не него не сердилась. После четырёх суток бессонницы станешь нервным.
– Ладно, ложись на матрац, я попытаюсь, – пожала плечами Инна.
Естественно у неё ничего не получалось, как бы она ни старалась смотреть на Китобоя. Провалился в сон он довольно быстро и даже захрапел. После двадцати минут этих рулад, она подумала, что ему просто хотелось под каким-либо предлогом сбежать от Билли. Женщина все эти дни постоянно уходила из Радшора, они пересеклись всего один раз на складе, когда Инна брала свою порцию пайка.
Билли тогда глянула на неё снизу вверх, и девушка ощутила странный запах. К специфическим ароматам Затопленного Квартала она привыкла: гниль, плесень, протухшая вода. Только от помощницы Дауда несло краской и гипсом, но она не придала этому значения, мало ли какое поручение ей выдал Дауд.
Засыпая сама, Инна услышала возню Китобоя. Парень заметался во сне, стал махать руками, будто отгонял надоевшую мошкару, скрипел зубами. Девушка попыталась его удержать, но тот сильно треснул её по щеке, так и не проснувшись. Ему снился кошмар, на лбу выступила испарина, он будто отбивался от неведомой твари. Инна несколько раз вдохнула, успокаиваясь, и старалась вспомнить хоть что-то, какую-нибудь приятную мелодию, чтобы унять бешенство Фёдора.
Это сработало. В голове всплыл веселенький мотивчик матросской песни с китобойного судна. Инна услышала его пару дней назад, когда увязалась за очередным кораблём, везшим груз к бойням. Матросы любили напевать песни, чтобы было не так скучно и работа шла лучше, нежели в полной тишине и безвременье океана.
Фёдор не сразу, но стал успокаиваться, перестал метаться, и дыхание его пришло в норму, хотя он время от времени вздрагивал. Девушка аккуратно придвинулась ближе, села на край матраца и положила голову уснувшего Китобоя на колени, погладила рукой по взмокшему лбу, а вторую руку положила на грудь возле сердца.
Парень дёрнулся, когда ему в кожу впились острые когти, но так и не проснулся. Инна закрыла глаза, пытаясь унять дрожь от предвкушения и ощущения безраздельной власти. Обычный мотив песни, обычная матросская фантазия давала власть над жизнью, вот она, хрупким цветком находилась в руках. Что ей стоит вплести в этот незамысловатый ритмичный мотив элементы дрожи, заставляя сердце биться чаще, а трепыхающуюся в теплом и слабом теле душу отдать свои силы?
Чужая суть в руках, чужой разум в клетке, как и тело, пышущее жизнью. Воспоминания о ночи превращения нахлынули сметающим цунами, с какой лёгкостью её когти вспороли тогда плоть, как играючи она рвала её острыми зубами, выпуская сладкую кровь. Губы пересохли от возбуждения, хотелось повторить тот опыт.
Руки дрожали и будто сами собой подобрались к верхним пуговицам высокого ворота кремовой рубашки. Фёдор спал уже спокойно, убаюканный песней, он даже улыбался, совершенно не понимая, что находится в руках смерти. Под кожей бились жилы, разгоняя кровь, ощущалась хрупкость человеческой плоти и такого сладкого вкуса. И всё это – перед ней. Он сам пришёл в её объятия, не понимая, что попал в ловушку из эгоистичного желания выспаться.
И в тот миг, когда она провела когтем по шее Фёдора, тот поморщился, а потом ледяной плетью хлестнуло воспоминание о Софии. Ведьма брыкалась, пойманная в сети, а потом чужая воля подавила этот приступ гнева холодной волной ветров Бездны. Инна едва подавила желание выскочить из комнаты, боясь оставаться наедине со спящим Китобоем дольше, чем нужно, но заставила себя остаться.
Она не сможет постоянно убегать, а Дауд не сможет быть с ней рядом, чтобы гасить эти приступы. Надо учиться контролировать себя, не давать волю инстинктам, сажать на цепь чудовище. Никто ей не поможет. Никто не обратит это вспять, значит, надо учиться с этим жить.
Отдышавшись и уняв бешено колотящееся сердце, Инна расслабила руки. Не сразу, но они приобрели нормальный вид, однако несколько капель крови всё-таки осталось на ногтях. Инна погладила Фёдора по голове и с тихим: «Прости» откинула голову на стену. Она никогда не думала, что сможет уснуть в столь неудобной позе, но стоило закрыть глаза, как тут же тьма заполонила всё вокруг.
***
Однажды Эмили проснулась поутру
И в новом свете узрела мир вокруг.
Чужая искорка блестит в её глазах,
Усмешка странная играет на коралловых губах,
Чужая ловкость ныне в маленьких руках
И странной яростью её наполнен шаг.
Чужая сила в теле Эмили жила,
Её желаниям послушна та была.
И всякий, кто в лицо её смотрел
И знать не знал, кто крошкой овладел.
Он перечитывал это стихотворение уже в который раз, и с каждым разом ощущение жути нарастало где-то внутри. Портрет юной принцессы висел рядом с перечёркнутым портретом её матери. Первая будто спрашивала – каков твой выбор? Вторая же смотрела него с немой просьбой – помоги. Парадоксально, Дауд никогда бы не подумал разглядывать портреты своих жертв в поисках ответов, в поисках смысла. Всю жизнь он убивал и делал это хорошо, он достиг мастерства, не виданного другим людям. Сделал себя сам. И вот теперь внутри вскипали давно забитые чувства, что делали его слабым – вина, сострадание и желание помочь. Не ради денег.
Убийца облокотился о стол, потёр лицо и пригладил волосы. Он ведь не соврал Инне, императрица дала ему понять, что есть вещи, за которые нельзя брать плату, есть черта, которую нельзя переступать. И самое главное – есть то, ради чего стоит бороться. Блеск золота и убеждённость в полнейшей безнаказанности сделали своё дело. И сейчас, снова перечитывая жуткое стихотворение, Дауд думал об одном – не подыграл ли он Далиле?
– Никогда не думал, что тебя могут терзать такое чувства, – услышал он насмешливый молодой голос.
– Чего тебе надо? – устало спросил Дауд, откладывая в сторону лист.
– Мне интересно наблюдать за тобой, убийца.
Дауд уловил усмешку в чёрных глаза бога, когда тот произнёс последнее слово. Сейчас оно воспринималось как издевательство, а не поощрение, и отдавалось внутри сильной болью.
– Никогда бы не подумал, что есть хоть что-то способное наполнить жизнью твоё черное сердце. Клинок Дануолла, ставший страшным сном для любого в этом городе, теперь мучается сомнениями и чувством вины.
– Пришёл просто сказать то, что я и так знаю? – раздражённо бросил Дауд.
Чужой любил играть, любил наслаждаться человеческими слабостями. И убийца понимал почему – люди отрицали всё, что им приписывали, но для Чужого каждый из них – прочитанная тысячи лет назад книга, из раза в раз повторяющаяся сюжетами, типажами и мотивами. Люди так старались натянуть на лица маски дешёвого карнавала, притворяясь перед другими, пряча гнилую душонку за лживой сущностью.
Долгие годы он выполнял заказы на подобных ублюдков в высшем свете. Педофил, что занимается благотворительностью и спонсирует детские дома, выставляя себя меценатом и благодетелем. Сварливая аристократка, что отправляет каждую смазливую служанку в «Золотую Кошку» или другие бордели, лишь бы не видеть юность и красоту, которых у самой уже нет. При этом женщина спонсирует институт благородных девиц, давая образование глупым девочкам, что искренне хотят стать гувернантками для детей из высшего общества. И, в отличие от них, Дауд знал, кто он такой и не собирался это отрицать.
– Ты отрицаешь не своё призвание, – безошибочно уловил его настроение хозяин бездны. – Ты прекрасен в своём ремесле, твои руки не знают промаха, твоя воля сильна. Но ты слышишь эту песнь каждый раз, когда обращаешься к силе моей метки. Огонь чистой ярости заполнил тебя тогда до краёв, и ты испугался. Впервые в жизни испугался, как мальчишка, которому привиделись монстры под кроватью. Вот только испугался ты не за себя, а за неё. За маленькую хрупкую девочку, в чьём теле дремлет чудовище. И ты понимаешь, что она уже вкусила крови, она знает каково это – держать в руках чью-то жизнь, и как легко можно отнять её. Рано или поздно она вспомнит об этом и тогда ни от тебя, ни от Далилы ничего не будет зависеть.
Дауд сидел молча и не отвечал. Он уже давно называл его про себя не иначе, как «черноглазый ублюдок». Он подозревал, что мальчишку это только веселило, ведь ни сбежать, ни отказаться от его силы невозможно. По улицам Дануолла бродит одна свихнувшаяся слепая нищенка, давным-давно получившая метку и отказавшаяся от этой силы. Последствия та расхлебывает по сей день.
– А теперь ответь самому себе, старый друг. Ты сдержал её ярость, потому что не хотел, чтобы твои подручные зарезали её? Или ты не хочешь, чтобы она превращалась в монстра? Чего хотело твоё чёрное сердце? И чего оно хочет до сих пор? Ответ мне известен и так, меня обмануть никому не удастся. Мне интересно, найдёшь ли его ты. И если да, примешь ли?
Он дёрнулся в кресле, выныривая из короткого сна. Листок со страшным стихотворением всё так же лежал на столе. Дауд решительно убрал его в ящик стола и достал оттуда початую бутылку виски и стакан. Впервые он напился до неадекватного состояния полгода назад, но смог взять себя в руки. Таким его увидела лишь Билли, и то он её прогнал и под угрозой смерти приказал никому ничего не говорить. Налив в стакан алкоголь, он решительно выпил порцию, поморщился от горького вкуса на языке и пошёл спать. Этот день выдался тяжёлым, но его ребята, кажется, нашли зацепку, если всё пройдёт удачно, то одним вопросом станет меньше. Но всё это – завтра.
***
Ходящая под парусом пиратская шхуна пахла гнилью досок и умерщвлённой плотью. Матросы пели песню, празднуя хороший улов, таща за собой нашпигованного гарпунами кита. Тот окрашивал окрестные воды в красный и едва дёргался, ещё был жив, но последние искры в нём угасали.
Что нам делать с шальным китобоем?
Что нам делать с шальным китобоем?
Что нам делать с шальным китобоем?
Утром на рассвете!
Они пили и пели, будто ничего на свете не случилось, будто вокруг них вертится сама жизнь. Навь наблюдала за этими людьми, что осмелились прийти в её воды и гарпунить тех, кого она поклялась защищать. Слишком много времени прошло с последнего визита человека сюда. И вот они приплыли с Островов, расхищали реликвии, уничтожали храмы и убивали китов ради мяса и жира.
Слишком стара и совсем одна, больше никого не осталось. Оскалив острые зубы, навь бросилась к остову корабля, гнилая древесина, вся покрытая водорослями, наростами и следами грубой починки заставляла морщиться от отвращения.
Она вцепилась когтями в мягкое дерево, будто в плоть врагов и прикрыла глаза. Она знала, что эта песня будет последней в её жизни. Но она должна её спеть, пусть память живёт, пусть хоть так они останутся в веках.
Загарпуненный кит издал жалобный звук, подтолкнув навь к её отчаянному смертельному шагу. Она знала, что умирает, но лучше это сделать с честью, чем тихо сгнить на глубине, среди кромешной темноты и одиночества.
– Эй! Ты не тот куплет поёшь! – пронеслось над водами под громкий скрип мачт и удары волн о борта.
– Да какая разница? Их каждый поёт, как может! – отозвался другой матрос.
– Да, заткнитесь, слышите?
Тихая мелодия напева неслась над волнами. Матросы напряглись, поскольку сначала она была едва слышна, сливалась с ударами волн и шелестом парусов, свистом ветра над могучим океаном.
Однако с каждой секундой она становилась всё громче, настойчивее, у многих начала болеть и кружиться голова, некоторые припали к борту от невесть откуда взявшейся тошноты. Ведь никто в долгих плаваниях не страдал морской болезнью, такие либо быстро вылечивались, либо после пары ходок оставались и дальше сухопутными крысами.
– Что за чёрт? Поворачивай корабль! – крикнул капитан рулевому.
Намертво вцепившаяся в днище корабля навь только усмехнулась. Они ничего не смогут сделать, куда бы ни бежали и что бы ни делали. Она пела им свою колыбельную, чувствуя, как разум каждого из них постепенно разрушается, превращаясь в крошево из обрывков мыслей и воспоминаний.
– Твою мать, Джонсон! – крик потонул в хрипе, когда длинный канат обвился вокруг шеи одного из матросов. Послышались звуки выстрелов, те, что ещё сохраняли ясность мыслей, убили обезумевшего друга.
По телу нави пошла дрожь, силы заканчивались, стремительно покидая измученное тело, поеденное одиночеством, отчаянием и пустотой. Никого больше не будет после неё, и никого больше не осталось, но она не желала заканчивать всё так быстро. Они будут страдать до конца, каждый из них получит, что заслужил. На палубе началась резня, в трюмах проснулись отдыхающие после смены матросы. Они кинулись друг на друга, с остервенением разрывая на части противников голыми руками, проламывая черепа, выдавливая глаза и выбивая зубы.
И во всём водовороте безумия самым трезвым оставался только капитан, смотрел на сходящую с ума команду и едва увернулся от сабли рулевого. Он отпустил штурвал, парус жестоко хлопал, пытаясь поймать ветер, корабль опасно накренился, пытаясь тащить за собой тяжёлую тушу. Понимая, что единственным выходом было переждать, мужчина бросился в воду. Он сбросил канат и упал в океан, надеясь потом забраться на борт, когда всё закончится. Плевать на акул, их тут пока не было, а приплывут – будет разбираться.
Холодная вода сомкнулась над головой, но всплывать он сразу не стал. Его внимание привлекла необычная фигура, прилипшая к днищу корабля. Сначала он подумал, что это просто скол досок, но в трюме не было протечек, а потом фигура отлепилась от днища и стремглав помчалась к нему. Он успел увидеть только большие зелёные глаза и безгубый рот, где виднелись длинные острые зубы.
Навь схватила его, вонзив пальцы в грудь. Он попытался её ударить, но вода мешала, замедляла движения, в то время как русалка впилась в плечо зубами. От боли он закричал, выпустил воздух из лёгких и глотнул воды. Желание жить, подняться на поверхность перевешивало любую боль, но навь не отпускала.
Когти разорвали рубаху, проникли под кожу, цепляясь в рёбра, стремительно окрашивая всё вокруг в красный цвет. Неподалёку, как погребальную песнь, всплакнул от боли кит, умирающий и видящий страшную кончину одного из мучителей. Когда сознание капитана почти затуманилось, навь разорвала ему шею, вырвав кусок плоти. Затем она стремительно понеслась вниз, чтобы не дать себе возможности подумать, напитать себя чужой душой, продолжить своё существование, влачить и дальше бремя одиночества и печали, петь песни, завлекая моряков и губя их. Как делали все её соплеменники до этого, но ради чего? И зачем?
Холодная вода и тьма пеленали в объятиях, кожа нави покрылась изморозью, хвост почти не двигался, а разум утихал, всё ещё разнося последние ноты песни. Навь сжалась в комок, как это делает человек, пытаясь сохранить остатки тепла.
Тело превращалось в лёд, заковывая в объятиях, а тьму прорезали сиреневые всполохи Бездны, принимая очередную душу, забирая в бесконечные глубины ещё одного путника. Лёд острыми зубами нарос на теле, навсегда запирая внутри. А затем потоки воды смыли его, растопили уже пустой кокон, внутри которого не было ничего и никого.
Стихла страшная песнь, а потревоженный корабль ещё долго дрейфовал, неся за собой умершего кита и безумный экипаж. Крики их сумасшествия разносились по ветрам до тех пор, пока дерево окончательно не сгнило, а тяжёлая разложившаяся туша не потащила судно на дно в темноту бескрайнего океана.
Инна проснулась в холодном поту, настойчивый солнечный луч снова нашёл прореху между досками и кусал светом глаза. Фёдор всё так же лежал головой у неё на коленях, только теперь на боку и мирно спал, даже улыбался во сне, а вот девушке было не до улыбок. Ногти снова превратились в когти, но она смогла быстро взять себя в руки и вернуть им прежний облик.
Сон был очень ярким, пронизывающим до костей. Последняя из навей не захотела умирать в темноте, пустоте и одиночестве, она попыталась сделать так, чтобы её запомнили, но отвергла силу, что могла взять у каждого из экипажа. Она держала в руках их разум и жизни, но отказалась влачить и дальше бессмысленное существование. Аккуратно придерживая голову Китобоя, девушка подтолкнула под неё подушку, а сама пошла в ванную комнату и оперлась о раковину, посмотрелась в зеркало. Глаза отливали неестественной зеленью, вот только страха Инна уже не ощущала.
Как в случае с угрозами банды Дауда, он переполнил свою чашу. Она устала бояться, окончательно свыкаясь с тем, что больше не человек, а страшное существо, которому место лишь в сказках. Вернувшись в комнату, Инна проскользнула мимо спящего парня и отправилась прочь из Радшора. Снова спустившись к воде, она привычно сняла с себя одежду, достав из кармана камею, единственное, что осталось от прошлой жизни.
Всплывшие мысли об Анне ненадолго задержали, но не дали отказаться от задуманного. София мертва, оборвалась единственная нить, ведущая к сестре, ведь если бы Дауд знал о ней хоть что-то, то рассказал бы. При этой мысли девушка грустно усмехнулась. Рассказал бы… Да кто она такая, чтобы он тратил время и силы банды, чтобы отыскать в чумном городе сведения о маленькой девочке? За полгода она могла умереть где-нибудь на улице, сожранная крысами или плакальщиками, или же быть проданной какому-нибудь богатому извращенцу. В первом случае она может лежать объеденным остовом в каком-нибудь коллекторе или мусором на дне реки. Во втором ей давно сменили имя и сделали поддельные документы на якобы родственницу. Концов не найдёшь. Это всё пустые надежды, пустые ожидания.
– Спасибо, – тихо сказала она в пустоту и прыгнула в воду, не давая времени на раздумья.
Кем бы ни были Китобои, они в целом хорошо к ней относились, даже Дауд, не дав совершить опрометчивый поступок. Она была им благодарна за всё, но следовало уйти как можно скорее, пока о её планах никто не разузнал и пока главарь не потребовал с неё платы за еду, приют и безопасность. В комнате остались жемчужины, добытые из хрустаков за все эти дни, колонии этих моллюсков теперь разрослись везде, где только можно, а в Затопленном Квартале их было пруд-пруди. Так что она оставила достойную плату за все дни пребывания в Радшоре, и могла отправиться дальше.
Проплывая мимо жутких остовов забитых на жироварне Гривза левиафанов, девушка сжимала в руках камею и тихо напевала. Она ощущала пульсацию украшения у себя в руке и, прежде чем побороть последний свой страх, отправилась к «Песьей Яме». Она хотела сделать напоследок хоть что-то хорошее, смирившись, что больше никогда не узнает, что стало с сестрой.
