//
Тина уверена, что это в последний раз (клянется скорее из-за приличия, чем по факту), когда грубо прижимает Юлю к стене в одной из очередных темных гримерных, — Юля выгибается, не позволяет себе стонать слишком громко, стоит Тине сминать дорогую ткань отпадного дизайнерского платья; Тина задирает подол, находит влажное белье и проникает под него ладонью, глубоко дышит Юле в шею и в своих мыслях матерится чересчур много; Юля ощутимо дрожит, но Тина подавляет все ее немые протесты, входит в Юлю сразу двумя пальцами и ощущает, как моментально сжимаются ее мышцы; внутри Юли горячо, мокро и узко, но Тина, кажется, становится зависима от подобного чувства, — они никогда не целуются в губы, ведь обе знают, что в их отношениях нежность не имеет никакого значения. Дикое желание распространяется по венам, и Тина двигает пальцами с неприятной, почти болезненной скоростью, не давая Юле привыкнуть к проникновению; до концерта остается совсем не много времени, и Тина знает о ненависти Юли к тому, что между ними происходит, — Тине нравится это, потому что от такого осознания хочется обладать еще больше. Тина сверху, Тине никто никогда не отказывает. Юля кусает слой матовой помады в нарастающей истерии, жмурится и нервно дергается, но Тина не убирает свободной руки с ее талии, жмет к себе, перебираясь выше и надавливая так сильно, что чувствуется текстура ребер сквозь светский наряд; Юля постепенно расслабляется, и скользить внутри становится удобнее, — Тина ускоряет темп, чем заставляет Юлю испустить хриплое "ох", и начинает ерзать бедрами в волнующей приторной истоме; признаться, ее собственная неистовая жажда практически не имеет значения, когда есть отличная возможность довести приличную-неиспорченную-замужнюю Юлию Санину до оргазма с помощью грязного и быстрого лесбийского секса. Наверное, Юле это и сексом назвать будет сложно, но Тина почему-то не допускает сомнений, что Юля зависима не меньше ее самой; Юля судорожно вбирает в легкие воздух, стоит Тине сделать резкий толчок внутри и слегка коснуться ногтями чувствительных точек, — Юле, наверное, больно, только вот Тина по опыту убеждена, что та способна выдержать далеко не такое; Тина надавливает большим пальцем на клитор, выходит из Юли и ласково, практически с трепетом проводит ладонью вверх-вниз, ощущая на кисти обильную влагу и внимая Юлины хриплые стоны. Тина чуть наклоняется, оставляет невесомый поцелуй на шее Юли, а затем выдыхает около ее уха: — Я забронировала номер, если вдруг захочешь повторить, — Тина улыбается ей в кожу и с удовольствием про себя отмечает, что Юлю кроет мурашками. — Не захочу, — сбитыми интонациями шепчет Юля и несмело качает головой. Тина в наигранном удивлении приподнимает брови, а затем резко и напористо вгоняет в Юлю опять оба пальца, понимая, как именно заставить ее передумать; Юля тихо беспомощно стонет, позволяя Тине сполна ощутить, как сводит около ее пальцев пульсирующей судорогой; Тина хмыкает, снова перебирается к клитору и касается его легкими, почти что изящными движениями, наслаждаясь сладостной дрожью в Юлином теле. — Уверена, милая? — Тина почти что мурлычет, выпускает Юлю из рук и жжет дыханием темные волосы. — Адрес скину после концерта. Удачи. Тина отходит, оставляя Юлю прижиматься к стенке, облизывается нарочито медленно, так, что Юля не в состоянии отвести помутневшего взгляда, а затем покидает гримерку, впуская контрастирующую прохладу в раскаленный воздух мрачного помещения. Юля приедет; у Юли не существует иного выбора.\\
Тина возится у зеркала, придирчиво рассматривает свое отражение; алый кружевной комплект белья идеально сочетается с любимой помадой и игристыми оттенками вина, выбранного ей для сегодняшнего вечера, — Тина делает короткий глоток, отставляя бутылку Каберне и хрустальный бокал в сторону, расчесывает беспорядочно рассыпанные по плечам локоны и подходит к окну, вглядываясь в тлеющие остатки заката; умиротворение и предвкушение неуловимой змеиной нитью расползаются по телу, нетерпеливыми всплесками отзываясь в области бедер. Она ждет Юлю с чувством какого-то собственнического восторга и вдохновения; Юля принадлежит ей, Тина привязала ее эмоционально и физически, — отныне Юля не может ей отказать; Тина ощущает триумф, долгожданную победу и ничего больше: Юля нужна ей исключительно в качестве восполнения собственных побочных прихотей. Это не кажется Тине неправильным, скорее самим собой разумеющимся: Тина скрывает эмоции, хоронит пристрастия и отчаянно защищает сердце, — Тине всего-то необходимо быть прочной и уверенной в безопасности драгоценного единения. Громкие слова порой вовсе не соответствуют действительности. — Тебя не учили запирать двери? — знакомый голос за спиной слышится непривычно глухим и резким, будто раскаленная сталь, режущая по тонкой коже; Тина оборачивается, встречается с Юлей взглядом и испускает надменный смешок: — Ты как на бизнес-встречу пришла, а не трахаться. Тина идет к ней, попутно подбирая бокал вина и отпивая жалящей горло жидкости, чтобы обострить хладнокровие и безразличность; Юля выглядит красиво, но в их ситуации ужасно нелепо: с остатками броского макияжа и в безукоризненном светлом деловом костюме, и Тина с осуждением покачивает головой, ощущая, как распущенные волосы щекочут шею и оголенные плечи. — Выпьешь? — Тина даже не наполняет ей отдельный бокал, лишь протягивает свой и даже не думает, что Юля согласится. — Нет. — Я не сомневалась, — Тина хмыкает и снова отпивает сама, а затем опускает бокал на край прикроватного столика. — Как прошел концерт? Я не видела вашего выступления, уехала почти сразу. Тина спрашивает исключительно из вежливости, а не потому, что желает поддержать разговор; их отношения пронизаны формальностью, а никак не интересом друг в друге, — по крайней мере, Тина в подобном более, чем убеждена. — Я не собиралась приезжать к тебе, — Юля говорит ровно и выцветшим, блеклым тоном; Тина закусывает губу, приближаясь вплотную и выдыхая на расстоянии считанных выжженных молекул: — Но ты здесь, Юлечка, — Тина срывается в полушепоте, натягивая свою самую сексуальную и коварную улыбку. — Что же изменило твое решение? — Тина тянется к брюкам Юли, цепляется за пояс и подушечками пальцев поглаживает низ Юлиного живота сквозь неплотную ткань рубашки. Юля смотрит на нее отстраненно, совершенно не реагируя на действия Тины; Тина вдруг отчего-то начинает раздражаться, а вопиющие импульсы ввинчиваются в виски и куда-то под ребра; Юля молчит, когда Тина языком задевает мочку ее уха, молчит, когда Тина слегка прикусывает и опаляет дыханием лазурные дорожки вен над ключицами; Юля молчит, когда Тина ладонью пробирается под ее белье и чрезмерно медленно касается лобка, поглаживая и распаляя; Юля ни одним вдохом не показывает своего увлечения, и Тина, несомненно, готова убить ее за равнодушие. — Остановись, — хрипит Юля, но Тина не прекращает дразнящих прикосновений. – Я сказала: хватит. Юля непредвиденно дергается, извернувшись из полу-объятий и повергнув Тину в недоумение; Тина вскидывает брови и обиженно надувает губы, как ребенок, у которого без предупреждений отняли любимую игрушку. — Ну же, Юлечка, ты чего? — Это все зашло слишком далеко, — шипит Юля, и, признаться, Тина никогда не видела в ней такого пренебрежения. — Я здесь для того, чтобы ты услышала, что я ухожу. Что ты больше не посмеешь мной воспользоваться. Юля четка и ее интонации невозможно перечить; Тину окатывает ядовитая, липкая дрожь, а злость хлещет мощнее любой эмоциональной вспышки, — самоуверенность сходит на нет, и Тина пытается шагнуть вперед, но замирает в нерешительности и совсем не присущем ей страхе. — Что? Тина чувствует себя так, будто ее вот-вот намереваются бросить, выкинуть, словно она это какой-то ненужный продукт, у которого давным-давно истек срок годности; Тина нервно сглатывает, а комнату внезапно до ужаса заполняет ознобом и холодном. — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, что это, — Юля презрительным жестом указывает на разделяющее ее и Тину пространство. — Это не повторится. Тина думает, что наконец-то наступает момент, когда она снова в состоянии чувствовать настоящую, живую боль: Юля пугает ее, Юля путает ее, Юля вгоняет в агонию и хаос, — Тине хочется закричать и ударить, но она впивается ногтями в ладони с такой ненавистью, что слои бархатной кожи трещат и рвутся. — Мне мерзко, Тина. — Что, надоело вести себя, как шлюха? Надоело изменять мужу с первой попавшейся украинской певичкой? — Тина сгорает, Тина рассыпается пеплом, но через миг восстает с яростью и изобилием гнева. — Сколько таких, как я, у тебя было, Юлечка? Сколькие имели тебя в гримерке, чтобы разнообразить твою беспомощную личную жизнь? — едкость сыпется изнутри, и Тина знает, что не имеет, блять, права говорить ничего из этого: Юля достойна уважения, но сейчас Тине плевать. Ей противно, ей горько. И еще жутко обидно. Очнись, Кароль, очнись. Тину отрезвляет пощечина. Юля моментально отступает, но Тина и так почти не ощущает физической боли: скопление ревности и исступления в груди заглушает любое иное чувство. Кроме отчаяния. — Юля, — Тина стонет, Тина молит и просит прощения в звуке одного лишь родного ей имени. — Юля. Юля, кажется, пребывает в шоковом оцепенении, а потому не отстраняется, когда Тина ступает вперед, касается ладонью ее лица и бережно гладит щеку; Тина не имеет понятия, что собирается сотворить: Тине надо извиниться, забрать слова обратно, и Тина смотрит Юле в глаза — такие голубые и блестящие — и принимает единственное верное решение. Впервые Тина целует в губы. Губы Юли не сладкие и не пропитаны чем-то удивительно мягким: губы Юли с матовой помадой, тяжелой и сухой, но они приоткрываются от Юлиного резкого вдоха, и Тина думает, что это самое потрясающее и ужасное одновременно, что ей когда-либо приходилось испытывать; Тина целует медленно, боязливо и с совершенно несвойственной аккуратностью, Тине страшно снова задеть и поранить; в какой-то безрассудный, дикий момент Юля полностью впускает ее, и Тина невольно проводит кончиком языка по ее небу, пытаясь привыкнуть к теплу, что возбужденно вторит волнительному биению сердца. В их поцелуе подтверждаются все Тинины страхи, а то, что безжизненно тлело на протяжении долгих лет, воспламеняется снова; Тина чувствует эйфорию и агонию, агонию и эйфорию, и сходит с края скользкого лезвия, падает в пропасть из Юлиного парфюма и властности ее губ, теряется где-то во вспышках сознания, и в душе дурманом цветет лишь «Юля, Юля, Юля». Тина прекрасно знает, почему запрещала целовать себе Юлю раньше, но теперь это выглядит как какая-то бессмысленная, жестокая шутка, и Тина никогда не смирится со своей ошибкой: ей хочется целовать Юлю, хочется касаться ее с восхищением и обожанием, хочется обладать и подчиняться; Тина все еще дотрагивается к щеке Юли, когда отпускает Юлины губы и переводит сбитое дыхание; во взгляде Юли плещется, бьется о скалы ненависть и глубокая, нечеловеческая привязанность, и ледяная дрожь овладевает Тининым телом. — Почему с тобой все так сложно? Почему, блять, это всегда ты? — голос Юли сбивается в тихом хрипе, а Тину накрывают вина и возбуждение; Юля тоже дрожит, бесконтрольно кусает губы, и Тина видит, что ее выламывает не меньше. — Я…— Юля не решается закончить, Юля, как и Тина, не имеет понятия, что вообще творится; Юля делает судорожный вдох и прикрывает веки, прежде чем произнести: — Я хочу еще. Тина слабо улыбается и тянется к ней; они целуются порывисто и теперь больше с настойчивостью, чем опасением; Тина изучает Юлю по-новому, Тина открывает в ней невероятные, захватывающие грани, и она проклинает себя за то, что так много всего потеряла. Напряжение в воздухе совершенно другое: не привычно похотливое и яростное, а терпкое, шелковое и едва не любовное; Тина не думает о том, что такое происходит с ней впервые за томительные годы, Тина просто отдается и тонет, вплетаясь пальцами в волосы Юле и ощущая ее руки на собственной талии. Юль, я буду с тобой. По-настоящему.Позволишь?
/\