//
Тина возится с полевыми цветами – васильками, аистниками и лишь изредка маленькими ромашками; она из раза в раз вплетает их в необычный венок, который тут же распадается, осыпается лепестками на ее худые коленки и края летнего светлого платья; губы Юли трогает невольная, завороженная улыбка: видеть Тину увлеченной и, кажется, почти что счастливой удается совсем не каждому. В один момент Тина все же недовольно морщится, ведь цветы снова выпадают из рук; она откладывает их на свободную часть покрывала, а сама подвигается к Юле ближе; Тина выглядит явно расстроенной собственной неудачей, а потому Юля берет ее ладонь и целует внутреннюю сторону запястья, языком чуть касаясь тонкой пульсирующей венки, – Тина тут же краснеет, но подбирается еще плотнее, бесцеремонно раздвигая Юле ноги и устраиваясь между ними. – Я хотела сплести его для тебя! – жалуется она, а от обиженного детского тона Юля опять улыбается; Тина лопатками жмется к Юлиной груди, перекидывает свои светлые кудри на одну сторону, будто открывая Юле пространство для новых поцелуев, – Юлю просить не приходится, Юля припадает к нежной коже, покрывает мелкими влажными дорожками плечи, дотрагивается к выпирающим позвонкам и вбирает запах Тининого тела, что гармонично смешивается с природой вокруг: Тина пахнет хвоей и пряностями, и от такого у Юли определенно кружится голова. – Для меня есть ты, – шепчет Юля ей в волосы и чувствует, как у Тины замирает дыхание. – И мне больше ничего не нужно. Какое-то время Тина бездумно водит подушечками пальцев по коленке Юли, но вскоре внезапно разворачивается и меняет положение, перекидывая одну ногу через Юлину и усаживаясь чуть ниже ее бедра; Тина смотрит прямо в глаза, и ее взгляд блестит всеми оттенками синего в лучах догорающего заката, – Юля касается ее щеки, ногтем обводит контур губ и борется с острым желанием целовать Тину до опьянения, сумасшествия и сознательной потери рассудка. Тина кладет руки Юле на шею, чуть опускается к ключицам и задевает бретели просторной майки; от Тининых действий Юля начинает гореть, а вечерняя прохлада превращается в самый обжигающий солнечный день, – Тина облизывается и вдруг толкается вперед, заставляя Юлю еще больше напрячься; Юля цепляется за Тинину талию, тянет на себя, – мгновения спустя Юля оказывается спиной на покрывале, Тина же, черт возьми, – сверху; Юля мысленно проклинает тот день, когда позволила этой женщине доминировать. Тинины пряди щекочут лицо, а дыхание опаляет губы, – Юля ведет непослушные локоны Тине за ухо, и мысленно отсчитывает несколько секунд, чтобы потянуться ближе; Тина же снова не церемонится, – целует первой, и Юлин стон застывает где-то на выдохе; Тина осторожна, но настойчива, и Юля ощущает ее язык у себя на небе, зубах и чуть позже – шее; Тина быстро отстраняется, начинает спускаться ниже, стягивая с Юли бретели и уделяя внимание каждому новому оголяемому сантиметру кожи. Вокруг все мерцает нечеткими, спонтанными вспышками, – зрение щемит от переизбытка эмоций и упоения Тиной рядом; Юля путается в ее волосах, ерзает и выгибается, когда Тина поддевает пояс шорт и оставляет длинный, влажный поцелуй на тазобедренной косточке; Тина чуть покусывает и откровенно дразнит, заставляя Юлю нетерпеливо сминать покрывало. – Юлечка, – тихо тянет она, запуская цепную реакцию из мурашек около Юлиной поясницы. – А ты меня любишь? Для Юли застывает время, Юля находится вне пространства: остаются лишь Тинины губы и вдохи, касания и едва уловимая, мелкая дрожь, что отпечатывается между ними, скользит по телу обеих, дарит сладостное возбуждение и ломает все неизвестные, далекие границы; Тина в воздухе и сердце, в мечтах и настоящем, в последних днях лета и близких дуновениях осени. Теперь Тина целует мягко, с задержками и наслаждением, – россыпи первых звезд мерцают на ее груди и ребрах. Из-за Тины сердце бьется быстро, чересчур рвано.И Юля уверена, что искренне – да.
/