Из перекрестка фантазий

— Папаааааааа!!!!! — кричит очередной сопливый спиногрыз на всю глотку, — Паааапаааааааа!!!!!!!!!! Мальчик орет на всю улицу, когда мы пересекаем ее, направляясь в супермаркет у станции. Плачущего мальчика за ручку волочит женщина, вероятно его мать. Волочит дергано, смущено, с явным раздражением и поспешно скрывается с ним за поворотом. Я же неотрывно наблюдаю за ними. Пока Мама не оборачивается ко мне и не вглядывается в меня внимательно. Со стороны может показаться, что красивые глаза моей Мамы абсолютно спокойны, но… Ты забыла перед кем играешь, Мама? Я лучше кого бы то ни было вижу, как в глубине твоих невозможных больших глаз плескается тревога. Ты переживаешь за меня. И я понимаю тебя, потому смотрю в ответ спокойно, без лишних эмоции. Ты очевидно расслабляешься: я даже слышу как тяжелый камень с твоих хрупких плеч падает. Но поверь моему взгляду — мне плевать. Ведь когда-то обида уже сожрала то крохотное местечко в моем сердце принадлежавшее Отцу. Да, Отец бросил нас и ты волнуешься за меня. Хех, смешно. Отчего я должна волноваться, Мама? Я в отличие от тебя никогда не видела его и уж тем более не любила. А вот ты любила всем своим эгоистичным, пылким сердцем. Верно, я не люблю Отца. И я к нему ничего — абсолютно ничего — не испытываю. Поспешно перевожу тему: — Сегодня они придут? — индифферентно спрашиваю. — Ну что за вопрос, Малыш? — Мама усмехается и треплет меня по макушке, — Конечно придут. Мне остается лишь тихо угукнуть. Вечером же — ровно в семь часов, две минуты и двадцать секунд — они приходят: мамина большая семья. Хотя, семья — не совсем точное и верное определение. Паук — самое то. Намного больше, чем просто семья. Могущественная, громаднейшая корпорация под логотипом «Паук» — скажут остальные. Живой организм с двенадцатью разными Лапками, холоднокровной, расчетливой Головой и горячим, жадным Сердцем коим является моя Мама — скажу я. Сердцем, без которого Паук просто зачахнет и начнет мучительно разлагаться. Как и она — без Паука. Что же до меня, я не считаю себя их частью. Безусловно мы друг для друга являемся очень близкими людьми и я знаю, что Паук уничтожит любого, кто посмеет причинить мне вред. Однако, я не принимаю их мораль. Я не хочу обворовывать тысячи, а то миллионы людей и убивать их. Я хочу другую жизнь, правда, еще не знаю какую. И Паук — вернее только ее Голова — видит, понимает и, к моему удивлению, принимает это. Смотрит глубокомысленно, с пониманием. И ничего не говорит, лишь молча зарывается рукой в мои волосы и теребит их, играясь ну точно как кот с игрушкой. В его цепких руках я именно так себя и чувствую: маленькой, глупой, пойманной одержимым, сумасшедшим коллекционером куклой. Чему свидетельствуют стальные серые глаза, на дне которых — стылый мрак. Они словно пугающе ласково шепчут: «Тебе ни сбежать, ни скрыться от меня». Хотя, иной раз мне даже кажется, что это просто мое воображение играет со мной, а не Куроро Люцифер. Потому что у Куроро и Мамы серьезные отношения. Я ясно это вижу. Куроро действительно любит мою Маму и его чувства взаимны. Мама счастлива с ним и это главное. Я наблюдаю за ними молча: Мама целует в щеку вора, улыбается с присущей ей вечной хитринкой и загадкой в глазах, а Куроро улыбается ей мягко-мягко, и нечто темное, неизвестное, жуткое затрагивает его взгляд, когда он смотрит на нее. Мне, откровенно говоря, не нравятся их отношения. Меня они пугают и я поспешно отворачиваюсь от них к другим гостям. Сначала входят девушки. Мачи скромно и тепло улыбается, крепко обнимая. Пакунода так же улыбается самыми краешками губ, тискает за щеки. Шизука малость неловко поглаживает по макушке, глупо хлопая глазками. Шалнарк радостно разводит руки и я с воплями бегу к нему. Подошедший Увогин сгребает нас обоих в охапку, сотрясая воздух громким смехом. Финкс и Нобунага задорно отсалютывают, Хисока показушно шутливо дарит мне поклон и игриво подмигивает. За ними мрачной тучкой заходит Фейтан. Он сдержанно кивает, но большего мне не надо, его глаза — спокойные, уверенные — говорят все за него. Картопи, Франклин и Бонополенов вежливо здороваются. А я им всем отвечаю горячими объятиями и лучезарной улыбкой. Может, мне не особо нравится их образ жизни, но это не мешает мне любить их. Я всегда рада им, как и они — мне. Паук для меня так и не стал одним целым, но зато теперь у меня есть большая семья. И никакой Отец мне не нужен. Встряхиваю головой, отгоняя странные мысли, как понимаю, что пришла очередь последнего. Сглатываю. Куроро всегда вызывает у меня цунами противоречивых эмоции. До стиснутых кулаков и мутной пелены перед глазами охота обнимать его и быть в надежных, сильных руках. И в то же время хочется спрятаться от него. Куроро дружелюбно улыбается, садится передо мной на корточки. Большая бледная рука касается щеки и легко, едва ощутимо гладит. Серые глаза смотрят не мигая, и желудок успевает сделать сальто в спазме. Я чую кромешную, непроглядную тьму с холодом в его глазах за всем этим дружелюбием. Чужая тьма шевелиться, движется в мою сторону. Пробирается внутрь, затапливая рот, нос, глаза, уши, парализует. Топит в ледяном вакууме, поглощая, низвергает в бездонную, серую пучину, чтобы в конце просочиться под кожу, клеймя. Мама, ну почему у тебя такой вкус на мужиков?! Страшно до усрачки, но я стоически терплю эту пытку и не прерываю зрительный контакт. Куроро почему-то довольно тянет губы шире. В стальных глазах мелькает нечто настолько глубокое и непонятное мне, что я теряюсь. И, наконец-то, отстраняется от меня, от чего я беззвучно и с облегчением выдыхаю. Когда стрелка настенных часов переваливает за полночь, я сижу в своей комнате, прижавшись к двери, и прислушиваюсь к звукам. С рождения все мои шесть чувств обострены за пределы человеческих возможностей. Мама говорит, что такие особенности организма я унаследовала от Отца — у него поистине впечатляющая родословная. Хоть что-то ценное и полезное он оставил. Потому что благодаря нечеловечески развитым органам чувств я могу из далеких, недоступных для обычных людей деталей создавать в уме четкую картинку происходящего. Как сейчас. Уво с Нобунагой на пару улюлюкают, хлестая очередную порцию крепкого алкоголя, Шалнарк заразительно смеется от их шуточек. Мама с Пакунодой негромко обсуждают какую выпечку будут печь завтра, потягивая вино за столом. Куроро, Хисока, Мачи и Фейтан играют в карты и ведут светскую беседу из подколок-шпилек. Картопи и Франклин молча наблюдают за всеми со стороны, чтобы эти психопаты под градусом веселья не разнесли наш небольшой котедж, время от времени обмениваясь короткими фразами. Шизуку тихонько сидит в кресле и читает старую, потертую книгу, а Бонополенов каким-то непостижимым образом умудряется тихо посапывать в уголке гостиной на диване среди всего этого бедлама. Я же, как обычно, посидела с ними, набив желудок под завязку, и ушла к себе на боковую. Но спать сегодня мне не хотелось. А дело было в… — Папаааааааа!!!!! Набатом в голове звучит вопль мальчика. Этот крик не дает мне покоя, лишает сна. — Папаааааааа!!!!! Из-за чего приходится затыкать уши и стараться чем-нибудь себя отвлечь. Судорожно осматриваю комнату и взгляд сам натыкается на новую приставку, подаренную сегодня Шалнарком. — Папаааааааа!!!!! Я хватаюсь за нее резко и врубаю в надежде избавиться от назойливого шума в голове. Поначалу получается не очень, но потихоньку я погружаюсь в новую игру все больше и больше, забываю о всех переживаниях и уже с азартом прохожу новые и новые уровни довольно увлекательной игры. Я знала, что у Шала отменный вкус. И слышу запах дома, выпечки и чернила. Мама. Только она так пахнет — по-родному. Шаги ее как у любого из Пауков бесшумны и призрачны, потому я только чую, как она неторопливо надвигается к моей комнате. С немыслимой скоростью вырубаю приставку и ложусь спать ибо не дай Бог Мама заметит, что я еще не сплю. А она, несмотря на доброту и мягкость ко мне, очень строгая женщина. Скрип двери. Мама аккуратно, плавно заходит в комнату, присаживается на краю кровати и ласково касается волос. Я усердно притворяюсь спящей, зная, что будет дальше. Такое было уже не раз. Мама ложится бесшумно рядом и обнимает крепко-крепко, а потом… — Прости… меня, — голос ее не дрожит, однако, переполнен такой тоской и виной, что у меня нос начинает щипать. Я ненавижу такие моменты, ведь я чувствую ее боль. Стараюсь поддержать ее и обнимаю в ответ. — Мне так жаль. Мне тоже, Мама, но ничего не изменишь. — Прости, пожалуйста… — она не плачет, не всхлипывает, не дрожит, но мне нестерпимо слышать ее смертельно усталый, грустный, извиняющийся голос. — Я виновата что все так вышло… «Прошу не вини себя так. Все хорошо. Я живу ничуть не хуже, чем дети полноценных семей, даже лучше многих: мы очень хорошо обеспечены, я получаю лучшее образование, у нас такая большая и дружная семья, у тебя есть парень, да еще какой (настолько крутой и харизматичный, что у меня иногда коленки трясутся от одного его вида). Тебе не за чем просить прощения.» Я хочу сказать ей это все в слух и открываю рот, но отвратительный, желчный ком не дает волю словам. И я тупо, немо открываю и закрываю рот. Да, разглагольствования явно не мой конек, поэтому как можно сильнее обнимаю Маму и отдаю в эти объятия всю себя — мою любовь, поддержку и заботу. Мама чувствует меня. Объятия могут передать все лучше пустых слов. Через некоторое время расслабляется и постепенно успокаивается. И так каждый раз. Мама просит у меня прощение, а я успокаиваю ее. Еще сейчас должен прийти Куроро. О, легок на помине, я даже не заметила его. Неудивительно, звуки, запахи, тепло (холод) его тела невероятно слабые, хоть и насквозь пропитанные смертью. Словно не человек вовсе. Куроро сидит на краю постели и смотрит на нас. Взгляд его, как всегда, нечитаемый. Он любовно ерошит волосы Маме и запускает свои длинные, мозолистые пальцы в ее шевелюру. Я слышу ее улыбку, и она засыпает. Одно его присутствие вселяет уверенность и душевный покой в Маму, и я благодарна ему за это. Но по-прежнему не могу выразиться словами и просто смотрю на него проникновенно. Куроро очень чуткий и проницательный. Все понимает без слов и улыбается на этот раз по другому — не только губами, но и глазами. Нависает надо мной так, что кожу обдает прохладным и ровным дыханием. Я невольно задерживаю свое дыхание и прислушиваюсь к себе. Обычно, когда он слишком близко ко мне, я хочу убежать далеко. Обычно Куроро в такие ночи просто улыбается и уходит бесшумно. Но сегодня все немного по другому и мне то ли от благодарности ему, то ли от нечто щемящего, теплого и томящегося глубоко в груди хочется обнять его как Маму, а потом остаться в его руках на долгое-долгое время. Тем временем Куроро накрывает мои глаза рукой — она теперь кажется не такой опасной — и невесомо целует в лоб, шепча невесомо в ухо: «Спи». И я засыпаю моментально. Только одна мысль успевает пробежать на периферии сознания. «ПапаОтец» — Папаааааааа!!!!! Я резко просыпаюсь и обнаруживаю, что Мама все еще спит, прижав меня к своей груди. Вокруг темно, глубокая ночь. Я беспокойно ворочаюсь в попытке улечься удобнее и заснуть, но ничего не выходит и я сдаюсь, вставая с кровати. Босыми ногами ступаю по теплому полу и по стенке иду в кухню, чтобы выпить воды и посидеть там. Свет не включаю, окна открыты и лунный свет пробивается в комнату, освещения вполне хватает мне. Наливаю себе воды и собираюсь утолить жажду, как слышу совсем рядом: — Совсем не спиться? — низкий, бархатный, вибрирующий голос. Куроро. Дергаюсь в сторону от испуга, роняя стакан, но каким-то чудом он умудряется удержать меня рукой и поймать стакан, не вылив ни капельки содержимого. — Тише. — виновато улыбается. — Извини, не хотел тебя напугать. Вдох-выдох. Потихоньку успокаиваюсь и отстраняюсь от него. Выпиваю воды залпом и судорожно обдумываю где бы затаиться на часок другой. Дом у нас большой, с несколькими комнатами, однако, сейчас они были переполнены Пауками. Только моя свободна, но там спит Мама, а тревожить ее чуткий сон я не хочу. Остаются разве что непригодные для таких планов ванна, туалет, балкон, терраса и прихожая… Черт. Мне реально некуда идти. В моем собственном доме. Я исподлобья поднимаю взгляд на Куроро. Луна отражается в круглых бирюзовых серьгах, ее свет падает на черные волосы, длинная челка прикрывает серые глаза, что сейчас смотрят на меня и сияют таинственным, завораживающим блеском. Удивительно, когда одет в обычную одежду вроде шерстяного свитера и джинсов, а не в пафосный плащ, он кажется не таким пугающим а уютным?. Да ну, бред какой-то. Нужно делать ноги, да побыстрее. Перспектива провести ночь на свежем воздухе, в ванне или даже в туалете, да хоть на коврике в прихожей кажется вдруг очень даже не плохой. Отворачиваюсь и делаю шаг к выходу. — Малыш. — ласково воркует он и от одного звука его голоса тело само замирает, а по спине стекает холодный пот. — Посидишь со мной? «Ни за что в жизни!» — сказать бы, однако я благоразумно заталкиваю слова поглубже в глотку и жалко блею: — К-конечно. Он улыбается и присаживается на подоконник, приглашающе хлопает по свободному месту рядом с собою. Я осторожно подхожу и честно стараюсь вкарабкаться на него, но в силу своего маленького роста у меня выходят только жалкие потуги. Куроро — гад такой — шире улыбается на мои страдания. Только потом усаживает подле себя. Запускает пальцы в мои волосы как недавно делал это Маме и увлеченно перебирает их. Как я заметила ему нравятся мои волосы. Они у меня очень густые и длинные, люди вокруг всегда ими восхищаются. Вот только ему мои локоны нравятся… по-особенному, что ли? Он их часто трогает, ерошит, треплет, перебирает, расчесывает, заплетает, одним словом играется как хочет при чем с таким интересом и любованием. Это иногда раздражает, впрочем, в большей степени это довольно приятно. — Ну так что? — спрашивает невзначай, распутывая взлохмаченные волосы от недолгого сна. — Что? — косо поглядываю на него вопросительно. Не, ну правда что? Ты всегда смотришь на меня странно, будто ждешь чего-то. Но чего? Что тебе от меня нужно? Я не понимаю. Куроро вздыхает. — Тебя что-то беспокоит. И не отнекивайся — я вижу тебя насквозь. — Папаааааааа!!!!! Вовремя однако всплывает в мозгу. Воистину: Куроро давным-давно изучил Паука и меня вдобавок буквально вдоль и поперек. Если Мама доверяет мне, жалеет меня, то от Куроро такого не дождешься. От него невозможно что-либо скрыть. Он безжалостен. И это в нем пугает меня еще больше. — Все хорошо. Правда. — четко и уверенно проговариваю. Пф, саму себя обманываю. И Куроро естественно знает это. — Папаааааааа!!!!! Черт, почему я об этом постоянно думаю?! Наступает напряженная тишина, в которой я слышу, как с крана ритмично капает на раковину — а мне кажется на мои мозги. Кап. — Папаааааааа!!!!! Кап. Я сжимаю кулаки до белых костяшек. Дыхание постепенно сдает позиции и сбивается. Кап. Куроро молчит и, Боги, лучше бы он возмущался, ругался, устраивал допросы. Но, нет, он, как всегда, молчит. Шестое чувство вопит благим матом бежать куда глаза глядят от мужчины, а молчание мучает неизвестностью и ожиданием. Кап. — Папаааааааа!!!!! Когда это уже закончится? Я хочу позорно выпрыгнуть с окна. Кап. — Никак не можешь забыть предательство своего Отца и отпустить. Играешь в образцовую и сильную девочку, и в глубине подсознания понимаешь, что не являешься ею. — наконец подает голос, который сотнями острыми шипами пронзается в самое сердце. — Нет. — слишком резко отрезаю я. Мне не нужен никакой Отец. Мне плевать на него. У меня есть своя семья, у него — своя. Когда перед Отцом встал выбор: либо я, либо его сумасшедшая семейка с их богатством, славой, роскошной жизнью, устоявшимися законами и «идеальной» для него невестой — он предпочел второе мне. Так зачем мне думать о нем и тем более беспокоиться? Мне без него хорошо. — Папаааааааа!!!!! ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ!!! Вопль того проклятого мальчика в голове усиливается, оглушает, отчаянно бьется в мою черепную коробку, словно хочет достучаться. Я закрываю уши руками, зажмуриваюсь до цветных пятен перед глазами. Не помогает. Ничто не помогает, не спасает от этих мыслей. От себя не убежать.

Почему?

Нос снова адски щиплет, на глаза накатывает прозрачная и мутная пелена из слез. Я торопливо смаргиваю и вытираю ее. И эти действия словно становятся спусковым рычагом для непрекращающегося ручья слез. Вспоминаю, что в кухне я не одна и стараюсь закрыть лицо руками лишь бы Куроро не видел это унизительное зрелище. Какой там. Он берет меня за руки и твердо держит их в своих. Я стараюсь спрятаться и не придумываю лучше, чем зарыться лицом в складках чужого толстого свитера. Я не вижу, не слышу, не чувствую, а знаю — Куроро обреченно качает головой. Потом обнимает меня осторожно. Успокаивающе гладит по волосам, спине. Не знаю как, я не могу взять себя в руки и такое чувство будто с ним я… отпускаю себя? И начинаю еще больше плакать, потому что…

Ну почему?

Потому что это несправедливо. Потому что это больно. Потому что это обидно. Смуглый мальчик с колючими черными волосами и карими глазами весело бежит к луже в центре небольшого дворика и с восторженным криком… садиться в нее. Я недоуменно смотрю на мальчика, потом перевожу взгляд с него на мужчину, стремительно надвигающегося к нему. Благодаря их идентичной внешности с легкостью понимаю что мужчина его отец. Предвкушаю, что сейчас этого черноволосого ангелочка постигнет та еще трепка, но… Мужчина садится к нему прямо в лужу и начинает играться с ним, успевая с осязаемой заботой поцеловать в черную макушку. К ним, сотрясаясь в заливистом смехе, подходит молодая женщина, судя по схожему с мужчиной обручальному кольцу — жена мужчины и мать мальчика. Она достает миниатюрную камеру с сумочки и начинает снимать их. Мальчик и его отец смотрят счастливыми глазами на камеру, и бесконечно смеются, резвясь в большой луже и пачкаясь. Наверное я должна испытывать что-то вроде умиления и радости за них. Должна. Но на деле я отворачиваюсь от этой прекрасной, светлой семейной идиллией и торопливо покидаю двор, проглатывая горечь и упрямо твердя под нос, что со мной все в порядке.

Почему не я?

— Папаааааааа!!!!! Каждый день я твержу себе, что мне не нужен Отец, что мне плевать на Отца, что мне хватает и Мамы, что мне хорошо и без Отца, что многие вырастают вовсе без родителей, а у меня есть целая Мама, так что я не должна жаловаться и нюни распускать. Но я больше не могу подавлять и глушить в себе эмоции, убеждать себя. Поздравляю, Куроро, ты попал в яблочко.

Почему ты выбрал не меня?

Я хочу, чтобы Отец был не только в моей родословной и в памяти Мамы. Я хочу, чтобы Отец разговаривал со мной — неважно о чем, смотрел на меня, отчитывал, ругал, да что угодно лишь бы просто был со мной. Но что в итоге? — Папаааааааа!!!!! Это больно. Черт, как же это больно. Боль перекрывает воздух, сжимает грудную клетку в тиски, не дает дышать, застилает глаза пеленой. Каждый удар сердца, каждый вдох становятся болезненными и тяжелыми. Обида же сжирает все изнутри: сердце, душу, разум. Обида пожирает, иссушает меня, не оставляет ничего кроме гулкой, невыносимой пустоты. Мне не плевать на Отца. Мне тоскливо без Отца. Мне нужен Отец. Мне не «хорошо» без Отца. — Папаааааааа!!!!! — Мы никому ничего не обязаны. Ты не должна терпеть, подавлять себя и притворятся. Ты имеешь полное право желать большего и стремиться к большему. Куроро словно впитывает в себя все мыли, все, что я испытываю. Читает между беззвучными рыданиями и отчаянными объятиями. Подобное страшит и влечет одновременно. Сплошные противоречия с ним. Нет, сам Куроро Люцифер для меня — сплошное, накрывающее с головой противоречие. А что до его слов, то звучит несколько эгоистично. Куроро похоже снова читает мысли: — Все мы эгоисты. — бесящим назидательным тоном проговаривает. — Так что не сдерживайся, нужно выпускать на волю чувства, иначе — прогоришь. Горько усмехаюсь: — Кому? Действительно, кому? Кому захочется терпеть сопливую, истерящую девчонку? С Мамой я даже перед страхом смерти (ака Куроро) не признаюсь и не покажу свои истинные эмоции. Куроро хмыкает. Усаживает себе на колени, не разрывая объятии, зарывается рукой и лицом в порядком лохматую шевелюру и стирает жгучие слезы с щек ледяными пальцами. Сердце обрывается и пропускает удары. Я слышу чужое слишком громкое спокойное сердце, чей ритм уверенно и решительно твердит: «Мне». — Зачем? — застываю беспомощно, позабыв о бушующем шторме эмоции внутри. Я отказываюсь верить в происходящее. Эй, ты же… вселяешь в меня непередаваемый, смертельный ужас одним своим видом! По факту мы никто друг другу. Единственное связующее звено между нами — это Мама. Мужчина, что с тобой не так?! — Зачем. — задумчивым, отстраненным эхом повторяет он, — Зачем… — а затем начинает медленно покачиваться, убаюкивая меня, — Знаешь, Малыш, я наверное никогда не смогу объяснить тебе это словами. Ты же знаешь — слова чрезмерно поверхностны. Они даже сотой доли не смогут передать. Знаю. И все же — почему? — Когда-нибудь ты обязательно поймешь. Просто подожди и подрасти. — рука треплет по волосам нежно, — А пока, — успокаивающий бархат плавно переходит в шепот и я слышу в чужом шепоте улыбку, — Каждый раз, когда несправедливость нашего мира будет переполнять тебя и не давать двигаться дальше, оглянись — я всегда рядом. На краткий миг забываю о боли и даже об Отце. Чертыхаюсь, мнусь и наконец решаюсь обвить чужую шею руками. Поднимаю глаза на него. И гляжу в серые глаза напротив с восхищением, ошеломлением. Мне кажется или серые глаза… смягчаются? Раньше они всегда смотрели на меня с холодным, насмешливым любопытством. Раньше я не видела в нем ничего, кроме бесчувственного чудовища, чье сердце — сплошь сталь. Но теперь… я слышу его сердце, я чувствую в нем то крохотное живое, я вижу в его взгляде мрачно, тускло сияющий росток теплоты. Осязаю всем естеством и тяну руки к этому ростку, обвиваю тонкий стан и греюсь своеобразным, но моим теплом. Не_чудовище, но и не_человек тихо, бархатно смеется и прижимает меня к себе едва не до треска моих по-детски хрупких костей — мое. Впервые чувствую, как чья-то рука в раскаленной перчатке, державшая все это время грудную клетку в стальной хватке, отпускает и исчезает. Вопль в голове затихает. Я вдыхаю запах пропитанный смертью и как оказалось еще старинных выцветших книг. И улыбаюсь счастливо, отчетливо понимаю: тот вопль в голове принадлежал отнюдь не мальчику. А мне. Закрываю глаза и проваливаюсь в приятный, лишенный любых тревог сон в прохладных и крепких обьятьях.