…у каждого живого, единого организма есть сердце…
Багряная кровь была повсюду: на грязном полу, обшарпанных стенах и даже на потрескавшемся потолке, на котором мигала одинокая лампочка. Она являлась единственным освещением в пыточной, так как окон здесь не было. Член хваленых Инбу лежал на полу, нагой, истерзанный, с мешком на голове. Еле-еле, но он дышал. — Слабенький какой-то, почти сдох уже. — вздохнули с другого конца пыточной. Фейтан кивнул и кинул на пленника брезгливый, разочарованный взгляд — почти сразу выдал все свои грязные секреты и сдался, моля о прощении. Как скучно и однотипно. Впрочем, палача Геней Редана это не остановило и он продолжил чисто ради удовлетворения садиста внутри себя. Он обернулся на своего собеседника. В противоположном углу небольшой, грязной комнаты находилось большое старое кресло — единственная относительно нормальная мебель. На палача уставился равнодушный объектив камеры, тень скрывала лицо его обладателя. В полумраке загадочно блестел острый носок черной, начищенной до блеска лакированной женской туфли. После слов Фейтана носок туфли заинтересованно дернулся и желтый свет лампы отразился в лакированной поверхности, явив взору матовую кожу. Глаза Фейтана невольно задержались на чистой, гладкой коже. — Хотя, благодаря ему я пополню свою коллекцию новой записью. — на подлокотник кресла легла изящная кисть с цепкими, длинными пальцами в кожаной перчатке. Томный голос сладкой и тягучей патокой заливал уши. Камеру, снимавшую пытку палача с самого начала, устроили на подставку и фигура, наконец, встала с кресла, выходя на свет. Сперва мелькнули черные туфли на тонкой длинной шпильке с алой от крови подошвой. Звонкий стук шпилек эхом разносился в пыточной. Фейтан искренне и оправданно считал, что ни на чьих ногах женская обувь не может сидеть так — правильно, изящно и слишком сексуально. Он с трудом заставил себя перестать гипнотизировать чужие ноги и медленно поднял голову. Ярко-алое кашемировое пальто с кожаными вставками, красиво облегавшее поджарое тело. Кожа без единого изъяна с легким загаром. Густые черные волосы с длинной челкой, что ниспадало к совершенному лицу. Плотоядные, хищные янтарные глаза с золотой радужкой, взор которых при одном взгляде на истерзанного пленника становился диким и жгучим. Обычно такой взгляд предвещал врагу самую худшую и одновременно самую лучшую смерть. Фейтан хмыкнул в мыслях — такова натура Акиямы Араи. Он чисто физически не может бросаться из крайности в крайность и выбирать одно — ему нужно в с е. Еще у него была ужасная и привлекательная черта: Акияма любил сочетать несовместимое. Он сам был соткан из противоречии: носил элементы женской одежды с ярким макияжем и все равно исхитрялся выглядеть мужественно, величественно, страшил и в то же время очаровывал людей вокруг, вселял омерзение и желание пополам, уничтожал и воскрешал одними ядовитыми словами, низвергал в девять кругов Ада и возносил до Небес касаниями. Все окружающие его неприкрыто, люто ненавидели и самозабвенно, извращенно любили. Все окружающие называли Акияму Араи конченным исчадием Ада. Фейтану пришлось отвлечься от раздумий. Палач отвернулся от Акиямы и стоял перед пленником, как ощутил жар спиною. Акияма прижимался к нему широкой грудью и жарко дышал в макушку — парень обладал высоким ростом. Акияма незаметно, обманчиво мягко накрыл окровавленные руки Фейтана. — Я капнул чуть глубже в его биографию. — бледное ухо палача опалил вкрадчивый и соблазнительный шепот, — И нашел кое-что интересное. У кое-кого есть горячо любимая невеста, верно ждущая своего жениха. — И что ты предлагаешь? — скучающим тоном флегматично спросил палач. — Я предлагаю, — Фейтан услышал, как тонкие губы породистого лица растянулись в звериной улыбке, обнажив белоснежные зубы с не по-человечески длиннющими клыками, — наградить ее наилучшим подарком в виде аккуратно отрезанного члена жениха. Еще было бы здорово завязывать его каким-нибудь красивым бантиком, пусть будет пользоваться им на здоровье, когда будет скучать по любимому. Ну разве не щедро и великодушно с нашей стороны, Фей? — Хм, — «Фей» в притворной задумчивости снисходительно бросил, — Более чем. Звучит неплохо. Акияма хихикнул: — Я вот считаю, что она обрадуется, когда найдет в своем почтовом ящичке единственную уцелевшую частичку от своего печально погибшего возлюбленного. К слову, она очень даже ничего. — между зубами мелькнул розовый язык, — Белокурые волосы, большие синие, как море, глаза… Мы обязательно утешим такого милого ангелочка. Ах, я прямо вижу в воочию, как она — вся в слезах, убитая горем — будет отчаянно сопротивляться, крича и плача навзрыд, или же замирать в страхе, содрогаясь от робкой дрожи, когда в нее насильно будут впихивать член и грубо трахать в грязный пол, заломив руки за спину… Все окружающие называли Акияму Араи чудовищем, восставшим из самых ужасных кошмаров, что могли себе представить их крошечные умы. Фейтан, представив такое дивное зрелище, жадно оскалился в темную хламиду, скрывавшую половину лица. Судя по горячему и твердому стояку, упиравшемуся ему в поясницу, Акияме тоже нравилась грядущая перспектива по отношению к бедной девушке. Фейтан и Акияма были немногими, кто любили проводить сутки в пыточной. Они могли развлекаться там сколько влезет. Даже их знакомство произошло здесь. Фейтан пытал кого-то — он уже не помнит кого — и был на пике, когда почуял это. Это срывала крышу ароматом, что сладким нектаром горчил язык. Это ломало волю притяжением, стальными жгутами оплетавшее тело и властно призывавшее поддастся. Это заставляло колени едва ли не подкашиваться от ауры, которая отравляла разум желчной похотью похлеще любых афродизиаков и феромонов. Это — благословленное Сатаной и проклятое Богом творение, вышедшее из-под контроля безумного гения — сидело в кресле, деловито закинув ногу на ногу, и снимало происходящее на дорогую камеру. Это жило внутри прекрасного, совсем молодого юноши с янтарными омутами вместо глаз, в полумраке горевшие золотом, и обворожительной улыбкой. — Не смей останавливаться. — прочитал тогда Фейтан по тонким губам. А дальше: бесчисленные дни, пропитанные чужими муками, воплями и трупами. Фейтан всегда начинал, а Акияма наблюдал со стороны и запечатлял на камеру, чтобы одинокими вечерами просматривать видеозаписи сомнительного контента. «Бля, да записи пыток для тебя прям как порно на ночь!» — ржал лошадью всегда Финкс. Акияма всегда на полном серьезе соглашался с ним. Потому что его безумно возбуждало то, как Фейтан пытал других. Он предпочитал смотреть и уповать пытками нежели чужой скучной еблей. Палач в начале их знакомства позволял себе временами кидать косые взгляды в сторону кресла. Тогда ему приходилось лицезреть, как Акияма откидывался на спинку кресла и со вкусом дрочил себе, кусая алые губы и обжигая палача с жертвой масляным взглядом из-под полуопущенных густых ресниц. Тогда Фейтан испытывал нечто отдаленно напоминавшее радость — у него появился товарищ по любимому «хобби». Фейтан шумно втянул воздух, подобрался подобно хищнику перед нападением. Ему срочно нужно было утолить голод скребущегося на волю монстра. Акияма больно сжимал запястья, от чего следы цепких пальцев и острых зубов с прошлой ночи приятно саднили, отзывались на чужие касания. — Ну же, — шершавый, подвижный язык Акиямы скользнул по ушной раковине, а кончики пальцев в перчатках прошлись по бедру, но даже сквозь слои плотной одежды Фейтан чувствовал их жар, — продолжай. Все окружающие твердили, что Акияма Араи безбожно болен и быть с ним равноценно самоубийству. — Тебе помочь в, — Акияма тихо застонал в изгиб чужой шеи и недвусмысленно потерся, — подготовке подарочка невесте? Фейтан ухмыльнулся. — Валяй. Хлюпающий звук вскрываемой плоти; едва слышный, жалобный, просящий о пощаде хрип; хруст костей с суставами под натиском цепей. Фейтан прикрыл глаза блаженно — как услада для ушей. И чувственное трение, кожа к коже, дыхание к дыханию. Словно лапки паука сплетаются между собой в причудливом узоре. До сбитого дыхания, до ледяных мурашек, до болезненного пекла в низу живота. Обычные люди не из Свалки думают, что секс является самым интимным между людьми в отношениях. Да, секс интимен и приятен, Фейтан не спорит. НО, секс не сравнится с теми неописуемыми чувствами от совместной пытки. А уж если смешать и то, и другое, как Акияма любит… Тогда выйдет, как выразился все тот же Финкс, полный пиздец. Внезапно пленник испустил последний вздох, сотрясаясь в предсмертной судороги. Фейтан чертыхнулся и выматерился сквозь стиснутые зубы: стоило потерять контроль на секунду и этот мешок костей и мяса сдох. Но в следующий миг палач утробно зарычал. Ведь Акияма, судя по расширившимся черным зрачкам, тяжелому дыханию и прокушенной до крови губе, уже окончательно съехал с катушек, предварительно спустив все тормоза. Он впечатал Фейтана в пол на смятую одежду и вонзал в бледную кожу острые клыки, метя безупречную белизну багровыми кровоподтеками-полумесяцами. Фейтан запрокинул голову, кинул на последок взгляд на трупа над своей головой. И расслабился, позволив сорвать раздражавшую Акияму хламиду с лица, чтобы затянуть в жаркий поцелуй. Часто они занимались сексом в пыточной: пленники попадались не достаточно выносливыми, чтобы утолить их голод. Тогда приходилось доходить до пика самими. Фейтан помнил, как вжимал лицо Акиямы в кресло, нагибая поджарое тело и цепляясь когтями за стройные щиколотки сказочно красивых ног в туфлях на высоком каблуке. Помнил, как эти же длинные ноги сжимали его член между подтянутых бедер. Помнил дрожь этого тела, когда исступленно брал его, помнил бархат кожи под собою, с ума сводящую тесноту в глубине шикарного тела и тихое рычание смешанное с хриплыми стонами. Так же Фейтан хорошо помнил, как его самого вжимали в стену до глубоких мятен на ней и наливающихся черным громадных синяков на спине, когда Акияма буквально вколачивался в него, грубо имея на весу. Помнил, как шершавый язык с заостренным кончиком ласкал глубоко внутри, вылизывая и раздвигая тугое кольцо мышц, и тонкие, но невероятно сильные пальцы сжимали приятно-больно его бедра. Помнил тяжелое дыхание над собою и чувство наполненности до краев. Все окружающие говорили… да много чего они говорили про Акияму Араи. И, в целом, они были правы. Бледные руки скользнули по напряженным мышцам широкой спины и остановились на острых лопатках, затем впились когтями в татуировку паука Геней Редана. Паук под пальцами отозвался на движение другого паука и будто ожил, шевеля лапками почти ласково и до искр приятно. Номер четыре. Но они не знали, что Акияма умел улыбаться. Очень, очень редко. Моменты его искренней улыбки можно сосчитать по пальцам одной руки. Но когда они приходили, Фейтан всегда невольно замирал и внимательно наблюдал, впитывая в себя его улыбку, чтобы высечь ее в своей памяти на долгие десятилетие. Разумеется, улыбка Акиямы отличалась от «нормальной». Нет, не ухмылки, не звериные оскалы, не приторно слащавые, широченные лыбы. А неумелая, кривая, немного робкая, настоящая улыбка. Бледную ногу закинули на жесткое плечо и палач запрокинул голову, прокусывая губу до крови от фейерверков перед глазами, когда Акияма безостановочно, одержимо двигался, насаживая на член, умело ведя по тончайшей тропе между болью и удовольствием. Если счастье, то печаль недалека. Если ненависть, то и слепое обожание тут как тут. Если боль, то удовольствие тоже должно идти бок о бок. Они не знали, что Акияма был способен чувствовать боль. Они не могли даже представить, что Акияма страдал хронической бессонницей, а все из-за кошмаров канувшего в кромешную тьму прошлого, приходящие, когда организм не выдерживал. Они не могли даже подумать о том, как эта ошибка природы бьется в агонии, истошно вопя. Обязательно Акияма потом сходил с ума, становился поистине безумным и тогда неконтролируемую жажду крови можно было чуять за версту. Обязательно Фейтану потом приходилось успокаивать его весьма оригинальными методами, выбивая из черноволосой башки всю дурь. Когтистые руки жестко сжали волосы на затылке Акиямы, вынуждая того запрокинуть голову. Фейтан потянулся, чтобы взгрызться в жилистую шею зубами, полосуя спину когтями от распирающих ощущении при особо сильных и безжалостных толчках. Чувствовал себя палач словно его таранили и пытались пронзить членом. Трахался он с Акиямой всегда бешено, между ними не было место нежности, разве что, только потом, и то очень редко. Но Фейтана все устраивало. Более того, палач никогда не признается, однако, его заводило все это. Потому что именно так — болезненно, крышесносно, пережигая все рамки, гонясь за несуществующим пределом чужих возможностей, бесчеловечно и абсолютно по-животному — было правильно. Они не могли вообразить себе, что и такому, как Акияме была свойственна мимолетная нежность. Проявление «светлых, высоких чувств» Акиямы Фейтан, почему-то, улавливал молниеносно и бережно хранил в памяти, как нечто дичайше редкое, ценное. Теплота с нежностью — вернее тлеющие угли после сжирающего пламени страсти — проявляется в сытых, счастливых прищурах с золотистыми крапинками на дне глаз, в крепко переплетенных пальцах, в незамысловатой дорожке легких поцелуев по ледяным ступням и в бережных, надежных объятьях, когда Акияма возвращался в их дом и практически с порога подхватывал под бедра, унося прочь в спальню. Затуманенные похотью и жаждой обладать золотисто-янтарные глаз, наливавшиеся демоническим алым. Слабый румянец на точеных скулах. Взъерошенные короткие волосы с мокрой челкой. Искусанные от поцелуев губы в зверином оскале, обнажавший белые, острые, как у волка, клыки. Жар, что мощными потоками исходил от жилистого тела. Мускусный запах со сладкими нотками роз. И палящее пекло в паху, на которое с каждым толчком подкидывали угли. Их крошечные мозги не могли представить, что такое существо, как Акияма, могло отступиться от собственной дикой природы ради Геней Редана, что говорить о готовности пожертвовать жизнью? Акияма — это живое воплощение алчности, что двигало Пауков. Он всегда присваивал все, что хочет и умудрялся желать большего. Непомерный аппетит порой ошарашивал даже остальных Пауков, но и будоражил предвкушением, желанием узнать границы чужой жадности. Фейтан как раз был одним из тех, кто желал узнать удел этого существа. Этот нездоровый интерес был одной из главных причин почему расчетливый, холоднокровный палач Пауков связался с таким безрассудным, ебанутым на всю голову «Чудом» с большой буквы. Хрен. Там. Был. Вот к какому выводу пришел он. Потому что Акияме априори не было ведомо что такое «мера». Он пожирал все: редкие сокровища, бесполезные побрякушки, люди разных полов, рас и возрастов, эмоции и чувства этих людей, подпитываясь ими, иссушая их обладателей словно колодец, и многое-многое другое. Он напоминал адский котел в недрах Ада — приблизишься на один малюсенький шажок и тебя поглотят, испепелят в своем жадном огнище желании и инстинктов. И чего греха таить: Фейтану нравилось жариться в пламени этого котла. Да эти жалкие серые пустышки, мнящие себя высокоинтеллектуально расой, даже представить себе не могли, что значил Акияма Араи для Геней Редана. Ведь Геней Редан никогда не был и никогда не будет семьей — для их членов это слово влечет за собой слишком много плохого. Геней Редан — это Паук, живой, единыйНо кто же знал, что однажды Паук лишится своего Сердца, а их палач — огня души?