***
— Да не может быть! — Может-может! Стук пиалы о стол. Пьяное харкание, подсмаркивание и прочие звуки, свойственные человеку, не просыхающему половину жизни. — Я зуб даю! Я видел собственными глазами, как это произошло! — Ну так уж и собственными! До Ляньхуа и на мече-то три дня лету, а ты здесь всего-то со вчерашнего вечера. — Так я тебе говорю, это месяц как было. Переругивания, столь невнятные, что и отдельных слов не разберешь. Звон посуды, сербание и кашель. — И я не пешком, а на телеге, это всяко побыстрее. — Да у тебя лошади уже сколько лет? Она вон, стоит на улице, а колени трясутся! Тут и безногий ее обгонит. Хлопок ладони по плечу. — Ты мою лошадь не ругай! Она, может, и старая, а как захочет, так за эти три дня туда и обратно доставит! — Ну-ну, полно вам, я уже и забыл, о чем мы говорили. Стихающий спор и недовольное ворчание. — Я, — пропитым голосом заявляет грузный мужчина средних лет, развязный крестьянин, и тычет пальцем себе в грудь, будто кто-то здесь может не понять, что он — это он, — Я лично видел, как его выводили эти Вэни и сажали в лодку! И знаете что? Все эти слухи про то, что у него шило в… Кхм, не при дамах, — он косится на женщин, вырез ханьфу которых демонстрирует, что как раз им все равно, договорит он или нет, — В общем, он ни разу не разозлил за всю дорогу до лодки ни одного караульного! Я даже удивился, что они его так пинали, мальчишка еще и шатался так, что падал раз пять точно! Из-за соседнего стола рывком поднимается молодой заклинатель, заставляя умолкнуть всех галдящих пьяниц. С идеально ровной спиной и морозящей аурой он выглядит более чем странно в беднейшем районе города Цайи, а его одежды такие белые, что светятся на фоне общего упадка таверны. Заклинатель совсем юн, но высится над сжавшимися людьми, его лицо кажется сердитым, и только глаза горят беспокойством. — О чем вы только что говорили? — спрашивает молодой человек, и если бы крестьянин выпил чуть меньше, то, возможно, испугался бы его угрожающего тона. Но хмель возбудил не страх, а открытость, и мужчина воодушевленно подается вперед и отвечает: — Я вчера приехал из Юньмэна, торговал там и видел, как орден Цишань Вэнь арестовал первого ученика ордена Цзян, Вэй Усяня. Тут же пьяницы вздрагивают от того, каким становится взгляд заклинателя. Будто эти глаза способны сжечь целый город. Лань Ванцзи сам напуган стократ больше. Сжимает кулаки, едва переводит дыхание, хотя успокоиться это не помогает. Чувство, что что-то случилось, зародившееся еще с утра, сейчас, найдя подтверждение, едва не сбивает с ног. Ванцзи слишком поспешно вытаскивает кошель, чуть ли не вытряхивает серебро на стол, в упор глядя на крестьян. — Расскажи мне все, что ты об этом знаешь, — если бы не аура готовящегося убийства, это прозвучало бы отчаянной мольбой, а не чем-то вроде «Если ты не скажешь ничего, я вырву тебе язык». Пьяницы переглядываются, и Ванцзи боится, что они начнут лгать за серебро, тогда как он не знает, кто на самом деле был в Ляньхуа, кроме этого торговца. Последний ошарашенно смотрит на плату, очевидно, впервые в жизни получив что-то за сплетни. — Да врет он все, — опасения юноши подтверждаются, и кто-то тянется к серебру, — Он часто всякие небылицы рассказывает. Последняя продажная девка, и та в его слова не поверит. Крестьянин резко шлепает по чужой руке, заставляя отдернуть и всех остальных, наконец без колебаний забирает оплату, которая наверняка в кармане больше получаса не задержится, и, опершись локтями о стол, спрашивает заговорщически: — И что же вы хотите узнать? Ванцзи глотает раздражение. Этот человек утверждает, что с момента ареста прошел месяц, и смеет так тянуть время? Как будто сейчас не может происходить ничего ужасного, и это не Цишань Вэнь забрали Вэй Ина. — Ладно-ладно, — крестьянин немного трезвеет от того, какой яростью наполняется воздух вокруг, и теряет свою развязность, — Вижу, вам это действительно важно. И рассказывает.***
Тао Хуа был не торговцем, а лодочником. К тому же, гулякой. Юньмэн для лодочников — злачное место, так что достатка хватало, чтобы производить впечатление обеспеченного человека, а не свободной разновидности прислуги. Как раз в один из своих рабочих дней он находился прямо на главной пристани, от которой отходило около десяти лодок с адептами ордена Цишань Вэнь. Сперва Тао Хуа подумывал отплыть подальше, ибо о нравах в этом ордене был наслышан, но, похоже, на него вовсе не обращали внимания. Лодочник видел, как они кого-то тащили, а когда отряд на более широкой части пристани перестал толпиться, в числе первых идущих оказался Вэй Усянь. Он едва переставлял ноги, ему явно было больно идти, и, как ни странно, его всемирно известный неуемный характер никак себя не проявлял. В какой-то момент мужчина почувствовал сострадание к этому мальчику. Вэни волокли его, пинали и покрикивали, то и дело обзывая безродным и посмеиваясь, мол, глава ордена Цзян его, как собаку, взял в дом, а когда разонравился — выбросил. Но в Ляньхуа Цзян Фэнмяня почитали как порядочного человека и игнорировали всяческие дурные слухи других орденов, так что лодочник сразу понял, что тут что-то нечисто. Он мог только смотреть, как парня затащили в лодку и швырнули на дно, а затем наставили не меньше пяти мечей, хотя своего при Вэй Усяне не было. «Ба, да что же это делается?» — подумал Тао Хуа, когда Вэни отплывали, — «Уж если они приемных детей главы ордена так шпыняют, что же ждет нас, простых людей?»***
— Так вот они и отплыли, — изрядно помрачнев, мужчина отпивает прямо из горлышка сосуда, — Я было хотел посмотреть дальше, понять, может, Вэй Усянь действительно чего натворил, да только один из этих Вэней на меня так зыркнул… Впрочем, не стоит о них, а то, знамо дело, сейчас глаза и уши хоть под собственным порогом можно найти. Лань Ванцзи бледнее своей одежды, у него трясутся руки и мутнеет перед глазами. Из всех присутствующих он более чем ясно понимает, за что и насколько заслуженно арестован Вэй Усянь. Выпивохи, зеваки и сплетники вокруг относятся к истории не иначе, как к просто печальному рассказу об очередном бесчинстве ордена Вэнь. Для Лань Ванцзи же это такой удар, что хваленая невозмутимость летит в тартарары. Его Вэй Ин сейчас в руках тех, кто больше всего его ненавидит, и орден Юньмэн Цзян не пытается изменить вообще ничего. Второго нефрита ордена Лань не волнует сейчас ни то, что неподалеку пытается выжить его искалеченный орден, ни то, что брат так и не вернулся. — Ты слышал, куда его увезли? — на стол с еще более громким стуком ложится второй кусок серебра. Тао Хуа смотрит на него, сдвинув брови, поднимает глаза на Лань Ванцзи, встречается с полным паники взглядом и вздыхает. — Оставьте себе, в конце концов, Гусу не так давно разграбили, — совсем понуро говорит лодочник, качая головой. Он прикусывает щеку, снова вздыхает и как-то слишком ровно для пьяного говорит, — Вижу, тебе этот малец дорог. Он на самом-то деле неплохой, в Ляньхуа его почти недобрым словом и не поминают. Да только я могу сказать не больше, чем сказал. Ну, разве что гулю понятно, что если уж его как преступника увезли без сопротивления, то это точно темницы Цишаня, больше некуда. У Ванцзи прекращается дыхание, сердцебиение и процесс мышления. Бьется одна мысль: Вэй Ин в Цишане. Вэй Ин в Цишане. Уже месяц. И неизвестно, что с ним там творят. Вэй Ин в Цишане, и там же Вэнь Жохань, Вэнь Чао, Вэнь Чжулю… Второй нефрит игнорирует голос в голове, говорящий, что бегать запрещено. Он так быстро, как может, покидает таверну, привлекая десятки удивленных взглядов. Кто-то его узнает и начинает шептаться, кто-то предпочитает не вмешиваться в дела заклинателей и возвращается к своим. Шлейф белого света, кажется, повисает в воздухе. — Молодой господин, вы забыли… — окликает его лодочник, протянув вслед руку, но один из собутыльников заставляет ее опустить. — Что тебе до него, — отмахивается еще один, вертя в пальцах кусок серебра, блестящий и отражающийся в слезящихся от опьянения глазах, — Если этот парень так волнуется, что даже твоим росказням поверил, деньги его уж точно не интересуют. — Верно! — подхватывают вокруг, и вскоре разрозненные оклики и возгласы снова нарушают тишину. Лодочник тоже недолго смотрит на двери, и появившееся было участие в нем гаснет.***
Лань Ванцзи уже много раз спускался в город Цайи и возвращался, но никогда дорога не была такой долгой. Будь при нем Бичэнь — и полет бы показался слишком медленным, не говоря уже об обычном беге. Который не прекращается даже после того, как юноша проходит через ворота, оставляя двух адептов с разинутыми ртами. Наказание — последнее, о чем он думает. Ванцзи злится на себя. Он нарочито игнорировал все вопросы других о Вэй Ине, а таких было немало после убийства Сюань У. Сам для себя нефрит признал, что первый ученик ордена Цзян ему вовсе не безразличен, но другим об этом знать было не обязательно. Тем более, дяде. Узнай он месяц назад, напиши он в Юньмэн — успел бы? Они с Вэй Ином вместе тогда выступили против угнетателей. Они спина к спине дрались, спасая не только себя, но и друг друга. Они остались вместе, хотя Вэй Ин просил Лань Ванцзи отправиться с остальными за подмогой. Они победили легендарного монстра и выживали после этого вместе — и как можно было просто выбросить Вэй Ина из жизни? В Юньмэне бы поняли любое письмо. У Вэй У Сяня были тяжелые раны, он спас нефриту жизнь, он что только ни делал, и если бы Ванцзи хоть раз справился о его здоровье… Второй нефрит едва не спотыкается, когда ему в голову врывается: за Вэй Ином никто не отправился. Торговец прибыл вчера, значит, ничего нового в Юньмэне не было. И семья Цзян… Просто отказалась от своего ученика, когда того оклеветали? Ванцзи сжимает кулаки. Он вспоминает, как Цзян Ваньинь все время помыкал братом и одергивал, как закатывал глаза и даже не проверил состояние Вэй Ина после наказания в Цишане. Да, он провел десять дней, пытаясь вытащить шисюна из пещеры Черепахи, но если тогда сделал это, то почему не защитил сейчас? Цзян Чэн же знал правду! Лань Ванцзи все равно, сколько Ваньиню лет и слушает ли его хоть кто-то. Зато яснее ясного, что семья, за которую Вэй Ин бил в лицо Цзинь Цзысюаня, отвлекал на себя монстров и принимал наказания, самым подлым образом его предала. Лань Ванцзи в ярости. Он не бежит в известном смысле слова, но для любого Ланя его походка слишком стремительная. Цишань Вэнь настолько искалечил Гусу, что даже надзирательный пункт установил не здесь, а где-то совсем далеко. Поэтому если сейчас с кем-то говорить об услышанном, то риск будет не больше, чем если кричать об этом на пустыре. Второй нефрит дышит загнанно, когда влетает в Зал Совета. Старейшины с недавних пор здесь почти что живут, пока отстраиваются заново дома, и как минимум тридцать из них во главе с Лань Цижэнем сейчас встречают Лань Чжаня. На их лицах шок, никто не может ничего сказать, в то время как красный, вспаренный и пытающийся отдышаться юноша смотрит на каждого, одними глазами моля о помощи. — Ванцзи, — дядя откладывает книгу. На его памяти юноша никогда не бегал, не выглядел таким испуганным, и этого достаточно, чтобы любые дела перестали быть важны. Лань Чжань окидывает старейшин загнанным взглядом. Он не доверяет им, и Лань Цижэнь, пусть и не очень этим доволен, все же немного понимает: каждый, кроме него, сейчас думает в первую очередь о том, что первый ученик нарушил правила. Не о причине этого нарушения. Когда спустя минуту Ванцзи ничего не говорит, только смотря панически-выжидающе, сердце Цижэня не выдерживает. Как родной дядя, он подсознательно не обвиняет, а волнуется — что же произошло с племянником? Учитель встает и кивает каждому из старейшин, прося не следовать за ним. Получив неохотные, но все же ответные кивки, мужчина выходит из зала. Лань Чжань, согласно правилам, ждет в дверях, но видно, что на самом деле хочет прямо с места убежать куда-то. Они оба выходят в ту часть Гусу, где обычно ходит не так много учеников. Отсюда недалеко до дома с цветущими горечавками и примерно столько же до библиотеки. Второй нефрит места себе не находит, и это не просто какое-то небольшое отклонение от его поведения, а вполне заметный страх. — Ванцзи, что случилось? — спрашивает Лань Цижэнь, остановившись и осмотревшись, — Ты нечасто так скрытно мне о чем-то сообщаешь. Думаю, старейшины тоже заметили твое состояние. Лань Чжань смотрит в сторону покинутого ими зала мельком. Ему все равно, что подумают старейшины — более чем все равно. — Я позвал тебя, — твердо заявляет юноша, и между строк встает признание в крепком доверии. Значит, из всех более-менее близких людей только дядя может его понять. Лань Цижэнь чувствует себя непривычно польщенным. Ванцзи подавленно смотрит в землю и сжимает кулаки. Сильный порыв ветра взметает полы его одежд и волосы. Для Гусу — слишком сильный, и учитель коротко беспокоится, не переменится ли погода в худшую сторону. Со вторым дуновением, вдохнув именно этого обжигающе-холодного воздуха, второй нефрит выдает: — Дядя, я должен отправиться в Цишань. Вэй Ина арестовали за мятеж, который мы организовали вместе, и наказание мы должны понести вместе. Лань Цижэнь открывает рот. Закрывает. Смотрит на племянника, сталкиваясь с твердостью во взгляде. Такой знакомой твердостью. Ванцзи явно не уверен, что ему позволят осуществить задуманное, но не дает себе опустить глаза. В этот момент он не ученик Гусу Лань, а сын своего отца. Цинхэн Цзюнь так же стоял перед братом и старейшинами, когда решалась участь его будущей жены, но сейчас его сын выбрал только действительно близкого родственника. Лань Чжань не врет. Он никогда не врал, и впервые в жизни сделать это настолько убедительно бы не смог. Но его глаза говорят вовсе не то же, что и всякий раз, когда заклинатель просто решает поступить по совести. — Есть еще одна причина, по которой ты на это решился? — спрашивает учитель, молясь, чтобы догадки не оправдались. Брат не был соучастником преступления своей жены, но его глаза были такими же. Без тени стремления к праведности. Полные искреннего огня и желания защитить. Ванцзи не опускает взгляд, будто борясь этим за свое решение, и именно по глазам дядя читает, что оказался прав, и гневно сдвигает брови. — Я надеялся, что ты не повторишь судьбу отца! — едва не кричит учитель. Опять же, на племянника — впервые в жизни. И Лань Чжань отвечает ему тем же выражением лица, насколько можно заметить, и значительно более пылко: — Мама была виновна, но отец ее вины не разделял. Мы с Вэй Ином поступали одинаково по одним и тем же причинам, я не позволю ему одному понести это наказание. Лань Цижэнь вздыхает и опускает глаза первым. Ему передали подробный отчет о произошедшем в пещере. У учеников не было мечей, и их затащили на убой не столько легендарного зверя, сколько их самих, и в итоге монстра победили Лань Ванцзи и Вэй Усянь. Без мечей. Без чего-либо, буквально голыми руками. Не останься Вэй Усянь, черепаха напала бы на остальных адептов. Не останься Ванцзи, Вэй Усяню не удалось бы выжить, и только слепой бы не понял, насколько Ванцзи этого боялся. Как ни переверни ситуацию, вина лежит исключительно на Вэнях, а действия Лань Чжаня и Вэй Ина встают не иначе как в один ряд. — Вэй Ин спас меня, — добавляет второй нефрит, и вместо прежней злости в его голосе снова страх. Он боится быть непонятым, бросить семью и добить и без того измотанного дядю, а иного выхода не принимает, — Он лечил меня. Он вырывал меня из пасти черепахи и ждал, пока я не уплыву с остальными. «Он думал, что я не буду достаточно быстр из-за ноги. Он не знал, что я остался по своей воле. Он ни в чем не виноват, это все были мои решения.». — Орден Юньмэн Цзян выдал его месяц назад. И до сих пор никак не попытался вернуть. Лань Цижэню уже не нужно слов, учитывая, что Ванцзи сейчас говорил больше, чем за последние несколько лет. Вырастив его, наблюдая любые проявления характера этого мальчишки, дядя может сказать с каменной уверенностью, что сейчас не помогут ни запреты, ни принудительное уединение, ни нравоучения. Этот Лань Чжань головой пробьет то, что ему как-либо мешает. Тем более, что он прав. Учитель признает это так же тяжело, как если бы с такой просьбой выступила сразу вся его семья. — Как… — он вдыхает глубже, пусть и уже не пытаясь восстановить душевное равновесие, — Как ты собираешься объяснить свои действия главе ордена Вэнь? Возможно, эта соломинка удержит племянника от необдуманного действия. Зная Ванцзи, можно сказать, что стратегия более чем временная — найдет ведь, чем переспорить того, кто с ним не согласен. Но за время, пока юноша будет думать, Вэй Усяня уже вернут… — Я скажу, что выступаю гарантом ненападения, — заявляет второй нефрит, и Лань Цижэнь едва не стонет. Его взгляд мог бы тронуть сердце любого человека, у которого есть дети. — Я надеялся, что только Сичэнь будет задействован в политике, — вздыхает учитель, и Ванцзи не может не сожалеть о его состоянии, — Теперь ты хочешь ввязаться в непредсказуемые планы Вэнь Жоханя ради этого Вэй Усяня. Мужчина не говорит о том, как ненавидел свой воплощенный педагогический провал раньше и как ненавидит сейчас. Во-первых, Лань Чжань и так это понимает, а во-вторых, более чем ясно, что это его не остановит. — Я бы хотел защитить тебя, — Цижэнь отводит взгляд. Он никогда не скрывал своих истинных намерений, но говорить вслух о еще одних и законченными мыслями все равно трудно, — однако теперь вижу, что мой старый друг так безбожно предал ее ребенка. Как бы я ни относился к Вэй Усяню, это жестоко. Ванцзи выглядит опешившим, и учителю Ланю почти стыдно за то, насколько в него не верил родной племянник. — Даже если бы я отказал, ты все равно бы туда отправился, — мужчина все же отворачивается. Напротив чернеет выжженное дерево, одно из немногих уцелевших, — Ты с самого детства был куда больше похож на своих родителей по характеру, чем брат, и сколько бы мы тебя ни учили, пока ты сам не захотел стать каким-то, никто не мог тебя переубедить. Лань Цижэнь прикрывает глаза, чтобы не смотреть на разрушенный Гусу. — Я напишу Вэнь Жоханю, — выдыхает учитель, сжимая кулаки так, что даже под широкими рукавами видно, — Раз уж ты так торопишься, то понесешь сам. Лань Чжань благодарно кланяется. Сейчас, после дядиного согласия, он бы выполнил любые дополнительные поручения, даже если бы ему велели отнести главе ордена Вэнь дворец на собственных плечах. Юноша слишком рад, чтобы следить за выражением лица Цижэня. Тот, в свою очередь, поражает старейшин, когда они оба возвращаются в зал, чтобы заверить бумаги. Для старика, отпускающего единственного оставшегося близкого родственника, он смотрит на этого самого родственника со слишком заметной надеждой.***
Дядя не стал давать Лань Ванцзи напутствий и, как ни странно, старейшинам тоже не дал этого сделать. Молодой заклинатель отправлялся без меча, за неимением живых непокалеченных лошадей — еще и пешком, но провожать его никто не собирался. Второй нефрит никогда не считал себя кем-то, к кому априори должны проявлять теплое отношение. Сейчас он дядю понимает, как и то, что мужчина от злости наверняка с трудом сдерживался и не бранился. С таким отношением к Вэй Ину, возможно, даже лучше, что учитель не разделил с племянником лишней минуты. Хотя из-за внезапного уважения к порицаемым людьми чувствам теперь за Ванцзи следует, как тень, тоска по дому. На седьмой день юноша прибывает в один из пригородов Цишаня. Благодаря власти Вэнь Жоханя границы его ордена шире, чем Ланьлин, в несколько раз, а о не наделенных многочисленной армией или бесконечными сокровищницами орденах и говорить нечего. На данный момент второй нефрит рискует меньше, чем если бы отправился исполнять задуманное полгода назад. Тогда любого заклинателя из ордена Гусу Лань хватали без разбору, и многие старые знакомые Ванцзи уже наверняка сгинули в темницах. Как политик, Вэнь Жохань еще мог быть очень натянуто оправдан, а когда все бессмысленные нападения были пресечены, предъявить главе ордена и вовсе стало нечего. Любые обвинения он мог свести к тому, что, дескать, это неразумный сынок пошел и без ведома уничтожил Гусу, да еще и папе сказал, что на самом деле хотел утихомирить Не Минцзюэ и отправлялся в Цинхэ, ну, не контролировать же на каждом шагу взрослого человека и прославленного (пусть и завоеваниями мирных жителей) полководца? Лань Цижэнь плевался желчью еще долго, и Ванцзи разделял его злость. Вэнь Жохань играл с их орденом, как кошка с мышкой, и эта игра была настолько опасной, что пришлось проглотить даже ту немногую гордость, что позволялась правилами Гусу. Лань Чжань чувствует вину перед дядей за то, что, даже при всем отвращении старика к ордену Вэнь, заставляет его отпускать единственного наверняка выжившего племянника именно в Цишань. Но все эти чувства не могут изменить ни принятое юношей решение, ни силу его желания претворить это решение в жизнь. — Молодому господину нужна комната? — раздается голос в нескольких шагах от Ванцзи, и он, сам не зная, почему, оборачивается. Перед неприметной, но аккуратной гостиницей стоит довольно милая на вид хозяйка. Если присмотреться, она немолода, но живость лица и светлый взгляд скрадывают лет десять точно. — Молодой господин, сейчас поздно, — улыбаясь и кланяясь в приветствии, снова зовет его женщина, — Вы, очевидно, проделали долгий путь, а ваши белые одежды вряд ли выдержат еще хоть один день. Хозяйка наверняка не знакома со слухами, касающимися учеников ордена Гусу Лань. Несмотря на то, что клановые одежды и в самом деле сплошь белые, заклинатели умеют обращаться с ними мастерски. Фактически, за всю жизнь в пути они никогда не стирают, дома же это делают слуги. Лань Ванцзи — первый ученик, и для него что одна, что три недели дороги не станут чем-то особенным в плане состояния одежды, даже запах благовоний никуда не денется. Хозяйка немного тушуется, и Ванцзи внезапно вспоминает, что стоит все время разговора молча. Это не только невежливо, но и наверняка отпугивает ни в чем не повинную мирную жительницу. Впрочем, что сказать ей в ответ, в голову не приходит, и заклинатель слегка кланяется. Ему уже не хочется слушать дальше: хотя женщина и имеет полное право рекламировать свою гостиницу, сейчас любая лишняя минута для Ванцзи на счету. — Благодарю, — односложно отвечает заклинатель, и в этом слове явно прослеживается просьба не задерживать и найти другого клиента. Ванцзи старается не думать, что миловидностью и вежливостью женщина похожа на Мянь-Мянь и вполне может раздражать еще и по этой причине. На город действительно спускается темнота. До сих пор Лань Чжань переживал ночи в дороге, изредка позволяя себе уснуть в лесу, совершенно неподобающим, но безопасным образом сидя на дереве (хотя в любой ситуации он мог выглядеть, как император на троне). В городе же не предоставляется такой свободы, тем более, ночью тут и там ходит патруль ордена Вэнь. Появляется немного безумная мысль, что, если остаться на улице и наткнуться на патруль, можно попасть прямо к главе ордена гораздо быстрее. Но вскоре возникает еще одна, отрезвляющая: солдаты вооружены, в то время как у него меча нет, и с таким превосходством не факт, что они поступят по правилам и хотя бы выслушают. Решив, что как раз сейчас риск не нужен, Лань Ванцзи находит взглядом другую гостиницу и заходит. Нежелание терять время упорно скребется, но страх так и не добраться до цели пересиливает. Второму нефриту везет. Хозяйка здесь на предыдущую совсем не похожа, она излишне худая, бледная и с очень грустным лицом. Подойдя ближе к столу, за которым регистрируются постояльцы, Ванцзи замечает, что женщина носит траур. — Молодому господину нужна комната? — хозяйка не смотрит на него с восхищением или подобострастием. Она, кажется, внешность Лань Чжаня и вовсе как интересную не расценивает. Ему это на руку. Второй нефрит кладет на стол серебро, и женщина безразлично сгребает оплату в какой-то мешочек, который прячет у себя под одеждой. Похоже, траур не сломил ее деловой нрав. — Меня зовут Суй Ши*, — женщина оставляет большую часть церемоний, поднимаясь со своего места и ограничившись кивком. Стоя она оказывается выше ростом, хотя и хрупкой, тощеватой и с острыми локтями, которые под одеждой выпирают. Лань Ванцзи идет за ней по коридору. Женщина сохраняет полную достоинства походку и гордую осанку, и он умалчивает, что по движениям узнал в ней бывшую заклинательницу. В свою очередь, второму нефриту не требуется меч, чтобы даже попрошайка на улице понял, кто он. Впрочем, восхищаться их видом некому, как и задавать лишние вопросы. Гостиница небольшая, люди встречаются нечасто. Ванцзи еще раз убеждается, что сделал на эту ночь верный выбор.***