***
Смотреть в глаза, из серебристого ставшие тускло-серыми, испуганными, слабо разделяющими кошмар и действительность, больно. Смотреть в глаза цвета чистого золота, такие светлые и красивые, что подсознание ехидно смеется: такого не может быть, это очередной морок — тоже больно. И в миг, когда золото и потухшее серебро встречаются, отражая блеск друг друга, мир перестает существовать. «Что он здесь делает?» — думает Вэй У Сянь, пытаясь восстановить дыхание и не смея отвести взгляд, — «Эти призраки… Теперь они так меня мучают? Сначала это видение, а потом оно исчезнет, и я снова останусь один… Пусть лучше так. Лань Чжань такой хороший… Он не должен здесь быть.». Он не позволяет себе надеяться. Это пустое, это уничтожит его. И эгоистичное желание, чтобы все было реально, в мучительной борьбе сталкивается с пониманием, что Лань Чжаню будет лучше дома, не здесь, что в Гусу безопаснее. Вэй Ин уже знает, что сходит с ума, и принимает, когда в голове появляются одновременно две мысли: — Пусть это будет морок. — Пусть это будет правда. Лань Чжань и вправду выглядит, как галлюцинация. Такой чистый, красивый, в белых одеждах и в свете полной луны, он как небожитель, спустившийся в самый низ человеческой жизни. Этого не может быть. С горькой улыбкой Вэй Усянь все больше убеждается в том, что ему все кажется. «Хорошо. Лань Чжань должен быть в безопасности.». Ванцзи видит его глаза, видит улыбку, что режет без ножа своей обреченностью, и чувствует, как самому становится плохо до привкуса крови во рту. Его Вэй Ин улыбался широко, светло, ярко. Глаза лучились счастьем и были всеми звездами, что спустились с неба ради одного этого взгляда. И даже такой… Он все еще прекрасен. Он жив, цел, не ранен, все еще способен мыслить, если дошел хоть до какого-то решения сейчас. И горечь от его сломленного вида мешается с радостью, заставляя сердце Лань Ванцзи стучать громко, часто и больно. Но Вэй Усяню плохо, это и слепой заметит, и второй нефрит не выдерживает. — Вэй Ин, — произносит он, желая разрыдаться от одной возможности позвать живого обладателя этого имени. И делает шаг вперед, не зная, как убедить, рассказать, попросить позволения остаться. — Молчи, — дрожащим голосом просит Вэй Усянь, качая головой и закрывая глаза, будто боясь еще секунду смотреть на него, — Пожалуйста. Хотя бы так надо мной не издевайся. Ты исчезнешь… Я не хочу снова попусту обнадеживаться. Ванцзи поражает громом. Его не отталкивают. Вэй Ину просто страшно, он уже все потерял и теперь любую возможность чужой поддержки принимает за морок. Тем более, кто в здравом уме поверит, что второй нефрит Гусу Лань добровольно придет к арестанту без золотого ядра, гонимому всем миром ни за что? Упрямство и горячность рождают великий характер. Лань Ванцзи не медлит ни мгновения, забывает о страхе быть отторгнутым. Боль Вэй Усяня в нем отзывается, и нефрит одним шагом становится почти вплотную к заключенному, даже не думая — просто делая то, что считает нужным. Так естественно оказывается взять другого человека за руку, не жестко, но крепко, чтобы через это прикосновение понял, что это реальность. — Вэй Ин! — голос строже, тверже, зовет и умоляет поверить. И срабатывает. Вэй Усянь шокированно смотрит на обвившие его запястье пальцы. Переводит взгляд на лицо напротив. Два шага вывели юношу из ореола лунного света, и спал эффект наваждения. Теперь все, вплоть до волоска, кажется таким настоящим, каким не может быть видение. — Лань Чжань… — едва слышно шепчет заключенный и медленно поднимает свободную руку. Он хочет дотронуться до этого прекрасного лица, ощутить чужую теплую кожу, проверить, пробежаться пальцами по пушистым длинным ресницами и белоснежной (не окровавленной) налобной ленте. В этот миг между ними молния ярче, чем удар Цзыдяня. Застывает мир, и слышно собственное дыхание и сердцебиение, пока в сантиметре от бледной щеки — запачканная землей ладонь. «Я не могу. Он такой чистый и правильный, я не должен касаться его, » — Вэй Усянь почти отдергивает руку, и тут происходит то, от чего его душа на секунду покидает тело. Ванцзи, снова не выдержав, сам прижимается щекой к чужой ладони, не заботясь о грязи, и выдыхает с таким облегчением, будто вынырнул из грота. Ни разу в своей жизни Вэй Ин такого не чувствовал. Чьи-то объятия, бездумные, глупые заигрывания и даже мимолетные интересы — все померкло перед этим моментом. Будто до сих пор никого не было. Это кажется таким невозможным. Лань Чжань не может вот так легко касаться его и сам просить прикосновения. Лань Чжань не может быть здесь. Но он здесь. И собственное тело не обманывает Вэй Ина. «Если это сон, я убью себя по пробуждении. Я не переживу этого.». Связных мыслей не так много. Говорить тоже не получается. И хотя все еще кричит рассудок: это неправильно, убрать ладонь тоже кажется невозможным. Если это сделать, мир рухнет. Вера робко зарождается, накапливается, пока разум пребывает в странном подвешенном состоянии. И наконец осеняет: это правда. Лань Чжань здесь. — Почему… — только и может произнести все еще потрясенный заключенный, едва находя силы правильно дышать, — Как ты здесь… Он даже в голове не может сложить эти вопросы! Лань Ванцзи смотрит в упор, и что-то внутри плавится под этим взглядом, куда более эмоциональным, чем все лицо. — Они и тебя арестовали, — осеняет Вэй Усяня, и в груди поднимается жгучая обида, — Вот же… Неужели для них ничего святого нет?! — Вэй Ин, — в ордене Лань запрещено перебивать, и уже от нарушения правила арестант теряет дар речи, — Это я. Я сам отправился за тобой, и я останусь здесь. Около двух минут тишина восстанавливается. Ошарашенный до предела, Вэй Усянь все же прерывает соприкосновение (что кажется не менее неправильным). Отходит к стене, бегая глазами в попытке понять что-то. Растерянно повторяет слова Лань Чжаня, но для него они звучат, как другой язык. — Сам? — переспрашивает Вэй Ин, не глядя на Ванцзи — все равно не умеет читать его эмоции, где уж тут понять, была ли шутка, — Лань Чжань, ты меня удивляешь. В вашем ордене разве не запрещено лгать? Или ты внезапно решил так надо мной пошутить? Второй нефрит молчит. От своего внезапного порыва он до сих пор слишком смущен. Не раздосадован — с Вэй Усянем он неоднократно раньше переступал свой страх физического контакта. Но все произошло так быстро, что до сих пор пылают уши, как раскаленные. — Ты жестокий, — смеется заключенный, и смех его совсем не искренний, — Подумать только, ты выбрал худшую из возможных шуток. Знаешь ли, я буду скучать, когда ты уйдешь… В этот момент все внутри Лань Ванцзи падает вниз, забирая мечущиеся мысли. Остается одна, и она повторяет последнюю, важнейшую в мире фразу, сказанную человеком напротив. — Вэй Ин! — второй нефрит повышает голос немного, но вместе с этим снова хватает Вэй Усяня за руку, не зная, что еще можно делать и каким из своих желаний сейчас поддаться. И самое страшное: как доказать, что он говорил всерьез, не объясняясь? Но Вэй Усянь достаточно догадлив. Лань Ванцзи рискнул собой, пришел в Цишань без меча, прилетел, наверняка под конвоем, в Пепельный Перевал, пышущий темной энергией, и, черт возьми, он же Лань! Для шутки это чересчур грандиозно, для первого вранья — чересчур естественно. — Зачем? — Вэй Ин смотрит, наконец, но со слезами, злостью и укором. Стыда или вины в чужом сердце они не вызывают. — Зачем, Лань Чжань? У тебя же была замечательная жизнь… «Это не важно, » — думает Ванцзи. — Ты же мог стать великим заклинателем, — качает головой Вэй Ин, и голос его все более сердитый, но также и несчастный. — У тебя было такое будущее! Ты хоть… Ты о дяде подумал? О брате? Как они это перенесут?! «Они поймут, » — думает Ванцзи, но не говорит этого — он не может сейчас перебить. — Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — уже кричит Вэй Ин, сглатывая и вцепившись в плечи Лань Чжаня. — Зачем? Ради чего? «Ради тебя, » — хочет ответить Ванцзи и смотрит прямо в его глаза. Притянуть бы к груди, заставить бы слушать, как бьется сердце, чтобы не говорить пустые слова, которым все равно не поверят. Но Вэй Ин этого еще не позволял, и такая вещь, как объятие, слишком сакральна, чтобы случиться без согласия. Вэй Усянь все понимает по-своему. Он видит, как оставляет грязными пальцами следы на чужом ханьфу, и остывает почти моментально. — Прости, — гораздо тише говорит заключенный, отпустив и отойдя снова к стене, опершись о нее, будто ноги уже не держат. Ванцзи почти ненавидит белизну своей одежды сейчас, — Я понимаю, ты хотел поступить по чести. Мы ведь все это прошли вместе. Естественно, такой благородный человек, как ты, не мог оставить меня одного здесь. Второй нефрит отчасти рад такой трактовке. Признать свои чувства он сам смог не так давно, а принять их и открыть другому до сих пор почти смертельно тяжело. К тому же, Вэй Ин не выглядит как человек, которому интересны мужчины, и если он узнает, вполне может оттолкнуть и не захотеть даже делить камеру. Возможно, он никогда не полюбит Лань Чжаня, но та мысль, к которой пришел Вэй Усянь, поможет хотя бы остаться с ним рядом и разделить его участь. — Да уж, — вздыхает Вэй Ин, смиряясь, и снова грустно смеется, — Ты невозможный упрямец. Не представляю, как ты здесь будешь жить. Даже я… Юноша осекается, и его улыбка, дрогнув, исчезает. Молчание для него неестественно, и Ванцзи настораживается. Не от того, что боится пережить с Вэй Ином больше, чем просто тюремные неудобства, а от самого факта, что за этот месяц что-то могло случиться. К тому же, нельзя игнорировать то, в каком состоянии был Вэй Усянь: остатки пережитого страха и не до конца прояснившийся разум бросались в глаза, хотя такого смелого человека было бы непросто запугать. — Что с тобой случилось? — спрашивает Ванцзи. Вэй Ин поспешно качает головой: — Ничего особенного, просто не очень приятное место. Второй нефрит знает, что это ложь. Притвориться, что все терпимо, для Вэй Усяня нетрудно, но сейчас актерская игра выглядит крайне неестественно. Значит, все плохо. Достаточно плохо, чтобы это нельзя было скрыть. — Вэй Ин, — Ванцзи не хотел давить, но он беспокоится за здоровье заключенного больше, чем за риск потерять его доверие, — Скажи мне правду. Серые глаза просят не задавать больше вопросов. Уставшие, с частью недавней паники, они бы разжалобили кого угодно. Золотые глаза смотрят прямо, и нет в них чего-то отталкивающего. Наоборот, именно этому взгляду хочется довериться. Вдобавок, его обладатель противостоял учителю Ланю, Вэнь Жоханю и вообще всему ордену Вэнь. Глупо полагать, что кому-то удастся сделать то, что не смогли они. И Вэй Ин на самом деле хочет рассказать. Он устал. Он не хочет больше оставаться один. Лань Ванцзи может быть убежденным моралистом, бунтовщиком похуже его самого, самодуром, способным во имя доброго дела сделать больше, чем когда-либо во имя зла делал Вэнь Жохань. Может быть тысяча мотивов, из-за которых он сейчас здесь, наверняка без золотого ядра, но все еще уверенный в своей правоте. Пусть так. Вэй Усянь признает: он хочет, чтобы Лань Ванцзи остался. И он, даже будучи таким же упертым и несносным, не собирается теперь что-либо менять. Но Вэй Ин понимает, что раз уж он больше не противится и не разубеждает второго нефрита, то придется взять на себя определенную ответственность. Спартанские условия Гусу по сравнению с тем, что придется пережить здесь, можно назвать отдыхом. И как бы ни хотелось оставить свои проблемы при себе, сейчас Ванцзи бесповоротно будет в них вовлечен, и его нельзя не предупредить. — Упрямец, — повторяет Вэй Усянь почти беззлобно. И начинает рассказывать.***
Лань Чжань — хороший слушатель. С детства приученный не встревать, не перебивать и не спорить без необходимости, он молчит. При этом Вэй Усянь смотрит на выражение его лица и понимает, что, не будь этой ланьской привычки, в ходе рассказа было бы задано много вопросов. Ванцзи не очень эмоционален, и все его мысли читаются только по глазам. Но зато там их целый океан. Вэй Ин не знает, почему они появляются. Слушая о плохих условиях, второй нефрит проявляет только внимание, но когда рассказчик уточняет, что произошло в тот или иной момент конкретно с ним, взгляд Лань Чжаня разгорается гневом, состраданием или тревогой. Когда дело доходит до призраков, Ванцзи совсем преображается: теперь он напряжен, смотрит пристальнее, чем обычно, рассержен, если не сказать больше, и — напуган, хотя еще даже не столкнулся с духами. Вэй Усянь не упоминает подробностей, из жуткой песенки говорит только про первый куплет. Почему-то слова про какого-то мужа кажутся не только непонятными, но и неуместными. — И затем пришел ты, — заканчивает Вэй Ин, безрезультатно пытаясь не теребить свои руки. Говорить было нелегко после стольких лет, в течение которых он привык справляться со всем сам. Но подгоняла мысль, что, как-никак, Лань Чжаню здесь жить. Выражение лица последнего странное. Понять, что он чувствует и думает, не удается. Вэй Усянь смущенно опускает взгляд: в последний раз так смотрел Цзян Чэн, когда шисюн вернулся после ночи в темнице вэньского лагеря весь в ранах и глупо отшутился. — Твое золотое ядро… — внезапно произносит Ванцзи, и произносит так медленно, словно не может вспомнить нужные слова, — Вэнь Чжулю… Вэй Ин поспешно мотает головой и даже заносит руку над плечом Ванцзи, посылая совсем слабый и почти незаметный поток энергии, больше которого барьер на ядре не позволяет пропустить. Он уже рассказал очень тихо, как удивительно с ним поступил Сжигающий Ядра. Но нужно доказать, чтобы напраслину на человека, который внезапно оказался способен на честность, не вешали. Сперва второй нефрит не может переварить эту новость. Он доверяет своему чутью. Если не знать специфику заклинания, уже объясненную Вэй Ином, ничтожную нить энергии и само ее наличие за барьером заметить невозможно. — Я и сам от него не ожидал, — пожимает плечами Вэй Усянь, снова опустошив меридианы и запечатав ядро, — Выходит, он понимал, что творится нечто из ряда вон, и решил поступить по совести. К тому же, в пещере Сюань У он был и даже сражался, как мне показалось, в полсилы. Теперь и Лань Ванцзи вспоминает. Если бы Вэнь Чжулю действовал серьезно, адепты бы полегли в первые пять минут боя. Они были куда опытнее Вэней и вдохновлены колоссальным желанием выжить, но это лишь дало шанс вырвать у охраны мечи без постороннего вмешательства. Времени, что наследники орденов были безоружны, хватило бы, чтобы Сжигающий Ядра их уничтожил. Теперь все складывается. Непривычно и непригодно для того, чтобы поверить сразу, но логично и прямо перед глазами. Ванцзи завершает это. Повторяет движение Вэй Ина и пытается так же найти нужное количество силы, способной пройти сквозь барьер. Глаза Вэй Усяня расширяются. Он чувствует и энергию, и, проследив за ней, ядро. Подтверждение — в ярко блестящем взгляде напротив. Даже для полусумасшествия ощущения настоящие, и сомнения понемногу растворяются. Какое-то время опять тихо. Говорить о случившемся слишком много, не рискуя подставить Сжигающего Ядра и ответить тем самым злом на добро, не получится, и заклинатели вынуждены догадываться сами. Зачем этот человек позволил им не только выжить, но и получить преимущество над остальными арестантами? Ведь уже на опыте доказано, что Лань Ванцзи и Вэй Усянь способны в любой ситуации выступить против ордена Цишань Вэнь. Вэнь Чжулю оно надо? Его место высоко над другими слугами, у него есть возможность хорошо жить, обеспечивать, при наличии, свою семью, участвовать в государственных делах и позволять себе куда больше по отношению к высокопоставленным членам других орденов. К тому же, он обладает уникальной силой. Был ли акт милосердия прихотью ради сознания собственной власти? Будто кот, играющий с полудохлой мышью. Или это была проверка навыков? Ведь разрушить не так сложно, как сохранить, при этом успешно сымитировав разрушение. В любом из этих вариантов двое заключенных очень опасно зависят от желаний Вэнь Чжулю. — Слишком мало фактов, — почти шепчет Ванцзи, снова и снова проверяя заклинание в поисках возможной связи со Сжигающим Ядра на расстоянии. Которой нет. — Ты прав, — кивает Вэй Усянь, — Вряд ли мы сейчас до многого додумаемся. Что меня действительно волнует прямо сейчас, так это призраки, — он вздрагивает и хмурится, — Сейчас ночь, они наверняка придут, и… Лань Чжань понимает. Обычно большое количество духов в месте, полном темной энергии, приводит к тому, что они озлобляются, даже будучи невинными при жизни. Основным способом убивать для бесплотных призраков всегда было доведение людей до состояния, в котором те способны наложить на себя руки. Второй нефрит игнорирует ощущение падения после мысли о том, что было бы с Вэй Ином, если бы он не успел прийти. — Духи связаны с Перевалом, — отвечает Ванцзи, мельком оглядывая камеру. Для места, способного привязать к себе много тварей, она слишком маленькая. Вэй Усянь, похоже, додумывается до того же. — Я так и понял, — отзывается он, прикладывая ладонь к стене, — Скорее всего, здесь погибло не своей и не случайной смертью много людей, и их тела не захоронены должным образом. Но если бы дело было в случайности, Вэни бы тоже пострадали, а они здесь, кажется, самые довольные и спокойные. Следовательно, это было массовое убийство, о котором орден Цишань Вэнь знает. Юноша переходит на шепот, не сомневаясь, что будет услышан. — Возможно, это даже дело рук самих Вэней, — продолжает он, — Но они не стремятся скрыть преступление, иначе бы сделали все, чтобы никто, даже случайно попав сюда, не узнал, и уничтожили бы и тела, и призраков. Значит, сами духи нужны в Перевале. И Вэни от них как-то защищены. Жуткая цепочка мыслей тянется, но она так же логична и очевидна, как все, что мог бы предположить Вэй Усянь относительно заклинательства. Ванцзи, такой же вундеркинд, соглашается с его выводами. — Духи подпитывают темную энергию, — говорит Вэй Ин, задумчиво потерев подбородок, — Которой здесь очень и очень много. А забирая разум новых людей, они создают все больше бесплотной нечисти. Возможно, тела даже запечатаны, чтобы не было слишком очевидной проблемы с лютыми мертвецами. Лань Чжань, у тебя есть предположения, для чего все это проводится? Ванцзи отвечает без колебаний: — Цишань Вэнь пытается подчинить темную энергию и основать путь темного заклинательства. Вэй Усянь щелкает пальцами: — Именно. Мне давно казалась странной сила Вэнь Чжулю. Светлая энергия по своей сути не должна разрушать себе подобную, а тем более уничтожать золотые ядра. Но темная — ее противоположность, и даже малое приручение темной энергии дает способность подавлять светлую. Лань Ванцзи прищуривается от отвращения. Пусть Вэнь Чжулю и спас их двоих, но в сравнении с остальными сломанными судьбами людей этот поступок явно не перевешивал. — Это лишь догадки, — задумчиво тянет Вэй Ин, и в нем все больше проявляется та энергетика, что была до всех встреч с Вэнями. Лань Ванцзи уже не думает о личности Сжигающего Ядра, перед ним есть человек поважнее. — Мы найдем способ их проверить, — сразу отвечает второй нефрит. Вэй Усянь смеется своим добрым смехом, и за его голосом не слышно облегченный выдох. — Лань Чжань-Лань Чжань, кто бы мог подумать, что такой безэмоциональный человек, как ты, может быть таким трогательным… От ощущения раскрасневшихся щек и ушей, слава небесам, не видных в лунном холодном свете, отвлекает то, как смех юноши медленно угасает и возвращается тот же раздосадованный взгляд в пол. — Я не знаю, как тебя приучить к этой жизни, — совсем печально признается Вэй Усянь, мимолетом оглядев Ванцзи, — Твоя белая одежда почернеет в первый же день, включая ленту. Твои волосы превратятся в мочалку без бытовых заклинаний. Подняв прядь своих волос, арестант брезгливо сдирает с них колтун и несколько камешков. Ему никогда не было стыдно за свой внешний вид перед кем-то, даже перед мадам Юй, хотя волосы и раньше поддавались расческе с большим трудом. Теперь же становится неловко от того, что человек, отправившийся сюда к нему на помощь, видит Вэй Усяня в худшем виде со времен бездомной жизни. Лань Ванцзи вдруг берет его руки в свои, отцепляя от злосчастной пряди. — Если тебе неприятно, — отвечает нефрит на немой вопрос, — я могу расчесывать тебя каждый день, мой гребень со мной. Сначала Вэй Ин молчит. Потом бледнеет. Потом краснеет. Потом становится сплошь сливового цвета. Потом пытается вспомнить, как с помощью энергии распознать галлюцинацию. Распознает в итоге, что все правильно услышал и что Лань Ванцзи действительно предложил каждый день ухаживать за его волосами. — Лань Чжань, — даже ночью видно, как Вэй Усянь заливается краской от шеи до макушки, — Послушай себя! Еще меня упрекаешь в бесстыдстве. Говоришь такие вещи, как будто ты всю жизнь кого-то причесываешь! Он должен был выглядеть возмущенным, но даже Ванцзи способен понять, что здесь имеет место только смущение. А затем увидеть снова, как будто предыдущих раз не хватило, как пропадает игривость Вэй Усяня при очередной тяжелой мысли. — Вэй Ин, что с тобой? — Лань Чжань уже не ждет, когда ему соизволят объяснить и дадут помочь. Близится второй час ночи, подъем будет раньше, чем в Гусу, и если сейчас они не справятся с тем, что тревожит тело и дух, призраки могут довести их обоих до безумия ночью. Особенно Вэй Ина. — Просто… — после долгой паузы слышится тихий ответ, — Раньше меня причесывала шицзе. Ванцзи перестает спрашивать. Похоже, от разговоров о чем-то, кроме дела, только хуже. Видя своими глазами любовь Вэй Усяня к приемной семье, Лань Чжань думал, что этот юноша счастлив и окружен теми, кто заменит ему всех недостающих родных. Теперь, вспоминая рассказ о том, как его волокли через Пристань Лотоса, не встречая сопротивления, второй нефрит только сжимает кулаки. — Ты чего? — заметив его движения, спрашивает Вэй Ин. Лань Чжань отводит взгляд, чтобы ему не пришлось видеть весь этот гнев, — Эй, так нечестно. Ты меня тут на душевные откровения разводишь, а сейчас я тебя спрашиваю, и ты молчишь. Где же справедливость? Ванцзи заставляет себя расслабиться. В голове это сделать гораздо сложнее. — Они не заслуживают твоих страданий, — заявляет он, все же подняв глаза на Вэй Ина. Тот лишь на секунду вспыхивает злостью от этих слов. Взгляд второго нефрита полон обиды, будто это его вышвырнули из дома. Вэй Усянь вздыхает, похлопав его по плечу: — Я обязан всем дяде Цзяну и госпоже Юй. И я живу здесь далеко не худшим образом. Так что мы в расчете и никто не пострадал… По крайней мере, так сильно, как мог. Лань Чжань глотает возражения. Они не нужны сейчас, когда Вэй Ин слишком истощен для пустых споров. — Я принес себе сменные одежды, — переводит тему Ванцзи. Собеседник удивленно поднимает брови, но на все вопросы себе отвечает сам. Естественно, было бы глупо остаться в любой темнице Цишаня и испортить добротное клановое ханьфу с защитными заклинаниями. Вэй Усянь деликатно отворачивается. Им не нужно говорить о таких мелочах. Тем не менее, шорох ткани за спиной почему-то вызывает мурашки по всему телу. В мыслях всплывает, как они оба оказались раздетыми в холодном источнике, почему-то мелькает воспоминание о бесстыдной шутке, отпущенной в пещере Сюань У. Вэй Усянь, возможно, единственный в мире, кто предлагал Ванцзи откровенный стриптиз. От всего этого сердце колотится бешено, и совершенно не понятно, что делать с густым румянцем. Когда наконец звуки стихают, Вэй Ин оборачивается. Картина перед его глазами лишает дара речи: на Лань Чжане простое темно-серое ханьфу, рукава чаошэна* почти черные, нет вышивки или особых драпировок. И даже такой костюм превращается во что-то почти парадное на втором нефрите Гусу Лань. В глаза бросается, как и без того очерченная талия становится еще тоньше и благородный стан — строже, ровнее. Теперь Лань Ванцзи похож на героя поэмы. Белая лента на лбу — единственная неизменная деталь — немного разбавляет образ, хотя при всей блеклости красок он вовсе не мрачный. Вэй Усянь ловит себя на том, что бесстыдно загляделся на своего друга. Но кто бы его упрекнул, если вид действительно прекрасен всем, от своей сути до необычности? — Кхм, — пожимает плечами Вэй Ин, не зная, какие слова вообще способны описать то, что перед ним, — Тебе идет. Хотя, как по мне, ты в любой одежде хорошо смотришься. Ванцзи сбрасывает едва заметное напряжение. Вряд ли первый ученик Цзян догадывался, как он волновался, ожидая этого момента. Необъяснимая стена между ними падает. Теперь Лань Чжань больше не оттеняет Вэй Ина своим одеянием, тогда как на «перевоспитании» контраст между двумя юношами был очевиден. Исчезает недосягаемость одного для другого, и не только за счет одежды. Раньше их можно было разделить на «холодного» Ванцзи и «зажигательного» Усяня. Но теперь Вэй Ин видел, сколько ярости способна выразить крохотная морщинка у брови или напряженные плечи Лань Чжаня, а тот, в свою очередь — как может потухнуть оставленный самыми любимыми Вэй Ин. И хотя они оба не хотят слишком часто видеть подобные «трещины», все же это заметно сближает. — Нам нужно выспаться, — произносит Лань Чжань. Громко сказано, но какой-то сон действительно нужен. Вэй Ин растерянно смотрит на солому в углу. Если разделить ее пополам, толку не будет: обоим придется спать практически на полу. — Ложись, — прежде, чем он успевает самоотверженно (и ничего не теряя) уступить единственное более-менее удобное спальное место, Ванцзи усаживается на пол, скрестив ноги. — Да ладно тебе… — Вэй Усянь садится рядом на корточки. Смотреть сверху вниз на Лань Чжаня ему совсем не хочется, — Мне не жалко, ложись сам. Там всяко потеплее, чем на полу. Еще застудишь себе все, детей не будет. Лань Ванцзи очень странно на него смотрит, но пропускает шутку. Правда, доля шутки в ней, судя по температуре пола, небольшая. — Медитация даст мне не меньше, — настаивает второй нефрит, — Ты слишком долго впитывал местную темную энергию и был поражен мороком призраков. В твоем состоянии нельзя медитировать. Он прав. Вэй Ин действительно не уверен, что сможет остаться со своим разумом один-на-один, когда не больше часа назад метался в приступе. — Хотя бы сядь на вот это, — оставить последнее слово за Ванцзи он не может и берет часть соломы, обычно лежащую в ногах. Лань Чжань не двигается, глядя на протянутую сухую траву, — Давай. Моим ногам что с ней, что без нее холодно. А тебе как раз поможет, особенно если слепить поплотнее. Далеко не сразу Лань Чжань соглашается и садится на импровизированную подушку. Он благодарит Вэй Ина и ни слова не говорит о том, что ничего не изменилось. Ванцзи вытаскивает из рукава блестящую нить, берет два крупных камня из тех, что не удосужились убрать при выдалбливании камеры с пола в углу, и натягивает три раза на крупных неровных стесанностях этих камней струну. Вэй Усянь не спрашивает, как Вэни позволили пронести ее. Естественно, без духовных сил притащи Лань Чжань хоть свой гуцинь, использовать музыку как оружие было бы невозможно. — Зачем ты это сделал? — недоуменно спрашивает Вэй Ин, глядя на подобие циня, вбитое сильной рукой прямо в расщелины в полу, — Знаешь же, что ни «Расспрос», ни «Песнь Очищения Разума» нам не помогут. Лань Ванцзи бросает взгляд на солому и затем очень сосредоточенно смотрит на струны. — Ложись спать, — просит он, занося руки над цинем, — Это ведь ты говорил, что здесь будят рано. Его голос тихий и совсем не командный. Именно такой, с которым спорить даже из принципа Вэй Ин не пытается. Тем более, Лань Чжань воистину упрям, и раз уж он решил что-то сделать и не объяснять, зачем, даже разговорить не получится. Окончательно подкупает явная забота: кому, как не второму нефриту Гусу, знать, что чем меньше первый ученик Цзян спит, тем хуже он потом проводит день? Вэй Усянь ложится лицом к Ванцзи. Он не боится прихода призраков или кошмаров. Сейчас интуиция подсказывает, что ночь будет спокойной. Лань Чжань начинает играть, стоит только прикрыть глаза. Нет в музыке духовной энергии, нет ощущения того, что она как-то взаимодействует с энергией внешней. Эта мелодия в принципе не звучит, как заклинательская. Но она красивая, лиричная, похожа на знакомый глубокий, низкий голос. И сама не менее знакомая. Ее играл Лань Ванцзи в пещере Сюань У, когда в лихорадке Вэй Ин цеплялся за наполняющие душу ноты и пытался подпевать. Он хочет спросить, как называется эта песня, но слегка приоткрывает глаза и на миг перестает дышать. Ровный, безупречный профиль Лань Чжаня освещен мягкой полной луной. Теперь он не похож на небожителя, благодаря темному ханьфу появляется какое-то нарушение нечеловеческой чистоты образа. Но так Ванцзи выглядит, как человек, пусть и лучший в мире, и он играет не как гордость учителя музыки: наклоняется слегка, отчего одна-две пряди свешиваются с руки, приподнимает локти, цепляет временами чуть с большей амплитудой струну. И песня, красивая, но вся состоящая из просящихся на язык несказанных слов, так похожа на этого человека. Вэй Ин слегка улыбается, любуясь и с удовольствием замечая одно, другое, третье несовершенство. У Лань Чжаня есть свои недостатки и скрытые демоны в душе. Он мыслит, чувствует, совершает глупые поступки. Ошибается и принимает свои ошибки. На грани сна Вэй Усянь обещает себе (и это происходит так же естественно, как вдох и выдох), что жизнь Лань Чжаня в Пепельном Перевале он лично сделает настолько легче, насколько возможно.***