***
Вэй Усянь просыпается ночью. Не от кошмаров и не от головной боли, просто просыпается, потому что не спит. Луна, несмотря на естественным образом закрывающие небо тучи, всегда светит в окно камеры, и со временем этот свет перестает казаться холодным. С тех пор, как они с Лань Ванцзи признались друг другу в своих чувствах, распорядок дня почти не изменился. Приятно осознавать, что любви и заботы в их отношениях и до этого было много. По-прежнему утро и вечер заняты приведением друг друга в порядок, но теперь Вэй Ин, как и Лань Чжань, не упускает шанса отдать больше ласки. Никак не удается привыкнуть к возможности делать с налобной лентой все, что хочется, и Вэй Усянь трепетно обращается как с ней, так и с каждой прядью Лань Ванцзи. Правда, иногда днем позволяет себе поигрывать, как котенок с веревочкой, но в ночных сумерках это приобретает особый оттенок, до частого перестука под ребрами. Запах благовоний уже перебит всеми, что прицепились в процессе работы. И все же Вэй Ин зарывается носом в одежду Лань Чжаня, не беспокоясь о том, чем именно она пахнет. Куда важнее то, что сейчас они спят, обнявшись, будто соединение их тел — самое естественное, что может быть в мире. Руки Ванцзи придерживают за спину мягко, но надежно, а Вэй Усянь создает из своих предплечий нечто вроде подушки. Юноша улыбается. Ему безумно нравится чувствовать каждой клеткой своего тела, что Лань Чжань здесь. Тяжесть от соприкосновения точек дяньтянь больше не беспокоит — на нее совсем не остается сил. Вэй Ин, краснея, прикрывает глаза. Кто бы знал, что второй молодой господин Лань в постели похож на ураган…***
Он никогда не представлял себе свой первый раз так. Тускло освещенная камера, простейшая и совсем не мягкая постель, запах далеко не распаляющих трав и ночной холод — вряд ли этого люди ожидают от ночи, проведенной с любимым человеком. Однако обстановка мгновенно становится такой же интимной, как если бы все происходило в императорском дворце, на шелковых простынях, под провоцирующе-алым балдахином, как только Лань Ванцзи остается в одних нижних штанах, а Вэй Усянь достаточно ослабляет пояс, чтобы рубашка сидела предельно свободно. Умелые руки музыканта спускают ткань с его плеч, касаясь кожи так легко, что от одного места по всему телу пробегает дрожь. И еще раз, когда к дельтовидной мышце прижимаются в тяжелом поцелуе. У Вэй Усяня уже от того, как всего лишь шея оказывается зацелована, подгибаются ноги. Он зарывается рукой в волосы Ванцзи, сжимает, не заботясь о том, что сам же старался над прической. И стоит слегка присесть от слабости в коленях, как второй нефрит моментально подхватывает под руки, усаживая ничуть не сопротивляющегося заклинателя на постель. Опыт нескольких недель таких подготовок приводит к тому, что Ванцзи может только прикосновениями к торсу Вэй Усяня отправить своего любовника под самые небеса. — Ты очень красивый, — второй нефрит говорит это по нескольку раз каждый день. Слова даются ему, привыкшему к действиям, с трудом, но после ночи, когда они оба впервые позволили себе касаться обнаженной кожи друг друга, Ванцзи старается говорить все, что думает о своем партнере, — Такой красивый. — Лань Чжань, — шепчет Вэй Ин, не отставая — проводя руками по каждой выступающей мышце на теле нефрита, и теперь они меняются местами — у самого болтливого человека в мире нет связных слов, — Ты гораздо красивее. Льстишь мне так бесстыдно, нарушаешь свои правила, в какой-то момент я оправдаю слова твоего дяди о том, что я тебя порчу. — Мгм, — отвечает Лань Чжань, усаживая его себе на колени, — Очевидно, прямо сейчас тебя порчу я. Вэй Усянь не сдерживает смеха — шутки Ванцзи редкие, но такие, что иногда можно пополам согнуться — и затем тихого стона, когда они целуются, снимая оставшуюся одежду. В холодной ночи им до текущего по спинам пота жарко. Вэй Ин сам предоставляет Лань Чжаню решать, как и что делать. Опыт показал, что в подобных вещах «стеснительный» и «неудержимый» распределились между ними самым неожиданным образом. Настолько неожиданным, что недели довольствования одними касаниями — это просьба Вэй Усяня, а самые напористые действия предпринимает Лань Ванцзи. Они не думают об этом. Иначе Лань Ванцзи бы снова пришел к выводам о том, насколько его возлюбленный не верит в возможность получить как можно больше наслаждения. Он уже знает, почему так трудно сдерживаться: в Гусу все пропитано светлой энергией, поступать благочестиво и сдерживать любые помыслы легко, здесь же кругом тьма и духи, и соблазн, мешаясь с ненавязчиво лезущими в голову голосами, дурманит, требуя взять разом, моментально, едва использовав немного пряно пахнущей прозрачной мази, чтобы не было трудно самому. Лань Чжань отказывается слушаться. Даже если его партнер уверен, что в первый раз всегда больно, и не распознал бы грубость и небрежность в подготовке, воспользоваться этим — кощунство. Именно поэтому второй нефрит игнорирует то, как все до боли сводит внизу живота, и не торопится. — Где т-ты всему… А-ай! Вс-сему этому… научился? — едва выговаривает Вэй Ин, цепляясь руками за все, как за камни в потоке реки. Длинные пальцы Лань Ванцзи и масло Вэнь Цин приводят к тому, что в один момент он с криком выгибается и вжимается лицом в плечо второго нефрита, — Все это… так непристойно, и кто бы зна-а-ал!.. Что руководить подобным… Ш-шц, будет наследник ордена Гусу Ла-ань! Кажется, горячее собственного тела он ничего никогда не чувствовал. Ванцзи с невозмутимым лицом делает все, чтобы после нескольких минут такой стимуляции его партнер мог связно произнести только одно имя, выражая все остальное воем и всхлипами. Если бы не уши почти бордового цвета, никто бы и не подумал, что второй нефрит хоть немного смущен происходящим. — Лань Чжань, не… — на голос сил не хватает, и уловить слова может только безупречный слух, — Не дразни меня больше… Ванцзи проводит рукой по сильно выпирающим лопаткам Вэй Ина, будто прося не напрягаться, и мягко спрашивает: — Ты точно к этому готов? «В такой момент все еще может думать о чем-то, кроме колом стоящего достоинства? Да где вообще у него границы и когда они успели настолько расшириться?» — удивление с каждым новым движением рук Ванцзи все больше перебивается вспышками. В голове Вэй Усяня, помимо гудящего «хочу этого человека здесь, сейчас и как можно больше», всплывает, как они шли к этому. Как каждую ночь Лань Ванцзи обращался с ним, будто с божеством, вынуждая разомлеть и после едва ли не растечься по полу, как говорил безумно приятные вещи, убеждая, что они соответствуют реальности. Как показывал с нечеловеческим старанием, что Вэй Ин любим и достоин любви. — Готов… — отвечает Вэй Усянь, с силой отрывая лоб от чужого плеча, чтобы поцеловать еще раз, привычно, но не менее ярко, — Готов, я… Я действительно хочу тебя, я готов, правда, мне это безумно нужно! Он редко говорил другим о своих желаниях. Вэй Ин привык сам достигать того, что нужно, не привлекая посторонних. Возможно, он действительно думал, что недостоин ни выполнения своих просьб, ни даже высказывания. Но сейчас он говорит. Лань Чжань провел много времени, добиваясь этого, настойчиво сводил на «нет» неловко отведенные взгляды и зажатость. И сквозь заволакивающую разум пелену Вэй Ин вдруг чувствует, что начинает, во-первых, верить, а во-вторых, уже просто не может под такими ласками оставить желания при себе. Это первый раз, и Лань Ванцзи, что называется, одарен от природы. И все же боли почти нет. Изнеженный, расслабленный, разогретый до каления, Вэй Усянь может назвать свои ощущения неприятными или необычными. Но точно не такими болезненными, как рассказывают в определенной литературе. — Я в порядке, — кивает быстро юноша, предрекая очередное беспокойство Ванцзи, — Все… Все хорошо, ты все дел-лаешь правильно… Лань Чжань с ним осторожен, как с фарфором. Даже сейчас, когда похож на струну циня, натянутую до предела. Возможно, его самоконтроль уже еле держится, и почему-то Вэй Усяню это не совсем нравится. «Мы в средоточии темной энергии, чем больше он сдерживается, тем хуже будет потом себя чувствовать. Может быть, он из-за своего воспитания все же побаивается отпустить себя?». Конечно, для Ванцзи это тоже впервые, и ему нужно привыкнуть так же, как привыкает оседлавший второго нефрита заклинатель, но смутно кажется, что прямо сейчас, когда тело расслабилось достаточно, следует делать что-то другое. Взгляд падает на ленту. Возможно ли, что Ванцзи вовсе не специально не может отпустить себя? Просто ощущение полосы ткани, обхватывающей лоб, ассоциируется у него с тысячами правил и требованиями. Как было с самого детства… Вэй Ин не знает, откуда приходит эта идея, он ведь и думать сейчас не особо в состоянии. Лишь вдруг тянется к налобной ленте, все еще стягивающей прическу Лань Чжаня, и снимает ее, развязав узел, зубами, стараясь выглядеть как можно непристойнее. Шелковистые, длинные, безупречные волосы распадаются по широким плечам, и у глядящего на это бесстыдника замирает дыхание. Так вот чего не хватало вечерами и почему так долго хотелось видеть именно этого «неподобающего» Ванцзи. — Только с тем, кому отдал налобную ленту, можно забыть все запреты и перестать сдерживаться, — произносит Вэй Ин, вдыхая глубоко почти через слово. Секунда на осознание. Легкое касание ленты губами, обматывание ее вокруг пальцев. Вэй Усянь не разрывает контакта взглядов и теряет последние отголоски разума, когда золото в глазах напротив плавится и темнеет, но горит ярче всякого солнца. — Вэй Ин! — второй нефрит издает звук, меньше всего похожий на человеческую речь и больше всего — на рычание. «Небеса, я люблю этого человека, » — успевает подумать уже не бесстыдник, судя по пылающему абсолютно всему и желанию раствориться в воздухе как от своих действий, так и от самого положения. А затем сознание отключается и включается одновременно, потому что из них двоих Лань Ванцзи точно знает, что делать, чтобы Вэй Усянь увидел все звезды, существующие во Вселенной. Возможно, мазь Вэнь Цин кончится быстрее, чем можно ожидать от немаленькой баночки.***
С той ночи они перестали стыдиться чего-либо. В полузабытьи от красочности ощущений Вэй Ин наболтал (когда удавалось это сделать) больше бреда, чем за все неловкие ситуации всей своей жизни. Он уже утром узнал, что как раз Лань Чжань успел запастись нужными «сведениями» и говорил об этом только с братом. Поддразнивать второго нефрита после таких откровений удавалось недолго — это неизбежно приводило к повторению пройденного материала, который, конечно, был сказочным и сногсшибательным, но спустя пару недель такого сшибания с ног Вэй Усянь уже буквально не вставал. Пришлось учиться сдерживать свой язык до момента, когда они останутся наедине. Прикосновения приобрели новый оттенок. Теперь уже на самый задний план отошло презрение Вэней и косые взгляды заключенных. Возможность взять за руку, прижаться со спины, обнять и не отпустить стала благословением. И работа перестала быть утомляющей, и все условия жизни кажутся не такими плохими. Голод от недостатка еды восполняется спрятанными в мешочке цянкунь угощениями от Вэнь Цин. Подумать только, одна насмешливая «милость» главы клана Вэнь, позволившего оставить этот мешочек — а как сейчас облегчает жизнь… Ванцзи морщится. В последнее время Вэй Усянь замечает за ним все больше эмоций, читаемых не только по взгляду. Так что «Ванцзи морщится» — это «между идеальных бровей залегает еле заметная морщинка, увидеть которую можно, только сильно наклонившись к этому лицу». — Прости, — шепчет Вэй Ин, когда глаза второго нефрита чуть приоткрываются, и трется щекой о его подбородок, — Я тебя разбудил… Лань Чжань, похоже, не очень проснулся и тем не менее чуть перемещает одну руку, кладя на затылок Вэй Усяню. Мягкие круговые движения у корней волос обычно помогают справиться с головной болью. Пусть ее в данный момент и нет, это очень приятно, и хочется подольше полежать, пока тебя вот так усыпляют. — Не волнуйся, я не от этого проснулся, — Вэй Ин знает, как любимый переживает за его здоровье, и сейчас повода нет, в чем гиперзаботливого Лань Чжаня нужно убедить, — Просто немного… «Привык к нашему парному совершенствованию, вот тебе и избыток бодрости» — так и тянет сказать это, не отказывая себе в удовольствии дразнить Ванцзи. Вот только каждый день по-прежнему занят работой, и если раззадоренный второй нефрит устроит еще одни «игры упавшей жар-птицы и феникса»*, то потеряет еще час отдыха. — Спи, — Вэй Ин поворачивает руку под его головой, повторяя движение, зная, что кожа у корней волос Лань Чжаня не менее чувствительная, чем во всех остальных местах, — Я тоже скоро усну. Нам нужно отдохнуть. — Мгм, — сонно отзывается Ванцзи, и вскоре его пальцы расслабляются, оставшись на затылке Вэй Усяня. Второй нефрит клана Лань трудолюбив. Даже уделяя много времени своему партнеру в течение дня, он не перестает усердно работать, предоставляя Вэням не меньше найденного камня, чем в начале жизни здесь. Вэй Ин, продолжая мягкий массаж, улыбается и закрывает глаза. Он давно не вспоминал свой клан, как и вообще кого-либо из мира заклинателей. Ванцзи долго старался показать, как много любви заслуживает его родственная душа и как мало — мир, отмахнувшийся от них обоих. Настойчивость и нежелание спорить приводят к заметным переменам: Вэй Усянь не то чтобы перестает считать себя недостойным Лань Чжаня, но теперь, по крайней мере, способен принять и вернуть всю заботу без паники. К тому же, то, что он хочет дать больше, чем может, в данном случае только плюс.***
Вэй Усянь не любит казаться слабым. Он не хочет быть слабым. И терпеть не может, когда слабым считают кого-то, кто ему дорог. Высказывания Вэней в адрес «второй молодой госпожи Лань» пресечь легко. Уж к перебранкам бывшему шисюну Цзян Чэна не привыкать. Когда с тобой спорит интеллигентный наследник ордена, раздавить словами солдат — дело техники. Иногда Вэй Ин нарочно обнимает Лань Чжаня прямо во время работы и смотрит через его плечо на надзирателей, которые могут различить неоднозначный взгляд победителя. Свои отношения с Ванцзи он не скрывает, напротив, гордится и старается как можно чаще демонстрировать. Второй нефрит, кажется, в этом плане ему только фору даст. Чего стоит периодическая смена местами лент, или ненавязчиво положенная на талию Вэй Усяня рука, или то, как они ходят под руку. Кажется, Лань Чжань вполне способен, будь у него меч, высечь на каждой скале «Я — "обрезанный рукав", и у меня лучший в мире жених». О том, кем они друг другу приходятся, Вэй Ин не задумывается. Во-первых, потому что отданная налобная лента — это уже многое говорящий жест. Во-вторых, сыграть свадьбу в Пепельном Перевале — это последнее, что должен сделать второй нефрит, для которого (в глазах его жениха) достойная церемония и в Башне Кои пройти не сможет. В-третьих, даже если они поженятся здесь, повседневная жизнь не станет другой. Разменять торжественную и красивую свадьбу на простые три поклона в стенах тюремной камеры Вэй Усянь просто не позволит ни себе, ни партнеру. «Возможно, однажды нам удастся сбежать, » — думает он, засыпая чуть позже Лань Чжаня, — «Подзаработаем денег, купим домик, спрячемся и устроим пышный праздник в какой-нибудь далекой деревне.».***
Несмотря на то, что Вэнь Цин всячески облегчает жизнь не только им двоим, но и всем заключенным, Вэй Ин удовлетворения не чувствует. Нет, конечно, сам бы он и на дне реки выжил, не жалуясь. Но Ванцзи… Второй нефрит не выказывает недовольства. Принимает тяготы судьбы с прямой спиной, игнорирует весь мир, если этот мир не включает Вэй Усяня, и сосредотачивается на последнем больше, чем на любых занятиях своего дяди. Вкусную еду делит пополам и все же подкладывает в соседнюю тарелку мясо и даже тофу из своей. За это получает отчитывание, лишь на долю шутливое: Вэй Ин строго контролирует его рацион, и если самые плотные продукты ланьский желудок вряд ли усвоит, то все остальное неизменно должен. Ванцзи предлагает укрываться ханьфу Гусу Лань вместо одеяла сам. Сперва Вэй Усянь наотрез отказывается: обращаться подобным образом с одеждами великого клана (с одеждами Лань Чжаня) он физически не может. Но потом второй нефрит говорит, что это просто формальный символ, часть мира заклинателей, который отвернулся от Вэй Ина только из-за его происхождения, и если налобная лента несет в себе сакральный смысл, то остальное ханьфу — следствие требований давно пошатнувшейся праведности. И видя гнев Ванцзи на весь мир, включая оба их клана, Вэй Усянь сдается, обвивает руками его плечи, не думая, насколько сейчас похож на жену, успокаивающую мужа, и говорит мягко и тихо: — Хорошо. Если ты этого хочешь. Только не злись, здесь это опасно.***
Он подсознательно боится, что Ванцзи ослабит защиту от темной энергии. Каждодневная связь золотых ядер, сперва появлявшаяся только в постели, вследствие его страха находит все больше места. Заклинатели садятся друг напротив друга, скрестив ноги, держатся за руки так, чтобы образовался круг. Вэй Ин, исследовавший вместе с Вэнь Цин все, что касается духовных сил, разъясняет тонкости обхода техники Вэнь Чжулю. Закостенелое воспитание Гусу Лань сейчас очень мешает: если изворотливый, стихийный путь самосовершенствования Вэй Усяня облегчил задачу, то целенаправленный и безлазеечный, практикуемый Лань Ванцзи, наоборот, блокирует многие и без того скрытые аспекты, которые до сих пор клану Лань были попросту не известны. Прогресс Лань Чжаня, возможно, впервые за всю его жизнь идет так медленно. Вэй Ин, видя его разочарование в собственных силах, нежно сжимает руки, оглаживает ладонями скулы второго нефрита (и не может не быть безмерно счастлив, глядя, как они заметно перестали выпирать), говорит твердо: — Все хорошо. Ты не виноват. Ты обязательно справишься. И еще много чего, предугадывая любые самоуничижительные мысли юноши и на корню опровергая. Ванцзи под его руками сдается, клонится головой к чужой груди, и Вэй Ин убеждает его в своих чувствах, которые вместе со взаимными с его стороны слишком прекрасны для Пепельного Перевала. Ни одна тварь не приближается к Лань Чжаню. Вэй Усянь говорит, не выпуская его рук, что с каждым днем золотое ядро второго нефрита все больше открывается и что иного можно было и не ждать. Ванцзи смотрит пытливо. Вэй Ин, смеясь, спрашивает: — Второй молодой господин, что за взгляд. Неужели я настолько вам нравлюсь, что не можете отвести глаз? Это работает. Верный признак — раскрасневшиеся уши, особенно видные на фоне бледного лица. — Мгм, — отвечает Лань Чжань, не моргнув, — Вэй Ин прекрасен, действительно глаз не отвести. Вэй Усяню приходится не выть от того, как сочетаются вид, голос и смысл. Что Ванцзи безбожно милый, он успел передумать сотни раз и думает до сих пор. Однако нужно отвлечь его прежде, чем тема разговора вновь завоюет внимание заклинателя. — Тогда… — юноша, уже вернувший себе облик крайнего распутника, изгибается так, чтобы (месяцы наблюдений не бесполезны) наверняка добиться самой яростной отдачи, — Второму молодому господину стоит воспользоваться тем, что он считает красивым… — он наклоняется так, чтобы шептать с придыханием в чужое ухо, почти касаясь губами, — И услышать мои искренние восхищения его собственным телом.***
За то, как краснеет Мэн Яо, немного стыдно. Посмеиваться над братом и сестрой Вэнь забавно — они все же медики, да и лишние разъяснения не помешают (в последний раз за такие вопросы Вэнь Цин не сдержалась и попробовала вправить Вэй Ину мозги всей своей сумкой. Его это остановило до следующей недели). А вот парнишка старается не смотреть на то, с какой легкостью Вэй Усянь играется с налобной лентой, периодически так и вовсе подвязывающей его волосы, и абстрагироваться от двусмысленных фраз, бросаемых сереброязычным заключенным. В какой именно среде вырос Мэн Яо, известно всем. И тем не менее стойкое ощущение, что при нем лучше попридержать формулировки, есть не только в лице сердитого врача. Правда, однажды до Вэй Усяня все же доходит, что мальчик смущен не столько словами, сколько своим присутствием в компании двоих счастливо влюбленных. И смущение это носит характер белой зависти. «Уж не приглянулась ли ему Цин-цзе?» — подумывает заключенный, однако после замечает, что на невинное взлохмачивание макушки Мэн Яо реагирует одинаково как с Вэй Ином, так и с Вэнь Цин. Вряд ли он бы смог так безупречно скрыть свои чувства. Вэй Усянь упорно не замечает, что все чаще взгляд подростка направлен не на всякие касания, а именно на те, что связаны с налобной лентой.***
Иногда они меняются местами ночью. Вэй Усяня одинаково возбуждает и Лань Ванцзи, усаживающий его на свои колени или укладывающий на раскинутое на соломе ханьфу, и все тот же Лань Ванцзи, изгибающийся под своим партнером, обнимающий крепко за шею и сжимающий внутри до тесноты, от которой перед глазами темнеет. Идея лишить второго нефрита Гусу Лань девственности пришла одновременно в обе горячие головы. Вэй Ин был так нежен тогда, вспоминая все, что с ним в первый раз делал Лань Чжань, и только в момент, когда оба не сдерживали ни голосов, ни движений собственных тел, позволил себе немного отпустить контроль. Полностью понял чувства, возникающие, если можешь сорваться, но боишься сделать больно, и ждал разрешения. Слышать это разрешение из уст Лань Чжаня, наверняка никогда и никого о подобном не просившего, но теперь позабывшего всю свою выдержку и воспитание, было сродни первому глотку «Улыбки Императора». Вэй Усянь, измотавший своего любовника вкрай и даже успевший пошутить, что «Лань всегда останется Ланем хотя бы в привычке рано засыпать», не спит. У него часто такое бывает: притворяется, что уснул, чтобы Лань Чжань не волновался и не сбил окончательно режим, а потом лежит и не двигается, думая. Ванцзи лежит на нем, щекой на груди, держась за его плечи. Так похож на невинного ребенка, такой хрупкий, что и не вспомнишь, какая сила кроется в его руках. Теперь понятно, почему Лань Сичэнь столь ревностно оберегал младшего брата. В детстве, наверное, Лань Чжань был еще милее. Вэй Ин закусывает губу, зажмуривается и старается свести все напряжение из тела в лицо, не дать ничего почувствовать спящему жениху. Лань Ванцзи без конца убеждал его, что и в перевале, и в хижине, и в лесу был бы счастлив просто засыпать и просыпаться рядом, но в глубине души Вэй Усянь все равно уверен: жизнь в Гусу была бы куда удобнее, сейчас, скорее всего, Сичэнь дом отстроил и благосостояние клана восстановил, да и родная семья могла бы дать гораздо больше… «Прости,» — он легко проводит рукой по виску Лань Чжаня, самыми кончиками ногтей поддевая и убирая с так и не остывшей щеки выпавшую прядь, — «Я знаю, ты очень стараешься…». Ванцзи так же извинялся за сложности в общении. Вэй Ин понимает, что это — лишь итог, к которому привело детство в ненормальных условиях. Почему-то, когда дело касается другого человека, легче всего обнаружить, что и когда на него повлияло, но, думая о самом себе, Вэй Усянь почти не различает, где его собственные мысли и чувства, а где голос госпожи Юй. Он не говорил о клане Цзян ни с кем. Мэн Яо, Лань Чжань, брат и сестра Вэнь — любой из знакомых будто чувствовал, что, как ни открывай гениальному заклинателю глаза на очевидные ошибки его бывшей семьи, все равно он будет любить этих людей, оправдывать, понимать лучше, чем самого себя, слова дурного о них не даст сказать. Но взгляды не заметить нельзя: нынешнее окружение Вэй Ина смотрело с тревогой, когда он вспоминал что-то хорошее о Пристани Лотоса, а потом вдруг осекался и молчал. Только благодаря Лань Ванцзи образ Цзянов как семьи постепенно перестает быть идеальным. И хуже всего — даже такие, полные недостатков, предвзятые почти поголовно, они все еще любимые. Особенно шицзе. Хорошо, что и о ней не говорили — хоть Мэн Яо и видел перед переходом в Цишань деву Цзян, упоминал он только о Лань Сичэне. Деликатность и аккуратность в речи — еще одно, за что Вэй Ин был ему благодарен. Юноша глубоко дышит и считает про себя до тридцати. Сосредотачивается на лежащем в его объятиях Лань Чжане, так сильно любящем, что хочется сгрести его в комочек, обернуть самыми теплыми одеяниями и прижимать к себе в этом коконе, отгоняя все плохое. Не может поцеловать в макушку, не потревожив, но хранить его сон и греть своим телом — разве не равноценно? Ради этого они условились не обсуждать свои семьи, оставшиеся, как это ни горько, в прошлом.***