***
Вэнь Чжулю — тихая охрана тех, кого охранять велено. Более-менее приемлемая замена отца для двоих наследников Вэнь. Доверенное лицо, достаточно преданное главе клана, чтобы можно было сказать ему все что угодно и не сомневаться, что никто за пределами приватного разговора ничего не узнает. Когда на твоем лице можно прочесть лишь вселенскую усталость от жизни и с этой же жизнью смирение, от тебя не ждут каких-то действий поперек. Доверяют и тайну исследования темной энергии, еще и введя в эксперимент на первый план, и наследников клана. В глазах Вэнь Жоханя ты уже вряд ли человек. В юности, увы, это было не так понятно. Горящий бунтарским духом и любовью к знаниям, Чжао Чжулю охотно спорил с учителем Лань. Не глядел на титулы наследников Юнмэн Цзян и Гусу Лань и втягивал всех знакомых в авантюры. По секрету обсуждал теории о темной энергии с неугомонной Цансэ Саньжэнь, с которой пересекался на ночной охоте в Гусу, когда сталкивались девичьи и юношеские отряды. Соревновался с Юй Цзыюань с переменным успехом. Смешил будущего главу клана Лань и злил до красноты его брата. Чжао Чжулю гас медленно. Когда рухнули надежды на то, что глава клана Вэнь действительно хотел дать новобранцу достойное образование и удовлетворить почти детское любопытство. Глупо было надеяться. Для Верховного Заклинателя он не был особенным и понял это к четвертому десятку лет жизни. Ощущение самого себя как очередного подопытного, все это время не за правое дело сражавшегося, породило вместе с темной энергией кошмары и постоянное тяжелое чувство. Будто все его бывшие товарищи по учебе разом взглянули, прищурившись, и спросили: что ты делаешь? Когда друзья один за другим потеряли себя, и вся их жизнь стала вращаться вокруг неудачных браков. Как это получилось у Цзянов, он до сих пор понять не может: вспоминает юношеские годы, безобидные шутки Цансэ, пытающейся свести своих друзей, неловкое откровение Фэнмяня… Возможно, одна идея действительно была глупой — вызвать ревность гордой Юй Цзыюань и сделать предложение другой девушке, естественно, получив отказ. И еще глупее стала эта мысль от того, что настоящая возлюбленная Фэнмяня, не знавшая о фарсе, ревновала не так, как в любовном романе, и ревность ее превратилась в ненависть, отравившую и брак, и жизнь как родных, так и неродных детей. У Вэй Усяня голос отца и лицо матери. В глазах — они оба, молодые, живые. Вэнь Чжулю не спас своих друзей. Он просто жил, зная, что Цансэ Саньжэнь и Вэй Чанцзэ мертвы, что из-за неудачной шутки Цзян Фэнмянь и Юй Цзыюань так и не объяснились. А потом — что маленький Вэй Ин, вообще ни в одной из бед старшего поколения не виноватый, оказался погружен, как в озеро, с головой в порожденный приемными и настоящими родителями омут яда. Вэнь Чжулю стоило бы на коленях просить прощения за разрушенную жизнь этого мальчика. Возможно, если бы соученики поняли, что госпожа Юй куда ранимее их ожиданий, и делов не натворили, Цансэ Саньжэнь не мучилась бы виной и не сбежала бы с мужем, чтобы не маячить перед глазами, а оставшись в клане, не пошла бы на ночную охоту без должной подготовки. И даже если бы они с Вэй Чанцзэ все равно погибли, у Юй Цзыюань не было бы повода ревновать, и Вэй Ина воспринимали бы просто как приемного сына, не приписывая ему на пустом месте статус незаконнорожденного ребенка. Такого же, каких десятки у ненавистного Цзинь Гуаншаня. Вэнь Чжулю видит, как Мэн Яо мечется между обещанием, данным умирающей матери, и вскрывающимися один за другим пороками своего отца. Вэнь Цин даже не нужно просить присматривать за этим мальчишкой. Мало что Сжигающий Ядра может сделать, когда подопечный приходит после целого дня в самой гнилой части клана Вэнь. Благо, Цюнлинь и сам справляется с моральной поддержкой. Дети глупых друзей Вэнь Чжулю в относительной безопасности. Он не препятствует приходам Мэн Яо в камеру к заключенным, терпеливо стоит за дверью, и под его авторитетом надзиратели даже не думают докладывать главе, что врач и (по слухам) новый наследник занимаются своими экспериментами беспризорно. О том, что на самом деле они постоянно на виду, знают от силы трое.***
Пристань Лотоса тиха ближе к ночи. Раньше в кабинете главы клана звучали крики и споры, не дававшие детям уснуть. Теперь же дел много, последняя аудиенция, как и ожидалось, заканчивается ближе к полуночи, а документов и отчетов хватит, чтобы просидеть до рассвета или сразу с утра, не завтракая, заняться проверкой. Вдвоем удается работать быстрее. При всем своем характере Юй Цзыюань не чурается бумажной работы, ее внимательные глаза бегают по одному листку, по другому, поблескивая. Цзян Фэнмянь изредка поглядывает на нее. Оказывается, добиться такой спокойной обстановки было легко — достаточно рассказать, на почве чего на самом деле возникла ненависть, и признать, что отец у троих ребят действительно никудышный. Глава клана откладывает отчет в сторону, едва вникнув в содержание. Чувствует себя побитым. Рассказ сына о том, как арестовали Вэй Ина, первым заставил выпить успокоительный отвар, теперь уже принимаемый на регулярной основе. Конечно, странно было ожидать, что Вэни не проявят жестокости. Дело было не в этом: Цзыюань ни разу не поднимала в прошлом руку на детей. Тогда они не ссорились. Ясно было, что Вэнь Чао не поверил бы в реальность происходящего, если бы Вэй Ин поехал невредимым. По словам госпожи Юй, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не покалечить и нанести удары, по силе равные обычной плети, а то и феруле. То, как потускнели ее глаза после раскрытия правды тридцатилетней давности, говорило куда больше. Фэнмянь признался. Во всех своих чувствах, не погашенных даже годами ругани. В том, что считал погибших друзей за брата и сестру и принял мальчика, как родного, не потому что тот был его сыном, а как почти что племянника. С тех пор многое изменилось. Они не говорили, каково теперь отношение госпожи Юй к Вэй Ину. Временами женщина сидела, задумчиво куда-то глядя. Фэнмянь не мог прочесть ее мысли, тем более, пытаясь в своих не утонуть. То, что он оставил свой собственный клан и просто уехал, не проконтролировав им же самим затеянное, не дает ни секунды отдохнуть от вины. …Жизнь, построенная на своих же заблуждениях, рушилась по камню в час. Многие, кого знала Юй Цзыюань, рассказывали, как нелегко им было понять, что те, кому они верили, могли врать. Или недоговаривать. Или вообще ничего не рассказывать, а потом ставить в такое положение, будто ты сам виноват, надумал себе и не подошел с прямым вопросом. Но ладно бы это касалось только непосредственных виновных. Не будь смертей и разбитых судеб, еще можно было бы хоть ярлык виновного повесить. Цансэ Саньжэнь и Вэй Чанцзэ мертвы — к этому ли должны были привести их благие, но неловко воплощенные намерения? Цзян Фэнмянь вместо взаимной любви получил брак якобы по расчету. Вэй Усянь… Впору при мысли об этом ребенке Цзыдянем разнести что-нибудь. Юй Цзыюань не считает себя правой — сейчас уже легче увидеть, что всю жизнь она шла на поводу у эмоций. Но и виновата она не до конца — Фэнмянь и сам признал, что не умеет заботиться о детях и действительно давал семье повод недолюбливать мальчика. В какой-то момент у госпожи Юй появилось свободное время, в которое она сидела одна и думала. И додумалась до того, что Вэй Ин во всем, что только ни творилось, ни на миг не виноват. От него ничего не зависело. Все слухи, все неправильное отношение взрослых, все неравенство в семье он не провоцировал. Цзыюань знает, что он поддерживал Цзян Чэна, как брата, и защищал Яньли. Что ради клана Цзян перенес больше, чем любой слуга. Что в нем схлестывалось знание о том, как за глаза его зовут родным сыном главы, а в доме то и дело пеняют родителями-прислугой, и все заверения шицзе, Фэнмяня и шиди никогда не перевесят их же молчание в момент очередной лекции госпожи Юй «Знай свое место». Трудно было, ходя по рынку изредка вместе с дочерью в качестве чуть более надежной охраны, чем Иньчжу и Цзиньчжу, слышать за спиной ностальгические истории торговцев о том, как Вэй Усянь рьяно защищал честь не только покойной Цансэ Саньжэнь, но и обоих своих опекунов. Женщина не могла перестать приходить и слушать. Она ведь согласилась, договор подписала, так уж лучше выполнять хоть часть условий, чтобы потом сказать своей совести: вот, я пытаюсь искупить свою вину, я знаю, что сделала не так, не мешай мне думать, как все это исправить. Семья Цзыюань жива. Она навещает родителей до сих пор. У Вэй Ина нет никого, и она никогда не задумывалась, каково это — с четырех лет понимать, что ты в буквальном смысле остался совсем один. Сейчас она нарочно это представляет, как и годы, когда семья Цзян породила в мальчишке хрупкую надежду, а потом разрушила образ матери, отца и брата (вряд ли он разочарован в Яньли). Женщина сравнивает свою возможность приехать к маме в Мэйшань, ту же возможность у своих детей… И то, что Вэй Усянь с раннего детства живет с пониманием: его мамы больше нет. Она не плакала, думая об этом. Просто что-то крушила плетью, желая надавать по спине самой себе. Если бы тогда, десять лет назад, удалось понять, что, кроме мужа и погибших друзей, никто не виноват, была бы жизнь другой?.. Вэй Ин — щуплый, с торчащими костями и рваными ранами-укусами. Шугается людей, к лекарям подходит не сразу. Впадает в панику при виде собак, ест за десятерых, после чего его рвет. Засыпает с кошмарами и стонет тихо — так, как люди, боявшиеся долгие годы быть услышанными и пойманными во сне. Юй Цзыюань не смотрит на него лишний раз, хотя и муж, и дети всеми силами стараются хоть немного облегчить ребенку жизнь. Противоречие внутри не дает спать спокойно: вокруг этого подкидыша крутятся отвратительные слухи, бередящие еле поджившие раны, но она все еще мать двоих детей и видит еще одного, перенесшего совсем не то, что можно назвать детством. Тяжело вспоминать, как ее метало из желания простить и помочь в тупую ревность. Сейчас бы по-человечески извиниться и постараться — не ради заглушения этого противоречия, так в память о погибших — исправить хоть несколько ошибок, да дров наломали на целую деревню. Даже А-Чэн и А-Ли изменились, будто поняли, что прежнюю жизнь хоть с революцией, хоть без уже не вернешь. Юй Цзыюань точно не знает, считает ли этого мальчика своим сыном. Но она отдала десять лет тому, чтобы поднять его на ноги вместе со всей семьей, и чего уж там — он всегда был частью ее дома.***
Вэнь Цин не может сказать, что хорошо знает Цзян Ваньиня. Уж что ей предельно ясно, так это то, что он — хороший брат. И дело не в том, как молодой наследник бегает буквально с каждым поручением старшей сестры и как самоотверженно старается чем-то ее порадовать. Хотя в такие моменты он очень похож на А-Нина, только чуть более нервного. Цзян Чэн иногда остается в лазарете. Чем ему так нравится роль мальчика на побегушках — непонятно, а что-то посложнее «принести-унести» ему из медицины и не доверишь. Но, стоит признать, лишними руки сейчас не будут, а иногда хочется и поговорить с кем-нибудь помимо почтительно молчащих младших учеников или подвизгивающей пожилой целительницы Юнмэна (надо сказать, очень неплохой). — Значит, Вэй Ин и Лань Ванцзи теперь… Вместе? — тихо спрашивает Цзян Чэн, в очередной раз оставшись наедине с сортирующей медикаменты Вэнь Цин. Обычно здесь крутится минимум один-два адепта, желающие посмотреть на очень талантливого странствующего заклинателя, но стоит появиться наследнику клана, как лазарет опустевает. Ощущение, будто вся Пристань негласно о чем-то сговорилась, и одна дева Вэнь не в курсе, о чем именно. — Вы что-то имеете против? — спрашивает целительница, исподлобья глядя. Такими глазами впору на допросах людей на чистую воду выводить — так и бьют молнией, душу выворачивая, — Я видела, как они общаются, и не представляю рядом с вашим братом кого-то другого. Цзян Чэн вздыхает и лицо рукой прикрывает. — Как он только умудряется во все это вляпаться? — цедит юноша. Это первый раз с той ночи на пирсе, когда он открыто высказал свои мысли, — И как Лань Ванцзи вообще смог стать его… кем бы там ни было? Вэнь Цин вскидывает бровь. — По-твоему, в твоего брата так трудно влюбиться до беспамятства второму нефриту клана Лань? — по сути, это вполне ожидаемо. Весь мир заклинателей бы и рядом их двоих не поставил, ведь в глазах общества они разные, как огонь и снег. — Да не в этом дело, — качает головой наследник Цзян, уже по привычной схеме расставляя склянки, которых тут десятков пять. И когда только успел названия и расположение выучить? — Этот Лань Ванцзи весь насквозь пропитан правилами. Статуй каменный*, не иначе. Из всех людей я не представляю, как Вэй Ин будет жить с ним. Чем Лань Ванцзи заслужил любовь моего брата — ума не приложу. Дева Вэнь на секунду замирает, уставившись на Цзян Ваньиня. Он и раньше о Вэй Усяне слова дурного не говорил, но дело никогда не доходило до того, чтобы второй нефрит клана Лань оказался недостоин любви этого человека. Но она-то знает, насколько безрассудным и эмоциональным может быть Ванцзи и как сильно он любит своего партнера. Целительница оглядывает стол. Вдвоем убрались быстро, сейчас здесь бумажка не валяется. — Если вам нетрудно, — обращается девушка к и не думавшему уходить наследнику, — Задержитесь на чай. У меня есть неплохой запас еще с моей родной деревни. Предложение казалось бы неуместным, но Цзян Чэн достаточно умен, чтобы понять, зачем его просят остаться. Вэнь Цин провела с Вэй Усянем и Лань Ванцзи больше полугода. Сейчас ей ничего не стоит опровергнуть любые заявления в их адрес. И есть надежда, что ее рассказ докажет: чувства Вэй Ина не столкнутся с невозможностью счастливой жизни с Лань Ванцзи.***
Делегация клана Ланьлин Цзинь с недавних пор редко появляется в Юнмэне. Обычно это госпожа Цзинь, навещающая свою подругу. Из-за характера ее мужа и очевидности того, что он способен поставить всю кампанию под удар, четвертый клан заклинателей еще не присоединился к альянсу и даже не знает о происходящем в тылу. Только Цзинь Цзысюаня и нескольких его подчиненных за спиной отца признали честными людьми и позволили присутствовать на советах. Наследник Цзинь не мог не почувствовать обиды. Но с другой стороны, он знал своего отца. Уж если даже в браке тот не хранит верности, то что ему стоит в случае риска потерять власть сдать все кланы Вэнь Жоханю и втихаря организовать контратаку на альянс? Так что уже за доверие к одной части Ланьлин Цзинь, включающей любимую матушку, стоит быть благодарным. В последний месяц госпожа Цзинь самостоятельно занимается теневой политикой внутри клана. Так же, как солдат-бунтарь Вэнь, она отбирает надежных воинов, в основном оказывающихся заклинательницами. Чего стоит только Мянь-Мянь, едва услышав о революции, пожелавшая идти в первых рядах и участвовать в освобождении Вэй Усяня. Женоподобный новенький, недавно появившийся в Юнмэне, талантлив, умен и смел. Общеизвестно, что он — странствующий заклинатель, однако в рядах альянса известно: это — урожденный Вэнь из побочной ветви, семья которого пострадала от произвола главы. Он каким-то невероятным образом собрал вокруг себя и Вэней, и всех остальных, так что теперь армия Вэнь Жоханя может только ногти грызть. Что не менее важно — этот новенький постоянно, постоянно трется возле наследников клана Цзян. В лазарет частенько захаживает Ваньинь. По слухам, на кухне иногда Яньли остается с гостем вдвоем и ставит глушащий талисман. После расторжения помолвки с наследником Цзинь добродушные простые люди Юнмэна с радостью ждут, когда же безродный, но сильный странствующий заклинатель женится на их молодой госпоже и поселится где-нибудь в землях клана. Самого Цзысюаня эти слухи только злят. Не то чтобы официально у него было основание: только слепоглухонемой не знает, что молодой господин Цзинь никогда не был рад своей помолвке и от невесты отделывался, как мог. Претендовать на то, чтобы молодая госпожа Цзян изолировалась от других мужчин, у него нет права. Но ему до рези в глазах видеть переглядки новенького и бывшей нареченной во время дипломатических визитов. Да они совсем стыд потеряли — при всем народе кокетничают! Цзысюаню, кроме Мянь-Мянь, поговорить об этом не с кем. Почему-то к матери или к самим бесстыдникам идти не хочется. Заклинательница, выгнув брови, слушает бессвязные замечания в адрес «голубков», звучащие во время перелета на мечах из Ланьлина, а потом вдруг так смеется, что едва не падает. Наследник косится на нее непонимающе: — И что, по-твоему, смешного в моих словах? Девушка едва дыхание восстанавливает и извиняется, не кланяясь. Ее все еще распирает, изредка слышно хихиканье, но никаких ответов Ло Цинъян не дает. Цзысюань перестает ворчать и решает, что теперь он вообще никому доверяться не будет. С Цзян Яньли в Пристани Лотоса он сталкивается случайно. С базаров Юнмэна, в отличие от Ланьлина, не выгоняют нищих, а наследница клана еще и подыскивает часть из них, узнает о прошлом этих людей и по возможности обеспечивает работу в доме своих родителей или просто знати. Так выглядит в глазах народа тихая беседа между просто одетой, но в лицо знакомой девушкой и очередного оборвыша. Цзинь Цзысюань же знает, что кроется между точно продуманных слов. Цзян Яньли отводит какую-то хилую женщину к дверям главного дома. Воинам альянса, входящим в стратегическую часть, известно, что будет дальше: нищенка переоденется в фермершу или даже заклинательницу, встанет в ряды армии или будет поддерживать тыл. Ни один человек из шпионской сети молодой госпожи Цзян не становится пешкой, которую можно выбросить. В тот же день наследник Цзинь оказывается в лазарете. Он сам цел, просто почему-то ноги сами принесли сюда именно тогда, когда Цзян Ваньинь беседует с новеньким и вокруг никого больше нет. Оба заклинателя смотрят на Цзысюаня с недвусмысленным намеком: он здесь третий лишний. Намеки, впрочем, не его сильная сторона, и молодой господин Цзинь, прокашлявшись, спрашивает первое пришедшее в голову: — Где гости клана могут выпить чай? Цзян Чэн и Вэнь переглядываются. По глазам легко прочесть, насколько идиотом они считают этого гостя клана. Но менее неприязненно относящийся к Цзысюаню (а точнее, вовсе с ним не знакомый) Вэнь пожимает плечами и отвечает: — На кухне, как обычно. Просто заходите и говорите, что хотите чай. Клан Цзян удивляет все больше. В Ланьлине есть целая цепочка из слуг, начинающаяся горничной и заканчивающаяся личным чаеваром каждого наследника. Почему-то самостоятельность и непосредственность юнмэнского уклада жизни греет душу сильнее, чем родной дом. Наследник Цзинь было рот открывает, поскольку в несении чепухи у него тормозов нет, но наследник Цзян бросает на него буквально убийственный взгляд. Так и не поняв, что за момент такой его вторжение нарушило, Цзинь Цзысюань вылетает из лазарета. На самом деле чай ему даром не нужен. Но вот такая выдуманная цель немного придает уверенности, и юноша идет на кухню, надеясь, что уже там определится с дальнейшими действиями. С простым народом и даже прислугой общаться в последнее время проще, чем с заклинателями. Они только поначалу как-то поддерживают субординацию, а потом, стоит Цзинь Цзысюаню как-нибудь показать, что он нормальный человек (например, споткнуться о стол), как люди начинают открыто улыбаться и смеяться, а милая бабушка, заведующая то ли кухней, то ли лазаретом, подтрунивать по-старчески. Какой-то плотник даже научил наследника делать простую мебель из чего угодно. Иными словами, теперь заклинатель и в крестьянском быту бы не пропал… На кухне поджидают не слуги и не кухарки. Цзинь Цзысюань заходит, не стучась, — да дверь и не заперта — и видит, как чистит семена лотоса сама Цзян Яньли. И тут уже вся понемногу собранная уверенность рассыпается, как яблоки из рваного мешка, и юноша застывает на пороге. Яньли все в той же простой одежде, на столе перед ней — кулинарный аврал, но даже при этом ничто, кроме рук девушки, не испачкано. И видно, что готовке она отдается самозабвенно, не заботясь о мелочах вроде чистоты. Падающее сквозь окно вечернее солнце яркое, желто-оранжевое и на все, что есть в кухне, накладывает теплую позолоту. У девы Цзян рыжиной отдают волосы и почти идеальный румянец на щеках. От этого завораживающего зрелища еще не поздно уйти в свои комнаты, пока мозг не отключился совсем, но Яньли успевает голову поднять, встретиться взглядом с Цзысюанем — и в оранжевом свете, отражающемся в ее глазах, тонет вся способность наследника Цзинь думать. Неловкость ни в какое сравнение не идет с тем, как его завораживает, казалось бы, самая простая картина. А девушка еще и краснеет, смущенно отворачиваясь, и что-то в груди и голове Цзысюаня ехидно и больно усмехается: полюбуйся, ей на тебя и смотреть противно. Небось, братья передали, как ты о ней отзывался. Даже ведь не извинился. Впервые за время какого-никакого общения с наследницей Цзян в юноше вспыхивает совесть. Уж она-то вовсе в той помолвке не виновата, а собак всех на нее и ее братьев спустил, да еще за спиной, в лицо-то недовольство высказать духу не хватило. Молчание с несколькими бесплодными порывами заговорить с обеих сторон — не самое приятное ощущение. А потому, когда оно уже совсем начинает давить, Цзысюань руки за спину прячет, как мальчишка нашкодивший, и, очень стараясь не заикаться, в который раз говорит первое пришедшее в голову: — Дева Цзян, почему вы не попросите слуг заняться этим? Яньли ни бровь не поднимает, ни в принципе как-то вопросу не удивляется. А вот ехидный голос внутри наследника Цзинь тычет его носом в то, что фактически он только что уподобился отцу и многим другим главам кланов, которых сам же презирал. Ну готовит девушка сама, ну хочется ей, ну его-то какое дело? То, что дева Цзян не отвечает и только продолжает сосредоточенно резать, кажется, какую-то зелень, юноша истолковывает как заслуженную обиду. — Извините, — бурчит Цзысюань прежде, чем понимает, что сказал. Одно слово имеет чудодейственный эффект: девушка отрывается от готовки, голову снова поднимает и смотрит на него с крайним удивлением. Только тогда заклинатель осознает, что впервые за эти годы перед ней извинился, и уже готов сам себя по голове бить. Надо ж было довести все до того, чтобы элементарная вежливость казалась Яньли чем-то особенным. Но битьем по голове дело не решишь, а поправить отношения внезапно и не пойми почему до дрожи в руках хочется, — Я хочу сказать, нет ничего плохого в том, что вы сами готовите. Это… Ну, как вам будет угодно. У Яньли взгляд мягкий, а Цзысюань себя очередным порицанием накручивает: молодец, молодой господин Цзинь, теперь это прозвучало так, будто ты ей позволяешь делать что-то. И, не выдержав своей же совести, заклинатель на кухню проходит, слишком пылко произнеся: — Если вы разрешите, я хотел бы вам помочь! Каким бы глупым его предложение ни было, становится малость легче. По крайней мере, он попытался показать, что не считает занятие девы Цзян чем-то зазорным… Яньли определенно небожительница. Потому что она не смеется, не указывает на откровенную бессмыслицу, которой за пару фраз Цзысюань нагородил на целый монолог. Просто легко улыбается, сгоняя весь стыд подальше, и отвечает спокойно: — Если молодой господин Цзинь хочет помочь, я бы посоветовала закатать рукава и вымыть руки. Если бы душа заклинателя была птицей, она бы точно сейчас летала по телу, пока он сам отыскивал кувшин с водой и бадью, выполняя инструкции. Когда юноша справляется с этим, девушка протягивает ему такой же фартук, какой носит сама, видимо, чтобы защитить его дорогие одежды. Надев этот простой кусок ткани, Цзысюань отмечает и красивое сочетание золотого и фиолетового цвета, и какое-то новое чувство. Новичку девушка пока ничего нарезать не доверяет, но дает целую корзину стеблей лотоса, взяв себе вторую такую же для супа, и понятно объясняет, как отбирать и чистить семена. В ее пальцах все так ловко, будто само собой, получается, на вид кажется, что это действительно легко. Еще и азарт просыпается, когда Яньли говорит, что ее братья все детство таскали цветы, чтобы полакомиться семенами. Наследник Цзинь осознает, что это явно не детского уровня занятие, когда пытается почистить семечко сам. Вроде как на пяти-шести примерах девушка показала, где ногтем подцеплять, где давить так, чтобы не разломать сердцевинку случайно, но стоит заняться этим самому, как с первой же попыткой Цзысюань возится несколько минут. С сосредоточенным лицом. Яньли понимающе не наблюдает, занимаясь остальными продуктами. Когда первое семечко удается извлечь, юноша чувствует себя, как после первого меткого выстрела из лука… И роняет добычу на пол, передав взглядом и мимикой все возможные бранные слова. Надеясь, что Яньли ничего не заметила, ныряет под стол, находя семечко, и пытается быстро выпрямиться, как ни в чем не бывало, только чтобы стукнуться затылком, не рассчитав ширину столешницы. К счастью, удар не столько сильный или болезненный, сколько громкий. Красный, как цветущая слива, Цзысюань все же встает с колен. Он уже не сомневается, что глазам девы Цзян предстал весь позор бывшего жениха. Можно картину нарисовать: «Молодой господин на четвереньках под столом». Яньли, конечно же, все заметила и не может не засмеяться. Вот только именно ее смех беззлобный, звонкий, такой, что и ощущение собственного провала перестает быть гнетущим, и наследник Цзинь вдруг сам не удерживается от хохота над собой, представляя, как это выглядело со стороны. Ему уже все равно, сохранился ли образ прекрасного первого молодого господина, зато в душе так хорошо становится, и мысль: «С луком и мечом обращаюсь так свободно, а семена лотоса по-человечески почистить не могу» не унижает нисколько. Все боги литературы бы не описали улыбку девы Цзян. У нее лицо невзрачное, но приятное, и глаза ловят те же солнечные лучи и блестят. Цзысюань в какой-то момент сам замолкает, глядя на нее, и вдруг понимает, что с тех пор, как арестовали Вэй Усяня, это первый раз, когда в лице Яньли горькой тоски нет.***
Вэнь Цин к концу второго месяца пребывания в Юнмэне хочет всех этих людей согнать в тихую деревню, дать еды и денег и приказать жить спокойно до конца своих дней. У нее перед глазами супруги Цзян, которые спустя год по-настоящему прочувствовали потерю именно приемного сына. Цзян Фэнмянь, день и ночь не избавляющийся от мысли, как его отцовская беспомощность повредила его же детям. Юй Цзыюань, нынче готовая за всех троих рушить города и не простившая себя за то, что не сделала этого раньше. Целительница рассказала им, что Вэй Ин зла не держит, и о клане по-прежнему переживает, и семью свою по-прежнему любит. Не дословно рассказала — ей хватило того, как сжались руки и заискрило кольцо госпожи Юй. Она видела брата и сестру Цзян, обоих утешала как могла, до сих пор ловит болезненные взгляды, устремленные в сторону причала и так и говорящие: может, он все же вернется сейчас? За Яньли колет сестринская и дружеская солидарность, за Ваньиня — это же и что-то еще. Она говорила со слугами и слушала истории, как молодой господин Вэй проказничал и с каким размахом он заботился буквально обо всех людях в Пристани Лотоса. Старушка-лекарь будто молодеет немного, рассказывая, как он стойко переносил любые ранения, иногда получая их, когда прикрывал собой адептов помладше и брата. Торговки смущенно посмеиваются, вспоминая невинный флирт. Шиди стараются стать сильнее и отправиться освобождать Вэй Усяня скорее. И неважно, что им от двенадцати до семнадцати лет. Вэнь Цин помнит Сичэня, который улыбался немного шире, чем никак, читая письма Мэн Яо и слушая, как Вэй Усянь заботится о Ванцзи. Она рассказала Цзысюаню о том, что приходится переживать его родному брату, и имела удовольствие наблюдать, как, услышав об истории с лестницей, заклинатель побелел и явно на секунду замыслил кровавое убийство своего отца. И она помнит тех, кто остался в Цишане. Позаботиться обо всех можно будет, только свергнув Вэнь Жоханя. А потому все должно начаться так быстро, как только можно.***