***
В Цинхэ есть поздние птахи, чирикающие так тихо и мягко, что их пение не раздражает — наоборот, настраивает на нечто вроде медитации. Птицы-духовные животные содержатся отдельно от обычных питомцев. Когда-то это называли расточительностью, а нынче солдаты подмечают за собой удивительное спокойствие и почти полное отсутствие бессонницы. Не Минцзюэ идет ночью по коридору, и его шаги, слишком тихие для столь темпераментного человека, превращаются в ритмичный аккомпанемент переливчатому чириканию. Мужчина пытается сосредоточиться на дыхании, на шелесте редких деревьев, на птицах — на чем угодно, и не помогает ничего. Люди в Цинхэ не приверженцы роскоши, однако сохранили традицию разделения дома на комнаты адептов и покои главной семьи. Минцзюэ и Хуайсан вдвоем из всей этой семьи остались, но их комнаты на значительном расстоянии друг от друга. Так повелось еще со времен, когда были живы родители, и допоздна тренировавшегося старшего сына поселили подальше от болезненного и нуждавшегося в хорошем сне младшего. Позже переезжать ближе ни тот, ни другой не решились — это значило занять одну из комнат умерших родственников и повышало риск искажения ци. Минцзюэ стучит в небольшую резную дверь. В полной тишине с другой стороны доносится: «Заходи, открыто», и вскипает мысль, что не запирать дверь на ночь — безрассудство. Комната Хуайсана вся миниатюрная и изящная. Даже на входе глава клана Не, обладающий далеко не самым большим ростом среди своей родни, почти достает головой до косяка. Ширмочки, полочки с книгами, кисточки-листочки — нормальному адепту Цинхэ Не все это с ладонь размером. Так думал Минцзюэ, заходя в комнату брата, раньше. Уже год с лишним он присматривается к занятиям младшего наследника и постепенно замечает, что на самом деле эти вещи самых нормальных габаритов и, более того, во время уборки Хуайсану требуется немало сил, просто чтобы передвинуть шкафы или столы. А хрупкие предметы, хранящиеся в некоторых из них, слугам или солдатам не доверишь. Минцзюэ как-то сам собой привык, что все, окружающее его младшего брата, априори маленькое. Как и фигурка самого Хуайсана, стоящего возле окна. Юноша не переодевался, и домашнее ханьфу еще слегка придает видимой крепости его телу. Со спины поза младшего Не выглядит по-женски изящной, и глава клана легко может представить, как брат сейчас в знакомом жесте держит сложенный веер. Несколько минут молчания после того, как закрылась дверь, нарушаются только щебетом в саду. В Цинхэ луна часто закрыта облаками, и если второй молодой господин Не бодрствует, он зажигает свечи. Сейчас же только скудный лунный свет из окна дает хоть что-то увидеть в комнате, и оттого становится холоднее. — Мы отправляемся с утра, — наконец, решается заговорить Минцзэюэ, которому этот холод давит на плечи и грудь. Хуайсан совсем тихо и рвано вдыхает. Нужен хороший слух, чтобы уловить это, и острый глаз, чтобы заметить, как у него напрягаются руки. — Дева Вэнь — очень талантливая военачальница, — продолжает глава клана, и у него, будто от страха, глаза бегать начинают, — Я возьму две трети войск, как мы и договаривались, и треть останется с тобой в Цинхэ. Он не брата утешает — себя. Весь план разрабатывал и от корки до корки запомнил Хуайсан, но сам Минцзюэ почти никогда не оставлял крепость в столь опасном положении. К завтрашнему вечеру исчезнет надзорный пост, и какое-то время в Нечистой Юдоли будет спокойно, но Вэнь Жохань может учудить что угодно… — Мэн Яо будет высылать нам обоим все, что касается перестановки в войсках Вэней, — вдруг заговаривает сам Хуайсан, и Минцзюэ слышит ту самую звенящую сталь в его голосе. Вэнь Цин, Лань Сичэнь и Цзян Яньли так же говорят, когда на языке у них планы сражений, а в голове — оставшиеся в Цишане братья, — За крепость можешь не волноваться — я смогу организовать оборону, если потребуется. Глава клана вспоминает, что Хуайсан — один из лучших стратегов и знатоков планировки Нечистой Юдоли. Не то чтобы это помогает справиться с волнением. В воздухе что-то густеет. Минцзюэ не столько понимает, сколько чувствует, как за только что произнесенными с ледяным спокойствием словами кроется прямо противоположное — детский страх. С тех пор, как умер отец, они оба жили в этом страхе. — А-Сан, — тихо зовет страший, и юноша моментально разворачивается. Минцзюэ видит, как у него в глазах и на щеках слезы поблескивают, а пальцы, казавшиеся такими тонкими, сжимают веер, чуть ли не ломая. — Ты должен вернуться, — из голоса Хуайсана пропадает вся жесткость, он теперь тихий, почти совсем не слышный, — Ты просто не можешь не вернуться. Я буду ждать тебя здесь, и только попробуй об этом забыть. Минцзюэ узнает свою манеру. Приказывать, кричать, ругать — и демонстрировать этим заботу. Многие годы непонимания между братьями — единственное, к чему такая манера привела. Но потом ведь было немного времени, чтобы научиться быть друг с другом откровеннее, и сейчас глава клана, видевший все стороны характера младшего брата, чувствует себя на его месте. Мужчина подходит к окну и становится напротив Хуайсана. Много раз хотелось бросить всю эту идею с революцией и остаться дома, чтобы младший не плакал и чувствовал себя в безопасности. Сейчас же понятно, что за себя Хуайсан как раз не боится. Они давно не обнимались. Времени не было. Поэтому, когда старший Не притягивает к своей груди младшего, тот судорожно обхватывает брата, сжимая ткань одежд на лопатках, и прячет лицо. Хуайсан снова кажется маленьким, и не будь у Минцзюэ понимания, что отправляться в бой необходимо именно для его защиты, это объятие все же убедило бы не покидать Цинхэ. — Я тоже буду скучать, — шепчет глава клана, прижимаясь губами к макушке Хуайсана, пока тот сбивчиво приказывает (умоляет) обязательно вернуться живым. — Ты не только скучать должен, — между всхлипами возражает юноша, — Ты должен драться изо всех сил, ты должен забыть, что мы с Вэнями сражаемся, и принимать союзников! Ты должен доверять Вэнь Цин! И не забывай медитировать, как я тебе говорил. Минцзюэ кивает и знает, что брат это почувствовал. — Ешь нормально, к черту эту инедию, — продолжает Хуайсан, — На земле спи поменьше. Учти, дева Вэнь мне все расскажет, я лично разрешил ей пользоваться иглами и лечить тебя независимо от согласия! Сейчас бы в шутку пожурить за самовольство, но у главы клана и слов-то нет, он только затылок младшего брата ногтями прочесывает и обнимает, поражаясь тому, сколько у этого маленького тела в руках силы. Хуайсан вдруг отстраняется, хватая старшего за плечи и сжимая так, будто никогда больше выпускать не собирается, и глазами, от слез блестящими, вцепляется — не соврешь. У него голос пугающе-тихий: — Поклянись, что вернешься. Все, что Минцзюэ может сделать — это руку поднять, как хватка позволяет, и выполнить просьбу брата. Неважно, насколько он сам в эту клятву верит.***
Чета Цзян и их дети на рассвете стоят на пирсе. Они в обычных одеждах, как и вся армия, распределенная по суше, озеру и воздуху. Поскольку меч наследника, Саньду, все еще в Илине, мать отдала сыну Цзыдянь. Цзян Фэнмянь остается в Пристани Лотоса. Вчера ночью был уничтожен надзорный пост, причем, еще до того, как правящая семья вернулась с Военного Совета. Ляньхуа относительно безопасен, и распределение войск таково, чтобы любое нападение в первую очередь на резиденцию можно было отразить. Барьер будет установлен, если дозорные увидят приближающихся Вэней, и способные его поддерживать заклинатели будут сменяться и охраняться. Юй Цзыюань не согласилась остаться. Цзян Чэн даже предложение не дослушал — встал в строй, вертя кольцо на пальце и глядя часто на горизонт, где озеро с небом смешивается. Сегодня рассвет золотисто-розовый, но что-то багровое видится в нависших тучах, будто прямо на небе свежие раны. Так обычно на закате бывает. Цзян Яньли — самое странное звено армии, и тем не менее она отправляется вместе с целителями. Вэнь Цин, скорее всего, будет ругаться с ней по этому поводу, когда кланы (по расчетам, через пару-тройку недель) объединятся уже на окраине Безночного Города. Но никто не смеет наследнице перечить, и она сейчас более чем точно повторяет осанку и взгляд своей матери. Цзян Фэнмянь оглядывает родных тусклыми глазами. В нем нет и доли той воинственности, которая в жене и детях ярым пламенем горит, еще и разбита надежда, что хотя бы Яньли будет в безопасности. Где-то за озером, в темницах Цишаня умирает Вэй Ин. Все, что было сделано до сих пор, стало бесполезной беготней, его семья снова пострадала. Никто из них не умеет хорошо говорить, кроме Яньли. И она, потрясенная последними событиями, именно сейчас молчит. — Постарайтесь вернуться в целости и сохранности, — произносит Цзян Фэнмянь, и три его близких человека вздрагивают — такая крепкая была тишина. — Естественно, мы вернемся, — отвечает Юй Цзыюань, и у нее слишком усталый голос для резких слов, — За кого ты нас принимаешь? Даже у твоей дочери сил и мужества больше, чем у тебя. Это бессмыслица: супруги с заката до рассвета обсуждали, кто останется в Ляньхуа и кто пойдет в армию, и перевес физических сил на сторону госпожи Юй был очевиден, в то время как ее муж лучше справлялся с организацией. И тем не менее, Цзян Фэнмянь улыбается, услышав знакомое скрытое беспокойство жены. — Отец, мы вернем А-Сяня, — Яньли, вернув себе твердость духа, как всегда, угадывает, что нужно сказать, чтобы хоть как-то успокоиться. Из всех троих она ничем не вооружена. Фэнмянь обнимает Яньли, впервые не чувствуя в себе силы закрыть свою маленькую девочку от кровавого мира заклинателей, и Цзян Чэна, не смея представлять, в какое пекло кинется его сын ради брата — того самого, в пользу кого был несправедливо обделен вниманием почти всю жизнь. Глава клана признавал много раз, что как отец не удался, и не может понять, каким образом его дети так полюбили друг друга. Он сжимает руку Цзыюань и, склонившись перед ней, прикасается губами к пальцам в до боготворения нежном поцелуе. Женщина, которую он любил всю жизнь и особенно в последний год, идет спасать ребенка, чью жизнь он сам разрушил — это превышает все надежды. Но горечью отзывается: Вэй Ин — слишком большая жертва.***
Цзинь Цзысюань не говорил с отцом больше месяца. На фоне Вэнь Сюя он, всего лишь (по собственным и маминым словам) исследовавший земли Ланьлина и Юнмэна, выглядит вполне нормальным сыном. К тому же, матушка нередко сопровождает, и отец не имеет ничего против их путешествий. Противно думать, по какой причине. Госпожа Цзинь не говорит о Мэн Яо. Никто не видел ее в момент, когда еще совсем мальчик пришел на день рождения ее сына. Но Цзысюань позаботился о том, чтобы она узнала как можно больше, в том числе и о Мэн Ши. Ревность, куда более обоснованная, чем у госпожи Юй, не должна была вылиться на всю жизнь страдавшего ребенка при встрече. Свои собственные чувства к совершенно не знакомому, но вроде как брату наследник обозначить не может. Для этого надо много думать. После Совета Кланов наступает именно такая ночь раздумий для них обоих. Цзысюань представляет намеренно все, что знает о жизни Мэн Яо. Смерть матери в нищете — ему страшно подумать, что это такое, ведь госпожа Цзинь жива и живет в достатке. Отвержение отца — вечно любимый и балуемый наследник за всю жизнь такого не видел. Слететь с лестницы и отбить себе все тело в собственный день рождения, выполняя посмертное желание мамы — дикость, от этого сердце молодого господина Цзинь в жгучую лаву превращается. И все равно этот мальчик нашел в себе силы верно служить клану Не, отправиться в Цишань и рисковать жизнью как ради альянса, так и в дополнение к этому защищая пленников. Даже если особенно семейной связи с Мэн Яо Цзысюань не ощущает, он безусловно уважает этого человека. Матушка молчит много. С ней говорить о бастарде не стоит, хотя хотелось бы знать, кого она видит в мальчишке: доказательство ли неверности мужа или того, кем Мэн Яо на самом деле является? Странно, но, кажется, к первой мысли она относится не очень болезненно, даже если слышит от слуг об очередном внебрачном ребенке. А Юй Цзыюань, не имевшая никаких доказательств, Вэй Усяня попросту ненавидела. Цзысюань понятия не имеет, чего ждать от мамы. Он мог бы остаться дома, не перекидывая ее мысли левым путем на Мэн Яо. Тогда бы госпожа Цзинь чаще думала о том, что бастарда оттолкнули, значит, возможно, ее сына любят больше. Но Цзинь Цзысюань не дурак: если один его брат уже проявил себя, то остальные, которых, по слухам, чуть ли не дюжина, могут объявиться в любой момент и оказаться прямо противоположными по духу. Честь клана зависит от того, как он проявит себя в революции — неплохой козырь в предстоящем разговоре с отцом. Вэй Усянь и Лань Ванцзи — честные и хорошие люди, и даже если безумно злят иногда, именно благодаря им обоим Цзысюань и Мянь-Мянь живы до сих пор. В рядах армии будет Цзян Яньли. Цзысюань доверил матушке как можно скорее затребовать у отца подкрепление. Сам наследник, женский отряд под командованием Цзинь Цинъян и свита, на первый взгляд, просто демонстрирующая величие молодого господина, выступят вместе с отрядами Цинхэ Не. На рассвете госпожа Цзинь тихо плачет в плечо сына.***
Лань Сичэнь не похож на себя. Еще день-два назад он как сквозь тину двигался, а сейчас за каких-то полвечера обходит все Облачные Глубины, лично встретившись со Старейшинами и с каждым солдатом. Рисковать доверием внедренных Вэней нельзя, и глава клана ведет себя предельно уважительно и с достоинством. Однако вряд ли хоть в чьем-то сердце может появиться желание предать его после всего нескольких секунд общения. Сичэнь становится все бледнее и бледнее, худее и худее. Он улыбается так, что другим хочется плакать, и смотрит не на человека — сквозь, наверняка вспоминая каждую минуту своего младшего брата. Будь на Совете Цзинь Гуаншань, пришлось бы отказать себе в малейшем отблеске переживаний, но, к счастью, все остальные имели достаточно понимания и сами пострадали от Вэнь Жоханя. Больно смотреть, как глава клана Лань мечется, желая быстрее отвоевать свободу своей семье. Ночью после Совета он вместе с Вэнь Цин летит в Гусу. Все торопятся, так что полет занимает в несколько раз меньше времени, чем обычно. Сичэнь смотрит напряженно в горизонт, ища знакомые горные вершины. Дева Вэнь поглядывает на своего друга, подавляя порыв поддерживать его под руку. Ей знакома каждая крупица страха, но план слишком многоступенчатый, нужно проявить и бдительность, и хладнокровие. Оба заклинателя мобилизуют армию. Комендантский час нарушен со словами: «Минута промедления из-за одного правила будет стоить всех остальных». Плечом к плечу дева Вэнь и глава клана Лань рассредотачивают отряды. Решено, что передовая линия будет, скорее, показной, чтобы, если вдруг план по разрыву войск Цишань Вэнь изнутри сработает не полностью, можно было дать им повод для неверной стратегии. Вэни в большинстве ринутся в бой, оставив тех, кто в башне с лазутчиками сражается, ведь на первого нефрита и лучших учеников пары дозорных мало. Вэнь Цин и Лань Сичэнь будут в рядах авангарда, как обсуждалось уже не раз. Для них это не только возможность первыми ворваться во дворец, но и дело чести. И удивительно спадает настойчивость Старейшин, утверждавших, что глава клана должен вступать в битву, только когда исход всей войны предопределен. Воины готовы в течение нескольких часов. Они выспались заранее, еще когда глава клана находился в Нечистой Юдоли. Лань Цижэнь лично организовал это, будто знал: вернувшись домой хоть за полночь, племянник и не подумает дождаться утра. Глава клана Лань и дева Вэнь стоят перед дверями библиотеки. Все боеспособные адепты клана Гусу Лань собраны в нескольких дворах, окружающих учебный павильон. Надзирательный пост был разрушен еще с утра столь быстро, что никто из Вэней не успел известить соклановцев поблизости. Теперь есть еще одна капля свободы, слишком остро ощущающейся. Вэнь Цин запрокидывает голову. Ночное небо ясное и усыпано звездами. — Мы с А-Нином, когда еще жили в доме родителей, очень любили залезать на крышу и смотреть на небо ночью, — отвечает она на незаданный вопрос Лань Сичэня ровно, несмотря на покрасневшие глаза, — Я пообещала себе три года назад, что свергну Вэнь Жоханя и мы вернемся в наш дом. И починим крышу. Лань Хуань кивает. Три года назад было соревнование лучников в Цишане, и тогда же Вэнь Жохань отдал приказ о первом открытом и бессмысленном нападении. Скорее всего, темная энергия вступала в полную силу, а значит, целительница практически не покидала дворец, поддерживая сознание главы клана. — Мама рассказывала нам о звездах, — заговаривает первый нефрит, и это один из редких моментов, когда у него не хрипит голос, — А-Чжань хотел увлечься астрономией. Старейшины не очень его поддерживали, а мы с дядей были постоянно в делах клана… Вэнь Цин привычным жестом кладет руку на плечо своего будущего брата по оружию. Ей хочется сказать какую-нибудь утешительную глупость, но уже поздно: после письма А-Яо они оба еле себя в руках держат. — Мы вернем его, — все, что может пообещать целительница, — Ты слишком долго его ждал. Он просто… не может не дождаться тебя. Сичэнь жмурится. В мыслях всплывает воспоминание о ребенке, стоящем на коленях перед дверью, что никогда не откроется, и ждущем человека, что никогда не вернется. Проведя ассоциацию между А-Чжанем и покойной мамой, глава клана вынужден прибегнуть к помощи золотого ядра, унимая боль в груди. Мужчина сжимает пальцы Вэнь Цин на своем плече одной рукой и ножны Шоюэ — другой. Ему отчасти стыдно, что девушка, столько пережившая ради своего младшего брата и теперь под именем этого брата идущая в бой, утешает главу клана, которому всю силу и признание подадут по первому же слову. Когда удается немного успокоиться и во взгляд согнать все нетерпение, Лань Сичэнь снова кивает деве Вэнь и отпускает ее руку: — Пора выдвигаться. Вэнь Цин улыбается в ответ.***
— Измена! Среди тихого утра раздаются крики. В воздух взметается сигнальный огонь, и Вэни расслабляются: что бы ни случилось, найдутся люди, которые разберутся с бунтовщиками. Только натренированный глаз способен заметить, что две части орнамента в символе Цишань Вэнь неверны. Проходит всего минута, прежде чем возобновляются выкрики: «Измена!», «Предатели!». Люди начинают метаться, пытаются собраться в залах или коридорах. Все больше символов рассекают нежный цвет неба алыми искрами, но подмога не появляется. А ведь в этом районе есть и надзорные посты, и несколько резиденций знати. Бой нарастает. Вместо стычек, похожих на спор, начинаются вооруженные битвы на каждом шагу. — Сигнальные огни подменены! — кричит кто-то особенно наблюдательный. — Зачем это им понадобилось? — спрашивает адепт, стоящий рядом, обнажая клинок и оглядываясь. — Предатели пустили слух о втором символе, нам не станут помогать так! — догадывается первый, — Я слышал вчера, как кто-то обсуждал, что глава клана Вэнь велел докладывать о нормальном положении дел другими огнями! Это сложно угадать так быстро. Вэнь, возможно, говорит подобное от страха, но и не подозревает, насколько близок к правде. Именно из-за этой близости спустя долю секунды его голова откатывается по полу прочь. Некоторые адепты пытаются добраться по воздуху. Ни одному это не удается — словно из ниоткуда появляются сияющие лазурью мечи, сбивая людей в полете. — Это из Гусу Лань! — вопят, лепечут и шепчут Вэни, отбиваясь от мечей и нигде не видя их хозяев. Неожиданность и хорошая подготовка нападающих играет огромную роль. Заклинателям Цишань Вэнь не удается организовать оборону. Любой человек, просто встреченный на лестнице, может убить тебя. Кажется, рукава одежд светятся алым, пропитанные кровью. Восставшие похожи на яд, горький на вкус и сжирающий изнутри. Спустя час под ногами хлюпает на каждом шагу, кто-то рыдает, кто-то исступленно машет клинком. Хуже всего то, что сами предатели знают друг друга в лицо и нарочно изображают из себя ничего не понимающих. К рассвету утихает самая ожесточенная часть боя. Реже звучит звон железа, чаще люди в клановых одеждах Цишань Вэнь падают на колени, руки подняв и оружие на пол бросив. Уже у всех рукава перепачканы, пусть это и не видно на темных одеждах. Густой запах крови кружит голову, многих тошнит. Постепенно от непреодолимого желания победить люди приходят к полнейшему смирению, лишь бы только все закончилось. Когда войска Гусу Лань ступают на территорию приграничного пункта, их приветствуют с поклоном. Перед первым нефритом и невысоким, но стремительным военачальником расступаются, давая дорогу в залитые кровью коридоры.***
Лазарет размещают в одном из больших залов. Лекари не делят солдат по кланам, выполняют свою работу хорошо, хотя и довольно посредственно. Люди не жалуются, многие Вэни даже ради стакана воды сейчас готовы боготворить кого угодно. Вот уж что действительно привлекает внимание, так это тот самый генерал, руководивший захватом поста, игнорирующий уже черт знает какое по счету приглашение на наспех организованный Военный Совет. Вместо этого юноша проходит вдоль рядов из коек и теперь уже командует процессом исцеления. — Молодой господин! — вдруг подает голос мальчик с перевязанным плечом. Обернувшись, генерал узнает одного из революционеров, — Тот солдат, которого… Которого господин исцеляет, он на стороне Вэнь Жоханя! Не очень понятно, направлен взгляд мальчика на руки генерала или на человека со сквозным ранением в живот, которому эти руки сейчас буквально внутренности обратно засовывают. Но взгляд полон чуть ли не паники. Вэнь Цюнлинь отходит и передает потенциального пленного на руки остальных целителей, услышав его первый самостоятельный вдох без крови изо рта. А затем подходит к юному заклинателю, и тот не съеживается в комок лишь благодаря чистому пониманию в глазах военачальника. — Этот Вэнь Цюнлинь, как можно заметить, целитель, — генерал говорит без самоунижения, но и без высокомерия. Подобного можно было ожидать разве что от Ланя, — И его прямая обязанность — спасти жизни, которые можно спасти. Все мы когда-то работали на Вэнь Жоханя. Никто не знает, по какой причине этот воин стал тем, кто он есть. Теперь уже игнорируя десятки ошеломленных взглядов, Вэнь Цюнлинь приступает к лечению остальных солдат, разделенных на пленных и союзников только знанием шифра.***
Граница Цишаня в огненном кольце. Альянс поджигает надзорные посты, изолируя их барьерами, чтобы не пострадали жилые дома. Цзян Ваньинь к концу второй недели сражений зарабатывает прозвище Саньду Шэншоу. Лазутчики незначительно облегчают захват округа, битвы ведутся чаще всего не на жизнь, а на смерть. Отвоеванные территории полны мирных жителей, и помимо спасения собственных жизней приходится, по приказу Вэнь Цин, следить за тем, чтобы не пострадал даже случайно выбежавший на улицу ребенок. Войско Юнмэн Цзян — одно из самых дисциплинированных, Вэням, в первые дни застигнутым врасплох, не удается отстоять важнейшие города, в том числе Илин. Адептам, прошедшим лагерь Вэнь Чао, возвращают мечи. Вес Саньду на бедре и ощущение полного родства с клинком в полете и в бою наполняют легкие самым свежим воздухом. Радость быстро сменяется горечью, ведь в день окончательного поражения Илина в руки наследника Цзян легли два меча. Солнце блестело на черных с золотом ножнах Суйбяня, на лезвии, даже не заржавевшем за год, напоминая о смехе старшего брата. Цзян Чэн носит Суйбянь за спиной. Стоит закрыть глаза, и вспоминаются в произвольном порядке наказание в Гусу, избиение Цзыдянем и письмо Мэн Яо, породившее еще больше кошмаров. Несмотря на то, какой яростью полон Ваньинь, он не позволяет себе смести всех Вэней в одно пятно. В любой момент, когда ты перерезал горло орущему о величии Вэнь Жоханя псу, твою спину может прикрыть солдат в точно таких же черно-красных одеждах. Вэнь Цин план продумала заранее: все шпионы, как только начнется бой, должны мгновенно надеть чисто-алые наручни с зачарованной вышивкой. Так их легче отличить и не мешать сражаться.***
Изредка выпадают тихие вечера. Тогда Цзян Чэн с матерью сидят в палатке. Она, по примеру Вэнь Цин, облачена в мужские боевые одеяния, только не маскируется. Сестра чаще остается допоздна в лазарете и каким-то чудом успевает похлопотать на кухне. К наследнице Юнмэн Цзян испытывают все большее уважение, и матушка, хоть и разделяет волнение Ваньиня за здоровье Яньли, не мешает ее работе. В Цишане жарко, небо не всегда чистое, иногда за тучами звезд не видно. Пепельный Перевал отбивает клан Ланьлин Цзинь, с которым завтра утром должны соединиться отряды Цинхэ Не и Гусу Лань, а после — и Юнмэн Цзян. Сестра сегодня по этому поводу была особенно взволнована и, кажется, почти не думала о ей же исцеляемых ранах. Учитывая, что о Цзинь Цзысюане прямо с горячих точек сообщают гонцы, он, по крайней мере, не воплощает в себе худших черт своего клана. К тому же, слуги в Пристани Лотоса горазды на шутки, и о неловкой доброте молодого господина Цзинь по отношению к тем же престарелым кухаркам и торговцам с их слов можно писать книги. В лице Яньли печаль от очевидных проблем в отношениях с женихом сменилась тревогой за его благополучие, которая в свою очередь уступает место искренней радости, когда приходят новости об очередной победе отрядов Цзинь Цзысюаня и Мянь-Мянь. По крайней мере, за эту часть семьи можно быть спокойным. Среди ночи раздается звон оружия и мерный топот роты. Цзян Чэн машинально хватается за Саньду, Юй Цзыюань тянется к искрящемуся кольцу, однако, когда они выходят из палатки, вместо предупреждения об атаке люди сообщают, что прибыл отряд клана Цзинь. Тут же в толпе мелькает тусклая полевая мантия сестры, и заклинатели вслед за ней идут на звуки приближающихся воинов. Цзинь Цзысюань во главе объединенного отряда. Мянь-Мянь, очевидно, отлучилась в крыло целителей — на днях сообщили, что она была ранена в бою. Первым делом наследник встречается взглядом с пробившейся вперед Яньли и мягко ей улыбается. Вполне заметно их взаимное облегчение: оба в порядке. Однако вскоре Цзысюань видит и Цзян Ваньиня с госпожой Юй. А они, в свою очередь, взмыленность юноши, обычно очень тщательно следящего за внешним видом. У Цзян Чэна нутро холодеет, когда он понимает, что, кроме солдат, в лагерь никто не пришел. — Молодой господин Цзинь, — заговаривает Яньли, тоже беспокоясь и пока держа себя в руках, — Из письма Мэн Яо было ясно, что на каторге содержится много заключенных. Однако среди вас их нет. Цзысюань бледнеет и сжимает кулаки. Его брат действительно рассказал все, что выяснили Лань Ванцзи с Вэй Усянем, а затем и сами брат и сестра Вэнь. Каждый в части армии, ответственной за осаду, хотел вытащить оставшихся заключенных, даже если те уже не видели в жизни ничего важного после гибели своих жен и детей в адовом пламени. — Этот заклинатель просит прощения, — глухо отвечает наследник, не смея глядеть в глаза кому-либо, кроме Яньли, — Отряд прибыл слишком поздно. К тому моменту, когда перевал был отбит, надзиратели, не задействованные в обороне, убили всех пленных. Без исключения.***