***
Город 312 - "Помоги мне".
***
Цзян Ваньинь, к счастью, ждет немного, прежде чем появляется сестра. Яньли должна была бросить многое в лазарете, чтобы найти именно тот павильон, которого даже в планах армии не было, и добраться сюда через несколько строительных площадок. Когда девушка распахивает дверь, целители, успевшие отработать под ее началом, поспешно кланяются. Цзян Яньли пропускает все это мимо, хотя раньше не позволяла себе подобного неуважения. Целители не осуждают ее; два человека, занятые чуть меньше остальных, без лишних слов провожают госпожу Цзян в нужную часть павильона. Цзян Чэн рад, что Вэнь Цин успела перевязать их брата раньше. Даже вид количества бинтов, понадобившихся, чтобы остановить кровь и не дать заразиться ранам Вэй Ина, заставляет и без того бледную Яньли приобрести цвет одежды Гусу Лань. — Мой бедный А-Сянь… — девушка садится на колени прямо на пол, не дожидаясь, пока ей принесут стул. Проводит рукой над телом Вэй Ина, ища место, которого можно просто коснуться, и в конце концов только сжимает его руку. — Вэнь Жохань заплатит за это, — сквозь сжатые до боли зубы произносит Цзян Чэн, садясь с другой стороны кровати и прочесывая пальцами волосы своего брата. Воспоминания о том, что творилось в тюрьме и в тронном зале, отогнать не выходит, и он иногда останавливается, чтобы, если вдруг кулаки сожмутся сами собой, не сделать Вэй Усяню больно. — Заплатит, — в глазах Яньли загорается ужасающее пламя. Надень ей на палец сейчас Цзыдянь — и, возможно, госпожа Юй даже уступит. Брат и сестра откладывают свою злость. Чем больше ее будет к моменту суда, тем лучше. Сейчас не время. Цзян Ваньинь обеими руками массирует голову Вэй Усяня у корней волос. Где-то он слышал, что это помогает от головной боли. А уж ее от такого количества темной энергии должно быть предостаточно. Запрет на то, чтобы делиться с Вэй Ином духовной энергией, соблюдать трудно: даже если наследник Цзян понимает, что от этого будет только хуже, и что сначала должны пройти ритуалы очищения, и что золотое ядро Вэй Ина сейчас даже само по себе причиняет ему очень много боли, пытаясь вытеснить темную энергию. Цзян Чэн совершенно точно не плачет — силы на это кончились еще в тот день, когда Вэй Усяня забрали из дома. Не будь на его теле так много ран, младший брат сгреб бы его в охапку, обмотал своими же верхними одеяниями и никуда и никому больше не отдал. Яньли убирает волосы с лица Вэй Усяня. Лоб мокрый от пота, и куча прядей липнет. Девушка берет заранее предоставленную влажную тряпку и вытирает лицо своего брата, промакивает сухие губы и выпирающие скулы. — Когда он проснется, я приготовлю ему целый котел супа, — тихо обещает дева Цзян, поджимая губы и часто моргая — плакать хочется неимоверно. Цзян Чэн кивает. А затем морщится и, наклонившись к самой подушке, утыкается лицом в макушку старшего брата. Он так сильно желает сейчас, чтобы Вэй Усянь очнулся и можно было просить прощения хоть сотню, хоть тысячу раз. Три недели — им не хватило всего три недели, чтобы вытащить Вэй Ина невредимым, а теперь его брат вот в таком состоянии, не приходит в себя, опасность для его золотого ядра и рассудка еще не исчезла до конца, и никто, совсем никто ничего не может с этим сделать. — Я хочу, чтобы он очнулся, — сквозь глухие рыдания бормочет Цзян Чэн. Он слишком мало заботы подарил своему брату, а тот отдал так много, чтобы семью Цзян просто оставили в покое. Если бы сейчас Вэй Ин был в сознании, Цзян Ваньинь бы без конца говорил ему, что он — самый лучший и драгоценный человек на свете. Мягко, стараясь не давить, он проводит ладонью по голове больного, будто это может немного прояснить почти разрушенный призраками разум. Яньли касается руки Цзян Чэна своей, и юношу прорывает на более громкие слезы: — Что, если он сошел с ума? Вэнь Цин сказала, что мы не узнаем этого, пока он не придет в себя, но… Что, если это действительно так? Он больше никогда нас не узнает? Мы… Мы даже не сможем извиниться?.. — А-Чэн, — сестра пытается так же утешить его, как сам Ваньинь пытается успокоить возможную дикую боль Вэй Усяня, но стоит ей провести пальцами по его голове, как наследник Цзян приподнимается от уже пропитанной его слезами макушки старшего брата и закрывает глаза ладонью. — Меня не было рядом… — продолжает он, сгибаясь снова, едва находя возможность дышать, — Я ничего, совсем ничего не сделал… Он там чуть не умер, ему было больно и страшно, а меня там не было!.. Яньли знает, что речь идет не только о тюрьме. Вэй Ин слишком часто оставался один-на-один с вещами, которые запросто могли его убить. Цзян Чэн всегда приходил на помощь, если был поблизости, но именно в те моменты, когда не был, происходило что-то предельно опасное. — Меня тоже не было рядом, — девушка тихо пытается дозваться до хотя бы одного из своих младших братьев, — Как и родителей… Мы все должны были защищать А-Сяня, и нам всем не хватило сил. Цзян Ваньинь чуть выпрямляется. У него красное, залитое слезами лицо. — В любом случае, уже поздно, — качает головой юноша, осторожно прочесывая мокрые волосы Вэй Усяня. Они и так спутались, чуть ли не свалялись, хорошо хоть духовных сил хватило, чтобы не образовалось таких клубков, которые только состригать. Цзян Чэн достает свой гребень — они с девой Вэнь обменялись парой еще до помолвки — и с непривычной для себя аккуратностью приводит хотя бы эту часть тела Вэй Ина в порядок. Оба наследника прекрасно понимают, что самым здоровым решением Вэй Усяня будет как раз-таки желание никогда больше не приближаться к Пристани Лотоса и не доверять свою жизнь семье Цзян. И тем не менее Цзян Чэн еще долго сидит, расчесывая почти идеально гладкие волосы, а Цзян Яньли проверяет температуру и вытирает пот, который не перестает проступать на всех открытых участках тела Вэй Ина.***
Раненых поместили в разные комнаты. Поскольку клан Лань, практикующий музыкальное самосовершенствование, чаще всего нуждался в особых процедурах и четко отработанной схеме лечения, Ванцзи находится в отдельной палате, почти совсем изолированной от остальных. Вэнь Цин обещала, что индивидуальный порядок лечения того, что свалилось на второго нефрита, займет не больше нескольких недель. — Стараниями Вэй Усяня около половины процесса уже прошло успешно. И, естественно, защита от темной энергии была достаточно эффективной, чтобы не возникло тех же проблем, что и у Вэй Усяня. Лань Сичэнь оставил второго раненого заботе семьи Цзян и с того момента не может отойти от постели Ванцзи. Он чувствует почти инстинктивную потребность постоянно быть здесь. Дел много: хотя состояние А-Чжаня не требует постоянного контроля, у старшего брата руки попросту чешутся лишний раз проверить температуру (она спала до вполне приемлемого уровня), поправить одеяло или поровнее положить волосы. Через несколько тонких стенок изолирован Вэй Усянь. Вокруг его палаты, как вокруг прокаженного, талисманы и целители. Никто даже не пытается осудить мальчишку за использование темной энергии, но факт остается фактом: просто так ее уже не вычистишь. Ритуал планируется на завтра, когда большую часть пациентов полевого лазарета удастся перевести в уцелевший павильон целителей. Пока что все силы армии, в особенности клана Лань, брошены на очищение Знойного Дворца. Не без ругани с Вэнь Цин, требовавшей, чтобы армия взяла день-два передышки. Всем было очень неуютно находиться в таком плотном средоточии демонической ци, и заклинатели решили уже раз и навсегда покончить с этим, чтобы дать целителям возможность, не перевозя всех раненых подальше от дворца, нормально работать. На дворе поздний вечер, почти ночь. Ни у кого не было возможности спокойно посидеть чуть меньше суток. Младшим адептам относительно повезло — их и на поле боя лишний раз не пускали и потом оставили разве что на побегушках. Вэй Усяню не станет легче еще как минимум полнедели. Лань Сичэнь зажимает зубами палец и шумно вдыхает. Снова и снова берет руку Ванцзи в свои, закрывая ладонями, как чехлом, и совсем по чуть-чуть передавая духовную энергию. Даже если в его теле ничего не может ее отторгнуть, и золотое ядро функционирует нормально, и все меридианы в полном порядке — Сичэнь не может рисковать сделать брату еще хоть немного больнее. Вэнь Цин предусмотрительно повесила талисман-глушитель на двери. Лань Сичэнь ложится на край постели рядом с головой Ванцзи. Он не думает о том, как будет болеть спина утром от неудобного положения или ноги — от того, как они сейчас свешиваются со стула. — А-Чжань, — первый нефрит очень осторожно проводит рукой по щеке младшего брата, соприкоснувшись лбами. Чистая, выстиранная лента Ванцзи и его собственная словно никак их не разделяют, — А-Чжань, мое сокровище… Пожалуйста, приди в себя… Сичэнь, скривившись, прижимает ко лбу руку младшего брата. Слезы льются сами собой, как ранее по ночам в Ханьши. Он ждал этого полтора года, и сейчас радость такая дикая и так пряно мешается с горечью от неполноты картины, что на одном вдохе спирает горло, а на втором теряются остатки воспитания, сдержанности и всего остального «ланьского». Первый нефрит практически срывает со лба ленту, заходясь громким плачем, и переплетает ее с пальцами Ванцзи. — Я обещаю, — всхлипывает Лань Хуань, — Я обещаю, что тебя больше никто не заставит следовать правилам… Тебе не причинят боли, никогда и никто… Я буду защищать тебя, А-Чжань, я буду самым лучшим старшим братом… Я больше никогда не нарушу это обещание!.. Рука Ванцзи в его ладонях не двигается. — Пожалуйста, проснись! — Сичэнь убирает выбившуюся мокрую от пота прядь за ухо брата. А-Чжань сейчас в безопасности, но в это так трудно поверить, что, даже если бы Лань Хуань спрятал его в своих руках (как сделал несколькими часами ранее и делал на протяжении трех недель Вэй Усянь), страх бы остался: а вдруг прямо сейчас исчезнет, и все это окажется приятным сном на нервной почве? Вдруг лихорадка ночью усилится, а к утру младший брат просто умрет?.. Сичэнь мотает головой, как ребенок, прогоняя эту мысль. Он не может даже додумать ее до конца без того, чтобы разрыдаться сильнее. Становится холодно, руки первого нефрита трясутся, ноги совсем не слушаются, так что все, что он может делать — это упасть со стула на колени, пытаться дышать и почти бессознательно умолять А-Чжаня очнуться, клянясь сделать все что угодно. Это эгоистично по отношению к Вэй Усяню, который так много сделал и стольким пожертвовал, просто чтобы Ванцзи выжил и мог сейчас лечиться без помех. И все же каждый раз, когда Сичэнь пытается взять себя в руки, это становится сложнее. Пока, в конце концов, он не выматывается окончательно.***
К ночи Вэнь Цин возвращается из второго и третьего медицинского корпуса. Громкие названия дали деревянным новостройкам прямо во внутреннем дворе. Простота и скорость возведения никак не отразились на том, насколько много людей было туда перенесено. Военнопленные Вэнь, раненые не очень сильно, заняли места заключенных. Всех подряд запирать было нельзя: во-первых, захват Знойного Дворца заставил солдат Вэнь Жоханя бояться друг друга, и только единицы были достаточно близки с Вэнями из альянса, чтобы не превратиться в людей, шарахающихся от мантий собственного клана. А во-вторых, Вэнь Жохань может не пережить и половины наказания, и тогда придется проводить публичный суд уже и над его солдатами, и над Старейшинами — над всеми, кто так или иначе способствовал кровавым деяниям прошлого главы. Вэнь Цин прикусывает губу и качает головой. Ориентироваться на чужую откровенную тупость было не особо надежно еще в то время, когда она искала себе союзников. Неплохая тренировка: угадать, кто точно встанет на твою сторону, убедить, что бороться действительно стоит, понять любого человека настолько глубоко, чтобы доверить ему свою жизнь и жизнь своей семьи. И так не одну тысячу раз. Учитывая, что всего около одной пятой армии могли хотя бы рассматриваться как союзники. Госпожа Юй поделилась с ней опытом работы со слухами и потребностями огромной массы людей. Как правило, им нужны были скандалы, козлы отпущения и вселенское зло, в борьбе с которым можно стать героем. Одного сумасшедшего Вэнь Жоханя будет мало. На его место потребуется другой, третий, люди постоянно будут хотеть перемыть кому-то кости и обвинить в том, что год был неурожайным, лошадь померла или сеновал сгорел. Мысли об этом мешают работе. Вэнь Цин перевязывает раненого — и думает, правильно ли превратить родного дядю в чужих глазах чуть ли не в Повелителя Демонов, оперируя темной энергией и безумием. Не то чтобы размышления мешают ровно шить или с ходу определять, что и как травмировано в теле пациента. И не то чтобы ее сильно беспокоит, в какой мере будет обвинен убийца своего брата и ее отца. А-Нин до сих пор заикается с того дня, когда солдаты Цишань Вэнь забрали обоих детей из тихого домика на горе Дафань. Они не видели мать и только во дворце узнали, что остались круглыми сиротами. На похороны родителей их не пустили. Вэнь Цин обходит лазарет и останавливается возле каждого раненого. Она сделала все возможное, чтобы война прошла без трупов. У солдат тоже есть жены и дети, и даже если моральные уроды, готовые сжечь и разграбить мирную деревню, вряд ли воспитали бы хороших людей, дева Вэнь меньше всего желает стать убийцей чьих-то родителей. Она не раз и не два сталкивается с затравленными взглядами солдат. Эти люди лишились всего и прекрасно понимают, что их ждет. Естественно, они ненавидят виновницу своих бед. — Ну и что ты делаешь? — раздраженно спрашивает Вэнь Цин младшего целителя, и тот застывает с бинтами в руках, — Ты что, не видишь, что у него воспаление? Ты вот сейчас ему рану закроешь, а потом у него нога сгниет. Мальчик вздрагивает и торопливо ищет обеззараживающее средство. Солдат, связанный, охраняемый двумя вооруженными заклинателями, исподлобья смотрит на целительницу. — Я — ваш враг, — озвучивает он, как будто новость о приезде бродячих музыкантов, — Меня будут судить за убийства, грабежи и за принадлежность к армии главы клана Вэнь. Зачем все это? Вэнь Цин закатывает глаза. Какой это уже вопрос, двадцатый? — Во-первых, — со вздохом поясняет она, между слов давая советы младшему целителю, — за какие дела тебя судить, я уже буду решать сама. Ты, в конце концов, не мясо, чтобы тебя с другим мясом кому-то швырять. А во-вторых, я прежде всего врач, а потом уже глава клана и военачальница. Солдат сидит с разинутым ртом. Дева Вэнь только плечами пожимает, проходя дальше. Среди ночи, когда работа еще не окончена и кончаться пока не собирается, раздается шум. Люди кричат, солдаты звенят оружием. Все оборачиваются на вход, и Вэнь Цин тянется к мечам, готовая в крайнем случае сжечь того, кто посмел ворваться в ее рабочее святилище. Спустя минуту двери распахиваются, и в лазарет просто вваливается совсем юный слуга. Растрепанный, перепачканный в грязи и в местами рваной одежде, он обводит помещение безумными глазами и замечает Вэнь Цин. Всего на миг задерживает на ней взгляд, давая увидеть все свои чувства, как если бы она могла вынуть его душу из тела и рассмотреть на ладони. А затем, не дожидаясь, когда заклинатели схватят его, мальчик падает на пол в глубоком поклоне, в котором матери молятся за умирающих детей. — Пожалуйста, отпустите его! — истерический крик заставляет замолчать каждого в лазарете. Заклинатели останавливаются, не зная, имеет ли вообще смысл наставлять мечи на ребенка, который тоньше и слабее любого в этом городе, — Прошу, умоляю вас, он ни в чем не виноват! Юноша подрывается с пола, только чтобы все так же на коленях вцепиться в подол ханьфу Вэнь Цин. — Госпожа, вы ведь тоже знаете его, он не способен никому причинить вред! — неожиданная сила слуги иссякает, и ее уже не хватает, чтобы защититься от солдат. Схваченный под руки, подросток продолжает биться и кричать, — Пожалуйста! Его же убьют! Он ничего не сделал, его казнят вместе с остальными! Вэнь Цин отпихивает от парня всех, кто уже доставал веревки и готовился лишить его сознания ударом либо по голове, либо по точке ци. Слуга тут же хватается за руки целительницы, продолжая уже лепетать сквозь сбитое дыхание одно и то же. — Вэнь Чжань, угомонись и скажи нормально, кто этот человек! — наконец, рявкает дева Вэнь. Снова воцаряется тишина. Мальчик замирает на вдохе, трясясь и глядя на целительницу с животным страхом. Поняв, что переборщила, Вэнь Цин за плечи поднимает слугу на ноги, — Вэнь Чжань, — ее голос гораздо мягче, как теплый туман, — Я не знаю, о ком именно ты говоришь. Суд над всеми, кто сражался на стороне Вэнь Жоханя, состоится, когда они будут в состоянии дожить до наказания. При слове «наказание» Вэнь Чжань порывается опять упасть в поклон до пола. Руки девы Вэнь его останавливают. — О ком ты говоришь? — переспрашивает целительница, не позволяя подростку смотреть куда-то, кроме ее глаз. Вэнь Чжань сглатывает, очевидно, боясь ее больше, чем самой смерти. Он очень похож на Мэн Яо, когда тот только пришел в Цишань. — Хан… — негромко вырывается у слуги, и паника в его глазах становится просто горящей, — В-Вэнь Хан… Вэнь Цин хмурится и оглядывает солдат на койках. Она совершенно точно не помнит этого человека в рядах альянса. Судя по всему, Чжань пришел просить за кого-то, своей или не своей волей оказавшегося по ту сторону баррикад. — Я проведу тебя по палатам, — заверяет дева Вэнь, делая знак солдатам сложить оружие, — И по темнице. — Темнице?.. — Там находятся те, кто не получил серьезных ран. Успевает сгореть целая палочка благовоний, пока они обходят койки. Вэнь Цин не забывает делать замечания целителям. Чжань цепляется за нее, вглядываясь дольше в изуродованные взрывами лица и дрожа сильнее, если в их очертаниях замечает нечто смутно знакомое. В один момент он вскрикивает, когда главная целительница поворачивается к еще одной команде адептов, бинтующих чьи-то руки. Вэнь Хан лежит на такой же кровати, как и все. Он в одних штанах — ран на верхней половине тела слишком много, и его лицо искажено от того, как жгут мази и временами пузырится зараженная кровь. Вэнь Цин со своей стороны требовала, чтобы адепты его возраста даже не пытались лезть в сражения. Однако генералы Цишаня придерживались прямо противоположной идеи. Очевидно, жертвой этого Вэнь Хан и стал. Вэнь Чжань бросается к нему, вцепляется в здоровое плечо и приподнимает голову, которую раненый от боли со стоном запрокидывает. — Чжань… — с хрипом и кровью выдавливает Вэнь Хан, — Чжань, отец… Он меня не простит… Слуга вздыхает, сжавшись от звука его голоса. — Хан… Он сын генерала, — тихо поясняет подросток, не глядя ни на кого от страха, — Он пошел в бой, чтобы отец… Чтобы его отец позволил выкупить мою свободу или… Или сделать меня частью семьи… Вэнь Цин вытирает лицо рукой. Вполне слышно ругает генерала последними словами. Смотрит на детей и снова закрывает ладонью глаза. У Хана тело едва отличается от детского, хотя тренировки более-менее его укрепили. Насколько она помнит, мальчишке сейчас должно быть около четырнадцати. Может, чуть больше. — Госпожа, — не выпуская руки Вэнь Хана, Вэнь Чжань кланяется так низко, как может, — Хан может говорить что угодно, он может обвинять альянс и вас… Но поверьте, это только потому, что он совершенно ничего не знал о действиях бывшего главы! Его отец всю жизнь рассказывал ему только о славных походах против захватчиков, говорить о нападениях на деревни строго запрещалось!.. Вэнь Цин знает это не хуже Чжаня. В конце концов, Хан не единственный сын военачальника, которого закрыли в четырех стенах и потчевали сказками о величии и благородстве Верховного Заклинателя. — Ну, — пожимает плечами целительница, пытаясь принять непринужденный вид, — У меня мозгов всяко побольше, чем у моего дяди. Твоя задача — чтобы Хан не злил солдат альянса, а там уже… Она не договаривает. Вышеупомянутые солдаты, до сих пор наблюдавшие за происходящим, взрываются почти что криками: — Да что же мы, не люди? Ясно же, что он просто ребенок! Да и в бреду от ваших лекарств и не такое наговоришь… Вэнь Цин оборачивается к отряду, вскинув брови: — Ну, во-первых, генерал здесь я, и вы меня сейчас бестактно перебили. Солдаты тушуются. Будь они Ланями, уже бы потребовали для себя наказания. В клане Не, все же, достаточно вовремя убраться с глаз долой. — А во-вторых, — девушка косится на столик с медицинским оборудованием, — если вас не устраивает действие моих лекарств, в дальнейшем я буду вас лечить исключительно иглоукалыванием. Отряд моментально рассасывается с извинениями. Когда внимание Вэнь Цин возвращается к мальчишкам, Чжань уже вовсю занят попытками облегчить боль Хана и не дать тому упасть в совершенное беспамятство. Попытки достаточно далеки от обычных, чтобы дева Вэнь проявила понимание и занялась делами в другой части лазарета.***
Мэн Яо стоит под дверью отдельной палаты в том крыле, которое выделили клану Лань. После Совета Вэнь Цин отправила Вэнь Нина в ту часть лагеря, что была под руководством Цзян Яньли. Последняя, наверное, до сих пор не отходила от постели Вэй Усяня. Юноша мнет подол одежды. Он знает о состоянии обоих заключенных. Лань Ванцзи быстро идет на поправку. Это должно успокаивать сейчас совесть и придавать смелости, однако сердце по-прежнему не на месте, и Мэн Яо хочется зажать уши от его громкого стука. К счастью, тренировки под началом Вэнь Цин помогли не впустить темную энергию в его духовные каналы, и призраки не мучают своими голосами. В этой части павильона работа не столь интенсивная. Раненых в клане Лань было совсем немного, и музыкальные техники и хорошие настои помогают распределить силы целителей на тех, кто нуждается в этом сильнее. Иными словами, сейчас здесь практически никого нет. А значит, никто не видит, как мучительно колеблется Мэн Яо, ходя туда-сюда перед дверью. Слова Вэнь Нина повторяются в его голове. Ты не узнаешь, винит ли тебя глава клана Лань, пока не спросишь его. Как будто так просто пойти и спросить это у человека, который чуть не потерял по твоей вине любимого младшего брата. Мэн Яо даже не пытался заговорить с девой Цзян. Всего три человека в его жизни, помимо брата и сестры Вэнь, проявили к нему заботу, ничего не требуя взамен, и каждому из них Мэн Яо причинил боль. Он пообещал себе извиниться перед семьей Цзян и Лань Цижэнем, не отходить потом от Вэй Ина ни на шаг… И вот теперь не может для начала извиниться даже перед Лань Сичэнем, чьи письма оставались частыми и понимающими, когда Ванцзи уже был «наказан». Юноша задерживает дыхание. Медленно поднимает руку. Зажмуривается. И стучит в дверь. Ответа нет. Лань Сичэнь не стал бы игнорировать стук. Ведь прийти может и Вэнь Цин, и глава клана Не, и кто угодно еще. Мэн Яо не требуется много времени, чтобы понять: люди внутри на самом деле не слышат того, что снаружи. Возможно, Вэнь Цин повесила талисман-глушитель, а то и вовсе создала барьер, чтобы глава клана Лань мог остаться в тишине и спокойствии. Сомнения накрывают снова. Разве Мэн Яо имеет право нарушить долгожданный покой Лань Сичэня? Просто ради успокоения своей совести… Шпион порывается уйти, когда двери открываются, и застывает, не смея опустить глаза. Лань Сичэнь в той же одежде, в которой был в подземелье, слегка неидеально причесанный, со слегка примятой тканью на коленях и рукавах мантии. Он напоминает самого себя в то время, когда Гусу только-только сожгли.***
Глава клана Лань сидит на кухне деревенского домика, закатав рукава грубой серой одежды, и чистит картофель. Ни одному нормальному человеку эта картина не пришла бы в голову. Потому Мэн Яо дорожит тем, что видит, особенно. Сичэню не стоит лишний раз выходить на улицу, и в итоге вся домашняя работа ложится на него. Ведь Мэн Яо, чтобы прокормить не только неприхотливого себя, но и взрослого сильного заклинателя, вынужден ходить добывать припасы в лес особенно часто. Ночная охота, конечно, принесла бы деньги, но светить ланьским мечом и узнаваемым стилем боя сейчас опасно. Приходится полагаться на удачу, которая с лихвой компенсирует совершенно не впечатляющие габариты мальчишки. Когда он приходит домой, вечно что-то приключается. В один день Сичэнь, пытаясь помыть полы, разводит в доме озеро и едва успевает высушить его заклинанием. В другой — нечаянно рвет одежду в попытке постирать. В третий — прожигает котел, чудом оставив необугленной половину лесной дичи. Мэн Яо смеется над этим. Когда общение становится ближе, Лань Хуань шутит сам про себя, мол, «в списке невест я бы точно не был на первом месте». И Мэн Яо смеется еще сильнее. Деревенская одежда идет Лань Сичэню. Больше, чем клановая, хотя ханьфу на нем хозяин домика видел всего один раз — в лесу, пропитанное кровью и рваное, так что «стирка» (читать: окончательная порча) особо ничего не изменила. Хорошие гребни, не оставляющие заноз, не по карману, а сорить серебром в Юнпине — дело подозрительное. Так до поездки в Цинхэ глава клана Лань и ходит в чем попало и с чем попало на голове. Прекрасный, элегантный, благородный, даже если на него надеть мешок. Даже если его целиком засунуть в этот мешок.***
Наваждение спадает, и жгучий стыд прорастает в груди Мэн Яо. Каждый раз, когда Лань Сичэнь был в таком виде — это момент частичного разрушения его жизни. Тогда горел его дом, умирал отец и не было вестей от брата. Сейчас — брат изранен, болен и без сознания. О том, насколько главе клана Лань плохо, можно судить по красным глазам, белому лицу и дрожащим, судорожно цепляющимся хоть за двери, хоть за собственную одежду рукам. И все же Сичэнь улыбается. Горько, почти вымученно, но его глаза радуются появлению знакомого человека. — А-Яо, — выдыхает заклинатель, и, наверное, это — лучший способ, которым можно произнести незамысловатое имя, — Хвала Небесам, ты в порядке. Мэн Яо стыдно за каждое слово. Вернее, за то, насколько он не может соответствовать этим словам. — Проходи, — Сичэнь отступает вглубь комнаты, спокойно разворачиваясь к Мэн Яо спиной. Первое правило любого адекватного заклинателя и солдата: не поворачиваться спиной к шпиону. Нарушение опасно для жизни. От степени доверия к своей персоне Мэн Яо перестает дышать и физически не может отказаться от приглашения. А хочется сбежать отсюда. Сознаться в грехах перед братом и сестрой. В комнате темно. Сичэнь зажег единственную свечу и поставил у изголовья кровати Ванцзи. Сам садится рядом, не на стул — на пол, хотя вряд ли здесь полы настолько чистые, чтобы не испачкать одежду клана Лань. Мэн Яо не просит его пересесть — Лань Хуань берет брата за руку, и нежность вперемешку с молчаливой просьбой в этом жесте выбивают у юноши все слова. — Он — вся моя жизнь, — тихо говорит первый нефрит, машинально убирая волосы ото лба Лань Ванцзи, и смотрит так, будто и вправду: исчезнет младший брат — и он не переживет, — Я был ужасным старшим братом. Я столько всего пообещал матери и не исполнил ни одного обещания. Я не смог сделать А-Чжаня счастливым и не защитил его. У Мэн Яо будто змеи в животе ползают от слов Сичэня. Он не смеет перебить. — Ты и молодой господин Вэй… — Лань Хуань вытирает слезу, переводя дыхание, — Вы сделали для него больше, чем я за всю жизнь. Мне… Не выразить, как я вам благодарен. Он все же пересаживается на стул — очевидно, вставать с пола и открывать дверь было не очень удобно. Подзывает Мэн Яо к себе, и тот идет, как замороженный, на негнущихся ногах. Лань Сичэнь берет его руки в свои, так мягко, осторожно, с облегчением выдыхая, будто ждал этого наравне со спасением брата. — Если тебе понадобится помощь, чтобы добиться признания отца… Можешь положиться на меня, — Сичэнь смотрит на их соединенные руки, как тогда, в домике, вечером. Тогда он рассказал Мэн Яо о своей матери. Ему было нужно касаться человека, с которым говорил, чтобы довериться. Шпион не выдерживает. Падает, как если бы ему сломали обе ноги, и опускается лбом на колени главы клана Лань. Стоять ровно и смотреть в глаза — выше его сил. Уже для того, чтобы не отдернуть руки, не напугать Сичэня, нужна нечеловеческая воля. Он рассказывает. Взахлеб, путаясь в словах, перескакивая с одного на другое. Начиная с того, зачем вообще пошел в Цишань, и заканчивая самым постыдным своим поступком. Он почти не упоминает, что лечил Ванцзи и Вэй Ина вместе с Вэнь Нином — какой в этом смысл, если его духовной энергии было недостаточно? Он говорит о пытках, убийствах, планах, которые вынужден был частично претворять в жизнь. Он рассказывает о наказании все. Понимающие и знающие больше, чем любой другой, Вэнь Цин и Вэнь Нин не нуждались в его исповеди. Они приняли Мэн Яо в свою семью, хотя день за днем видели, на что он способен. Но Лань Сичэнь — это другое. Он — причина, по которой Мэн Яо был готов лгать, убивать и умереть не в меньшей степени, чем ради своей семьи. И его мальчик подвел, самым позорным образом подвел, о чем не может перестать говорить. Впервые за много лет он хочет не признания и не прощения (при том, что без остановки о прощении просит), готов быть отвергнутым, лишь бы его увидели, не заставляли играть перед Вэнь Жоханем, главами кланов, отцом… Слова кончаются. Наступает тишина. Мэн Яо буквально чувствует, как над его головой нависает лезвие палача, хотя обе руки Лань Сичэня он держит в своих. Почему до сих пор не отдернул? — Почему вы не отталкиваете меня? — глухо спрашивает шпион, не поднимая головы. Ему не отвечают, и становится страшно, — Вы должны… Я едва не убил вашего брата… Из-за меня страдает тот, кто почти стал вашим зятем… Вы должны ненавидеть меня, почему вы все еще не выгнали меня?! Он неосознанно сжимает ладони Сичэня сильнее. Это неправильно. Лань Хуань не заслужил ругани, не заслужил боли в стиснутых пальцах… Но Мэн Яо не понимает. Он не понимает, и ему страшно. Глава клана Лань наклоняется и касается губами затылка юноши. В комнате прекращаются все звуки. Из троих находящихся здесь людей дышит, кажется, только Лань Ванцзи. — Это не твоя вина. Первый нефрит говорит так просто, будто не разрушает константу за константой в душе другого человека. — Моя, — мотает головой, не выпрямляясь, Мэн Яо. Еще одно прикосновение губ к его голове перекрывает воздух, мешая говорить против. — Нет, — уверяет Лань Сичэнь, и боги, почему он такой уверенный? — Не твоя. Ты не мог идти против Вэнь Жоханя. Вэнь Нин не мог идти против Вэнь Жоханя. Я, дядя, супруги Цзян, Минцзюэ-сюн — мы все не могли. До сих пор. Мэн Яо задыхается от того, как громко в его голове бьется мысль: он понимает. До сих пор это чувство полного душевного единения было только с братом и сестрой. И лучшим другом — Не Хуайсаном, доверявшим ему, как самому себе. Но никогда, ни секунды Мэн Яо не ожидал, что именно Сичэнь, чистый и непорочный, поймет его погрязшую в ужасах Цишаня душу. — Ты спас моего брата, — Лань Хуань обхватывает ладонями его лицо, не заставляя — побуждая поднять и посмотреть в глаза, лишенные осуждения, — Ты спас Вэй Усяня. Ты не мог, не раскрывая себя, защитить их от их же порывов, но ты с самого начала спасал их. И они выжили в подземелье благодаря тебе. Не только молодому господину Вэнь. Мэн Яо едва-едва дотрагивается до тыльной стороны рук Сичэня, так правильно держащих его голову, будто стоит их убрать — и шпион снова согнется под тяжестью своей совести. То ли чистоты главы клана Лань достаточно на весь мир, то ли он прав (во что сложно, но хочется поверить). Мэн Яо становится легче. Он чувствует теплое дыхание Лань Сичэня и тянется за этим теплом. За мягкостью рук первого нефрита кроется сила, пьянящая, срывающая голову, которой хочется отдать всего себя, пока не растворишься в воздухе. Мэн Яо падает в дурман с первым, вторым, третьим соприкосновением их губ. Стонет от нехватки воздуха, когда Лань Сичэнь берет все под свой контроль, и забывается. Это можно оправдать желанием хоть как-то разбудить Ванцзи (хотя вряд ли после ночей с Вэй Усянем его чуть ли не инстинктивное отторжение всякого бесстыдства сработает). Желанием отомстить. Желанием отплатить за то, что вместо работы у лучшего друга Лань Сичэня ушел на войну рисковать собой. Глава клана Лань обвиняет только в последнем. Не может остановить слезы, отчего некоторые поцелуи становятся солеными, и требует, чтобы один из самых дорогих ему людей остался в безопасности. Напряжение выходит до предела, и Лань Хуань второй раз без остановки рыдает, обняв Мэн Яо одной рукой и переплетая пальцы второй с младшим братом, так и не очнувшимся.***