***
Lin Hai — «Life is like a stranger»
***
Лань Сичэнь подрывается с кровати то ли в сидячее положение, то ли на поверхность глубокого водоема, и пытается сделать вдох. Он не сразу узнает обстановку Цзинши в темноте и вынужден прижать руку к груди, чтобы слушать и успокаивать колотящееся сердце. Кошмары снятся с завидной регулярностью. В одних он видит глубокие раны на спине Ванцзи или Вэй Усяня, хотя даже не присутствовал при наказании (тем хуже: воображение использует память о том, как справлялись с худшими преступниками в Гусу, домножая до количества ударов). В других один из заложников умирает, и неважно, кто именно — сюжет один и тот же: либо тело невинного жизнерадостного Вэй Ина и разбитый изнутри брат, еще больше похожий на ледяную скалу Гусу Лань, либо на смертном одре — его родной, маленький А-Чжань, а некогда оживлявший самые скучные миры юноша, безумно любящий А-Чжаня, стоит в храме предков Лань на коленях и не может ни улыбнуться, ни вернуть искру в мышино-серые глаза. Только плачет. Тихо, замерев, как будто его глаза сами за себя все решают. Лань Сичэнь накидывает на плечи верхнее ханьфу прямо поверх спальных одежд. В Цзинши прохладно уже с конца лета, и встать просто так с постели даже с золотым ядром первого нефрита — не самое приятное ощущение. А-Чжань спит в этой же комнате, укутанный в одеяла. Старший брат подходит к его постели, подтягивает и подтыкает теплую ткань, проводит рукой по голове, используя немного духовных сил. Вэнь Цин, прежде чем отослать Лань Ванцзи и Вэй Усяня в Гусу, три раза проверила все каналы светлой ци обоих и строго определила, сколько и с какого дня можно передать каждому. Лань Сичэнь прикрывает глаза. Воспоминания о ритуале очищения темной энергии въелись в его память.***
Вэнь Цин велела вызвать из Облачных Глубин как минимум десять старейшин. Сичэнь составил самый подробный отчет о том, что Вэй Усянь сделал для его брата и почему необходимо провести ритуал как можно скорее. Из Гусу прибыло сто двадцать человек. Дядя молчал, как после рассказа Сичэня о договоре между Цзянами и Вэнь Жоханем. Он не выглядел выспавшимся или хоть немного полным сил. Поприветствовал не менее растерянного племянника слишком быстро. Они провели возле Ванцзи те часы, что Вэнь Цин выделила себе и целителям для подготовки к ритуалу. Сидели по обе стороны от кровати, Лань Хуань, как и каждый день после этого, держал брата за руку и обещал спасти Вэй Усяня, как если бы А-Чжань мог его слышать. Лань Цижэнь тяжело вздыхал, глядя на Ванцзи и не имея возможности даже ругаться. Даже назвать кого-то идиотом. Ведь, собственно, ни один из идиотов его бы не услышал. Вэй Усянь лежал на столе, похожем на жертвенный алтарь. Вэнь Цин сразу предупредила, что раны могут открыться, но тут уже выбор был между двух зол, и если зашить раны еще раз было не большой проблемой, то вывести еще больше укоренившуюся в теле темную энергию — в несколько раз сложнее и опаснее. Сичэнь не отводил взгляд. Вэй Усянь был очень худым, с выпирающими ребрами и лопатками, синяками, тонкими пальцами и с нездоровой серостью на лице. Он казался совсем маленьким на этом столе, меньше, чем А-Чжань в его же руках в камере. Хотелось взять обоих, завернуть во что-то большое и теплое, забрать из их памяти последние годы и хранить вдали от мира, как драгоценность. Лань Хуань понимал, что вряд ли это получится. Старейшины и старшие ученики встали в круг. Вэнь Цин, Цзян Чэн, Цзян Яньли и Юй Цзыюань — по четырем сторонам стола. У девы Вэнь под рукой разложили медицинские инструменты, остальные три человека достали колокольчики Юнмэн Цзян. Музыкальные инструменты клана Лань были настроены идеально, Лань Сичэнь сам полночи чистил и полировал сяо. Сперва играли «Очищение». Повреждения духовных каналов Вэй Усяня были серьезными, и много сил в музыку никто не вкладывал. Пришлось играть по второму разу — демоническая энергия выходила медленнее, чем обычно. Сичэнь едва не забывал ноты, видя, как из и без того измученного тела выталкивалось что-то тягучее и черное, одновременно похожее на смолу и дым. А затем, спустя несколько минут, наполненных только музыкой, Вэй Усянь закричал. Такого Лань Хуань не слышал ни разу за всю жизнь. Юноша выл, стонал и вопил, как если бы с него живьем сдирали кожу. Соблазн прекратить ритуал удалось перебороть только мыслью, что так они непременно и бесповоротно уничтожат разум Вэй Усяня, а то и золотое ядро. Около получаса продолжалось одно и то же. Вэй Усянь сорвал голос и захрипел, а от слишком сильной боли просто широко раскрывал рот, будто не мог вдохнуть. Его привязали к столу за запястья, лодыжки и талию, и все остальное тело, свободное от прошитых духовными силами веревок, изгибалось в нечеловеческих позах. Лань Сичэнь молился про себя, чтобы это закончилось. Он взял руководство над всеми музыкантами, и флейта сяо вела музыку. Вряд ли было возможно проявить осторожность или внушить покой в партии, призванной буквально выбить из тела скверну, и все же глава клана Лань пытался. Его распирало от гнева на всех, кто отвечал за нынешнее состояние Вэй Усяня, и он подавлял свои эмоции, стремясь превратить песню почти в колыбельную. — Вот оно! — воскликнула Вэнь Цин, перекрывая и музыку, и шумное дыхание пациента. Сичэнь перевел глаза с искореженного тела на целительницу и едва не выронил флейту, опомнившись лишь после окрика, — Сичэнь, вот сейчас играй предельно аккуратно! Я буду разделять его меридианы и это… Это! Глава клана Лань повиновался. До сих пор в разгаре проведения ритуала никто не пытался утихомирить всю ту силу, что вкладывалась в музыку. Но до сих пор этот ритуал проводился без участия лучших заклинателей своего поколения. Первый нефрит подавил энергетическое поле, образовавшееся из того, что вложила сотня заклинателей. Единственная флейта на этот раз не просто диктовала свои условия, а сама же их и обеспечивала. Заклинатели, включая дядю, со своих мест смотрели на Сичэня, как на полубога: вряд ли кто-то ожидал, что в своем возрасте он возьмет главенство над старшими. Лань Хуань не обращал внимания ни на чьи взгляды или ворчание тех, кто играл на цине. Его глаза держались за фигуру на столе, из которой, как из тряпки, выжали столько магической грязи. — На счет «три» звените в колокольчики! — скомандовала Вэнь Цин, идеально точно перерезая нить энергии на стыке золота и черноты. В наблюдении за выражением лица Вэй Ина глава клана Лань не заметил, что таких нитей осталось несколько. — Один! Члены семьи Цзян сжали колокольчики, подняв на уровень глаз. — Два! Пальцы разжались, и теперь серебряные артефакты, не издав ни звука, висели на тонких шнурках. — Три! Мелодичный звон разлился по комнате. Цзян Яньли, чей контроль духовных сил был слабее, зажмурилась от стараний. Цзян Ваньинь смотрел на брата, и его свободная рука то и дело тянулась коснуться изогнутого тела. Даже то, как от боли выворачивался Вэй Усянь, было тяжело видеть. Юй Цзыюань прожигала взглядом облако темной энергии. Лань Сичэнь мог понять все ее мысли: он и сам был бы рад, явись это облако истязавшим Вэй Усяня человеком, применить самую безжалостную пытку. Звон колокольчиков перекрывал хрипы Вэй Ина, но не те признаки его состояния, которые можно было увидеть. — Госпожа Юй, Сичэнь, теперь бейте изо всех сил! По команде Цзыюань высвободила Цзыдянь, а Лань Сичэнь, передав партию сяо одному из старейшин, обнажил Шоюэ. Их общий удар пришелся по скоплению темной ци, разрубив на мелкие частички, тут же поглощенные мелодией «Очищения». Вэй Ин в последний раз выгнулся на столе так, что затрещали веревки, а затем упал с гулким звуком. Мягкие покрывала должны были обезопасить его спину, однако тут же образовавшаяся на них лужа крови говорила, что предосторожность была бесполезной. Голова раненого откинулась набок, и Сичэнь увидел лицо, по цвету и выражению больше свойственное человеку, умершему мучительной смертью. Распахнутые глаза смотрели прямо перед собой всего секунду, и эта секунда была самой страшной в жизни главы клана Лань. — Вэй Ин! — Цзян Ваньинь первым кинулся к брату, поднимая осторожно на руки и переворачивая, давая Вэнь Цин взглянуть на открывшиеся раны. Он и Яньли судорожно схватили обе руки Вэй Усяня на случай, если ему понадобится почувствовать вокруг себя живых людей. Музыка закончилась. Никто из Ланей не покинул помещение. Брат и сестра Цзян не отходили от стола. Госпожа Юй, стоя в изголовье, машинально гладила Вэй Усяня по голове и что-то бормотала то ли ему, то ли самой себе. Вэнь Цин, ругавшая сквозь зубы и слезы «тупого самоубийцу», зашивала раны.***
С того дня прошло больше недели. Ванцзи и Усяня решено было долечивать в Гусу. Обязанности главы клана Вэнь вынуждали Вэнь Цин остаться в Цишане, да и значительная часть лазарета все еще была под ее началом. Вэнь Нин и Цзян Яньли отправились в Облачные Глубины, тогда как Цзян Чэн не покидал Знойный Дворец. Их отношения с Вэнь Цин в глазах других кланов еще нужно было как следует демонстрировать, в конце концов, планировался союз Юнмэн Цзян и с Ланьлин Цзинь, и с Цишань Вэнь, причем, это были брачные союзы между прямыми наследниками. Если не доказать, что чувства обеих пар искренни и бескорыстны, пойдут нехорошие разговоры среди хороших союзников, мол, клан Цзян подозрительно удобно устроился, а там уже ни в семейной, ни во всей остальной жизни покоя не будет. Сичэнь умом и политическим опытом может это понять. Но никак не сердцем старшего брата. Цзян Ваньинь, на его глазах так сильно старавшийся спасти Вэй Усяня, должен быть здесь. Так же, как и сестра, стеречь спокойный (от лекарств) сон раненого. Так же, как сам Лань Хуань, не находить себе места от того, что брат не просыпается. Глава клана Лань зажмуривается и склоняется к руке Ванцзи, как делал всю неделю в особенно сложные дни. То есть, каждый день. — Сичэнь? — нарушает тишину Цзинши знакомый голос, — Ты плачешь? Первый нефрит еще не привык, что кровать Вэй Усяня и, соответственно, место сна его сестры находятся прямо здесь же, за тонкой бумажной перегородкой, заменяющей стену. — Нет, — отзывается Лань Хуань, выпрямляясь. Его дыхание действительно стало довольно шумным, особенно в моменты, когда приходится думать о неприятных вещах, — Нет, я не плачу. — И все же ты не спокоен. Силуэт девы Цзян видно сквозь бумагу. С той стороны находится окно. — Я устал, — качает головой Сичэнь, зная, что его лучшая подруга как никто другой угадает его жесты, — Просто устал. Он старается сдержать гнев и обиду в своем голосе. Яньли не заслужила такого обращения ни с одним из ее братьев, и все же Лань Хуань слишком умен, чтобы решить, будто она поверит в его… Не то чтобы ложь. Скорее, недоговоренность. Как ни странно, не запрещенную правилами Гусу. Но дева Цзян тоже не глупа. И тоже наследница клана. Она может догадаться о том, как Сичэнь злится на ее А-Чэна, и вполне может не напоминать ему о напряженности между кланами после войны. — Мы все еще пользуемся птицами клана Не, — тихо уточняет Яньли, и по шороху тяжелой шерстяной ткани можно догадаться, что она снова поправляет одеяло Вэй Усяню, — Что бы ни случилось с А-Сянем, сообщение А-Чэну будет доставлено меньше чем через два часа. Сичэнь понимает — и не может справиться с обидой. Для главы клана нелепо вести себя как ребенок. — Мы можем сдвинуть их кровати, — предлагает девушка, когда звуки затихают ненадолго, — А-Сянь был бы рад проснуться рядом с твоим братом. А ты мог бы убедиться, что с ними обоими все хорошо. Лань Хуань не хуже, чем она, понимает это. Но сейчас, когда Ванцзи спит в почти отдельной комнате, можно позволить себе проснуться в слезах, проявить уязвимость, бессмысленную нежность, которую брат, возможно, и не почувствует. Это все первый нефрит хранил глубоко в себе годами, затравливал правилами, и позволить хоть кому-то, хоть Цзян Яньли, которая и сама не стесняется своей ласки по отношению к младшим, увидеть это… Даже вспоротый живот незнакомому целителю доверить легче. — Не отвечай, — наконец, заканчивает дева Цзян после долгого молчания, — Все хорошо, даже если ты к этому еще не готов. Сичэнь понимает все в более полной мере, почему Цзян Чэн и Вэй Ин так любят свою сестру.***
Целители приходят утром. Поскольку состояние обоих пациентов стабильно, им не обязательно проводить в Цзинши ночи напролет. Дядя укоризненно смотрит на уже не скрываемые синяки под глазами первого нефрита. И молчит. Сичэнь может голову на отсечение дать, что Лань Цижэнь, как бы ни был ранен, проводил у постели умирающего Цинхэн-цзюня все время без сна. Не смея наводить дядю на болезненные воспоминания, глава клана Лань решает поискать хорошую косметику. Ни один лекарь не скажет старику о том, что А-Чжань в более-менее неплохом состоянии, убедительнее, чем высыпающийся Лань Сичэнь. Яньли никто даже не пытается упрекнуть в том, что она гораздо растрепаннее презентабельного образа наследницы клана. Ее уже видели и в дорожном одеянии, и с по-крестьянски закатанными рукавами, и по локоть в крови раненых, и с перепачканным землей и пылью подолом. Причем, видели не только солдаты, но и высокопоставленные наследники. Вот что точно выходит за все возможные рамки, так это Цзинь Цзысюань, входящий в Цзинши с подносом, на котором дымится целый горшок аппетитно пахнущего супа, и чашками, одна из которых уже наполнена.* — А-Ли, — юноша ставит поднос на пустой столик (на нем раньше А-Чжань проверял отчеты младших адептов, готовясь к роли учителя), — Матушка позволила мне поддержать тебя и сделать все, чтобы тебе не пришлось готовить самой. Яньли, даже измученная бессонницей, улыбается ярко и широко. На глазах других людей они оба не проявляют открытой близости, но уже от контакта глаз и улыбок любой посторонний наблюдатель раскраснелся бы. — Я не добавил мясо в одну порцию, — выдвигая наполненную миску, громко заявляет наследник Цзинь, — Глава клана Лань ведь тоже не ест должным образом. Это, конечно, не совсем так: слуги приносят еду и Сичэню, и Яньли. Однако, когда первый нефрит сдвигает ширму, давая себе возможность и оставаться рядом с братом, и присоединиться к друзьям, дева Цзян смотрит на своего жениха с нескрываемым обожанием. — Молодой господин Цзинь, — приветствует соратника Лань Сичэнь, — Смею надеяться, что на месте как главы клана Цзинь, так и мужа девы Цзян вы будете более чем лучшим. Цзысюань смущенно краснеет, скорее всего, не привыкший к правдивости подобных слов после многолетней лести, и становится совершенно пунцовым, ловя взгляд невесты. Суп хорош. Даже очень. Цзян Яньли нахваливает его почти так же, как ее собственную готовку — Вэй Усянь, и то, что иногда она делает мелкие замечания, не расстраивает Цзинь Цзысюаня; наоборот, он даже приосанивается, как будто ему дали задание всемирной важности. Когда все сыты, атмосфера непринужденности спадает. Приходится вернуться к тому, что ни Вэй Ин, ни Лань Чжань еще не очнулись. Тень, опустившаяся на только что счастливое лицо Яньли, стирает улыбку Цзысюаня. — Он… Твой брат — хороший человек, — замечает наследник Цзинь, будто не зная, что вообще сказать, — Я ему жизнью обязан. Дева Цзян берет жениха за руку и слегка приподнимает уголки губ. Глаза говорят о ее благодарности заметно больше. — Ты вернул свой долг, — отвечает Яньли, — Вы с А-Чэном оба вытащили его и Лань Ванцзи. Сичэнь вдруг осознает, что так и не поблагодарил Цзысюаня. — Судя по отчетам, — подает голос глава клана Лань, стараясь смотреть прямо на бывшего ученика Гусу, как на друга, — молодой господин Цзинь встал плечом к плечу с Ванцзи, когда молодой госпоже Ло понадобилась помощь. Этот поступок сам по себе благороден, но я считаю необходимым выразить безмерную благодарность еще и как старший брат. Цзысюань сперва тушуется. Его, конечно же, уже благодарили на войне и наверняка чествовали, но спасение Вэй Усяня и Лань Ванцзи произошло в мирное время, да и сам он был подростком… — Эт-тот заклинатель благодарит главу клана Лань за столь высокую оценку его поступка, — кланяется Цзинь Цзысюань, и тут же его останавливает Лань Сичэнь: — Не стоит. Мы оба сражались плечом к плечу и… Оба были под командованием девы Вэнь. Наследник Цзинь смеется и неловко чешет затылок. Эту привычку он перенял у слуг, с которыми общался что в Пристани Лотоса, что здесь, особенно на кухне и в кладовой. Репутация клана Цзинь, как ни странно, благодаря этому только очищалась и шлифовалась. Яньли тоже смеется. Среди солдат, бывших в ее части лазарета, разошлось утверждение: «Мы все равны только перед двумя явлениями: перед смертью и перед главнокомандующим Вэнь в бою.». После Совета Кланов, когда раскрылись многие детали, без тени черного юмора к этому добавилось: «Только если перед смертью мы все просто люди, то перед главнокомандующей Вэнь мы все каждый месяц тупые люди.».** Смех переходит в тишину. Даже самых незначительных его признаков не остается, и Цзинь Цзысюань молча складывает посуду. Лань Сичэнь находит некоторое утешение в том, что Вэй Усянь выглядит совсем немного более румяным, чем ходячий труп. После ритуала его еще несколько дней можно было принять за мертвого. — Лекарства девы Вэнь творят чудеса, — негромко замечает первый нефрит, глядя, как Цзян Яньли проверяет температуру и ток ци младшего брата. — Теперь, когда она стала главой клана, можно ждать огромных прорывов в медицине, — замечает Цзинь Цзысюань. Он не говорит больше ничего, но по взгляду, брошенному на Вэй Усяня, понятно, что дальше могло бы последовать сравнение с Баошань Санжэнь, до которой и раньше-то было нелегко добраться, не говоря уже о нынешнем времени. Цзян Яньли поджимает губы. Ее глаза блестят, и, несмотря на всю выдержку, пара слезинок все же скатывается. — А-Ли! — Цзысюань едва не роняет поднос, поспешно находя стол и хватая за руки свою невесту, — Я сказал что-то не так? Сичэнь даже не успевает подумать, как же быстро абсолютное равнодушие этого юноши к чувствам его нареченной сменилось паникой при малейшем намеке на слезы и их связь с его действиями, когда дева Цзян, всхлипнув, прибивает обоих к полу словами: — Нет. Дело не в этом. Просто… А-Сянь тоже мог стать целителем и нести наследие своей бабушки***, он ведь… Он никогда не был слугой.***
Цзинь Цзысюань не помнит, как дошел до кухни, отдал поднос с посудой, поблагодарил машинально за что-то и вернулся в гостевые комнаты. То, что рассказала Яньли, перевернуло всю его жизнь и все годы общения с Вэй Усянем. На дорожке, ведущей из жилых помещений клана к гостевым, наследник останавливается. А перед ним так же точно останавливается мальчишка года на два помладше. С лицом, почти что идентичным лицу самого Цзысюаня. В голове проносятся воспоминания о том, как дева Вэнь, тогда еще не раскрывшая свой пол, рассказывала о жизни Мэн Яо во дворце. Сейчас он одет в обычное ханьфу, без символики какого-либо клана, как бродячий заклинатель, и похож на самого обыкновенного подростка. Не будь они братьями, Цзинь Цзысюань бы и не обратил на него внимания. Молчание неприятное. Как в тот день, когда наследник Цзинь впервые ступил на кухню Пристани Лотоса и сам заговорил со своей невестой. Только тогда Яньли сама каким-то чудом изменила и атмосферу, и, кажется, весь мир вокруг себя. Сейчас перед Цзинь Цзысюанем не оскорбленная девушка, которую когда-то принудили стать его женой, а родной младший брат, который… С которым никогда за всю жизнь и не было-то братского общения. Мэн Яо внезапно кланяется и формально приветствует. Интуиция подсказывает наследнику Цзинь, для начала, что отношение брата к родному клану после всех действий отца должно быть в лучшем случае холодным. И уже затем — что сам Цзысюань ни секунды не желает быть в это включенным. — Не надо, — старший из братьев останавливает младшего на половине поклона и на секунду теряет слова: у Мэн Яо глаза точно не отца. Большие, чистые, совсем детские. Неудивительно, что Вэнь Цин так опекала этого мальчика, — Мы же… Ну, по сути… Братья. Мэн Яо выпрямляется, но легкая тень неуверенности в его взгляде никуда не девается. Очевидно, отец достаточно постарался. — Я… — Цзысюань понятия не имеет, что делать. Он давно признал, что хочет по крайней мере узнать своего младшего брата, но до сих пор всех бастардов от него держали подальше, и побороть голоса родителей в своей голове непросто. Масла в огонь подливает совесть: ну что он скажет? Как загладить вину за то, что произошло и происходило на протяжении многих лет? — Я… Как и в тот день на кухне, Цзысюань теряет связь с собственным языком и говорит первое пришедшее на ум: — Я хочу угостить тебя тем, что приготовил. Глупость этого заявления съедает хуже монстра-людоеда. Как и несоразмеримость проступков отца и… тарелки супа. Который уже могли вылить, дать съесть кому-то еще (хотя кто в Гусу будет есть суп с мясом?). И все же Мэн Яо, как и Цзян Яньли, превосходит все возможные ожидания. Мягко улыбнувшись, он кивает, а от того, как блестят эти огромные глаза, Цзысюань забывает свое отсутствие красноречия и переполняется желанием хоть десять столов заставить едой. Естественно, просить слуг вернуть и, желательно, подогреть тот горшок, который он же сам им только что отдал, более чем неудобно. Но старая розовощекая кухарка только улыбается тому, как наследник клана Цзинь заливается цветом спелых помидоров, а услышав, что он просит суп для незаконнорожденного младшего брата, и вовсе выполняет просьбу с какой-то неестественной скоростью и энтузиазмом. Менее чем через несколько минут перед Цзысюанем стоит тот же самый горшок, чистая посуда и даже несколько спелых локв на подносе. Прежде, чем Мэн Яо пытается хоть что-то сделать или сказать, Цзинь Цзысюань берет поднос, кланяется кухарке и уверенно движется в сторону гостевых комнат, где на время поселили младшего брата. Об этом, кстати, старшему почему-то не сказали. Уверенность заканчивается, как только заклинатель ставит поднос на стол уже в спальне Мэн Яо и следить за аккуратностью больше не нужно. Машинально наследник Цзинь отливает порцию с довольно мягкими кусочками свинины в пиалу, ставит рядом и… И застывает. Его, как водой, окатывает осознанием того, что произошло за последние десять минут. — С-спасибо, — совсем тихо отзывается Мэн Яо. У него подрагивают руки. Пару раз мальчик порывается взять суп и ложку и тут же кладет руки на колени. Когда он успел сесть, Цзысюань как-то проморгал. Так продолжается достаточно, чтобы Цзысюань решил что-то сделать. — Да я не собираюсь тебя отравить… — он садится рядом, берет, видимо, случайно оказавшуюся на подносе вторую ложку и обнаруживает, что пиала как раз одна. Идея заслужить доверие младшего брата после всех попыток Цзинь Гуаншаня его разрушить слишком хороша, так что наследник Цзинь просто берет горшок и набирает ложку супа прямо оттуда, даром, что осталось совсем на дне. Мэн Яо не сдерживает смех. До Цзысюаня снова поздно доходит, что он, наследник великого клана, ест суп прямо из горшка, напрочь забыв о том, что он — наследник великого клана, а не фермы. Мэн Яо — второй человек в жизни молодого господина Цзинь, чей смех вызывает не чувство стыда, а желание присоединиться, да еще подурачиться так, как в застланной коврами Башне Золотого Карпа и не подумаешь. Матушка была бы в ярости. Мэн Яо же берет, наконец, свою пиалу и начинает есть только тогда, когда не рискует поперхнуться.***
Опускается ночь, когда Лань Сичэнь получает вести из Цишаня. Дева Вэнь, прочно утвердившаяся на посту главы клана, уведомляет, что приедет проверять последних двоих пациентов такого-то числа в такое-то время, а именно — завтра. Письмо подкреплено шутками вроде «Сичэнь, увижу синяки под глазами — не пущу к брату, даже когда он очнется». — Я даже не представляю, кого еще она могла выбрать в женихи, кроме Цзян Ваньиня, — усмехается первый нефрит, замечая в руках Яньли такую же бумагу. «Когда?» — оседает в голове толстым тягучим слоем, — «Она так уверенно задает именно этот вопрос…». Спустя более чем месяц ожидания Лань Хуань уже еле-еле верит. — Она довольно быстро со всем справилась, — улыбается Яньли так старательно, будто это можно донести до Вэнь Цин сейчас. — Переворот был неизбежен, — отмечает Сичэнь, — Она достаточно укрепилась в рядах армии. Найти надежных советников, убедить старейшин и привести в порядок хранилище вполне можно за месяц. Гусу горел и восстанавливался дольше, но тогда глава клана Лань был в бегах, Вэни установили надзорный пост, многие священные тексты, в том числе по медицине, оказались вне доступности. Цишань же остался относительно невредим, все, что требовала Вэнь Цин от своих людей и за что исправно платила — это перепланировка дворца. Немалую помощь оказали кланы Цзян, Не и Лань. Последние отчасти в благодарность: изначально дева Вэнь искупила вину своего дяди, гениальным образом восстановив и дополнив многие трактаты, с которыми не справился Лань Ванцзи, однако она перестаралась, и в итоге к моменту войны библиотека была заметно пополнена. — Мне кажется, тебе она написала даже помягче, — Яньли сравнивает бумаги, когда решается отойти от Вэй Усяня и доверить его целителю Лань. Сичэнь приподнимает бровь. В его представлении есть от силы один-два человека, с которыми совершенно естественно общаться мягче, чем с девой Цзян. И большую часть этого коротенького списка занимают Мэн Яо и Вэнь Нин. В свою очередь, письмо с буквальными угрозами (не важно, направленными на пользу или во вред) очень мало походило на те терпеливые и теплые, что получала Яньли. — Ее манера заботиться о близких довольно специфична, — соглашается дева Цзян, косясь на окно, — Даже Мэн Яо и молодой господин Вэнь имеют повод ее побаиваться. Лань Хуань вздрагивает, улыбка оставляет его губы. Это довольно легкомысленная слабость, учитывая наблюдательность и проницательность наследницы Цзян, и к моменту, когда удается взять себя в руки, она уже смотрит выжидающе. Глава клана Лань вздыхает. Он привык к такому общению с Ванцзи, но тот никогда не был настолько… Агрессивно внимателен. — Ты сказала «близким», — тихо объясняет Сичэнь, опустив глаза на письмо в своих руках. Яньли кивает, — Я… Я не уверен, что могу для кого-то быть близким другом, — говорить об этом вот так, честно, после почти всей жизни воздержания от малейших откровений, оказывается непросто. Впрочем, не стоит сомневаться и в способности девы Цзян выводить на чистую воду одним лишь взглядом, — Все мои друзья, как правило, становились таковыми, потому что… Например, Минцзюэ-сюн тоже был наследником, и много лет я доверял только ему. А ты… Госпожа Юй изолировала тебя от общества почти всех мальчиков твоего возраста, и я могу ее понять, учитывая, как сложно вам с молодым господином Цзинь раньше было идти на контакт. Так что я… У меня никогда не было компании друзей или хоть какого-то опыта общения, не подкрепленного нуждами клана. Сичэнь смотрит на А-Чжаня, и в его глазах встает все невысказанное, начиная со сложностей воспитания брата почти в одиночку и заканчивая тем, насколько мир старшего из нефритов сомкнулся вокруг младшего. Яньли молчит. Она дает время обдумать, найти что-то еще более глубокое и болезненное, но Лань Хуань и сам ничего не говорит. Тогда девушка кладет руку ему на плечо, и глава клана Лань теряет мысль на мгновение от столь знакомого жеста. — Сичэнь, — произносит Яньли, и почему-то именно сейчас Лань Хуань более чем готов выслушать что угодно вплоть до упреков в свою сторону, — Ты думаешь, что если у тебя не было такого же опыта, как и у всех детей, то ты не умеешь дружить? Он не соглашается и не возражает. — Или, может быть, ты не уверен, что Не Минцзюэ и дева Вэнь были твоими настоящими друзьями все это время? — как-то незаметно девушка пересаживается, оказываясь прямо напротив, давая возможность в любой момент поднять глаза и встретиться с ней взглядом. — Не совсем, — Сичэнь случайно сжимает пальцы, и на бумаге появляются резкие вмятины, — Скорее… Я не чувствую себя кем-то, кроме брата А-Чжаня, главы клана Лань или дядиного ученика. Он останавливается для глубокого вдоха. Говорить слишком сложно. Будь это кто угодно, даже А-Яо, он вряд ли вообще решился бы на хоть какую-то честность. Рука девы Цзян на его плече кажется чуть ли не самой крепкой возможной опорой. — Это нормально, — ее голос, гораздо более низкий, тихий и глубокий, чем раньше, будто создан для того, чтобы проникать в любую другую душу. Возможно, поэтому ей хочется верить, ибо глава клана Лань вряд ли согласен с ее словами, — Это нормально для любого наследника клана. Не думаю, что сама дева Вэнь чувствует себя кем-то, кроме сестры, главы или целительницы. Ты видел, как много времени она уделяла всему этому и как мало — общению, не связанному с работой. Сичэнь хмурится. Для него Вэнь Цин уж точно была не комбинацией умений и должности. Представить ее в виде безликого образа не получалось: все время накладывалась то улыбка, то властный взгляд, то какие-то жесты, по которым ее легко можно было узнать. — Это вовсе не значит, что мы все должны думать о ней так же, — продолжает Яньли, — Для меня она — лучшая подруга, и не потому что я таких не заводила в Пристани Лотоса, а благодаря всему, что мы прошли вместе. Как и Не Минцзюэ, который поддерживал меня и понимал больше, чем всю жизнь до этого. Она наклоняется ближе и говорит еще тише: — Как и ты, Сичэнь. Глава клана Лань вскидывает голову в бессознательном отрицании, однако глаза Яньли, как и голос, не позволяют возразить. — Ты можешь не замечать этого, — слова девы Цзян обволакивают, будто плотное одеяло, и греют, — Я заметила, как ты теряешься, слыша свое имя при рождении. И это при том, что произносилось оно только несколько раз. Неизвестно, ушел ли уже целитель. Сичэню, конечно, не хочется, чтобы его душу вот так разворачивали при посторонних, но в какой-то момент даже это перестает быть важным. — Я тоже не чувствую себя нормально, когда меня зовут по имени, — дева Цзян открывает свое сердце, и дышать становится легче от того, насколько теперь все их чувства равнозначны, — И долгое время я не видела себя кем-то, кроме сестры моих братьев, дочери моих родителей и, можно сказать, лица моего клана. До войны и до того, как мне понадобилось стать не просто девушкой на выданье. Война многое перевернула. Сичэнь даже сейчас не уверен, был бы он так же честен с кем-то, если бы она не произошла. Показал бы свою слабость или так и остался, как сказала Яньли, «лицом» своего клана. — Ты не слабый. И тебе, и мне, и наследникам Цзян пришлось стать сильнее. Останься мы теми, в кого нас пытались во имя клана превратить, разве мы спасли бы хоть кого-то? Как глава клана, Сичэнь не должен был ввязываться в настолько рискованное предприятие. Как наследники Цзян, Яньли и Ваньинь должны были соблюдать договор и сидеть дома. Как девушка и целитель, Вэнь Цин должна была оставаться в тени родных сыновей Вэнь Жоханя. Смогли бы они провести столько успешных боев почти без убитых, если бы каждый не плюнул на свое место и не подготовился к войне так, как от него меньше всего ожидали?.. — Сичэнь, — Яньли берет друга за плечи, и сила ее рук, никогда не державших меча, вдруг перевешивает, — Ты заслуживаешь дружбы девы Вэнь, моей, Не Минцзюэ, А-Сюаня и всех, кто стоял рядом с тобой. И ты заслуживаешь любви А-Яо. Лань Хуань не имеет возможности говорить, пока дева Цзян вливает в него, как вино в чашу, убеждение в том, что он сам не мог признать. Кто бы мог подумать, что она, такая мягкая, ласковая и тихая, может заставить сильнейшего заклинателя напрочь забыть о его силе, всего на долю проявив свою собственную. Сичэнь точно не жалеет Вэнь Жоханя. Но ему страшно. Что за гнев может скрываться в девушке, которая сейчас так тверда в простой человеческой заботе?..***
Яньли не покидает место у постели брата надолго. Даже для важных разговоров. Даже для того, чтобы поесть и умыться. К счастью, в Цзинши есть отдельное помещение, где она может искупаться, пока А-Яо сидит рядом с Вэй Усянем. Лань Сичэнь не видел, как его возлюбленный извинялся перед братом и сестрой Цзян еще в Цишане, но с тех пор наследница относится к нему особенно тепло, обосновывая это не только родством с Цзинь Цзысюанем. Первый нефрит уже договорился объединить силы, чтобы А-Яо раз и навсегда забыл о своей якобы вине. И он сам, и Вэни, и Яньли могут оказать достаточно сильное влияние. В эту ночь Сичэнь спит немного спокойнее, сжав в одной руке письмо и в другой — заметно смягчившиеся пальцы своего брата.***