***
Для Гусу привычна облачная погода. В Цзинши свет мягко падает из окна, а не бьет в лицо, и Лань Ванцзи спит куда дольше, чем до пяти часов утра. Вернее, он как раз пытался встать в нужное время, но Сичэнь, чутко стерегущий его уже здоровый сон, велел лечь обратно. По ту сторону ширмы, у второй постели дежурят Мэн Яо и Вэнь Нин. Цзян Яньли отправилась с девой Вэнь в лазарет: после принятия лекарств и процедур иглоукалывания Вэй Усянь спит неспокойно, не скрывает, что ему больно, и долго находиться рядом любящей сестре невыносимо. Ее глава клана Лань не может осудить: будь состояние А-Чжаня даже немного хуже, сердце старшего брата разорвалось бы на части. Вэнь Нин заходит в комнату Ванцзи спустя полчаса после ухода Яньли. Сичэнь обходится без объяснений — он издалека легко узнает препараты, необходимые для восстановления золотого ядра. Из-за ширмы слышится очередной стон, и Сичэнь с потемневшим лицом встает. Вэнь Нин занимает его место, располагая на столике у кровати бутыли и мешочки. По крайней мере, оставить его здесь без присмотра можно с легким сердцем. Вэй Усянь не выглядит ни хуже, ни лучше, чем вчера. Он продолжает слабо дергаться, обливаясь пóтом, и Мэн Яо вытирает его лоб, плечи и руки. — Цин-цзэ вчера вынула иглу, — поясняет мальчик, когда Лань Сичэнь присаживается с другой стороны кровати, — Сгустка крови больше нет, теперь его пробуждение должно наступить быстрее. Но… — ему нужно два глубоких вдоха, чтобы голос не дрогнул, — Весь процесс лечения очень болезненный. Повреждены духовные каналы, раны могут беспокоить еще довольно долго, даже несмотря на то, что сестра их уже залечила. Лань Хуань поправляет прядь волос, упавшую на лоб Вэй Усяня. — Судьба этого ребенка несправедливо тяжела, — сказал дядя в первый день, когда обоих раненых доставили в Гусу, — Он вечно оказывается перед выбором: либо пострадает кто-то другой, либо он сам. Сичэнь мог бы поспорить. Ведь никто не заставлял Вэй Ина так легко смиряться с решением семьи Цзян, принимать наказание А-Чжаня, сводить свое исцеление к ничему ради любимого человека. Он и сам мог бы покинуть Юнмэн, как родители, а не поддаваться глупой идее верности тем, кто его предал. Впрочем, об этом бессмысленно говорить сейчас. — Вэй Усянь — дурак полнейший, — вспоминаются слова Вэнь Цин, которые она повторяла каждый день в ответ на любой вопрос об этом мальчике, — Но не особо в этом и виноват. Ему вбили в голову, что он якобы должен клану Цзян, что он виноват в ревности Юй Цзыюань, что он виноват в проблемах Цзян Чэна и что это он тупой, а не Цзинь Цзысюань. И ведь ясно же, что не будь он Вэй Усянем, Цзян Фэнмянь его бы не усыновил, а не будь Цзян Фэнмянь дурным отцом, Цзян Чэн не рос бы так, как рос, и Яньли не обручилась бы не пойми с кем. Но поди объясни это девяти- или сколько там ему было- летнему ребенку. Вэнь Цин тогда устала. Была безумно зла на то, что все ее старания и старания ее братьев растворялись в воздухе, стоило Вэй Усяню встать на защиту Лань Ванцзи. И все же Лань Сичэнь не может ничего возразить: он более чем знаком с губительным влиянием родителей на детей… — Он поправится, — убеждает сам себя глава клана Лань, закрыв глаза, чтобы не прожечь дырку в белом лице Вэй Ина, — Он поправится, женится на А-Чжане, и я сделаю все, чтобы он забыл то, что ему внушали в Пристани Лотоса. Рассказ Цзян Яньли, переплетенный с множеством непонятных раньше фактов из детства ее приемного брата, только разжигает эту уверенность.***
Вэй Ин ожидает, что после пробуждения почувствует привычную жесткость камней, холод камеры и запах плесени. Он так же привычно отворачивается в сторону, думая, что через несколько минут в лицо ударит солнечный свет из решетчатого окна. Но его щеки касается чистая ткань с запахом лаванды, достаточно мягкая, чтобы не смяться в гармошку от первого же нажатия, и ни через пять, ни через десять минут нет этого вечного надоедливого палящего луча. Вэй Ин морщится и тихо стонет, пытаясь понять, спит ли он все еще и что может спровоцировать такой реалистичный и приятный сон. «Возможно, Лань Чжань снова поделился со мной духовными силами, » — заклинатель позволяет себе небольшую улыбку при воспоминании о том, как ему не хотелось уходить из каждого сна и как Ванцзи хотя бы в иллюзорном мире позволял осуществить все мечты, будто для него с запечатанными духовными каналами такая трата энергии не значит ничего. Лань Чжань. Лань Чжань. Солнце. Тронный зал. Дисциплинарный кнут. Вэй Усянь теряет всякую связь с успокаивающими ощущениями и распахивает глаза. События последней недели вспоминаются с мучительной скоростью, перевал мешается с подземельем. Он должен был проснуться раньше, потому что у Лань Чжаня еще не спала лихорадка, и скоро придут надзиратели, и Вэнь Нин наверняка уже с четверть часа пытается до него докричаться. — Молодой господин Вэй. Вэй Усянь загнанно дышит, ничего перед собой не видя и изо всех сил пытаясь приподняться. Шок и слишком долгий сон не дают ему почувствовать свое тело и то, где он вообще находится. И тем более, кто рядом с ним. — Вэнь Нин, подожди… — говорит он, когда удается вдохнуть достаточно, и мечет расфокусированный взгляд в поисках знакомого белого пятна. — Молодой господин Вэй, я не… — что-то не так с этим голосом, но Вэй Ин чувствует только панику. Он не может найти Лань Ванцзи. Сейчас зайдут надзиратели, и он не успеет… — Да-да, я знаю, — торопливо отвечает Вэй Усянь, проклиная свое тело и сознание, — Я знаю, надо дать Лань Чжаню лекарство… Подожди, я сейчас встану. Спину простреливает знакомой болью, и юноша валится на постель. Он злится, дергается, дышит все чаще, но никак не может увидеть хотя бы что-нибудь, кроме мутного света вокруг. Стоп. Метания прекращаются моментально, и Вэй Ин замирает, держась руками за ткань. Постель?! — Молодой господин Вэй! — настойчиво повторяет все тот же голос, и вот теперь, когда пелена всех прошлых ночей спала, юноша понимает, что это хоть и мягкий и уважительный тон, но не Вэнь Нин. Но тогда кто? — А-Яо? — ему не хватает концентрации, чтобы именно узнать человека, поэтому Вэй Усянь теряется в догадках. Только двое во всем Цишане проявляли к нему такую заботу, — Тебе не влетело от Вэнь Жоханя? Его руку мягко сжимают и настойчиво отцепляют от простыни (чистой, выстиранной простыни), которую он сжимал до треска. — Старший брат Вэй, — а, вот А-Яо. Но до этого говорил не он… — Старший брат Вэй, открой глаза, я здесь. «А я их еще не открыл?» — Вэй Усянь медленно начинает чувствовать свое тело и приходит в себя. Похоже, А-Яо влил ему немало духовной энергии. Кроме него, только брат и сестра Вэнь умеют так приводить людей в чувства. — Успокойся, все хорошо, — продолжает Мэн Яо, и его голос такой же, как всегда — второй после Лань Чжаня, способный вернуть из любого кошмара, — Открой глаза. Я не смогу тебе помочь, если ты ничего не увидишь. Вэй Усянь все же делает то, о чем просят. Сперва муть остается, но постепенно она становится светлее, проступают очертания белых стен, деревянных перекрытий, лекарств на столе возле кровати… — Ты в Гусу, братец Вэй, — поясняет Мэн Яо, продолжая сжимать его руку, и Вэй Ин находит его глазами, отмечая, что одежды Вэнь сменились какими-то светлыми, — Мы перенесли тебя в Цзинши, ты был без сознания больше месяца. Вся эта информация никак не хочет встать в голове в правильной последовательности. Цзинши? Гусу? Месяц? — Я должен дать Лань Чжаню лекарства… — лепечет он единственное, что выходит связно, — Целый месяц… Я должен дать ему лекарство. У него лихорадка, и раны еще не зажили… Слабый всхлип с другой стороны кровати заставляет понять, что пространство не ограничивается Мэн Яо, столом и одной стеной. Вэй Усянь поворачивает голову (юный шпион помогает ему, суетливо поправляя волосы и приговаривая, что с шеей лучше быть поаккуратнее). Источник всхлипа появляется в его замутненном поле зрения вместе со второй половиной комнаты и очень мягким свечением сквозь дальнюю ширму. Лань Сичэнь вытирает глаза. Глава клана Лань сейчас выглядит совершенно не как глава клана. Вэй Ин слегка морщится, пытаясь понять хоть что-то. Он в Гусу, в Цзинши, тут Мэн Яо и Лань Сичэнь, и мозг наотрез отказывается проводить хоть какую-то параллель между этими фактами. — Братец Вэй, — голос А-Яо знакомый и близкий, и только он может прояснить этот мыслительный кавардак, — Все хорошо. Кланы заклинателей объединились и свергли Вэнь Жоханя и всех его приближенных. Оставшиеся Вэни присягнули Вэнь Цин в благодарность за то, что она спасала их от жестокости Вэнь Жоханя. Так, хорошо. Это постепенно укладывается в голове Вэй Усяня, хотя полностью прочувствовать факты не удается, и они больше похожи на вскользь много лет назад рассказанные мамой истории. — Вас с Лань Ванцзи спасли и забрали в Гусу, — продолжает Мэн Яо, и Вэй Ин не видит, как он делает знак Сичэню не говорить, — Вас обоих лечили в Цзинши, пока главы кланов справлялись с последствиями войны. Вэнь Цин и Вэнь Нин покинули Цишань на время и лечили вас обоих. Лихорадка Лань Ванцзи прошла. Ваши раны почти полностью исцелены. Вэй Усянь, перегруженный, закрывает глаза. Все это так похоже на сон, на все его самые несбыточные надежды… Он не может поверить, даже чувствуя руки Мэн Яо и вполне настоящую кровать, а также явно не пятиминутную перевязку и легкое жжение лекарств. — Нас… Забрали? — эти слова кажутся невозможными, но Мэн Яо опять сжимает его руку, будто пытаясь все крепче привязать к окружающему миру. — Да, братец Вэй, — отвечает мальчик, — Вы в Гусу. Я понимаю, тебе трудно поверить, тебя никто не торопит. Вэй Ин морщится. Сознание будто на две части раскалывается. — Расскажи мне все с самого начала, — просит он, вздыхая, — Я так ничего и не понял. А-Яо, возможно, сейчас улыбается, потому что та духовная энергия, что он все еще передает Вэй Усяню, становится еще теплее, и послушно начинает говорить.***
Спустя несколько минут подробного объяснения всех политических тонкостей, основных военных действий, того, что происходило за пределами Цишаня и после, в Гусу, Вэй Ин тихо плачет. Мэн Яо гладит его по голове, успокаивает, заверяет, что плакать сейчас можно, надзирателей нет (на этом месте Лань Сичэнь снова всхлипывает). Вэй Ин будто заново ощущает, как внутри него зарождается золотое ядро. Ему так больно и хорошо одновременно, как только может быть после года сомнений и непонимания. — Наследники Цзян прошли всю войну на поле боя, — говорит Мэн Яо, когда названый брат поднимает не совсем ясный взгляд в его сторону, — Они до последнего были с тобой, только Цзян Ваньинь был вынужден остаться в Цишане с условием, что, как только ты очнешься, он приедет сюда, а дева Вэнь или ее брат вернутся во дворец. Вэй Усянь никак не отреагировал на новость о том, что Цзян Чэн женится, а Цзян Яньли все же выходит замуж. Лань Сичэнь по этому поводу ни злится, ни радуется: было бы лучше, если бы его будущий зять смог обдумать свои связи с приемной семьей без чужого вмешательства, но нельзя ставить под сомнение искренность наследников Цзян. — Госпожа Юй доблестно сражалась, — голос Мэн Яо становится тише, а он сам чаще кусает губы, — Она… Она сожалела о том, что договор с Вэнь Жоханем не был урегулирован достаточно жестко и вы с Лань Ванцзи пострадали. Вэй Усянь не может принять так легко все переживания. Его все еще гладит по голове и рукам А-Яо, голос которого уже не может перекрыть частые вскрики. Лань Сичэнь, похоже, зажигает ароматическую палочку с запахом лаванды, но ничего не действует. Бесконтрольный плач утихает только тогда, когда не остается слез. Мэн Яо просит выпить что-то, остро пахнущее травами, и Вэй Ин подчиняется, просто потому что из всего, что здесь есть, самым близким кажется именно этот мальчик. Отвар после пищи в Цишане, похоже, просто божественен. — А-Яо… — хрипло зовет Вэй Усянь, не чувствуя вины за то, что игнорирует присутствие главы клана Лань. Который, кажется, и не против, чтобы ему дали самому пережить то, что он видит, — Спасибо тебе. Если твой отец тебя отвергнет, я лично дам ему в морду. Мэн Яо смеется. Никто даже не представляет, насколько он рад этой шутке. — Я хочу увидеть Лань Чжаня, — просит Вэй Ин, смотря на младшего брата не с обычной уверенностью, а устало, — Пожалуйста. — Но твои раны… — с тревогой возражает А-Яо, и его улыбка пропадает. Вэй Усяню трудно на это смотреть, он совсем не хочет так волновать одного из самых близких людей, но иначе не может. — Пожалуйста, — настаивает, не отводя взгляд, — Мне будет только хуже, если я останусь в сознании еще хоть день и ни разу его не увижу. Ты ведь видел, что я вполне могу ходить. Лицо Мэн Яо передергивает ужас. «Ходить» — это громко сказано. И тем не менее Вэй Усянь действительно и сам дошел до камеры, и Лань Ванцзи донес, пусть и вряд ли это осознавал. Мальчик поджимает губы и смотрит почти сердито, но в конце концов кивает. — Если тебе станет хуже, вернешься в постель, — на это Вэй Ин соглашается сразу. Встать, как ни странно, даже сложнее, чем в первые минуты после наказания. Возможно, потому что спасать уже никого не надо, и разум не позволяет телу игнорировать собственные повреждения. Лань Сичэнь и А-Яо держат его под руки, по большей части перенося в другую комнату, и не зря: ноги Вэй Ин едва переставляет. Вэй Усянь горько усмехается, и только А-Яо понимает, почему. Когда Юй Цзыюань избила его плетью, никому нельзя было так помогать ему идти. Когда палач Вэнь наносил ему удары, А-Яо и Вэнь Нин не могли так его и Ванцзи донести. Лань Чжань лежит на другой кровати на животе. Его спина перевязана, но Вэй Усянь может видеть кровоточащие раны даже сквозь несколько слоев белоснежной ткани. Здесь пахнет сандалом, как в тот день, когда Ванцзи впервые вошел в темницу и еще не перепачкался в пыли, грязи и копоти. Вэй Ин подходит ближе сам, несмотря на протесты двоих заклинателей, и смотрит на умиротворенное лицо второго нефрита. Нет никаких пятен, нет крови. Волосы наконец-то вымыты и расчесаны должным образом, а не в хоть каком-то подобии порядка, которого они едва могли достичь в тюрьме. — Лань Чжань, — тихо шепчет Вэй Усянь, чувствуя, как от вида его спокойного и защищенного спутника жизни в груди поднимается волна радости и любви, и этих двух чувств слишком много для его сердца. Прежде, чем кто-то успевает его остановить, Вэй Ин падает на колени, вцепляется в руку Ванцзи и горячо целует, прижимаясь губами к ладони, к тыльной стороне, к каждой фаланге и костяшке, и новые слезы не удается остановить, когда он чувствует заживающие мозоли и запах сандала вместо земли. — Лань Чжань, — шепчет Вэй У Сянь между торопливыми поцелуями, которых недостаточно даже для столь небольшой ладони, — Мой дорогой, мой милый Лань Чжань… Он льнет к этой руке, как к самому драгоценному, что может быть на свете, и плачет, и смеется, и улыбается, и говорит всякие бессмысленные слова о своей любви, совершенно забыв, как болит от такого положения спина. Вокруг него больше нет мира, кроме человека на этой постели. Поэтому, когда заходит Лань Цижэнь, Вэй Ин не может остановиться и продолжает отдавать Лань Чжаню всю ту нежность, на которую в нынешнем положении способен.***
Цзян Яньли и Вэнь Цин уже не застают Вэй Усяня в сознании. Он очнулся меньше четверти часа назад, Вэнь Нин, слышавший все происходящее за ширмой, смог покинуть Цзинши и добежать до Зала Орхидей*, только когда сам Вэй Ин, Лань Сичэнь и Мэн Яо оказались возле Лань Ванцзи. Запыхавшимся девушкам открывается картина главы клана Лань, двигающего кровать с одной половины Цзинши на другую, и Лань Цижэня, держащего Вэй Усяня на руках и без лишних слов кладущего на эту самую кровать. — Он попросил прямо перед тем, как уснул, — поясняет Мэн Яо, первым заметивший заклинательниц, и неистово трет глаза, — Сказал, что не сможет спокойно выздороветь, если не будет рядом со вторым молодым господином Лань… Вэнь Цин цокает языком. Ее взгляд при этом выдает что угодно, но уж точно не раздражение. — Как будто я ожидала чего-то другого, — бормочет целительница, садясь у изголовья кровати Вэй Усяня и пока даже не глядя на остальных людей, — Хорошо хоть очнулся, значит, серьезных повреждений мозга и меридианов нет. К счастью для Мэн Яо и Цзян Яньли, она больше не использует иглы. Одним движением дева Вэнь заставляет духовные силы Вэй Усяня отделиться от тела и, прищурившись, осматривает сгусток светящейся красным энергии. Цвет, присущий, по ее словам, клану Вэй, еще не достигнут, но черных нитей больше не видно. — Учитель Лань, прошу простить за нескромный вопрос, — не оборачиваясь протягивает Вэнь Цин, соединив обратно духовные силы и тело Вэй Усяня, — Но сейчас от вашего ответа зависит дальнейшее лечение. Лань Цижэнь отзывается бессловесным одобрительным звуком. — Отец или мать Вэй Усяня получали какие-то травмы во время обучения в Гусу? — спрашивает дева Вэнь, только сейчас оторвав взгляд от пациента, — И если да, то остались ли в живых целители, оказывавшие им помощь? Учитель, огладив бородку, качает головой. Вэнь Цин со вздохом вытаскивает из сумки и кладет на столик еще пару мешочков с травами. — Ты думаешь, то, что происходит со здоровьем А-Сяня, как-то связано с его родителями? — подает голос Яньли, нахмурившись, так что даже возбуждение от хороших новостей в ее лице гаснет. — Энергия клана Вэй и та, что досталась ему от матери, очень восприимчива к темной ци, — поясняет Вэнь Цин, намешивая здесь же новое снадобье, — Не знаю точно, как умерли его родители, но… Если слухи о том, что Цансэ Саньжэнь была мастером меча и наследницей Баошань Саньжэнь, правда, то простая смерть на ночной охоте очень маловероятна. Скорее всего, дело в том, что ни один из их семьи не проходил ритуалов очищения, как благородные заклинатели, и в итоге у Вэй Усяня наследственная склонность не отторгать, а впитывать темную ци. История на озере в Цайи, пещера Черепахи-Губительницы, где он выжил, коснувшись сильнейшего темного артефакта — все это только подтверждает мои догадки. — Но… Цин-цзэ, как тогда он достиг таких вершин в самосовершенствовании? — спрашивает Мэн Яо, — Ведь старший брат — четвертый среди молодых господ, а его золотое ядро едва ли уступает Лань Ванцзи… Вэнь Цин молчит. Ее руки замирают над чашей, а глаза вспыхивают алым. — А это, — с едва сдерживаемым гневом цедит девушка, не оборачиваясь, пока не утихнет жар в голове, — надо спросить у госпожи Юй. Почему мальчику было настолько страшно ничего не добиться, что он пересилил постоянное давление темной энергии и добился своего уровня, не проходя ни одного ритуала, знает только она. Цзян Яньли, натянув одеяло на плечи Вэй Ина, с тяжелым выдохом встает и отходит в сторону. — Мы… — она не может выбрать, куда посмотреть, и мнется от очевидной вины, — Когда А-Чэн приедет, мы сами скажем А-Сяню правду. После этого он не захочет остаться в Пристани Лотоса, но… — девушка сглатывает и останавливает Лань Сичэня, когда тот пытается успокаивающе коснуться ее плеча, — Но он бы в любом случае не оставил второго молодого господина Лань. Она делает несколько шагов, обнимает себя руками, мнет рукава и будто спорит в мыслях сама с собой. — Если это потребуется для спасения репутации А-Сяня и второго молодого господина Лань, мы все обнародуем, — добавляет дева Цзян, намотав на палец ленту так плотно, что потом наверняка будет сложно разгладить. Мэн Яо, все это время державший за руку Вэй Усяня, почти вскакивает: — Но это может навредить и вам с молодым господином Цзян! — А еще это может сильно подорвать репутацию главы клана Цзян, — вздыхает Вэнь Цин, когда лекарства, которые она делала, уже можно оставить без внимания, и поворачивается к Цзян Яньли, — фактически, твой отец совершил преступление против ребенка и своих погибших друзей, повлекшее много лет испорченной жизни всей семьи, слухи и лишение Вэй Усяня тех привилегий, которые он имеет право потребовать. Лань Сичэнь беспомощно переводит взгляд между спорящими друзьями. Стоит Цзян Яньли стушеваться, и он осторожно вмешивается: — Но ведь дева Цзян и молодой господин Цзян прошли всю войну ради освобождения молодого господина Вэй. Госпожа Юй тоже сражалась на передовой. Разве их репутация может пострадать? Лань Цижэнь молчит, хотя то, что Сичэнь сейчас прямо противопоставил Цзян Фэнмяня всей его семье, пусть и на основании фактов, крайне неуважительно. И уж точно не достойно главы клана Лань. С тихого одобрения дяди Лань Хуань продолжает: — К тому же, слухи о том, что ревность госпожи Юй стала результатом недоразумения, а глава клана Цзян на самом деле всю жизнь любил ее, могут смягчить народный гнев. Госпожа Юй выступит женщиной, которая смогла осознать свою ошибку и, будучи честной и праведной, сражалась ради спасения невиновного человека, а глава клана Цзян вряд ли станет выглядеть в глазах людей хуже, чем когда все считали, что молодой господин Вэй — его внебрачный сын. Вэнь Цин качает головой и, подняв руку, прерывает Сичэня: — Мы не можем сказать наверняка, что и кто подумает. Цансэ Саньжэнь и Вэй Чанцзэ покинули Юнмэн еще до свадьбы госпожи Юй и главы клана Цзян, а Вэй Усянь родился спустя несколько лет после Цзян Яньли. И все равно нашли множество причин, чтобы поверить, что он — внебрачный ребенок. Сейчас слухи надо очень жестко контролировать. — Но ведь тогда как раз все были возмущены тем, что сын слуги живет в господском доме и на равных общается с наследником, — возражает Мэн Яо, от волнения сжимая руку Вэй Усяня, — а теперь, даже когда нашлось объяснение, не порочащее главу клана Цзян как мужа и отца, оно все равно не сделает ему чести. Вэнь Цин вытирает висок, мрачно отведя взгляд в стену. Мэн Яо говорит правду, и эта правда может спасти двух человек, но при этом разрушить жизнь целого клана, подорвав доверие к нему куда больше, чем слухи о якобы измене, которые и так выглядели не очень отталкивающими на фоне похождений Цзинь Гуаншаня. Одно дело — попытаться спасти внебрачного сына, не зная, как это сделать, а потом не сориентироваться в момент опасности для целого клана (тем более, что некоторые главы и вовсе дочерей в таком случае в наложницы отдают). Но совсем другое — намеренно врать всему миру и разрушить будущее кого-то вроде Вэй Усяня. — Это все могут раздуть даже до того, что Баошань Санжэнь узнает о поступке главы клана Цзян, и на мир заклинателей обрушится гнев бессмертных. По крайней мере, люди будут бояться такого исхода, — очень тяжело вздыхает дева Вэнь, — К сожалению, сразу говорить нечто подобное всем подряд нельзя. Если, конечно, мы не хотим потерять один из великих кланов. Цзян Яньли присаживается обратно, гладит Вэй Усяня по голове и покорно кивает. Мэн Яо вполголоса извиняется перед ней, пытается оправдаться, и улыбка девы Цзян, первая за последние часы, немного успокаивает его сбивчивую речь.***
Второй раз за день отойти от постели Ванцзи оказывается тяжелее. Но Сичэнь уже давно не оставался наедине с дядей, и сейчас, когда Вэнь Нин, Цзян Яньли и Вэнь Цин окружили обоих раненых вниманием, уже немного легче выйти за пределы Цзинши. В библиотеке тихо. Лань Цижэнь заходит первым, предоставив племяннику закрыть двери. Знакомый запах бумаги и цветущих орхидей почти не чувствуется: возможно, Лань Хуань слишком привык к другому, терпкому травяному, которым пропахли покои Ванцзи. Дядя стоит лицом к книгам, и только руки, сложенные за спиной и теребящие рукава ханьфу, выдают его чувства. — Сичэнь просит прощения, — юноша кланяется, и ощущение какое-то незнакомое — с тех пор, как Ванцзи привезли в Гусу и старший брат ежеминутно сидел возле него, формальности ограничивались кивком, — Дяде пришлось взять на себя управление делами клана. Мои действия противоречили моему статусу… Лань Цижэнь вскидывает руку, прервав его. Сичэнь послушно замолкает. «Похоже, Вэнь Цин переняла от него больше, чем я ожидал.». — Когда твой отец был при смерти, у меня не было возможности присматривать за ним, — голос дяди звучит по-новому, будто он держит тяжелую корзину или только что вернулся из долгого утомительного путешествия, — Не знаю, смог бы я, лично контролируя его лечение, спасти его или все же раны действительно были слишком тяжелыми. Но день за днем я не могу избавиться от вины за его смерть и за то, что меня не было рядом. Лань Сичэнь невольно задерживает дыхание. Он никогда никого, кроме Вэнь Сюя, не винил в смерти отца. — Опять же, я не берусь никого обвинять и сам знаю, что многое из сказанного целителями небеспочвенно, — продолжает Лань Цижэнь, — но я не хотел бы, чтобы ты тоже был лишен возможности следить за лечением Ванцзи. Как его старший брат, ты куда больше заинтересован в его выздоровлении, чем любой другой человек… Или большинство других людей. Дядя бесцельно проводит пальцами по нескольким толстым книгам и стопкам свитков. Правилами запрещены лишние движения, не приводящие к результату, но кто в здравом уме станет сейчас об этом думать? — В следующий раз, когда Вэй Ин очнется, я поговорю с ним, — широкие рукава ханьфу способны скрыть многое, в том числе слишком откровенные жесты. Сичэню не понятен ни тон, ни движения дяди, — Цзян Ваньинь прилетит совсем скоро, сомневаюсь, что он будет заботиться хотя бы о части того, что потребуется сделать в Цишане перед отъездом. Он и наследница клана Цзян должны первыми все объяснить Вэй Ину. Лань Хуань улыбается и снова кланяется: — Сичэнь понимает это. Но если молодой господин Цзян явится так скоро, то, скорее всего, дева Вэнь и ее брат вынуждены будут отправиться в Цишань. Лань Цижэнь вздыхает и поворачивается, наконец, к племяннику. — Многие вопросы следует решить до того, как Цзян Ваньинь и Цзян Яньли поговорят с Вэй Усянем. С братом и сестрой Вэнь я успею попрощаться. Лань Сичэнь подходит ближе, становясь бок о бок с дядей. Теперь они оба разглядывают книги, как если бы могли найти среди наследия клана Лань ответы на свои вопросы. — Если правда о Вэй Ине не будет обнародована, — лицо Лань Цижэня темнеет, а глаза непривычно загораются, — его брак с Ванцзи станет предметом новых пересудов. Люди могли бы отнестись спокойнее к отношениям между двумя мужчинами, если бы они были одного статуса. В конце концов, против вашей очевидной близости с Мэн Яо никто слова не смеет сказать. Лань Хуань смеется, потирая лоб: — После того, что устроила дева Вэнь, даже стань Мэн Яо женихом наследника самого Императора, люди бы побоялись в их сторону смотреть неугодным образом. — Вот именно, — тон дяди не становится легче, и веселье Сичэня гаснет, — военная слава как самого Мэн Яо, так и его приемных брата и сестры не позволит людям лишний раз накликать на себя гнев спасенных ими. Но за спиной Вэй Усяня нет ничего, кроме красивой истории любви и поддержки Цзян Ваньиня и Цзян Яньли, которых до сих пор в народе не воспринимают всерьез. Даже если Фэнмянь в ближайшем будущем уступит сыну место главы, Вэй Ин не захочет больше связывать себя с кланом Цзян, и без очевидной и общеизвестной причины люди будут осуждать его еще и за это. Сичэнь стискивает зубы. Ему приходится даже закрыть глаза и проделать пару дыхательных упражнений, пока злость не оставит тело. Решать, чью репутацию спасти — своего ли клана и Вэй Усяня или же клана Цзян — оказывается далеко не так просто, как он думал, видя страдания своего будущего зятя. — Фэнмянь — мой давний друг, — продолжает Лань Цижэнь, — Цзыюань, как бы неправильно она ни поступала, по большей части жертва слабохарактерности своего мужа и ограничений, в которых жила как его жена. Лань Хуань смотрит на него, уже не пытаясь одновременно говорить и думать в медитации на свитки: — Но ведь Цансэ Санжэнь и Вэй Чанцзэ тоже твои друзья. Дядя не злится, только согласно кивает: — Верно. И уж они были куда смелее и благороднее, пусть и такие же безрассудные, как их сын, — легкая усмешка осветляет его лицо, — Будь они живы, Вэй Ин жил бы по-другому. Лань Сичэнь молчит. Все верно. Найди Лань Цижэнь этого ребенка сам или же если бы его родители не погибли — в любом случае, многое в жизни Вэй Ина сложилось бы иначе. Он бы точно попал в Гусу, хоть чтобы жить, хоть из-за желания Цансэ Санжэнь повидать одноклассника и похвастаться умственными способностями своего А-Сяня. — Я должен был отправиться на его поиски, — странная горечь в голосе Цижэня слышна едва ли не в первый раз за всю жизнь, — Я разделял дела клана между собой и братом, но тем не менее не попытался ничего сделать ради ее ребенка. Фэнмянь же искал его годами, хотя прекрасно знал, что столкнется с гневом Цзыюань. Сичэнь прикусывает губу, чтобы не возразить. Ему очень хочется напомнить дяде, что глава клана Цзян мог проявить характер и не создавать тех проблем, которые в итоге свалились на его жену и детей, своим молчанием о важных вещах. — Теперь у нас есть шанс исправить многое, — учитель Лань массирует переносицу, как от сильной головной боли, — Вэй Ину будет больно от слов девы Цзян и ее брата. Это не та цена, которую я хотел бы заплатить за то, чтобы он начал ценить себя и принимать любовь к себе, но… По крайней мере, эта жертва точно будет во благо. Как бы Цзыюань ни раскаивалась и как бы она ни хотела изменить все, что сделала с Вэй Ином, он должен понять, что быть благодарным ему не за что и причины прощать ее и ее мужа отнюдь не безусловны. Сичэнь уже не чувствует прежнего сострадания, вспоминая, как переживали арест Вэй Ина супруги Цзян. Вынужденные обстоятельства после рассказа Яньли превратились в следствие жестоких ошибок, и у главы клана Лань достаточно причин не искать этим ошибкам оправдания. — Я бы очень хотел стать для Вэй Ина хорошей заменой девы Цзян, — понизив голос, признается Лань Сичэнь. Учитель Лань громко ухмыляется и оглаживает бороду. — Дева Цзян по силе духа едва ли уступает деве Вэнь, — произносит он, — Она одна пыталась заставить Вэй Ина чувствовать себя человеком вопреки воле матери. Чтобы стать хотя бы вполовину таким, как она, тебе придется научиться быть старшим братом, а не курицей-наседкой. Сичэнь, ахнув, вскидывает голову и не может выговорить ни слова. Взгляд дяди острый и обличающий. Он, как рыболовный крючок, вытаскивает воспоминания о том, как Ванцзи после смерти матери закрывался в себе, боялся совершить малейшую ошибку и не общался ни с одним ребенком иначе, как по учебе. А Сичэнь упивался тем доверием, которое получал от брата, и так и не смог научить тому, чему в конце концов научил совершенно посторонний человек. Сглатывая тяжесть осознания своих прошлых ошибок, первый нефрит отводит взгляд. — А-Чжань и Вэй Ин больше не дети, — признает он, сдерживая желание закрыть лицо руками, — Я больше не смогу защищать А-Чжаня, привязывая его к себе и к клану. Теперь он сам должен принимать решения. Дядя отвечает не сразу. Он снова водит рукой по свиткам, в конце концов убирая ее в рукав. — Когда Ванцзи пришел ко мне и потребовал отпустить в Цишань, я впервые увидел, насколько он не похож на отца, — вспоминает учитель Лань, — Он был готов сам нести ответственность за свои действия и сделать все, чтобы ни его семья, ни Вэй Ин от этого не пострадали. Сичэнь очень не хочет сравнивать отца с Ванцзи. Никто не знает, как бы поступил второй нефрит клана Лань, если бы Вэй Усянь был женщиной и матерью его детей, а затем ему пришлось выбирать между преступницей, обвиненной по сомнительной причине, и детьми, нуждающимися хотя бы в одном родителе. Насколько тверд оказался бы характер Ванцзи в вопросах защиты своей семьи. Сичэнь не хочет об этом думать. — Я постараюсь говорить с А-Чжанем, исходя из того, что понял теперь, — обещает Лань Хуань, — Но я не хочу, чтобы он и Вэй Ин повторили судьбу Вэй Чанцзэ и Цансэ Саньжэнь. Независимо от того, решат ли они остаться в Гусу или станут бродячими заклинателями, — его голос, взгляд и осанка приобретают отблеск закаленной стали, — я, как глава клана Лань, потребую от главы клана Цзян справедливости для мужа А-Чжаня и сделаю все, чтобы они могли пользоваться поддержкой любого клана без давления слухов. Лань Цижэнь отвечает чем-то, очень похожим на «мгм» Ванцзи. Одни глаза говорят, как он гордится своим повзрослевшим племянником. «Возможно, что Фэнмянь боялся того же самого, когда решил никому не рассказывать о родителях Вэй Ина. Но он не выполнил их последнюю волю, ради которой они жили и погибли, и теперь выбор за Ванцзи и Вэй Ином, а уже наша задача — их поддержка и защита.».***