***
— Я ненавижу тебя. Цзян Фэнмянь закрывает глаза, сопротивляясь желанию вытереть потный лоб. Если дышать глубоко, можно не слушать крики. — Бессовестная, бесхребетная тряпка! Звон стекла. Кажется, пиала, скинутая со стола. Жаль, этот фарфор сейчас днем с огнем не сыщешь. Хотя, возможно, удастся найти гончара, который сделал эту коллекцию, когда Фэнмянь был еще ребенком. — Что ты за отец?! Почему именно ты мой муж и отец моей дочери?! Это не впервые. Он знает, как игнорировать крики. Он жил со своей матерью. — Что, и не смотришь на меня? Тебе настолько стыдно… Или противно? Фэнмяня прошибает дрожь. Эта женщина… Он отдал ей свое сердце, как она может предположить что-то подобное?.. И все же воспоминания, не такие уж и давние, затыкают ему рот. Тогда скандал был невообразимый, какими бы титулами ни была наделена Цансэ Саньжэнь, у нее не было ни богатства, ни земель, ни клана как такового. Союз Юнмэн Цзян и Мэйшань Юй трещал по швам, рассказы о том, как «разбились» сердца обоих наследников, обрастали небылицами. Сейчас, спустя год после рождения А-Ли, рухнула иллюзия счастливой семейной жизни. Фэнмянь хочет спокойно подержать дочь на руках. Он хочет обнять свою жену, любви которой так и не добился, написать своему другу, воздать почести недавно умершим родителям. Больше всего он хочет своими руками очистить мысли Цзыюань. Но как сейчас убедить ее, что их брак не был лишь исполнением последней воли бывших глав клана Цзян? Что Фэнмянь никогда не был влюблен в Цансэ Саньжэнь? Что Вэнь Чжулю по его собственной просьбе привел наследницу Юй к месту «предложения руки и сердца»? Спустя несколько лет Фэнмянь может понять все, начиная с глупости своей затеи и заканчивая чувствами Цзыюань. Как и то, что извинений уже будет недостаточно — он молчал слишком долго, слишком боялся признаться что невесте, что своей деспотичной матери. Не все ли равно, совершил ли он глупость во имя одной или другой любви, если сейчас Цзыюань живет с горой надуманных (хоть и обоснованных) убеждений, а матушка с ними и умерла? — Моя госпожа, — вздыхает Фэнмянь, когда крик, не особо им разбираемый на слова, затихает, — Вэй Чанцзэ выплатил сумму своего долга. Он отрабатывал ее с того самого момента, как был уничтожен его клан, а учитывая, какой скромный образ жизни он предпочитал, выплатить издержки Юнмэн Цзян на его содержание было несложно. Это отвратительно. Как будто Чанцзэ — товар. Это было отвратительно десять, двадцать лет назад — с того самого момента, когда мальчика-сироту сделали слугой, а потом не пойми почему позволили совершенствоваться и приблизили к наследнику. Не нужно большого ума, чтобы понимать: они должны были стать не просто друзьями, но братьями — вот только ритуал, делающий их братьями по оружию, никто проводить не собирался. — Да уж, — голос Цзыюань наполнен ядом, и слышен тихий треск молний, — Пусть лучше он скитается один, пусть его считают беглецом, ведь тебе же так страшно признать, что клан Цзян не в состоянии дать двум великим заклинателям то, что им нужно. Это не так, хочет возразить Фэнмянь. Согласие на уход из клана давал не он, а матушка, с почти безумной радостью объявлявшая потом, как избавилась и от «нахлебника», и от «увлеченности» сына. Фэнмянь чуть ли не на коленях умолял друга остаться, ведь это будет небезопасно… Тогда Чанцзэ лишь покачал головой. Он знал наперед больше, чем Фэнмянь. Пусть главы клана Цзян и должны были со дня на день передать руководство своему сыну, общественная молва не обойдет стороной оставшуюся «соперницу» Юй Цзыюань. Лучше уйти. Они всегда так делали, даже когда в Гусу хулиганили группой, наказание, как правило, разделяли Цансэ и Чанцзэ. Цансэ же сама по себе была девушкой далеко не одного места. Привяжи ее к Юнмэну — и она зачахнет, привяжи к семье слуги — и все то немногое, чем она обладала, исчезнет. Что Фэнмянь должен был делать тогда с самоотверженностью своего друга? — Моя госпожа, ты не понимаешь… — Я все понимаю! Она плачет. Не здесь — потом уже, в спальне, в которую Фэнмянь прекрасно знает, когда не нужно входить. Он стоит под дверью и молчит. Цзыюань живет в своем омуте разочарований, незачем ей знать, что ее муж до сих пор винит себя в слабохарактерности, в том, что никогда не шел наперекор родителям, а когда нужно было принимать серьезные решения — понятия не имел, как это сделать. В конце концов, глава клана Цзян идет в Храм Предков. Он не поворачивает к детской, чтобы справиться у кормилицы, как себя чувствует А-Ли. В Храме Фэнмянь зажигает благовония и молча смотрит на таблички с именами родителей. Они добились того, чего хотели.***
Чанцзэ пишет анонимно, используя те шифры, которыми они оба писали подсказки во время учебы в Гусу. До сих пор счастливой паре странствующих заклинателей не встречалось серьезных опасностей, а недавно Цансэ родила мальчика. Фэнмянь пишет, что его собственный младший ребенок тоже на подходе. Кисть зависает над бумагой. Так хочется сказать, что А-Ин был бы прекрасным названым братом для наследников Юнмэн Цзян. И предложить помощь, возможно, несколько их общих друзей в качестве подмоги на ночной охоте. Глава клана Цзян опускает кисть на стол и закрывает лицо рукой. За годы, прошедшие со смерти родителей, он так и не решился открыть миру, что ни Чанцзэ, ни Цансэ не были сбежавшими слугами. Матушка как-то говорила, что никто все равно не поверит: ведь как может слуга в одно мгновение погасить долг жизни? Решат, что наворовал, и тогда совсем худо будет, а так хоть добрые люди помогут, ведь от хорошей службы люди в лес не убегают… Это смехотворная ложь, понимает сейчас Цзян Фэнмянь, сидя над полупустым листом. И ложь эта жила достаточно долго. Людские слухи не угомонило ни то, что он женился на Цзыюань, ни то, что она ждет вот уже второго ребенка. Выйти на площадь и сообщить, что покойные родители солгали всему миру, или же сохранить хотя бы имя Цансэ, за которое так много отдал ее муж… Фэнмянь вздыхает и качает головой. Нет, с теми сорняками, что и он сам, и его родители посадили и полили удобрениями, он не справится. Спасти всех невозможно. По крайней мере, есть бумаги… Цансэ может затребовать их в любой момент, и тогда уже и она, и Чанцзэ смогут предъявлять на постоялых дворах не копии, а подлинники, оставленные Фэнмяню… У него болит голова прежде, чем мысль продолжается. Оставленные Фэнмяню именно для того, чтобы он со своей стороны убедил заклинательский мир, что Цансэ Саньжэнь не стала слугой после брака.***
Фэнмянь бежит по пирсу, забыв про свой статус. Воздуха не хватает, режет легкие, в голове пусто и гулко. У него подкашиваются ноги, хотя все еще остаются силы держаться на мече. Это неправильно, но он ненавидит своих родителей и себя самого. Деревня где-то на границе с Цишанем. Здесь холодно, и даже заклинатель почему-то чувствует озноб. Дышать все равно не получается, но по крайней мере на окраине не так много людей, и позорно-уязвимое состояние главы клана Цзян никому не видно. Хотя… Кому там дело есть до позора? Фэнмянь умеет читать следы — один из немногих клановых навыков, освоенных им в совершенстве. Чанцзэ мог сменить обувь, хромать или нести на плечах телегу, но десятилетняя дружба дала запомнить цепочку следов. Тем более, что в лес по влажной дороге, похоже, входили только двое — мужчина и женщина, деревенские же боятся тварь, что там обитает. Двух цепочек следов в обратную сторону нет. Фэнмянь бросается в самую чащу. Он то перерубает деревья, то чуть не поскальзывается на грязи. Вчерашний дождь не вымыл следы — поистине чудо. И все же чем дальше в лес следует заклинатель, тем сильнее сжимается горло, не давая дышать. Он не дурак, знаков вполне достаточно, но слишком тяжело отрывать ноги от земли. Поляна выглядит обманчиво мирной. Деревья растут кругом, и сюда падает много солнца. Нужен более внимательный взгляд, чтобы понять, что здесь произошло. Трава местами смята в форме следов, так сильно, что за день не выпрямилась. С той стороны, откуда пришел Фэнмянь, отпечатки напоминают подошву обуви. Он обходит поляну, только чтобы сербце билось все громче и громче: на деревьях глубокие царапины от когтей, в ширину превосходящих человеческие ладони; на другом конце поляны следы медведя, слишком большого, наверное, в два или три человеческих роста. Похоже, животное напитало темную энергию, хотя сами по себе крупные звери должны быть к ней устойчивы… Фэнмянь откладывает нехорошие подозрения в сторону. Наконец, он находит следы крови. Большие капли, настолько близко друг к другу, что кажется — это высохший багровый ручеек. Фэнмянь уходит с развороченной поляны на негнущихся ногах. Кровь плохо заметна на темной земле. Только слабый отблеск духовной энергии выдает ее там, куда не падает солнце. Склон горы в тени, здесь прохладно. Цзян Фэнмяня прошибает холодом — капли крови превращаются в лужи. Вряд ли может быть что-то более очевидное в качестве доказательств, но он продолжает идти вдоль горы. Запах разложившихся человеческих тел не непривычен для заклинателя. Тошнота подкатывает, скорее, от предположения, чьи это тела. Кровь здесь пропитала землю, но у Цзян Фэнмяня не получается проследить взглядом дальше знакомых тканей — у Цансэ было любимое ханьфу, как бы она ни стремилась показать, что дорогая одежда ее не интересует. Жители деревни, попросившие супругов уничтожить чудище в лесу, не приходили сюда, и все же Фэнмянь выпускает сигнальный огонь. Адепты прибудут через несколько минут. По крайней мере, он должен организовать хоть какие-то похороны.***
Цзыюань смотрит на мужа, как на сумасшедшего. Она не удостоила каким-либо взглядом цепляющегося за пурпурную мантию ребенка — ровесника А-Чэна. Сейчас можно было бы задать множество вопросов: действительно ли это Вэй Ин, почему он такой худой, почему на нем такая жуткая одежда, знает ли он, где похоронены его родители… — Что ты наделал?! — вместо всего этого шипит госпожа Юй, вовремя закрыв рукой искрящееся кольцо — если мальчик испугается и убежит, вся Пристань Лотоса его признает. Если, конечно, Фэнмянь не лишился мозгов окончательно и не прошелся с ребенком по улицам. — Моя госпожа, я должен был это сделать, — в глазах Цзян Фэнмяня знакомый отблеск — такой, который не угасал в глазах бывших глав Цзян. Цзыюань смеется почти истерически: — Надо же, мой муж решил в кои-то веки отстоять свой выбор! И даже до того, как умер кто-то еще! Цзян Фэнмянь вспыхивает при ее словах и крепче прижимает к себе Вэй Ина: — Моя госпожа! Гнев сходит на нет почти моментально. Цзыюань, конечно, специально давит на больное, конечно, никогда не заботилась ни о Цансэ, ни о Чанцзэ, но она права. Вэй Ин — единственный, кого глава клана Цзян смог спасти, и даже он был слишком близко к смерти от голода и укусов бродячих собак. Цзыюань разворачивается и уходит, не глядя в сторону плохо притаившихся сына и дочери. Цзян Фэнмянь устало смотрит ей вслед. Если бы даже он мог возразить ей, не терзаясь многолетними угрызениями совести, что бы он сказал? Да и понять жену несложно: с самого рождения маленького А-Чэна отец даже не попытался наладить более-менее близкое общение с сыном. Даже сейчас он больше беспокоится о том, как на некогда любимого ребенка, сына безусловно хороших родителей, повлияла улица. Все оправдания, сравнение более-менее спокойного детства А-Чэна и того, что прошел Вэй Ин, кажутся такими бессмысленными… Да и не станет Цзыюань слушать. Фэнмянь кое-как улыбается Вэй Ину. Ребенок уж точно не виноват в том, что у Фэнмяня не получилось создать семью. — Вы поладите, — наивно обещает он, как можно обещать только испуганному ребенку, — Сейчас… Наверное, тебе лучше для начала познакомиться с А-Чэном и А-Ли.***
— Ну, — голос Цзыюань говорит лучше, чем все последующие слова. Как будто она ожидала очередной ошибки Фэнмяня. Как будто она и не думала, что, зайдя в его кабинет, услышит хорошие новости, — и что же ты на этот раз предпринял? Главе клана Цзян не нужно продолжения, чтобы понять, о чем говорит жена. Слухи об их неудачном браке уже птицами летят по миру заклинателей без малого четырнадцать лет. Рождение А-Ли и А-Чэна ничего не изменило, хотя, учитывая характер Цзыюань, никто и не предполагает, что дети рождены от какого-то другого мужчины. «Уникальность» терпения и бесхарактерности Фэнмяня здесь играют на руку, но счастливым мужем и отцом его точно не считают — это легко понять, глядя в глаза кому угодно на Советах Кланов. Цзыюань туда даже не ездит: ее единственной подругой на постоянной основе была и остается госпожа Цзинь, а выслушивать кого-то еще в целях приличия уж точно не в характере Пурпурной Паучихи. Фэнмянь вздыхает и не смотрит ей в глаза. Новые слухи, естественно, просочились и в Юнмэн, и в Мэйшань, и в эпицентр вообще любых слухов — Ланьлин. Откуда именно их узнала Цзыюань — вопрос десятый. Главное, что Фэнмянь далеко не глухой и прекрасно слышит все на собраниях. Вэй Ин всего за несколько месяцев обучения в Юнмэне преуспел практически во всем. Очевидно, родители учили его читать, считать и писать и заложили основу для дальнейшего самосовершенствования: к тому же заклинательский потенциал и духовные силы Цансэ явно повлияли на ребенка еще во время беременности. Вопрос времени, когда он сформирует золотое ядро. И именно тогда, когда успехи Вэй Ина проявляются ярче всего, в Юнмэн решили наведаться гости. Скрывать мальчика от адептов Яо, Цзинь, Оуян и любого другого клана было слишком жестоко, ведь «визиты» длились по несколько дней. Фэнмянь не мог допустить, чтобы только-только набравшийся уверенности в себе сын Чанцзэ почувствовал себя каким-то «не таким», не достойным общения с другими… И тем самым породил обсуждения сначала среди детей, а потом и среди взрослых, слишком зорко подметивших сходство мальчика с покойной матерью. Цзян Фэнмянь не мог заставить себя перечеркнуть будущее Вэй Ина, отправив его жить со слугами и выполнять соответствующую работу. Цзыюань его явно ненавидит, ревнует к нему всю семью… Если уничтожить документы, подтверждающие освобождение Вэй Чанцзэ, Вэй Ин повторит судьбу отца и точно так же будет жить с жестокой госпожой — матерью своих шиди и шицзэ… Если бы он поднял глаза, то увидел бы, что Цзыюань смотрит совсем не с ненавистью как на мужа, так и на алый свиток* в его руках. Ему хочется услышать, как она советует принять хотя бы одно из возможных решений. «Что, если Вэй Ин, зная о свободе своего отца, решит отправиться на гору Баошань? Он ведь не знает, где она… Это слишком опасно…» — Фэнмянь не знает, его ли это мысли или же даже в своей голове он пытается себя оправдать. Цзыюань же, как всегда, уверена в своих словах: — Неужели ты настолько слаб, что не можешь отпустить его? Ты не можешь смириться с тем, что он, как и Вэй Чанцзэ, покинет Юнмэн? Да. Да, наверное, так и есть… — И ради этого ты готов привязать наших детей и этого мальчишку друг к другу? Чтобы им было так же больно разлучаться, как и тебе с твоим? Фэнмянь не отвечает. Он и сам мог бы заметить, как жена устроила судьбу дочери, не заботясь о том, что жених и невеста явно не в восторге от помолвки. У самой Цзыюань было так же, верно? Глава клана Цзян сворачивает свиток и убирает в тайник. Ему не нужно смотреть или слушать — сама атмосфера будто становится голосом госпожи Юй: «Ты трус». И он не возражает. Если это даст возможность уберечь Вэй Ина, держать его любопытство в узде и вместо надежды на семью где-то там дать живую и настоящую — здесь. Фэнмянь не хотел бы так часто разочаровываться в жизни, чтобы сейчас внутренний голос ныл, что семьи не будет.***
Зима теплая. Кроме поздно отцветающих лотосов и облетевших (в большинстве своем) деревьев, ничто о ней не говорит. Ощущение обманчивое — пруды скоро замерзнут, выпадет первый снег и торговцы Ляньхуа выйдут в теплых плащах. Цзян Фэнмянь стоит и смотрит в открытое окно кабинета, заложив руки за спину. Предки, проектировавшие дом главной семьи, рассчитывали, что вид из этого окна будет располагать к спокойной и монотонной работе, и действительно — пруд сразу за небольшой терассой покрыт поздними лотосами и самой живучей зеленью, а небо такое высокое и нежно-сиреневое, хоть сегодня и пасмурно. В Гусу, наверное, все посерело и побелело еще неделю назад. — Прости, — голос Цзян Фэнмяня звучит в пустом, пропитанном цветочным запахом воздухе, как звук юнмэнского колокольчика. — Прости, что… Не был тогда с вами. Юй Цзыюань, сидящая за рабочим столом и листающая отчеты о возобновленных ночных охотах, хмыкает: — Не извиняйся. Это было твое лучшее решение за последние годы. В ее тоне больше нет язвительности или злости, только усталость. Хозяйка Пристани Лотоса хоть и успешно постигает бессмертие, но в последнее время чуть больше выглядит на свой возраст. Цзян Фэнмяню нравится смотреть на нее. Когда Юй Цзыюань полна сил и как следует отдохнула, к ней возвращается свежесть юных лет, придавая поразительное сходство с Вэнь Цин. Но гора работы, недавняя война и беспокойство за еще не вернувшегося из дипломатической поездки сына — это морщинки вокруг глаз и уголков губ, чуть более глубокий взгляд и размеренные движения, и все это отдает как уверенностью взрослой женщины — второй главы клана, так и домашним теплом. Фэнмянь вздыхает и открывает рот, но Цзыюань, даже не поворачивая в его сторону голову, перехватывает: — Даже не думай сейчас говорить, что могло бы быть год, десять или пятнадцать лет назад. И глава клана Цзян закрывает рот. Вернувшись с поля боя, госпожа Юй приобрела достойную генерала твердость в голосе, лишенную прежней истеричности. Теперь, выступай она на Советах Кланов, зал бы замолкал, забыв, что она женщина, и видя лишь опытную воительницу. Что уж говорить о муже, и раньше слушавшем почти безропотно. Цзыюань подобное подходит. Дева Вэнь приобрела такую же ауру, будучи в два раза моложе, неудивительно, что армия особо не изменилась с тех пор, как она раскрыла свой пол. Цзян Фэнмянь не выдерживает и широкими шагами подходит к столу жены, опускаясь напротив и при этом не глядя в глаза. Перо госпожи Юй замирает, и она поднимает взгляд. Мужчина лишается дара речи и способности держать под контролем челюсть. Только спустя несколько секунд он подает голос: — Ты изменилась… Не то чтобы к худшему, нет, скорее наоборот… Цзыюань, прыснув, прикрывает рот рукой. Но уже поздно: Фэнмянь увидел ее улыбку, сощурившиеся от смеха глаза и легкий румянец. Переплетя пальцы ее свободной руки со своими, глава клана касается губами чуть грубоватой, покрытой мелкими шрамами от молний тыльной стороны ладони. Смех госпожи Юй мгновенно затихает, румянец становится ярче, а глаза темнеют. Не от гнева, как раньше, а из-за дрожащих и расширившихся зрачков. — Ты невероятная… — выдыхает Цзян Фэнмянь. Жар в голове и легкая дрожь по позвоночнику отвлекают от колющего чувства в груди: что ему стоило сказать это раньше? Цзыюань не похожа на его мать. Не. Похожа. Никогда не была похожа. Все, чего Фэнмянь боялся, не имело под собой совершенно никакой основы. Он морщится от этой мысли, все-таки занимающей голову именно сейчас, и вместо того, чтобы поцеловать жену, почти ложится на стол, прижавшись лбом к ее руке. — Прости, — бормочет глава клана Цзян и молится про себя, чтобы Цзыюань не вырвала руку, — прости-прости-прости. Я виноват и перед тобой, и перед детьми. Он прекрасно знает, что не услышит глупых утешительных возражений. Что Цзыюань думает точно так же. — Виноват, — надо же, слово в слово предугадал. — Ты и твои страхи действительно во многом виноваты. Если бы она кричала сейчас или дала пощечину, Фэнмянь бы стерпел и еще попросил, за все от свадьбы до сегодняшнего дня попросил. На затылок главы клана Цзян невесомо ложится ладонь, выбивая весь воздух из легких. — Прошло двадцать с лишним лет. Дети… В каком-никаком, но все же в порядке. У них есть шанс не жить так, как жили мы, и они нашли тех, с кем хотят вступить в счастливый брак. Думаю, на этом можно закончить. Я… Я очень устала. Цзян Фэнмянь не смеет не то что голову поднять — вдохнуть. Его жена уже почти двадцать лет не касалась его хоть в каком-то подобии нежности — да что уж там, сам он тоже этого не делал. Момент кажется до дрожи драгоценным, даже плеска воды за окном не слышно. Ощущение пальцев Цзыюань у самых корней волос Фэнмяня легкое и мимолетное, и мурашки от него бегут по телу быстрее, чем сердце гонит кровь. Такой первый за годы раз не вызывает неуюта — но глава клана Цзян отчетливо вспоминает, как впервые (и, увы, единожды) держал на руках дочь. Неудачи брака на мгновение стираются, словно они оба снова только что встретились, а Цзян Фэнмянь снова готов рассыпаться пеплом от одного взгляда Юй Цзыюань. — Моя госпожа, я… На языке эти слова оставляют привкус горечи, и Фэнмянь, слыша вдох жены, очевидно, желающей что-то сказать, холодеет изнутри при мысли, что сейчас может повториться что-то из десятилетий их брака. И приподнимается немного от стола, недостаточно, чтобы было видно лицо и глаза женщины, но настолько, чтобы яркий запах лотосов прорвался сквозь пьянящий — чернил и благовоний, отрезвляя голову: — А-Юань, я не смогу вернуть тебе молодость и детство А-Ли, А-Чэну и А-Сяню… — Цзыюань молчит, значит, все правильно. У них есть шанс. Фэнмянь вскакивает, в полутумане выхватывает откуда-то алый свиток, и перед замутненными резким подъемом на ноги глазами спустя мгновение вспыхивает текст, гласящий, что Вэй Чанцзэ выплатил долг клану Цзян в размере такой-то суммы и столькими-то годами службы. — В крайнем случае, потом я преклоню колени в Храме Предков, — выдыхает глава клана, стараясь унять дрожь в руках и головокружение, — А-Юань, ты была права, я должен был сделать это уже очень давно! Госпожа Юй молчит, и муж чувствует ее одобрительную улыбку. — Погоди, — Фэнмянь оборачивается, приподняв бровь, — А-Чэн все-таки женится? Цзыюань снова смеется, прикрыв глаза рукой. Об этом она рассказать забыла. — Женится, — еле умудряется вставить она, вспоминая то, что видела своими глазами, — и поверь мне, он действительно твой сын.***