***
希瓜音乐人 [inst.] — 灵汐(是缘变奏) [OST Love and Destiny]
***
Лань Цижэнь смотрит на чашку с чаем уже довольно долго. Достаточно долго, чтобы аромат стал приглушеннее, а фарфор, о который было так приятно греть руки, остыл. Вздыхает и прижимает ладонь к глазам, ожидаемо заболевшим. В последнее время это ощущение его почти не покидает, а иногда тупая боль отдает в виски и затылок. До сих пор жизнь была гораздо проще. Не во всех аспектах и уж точно не всегда, но относиться к каким-то людям и явлениям можно было определенным образом и как правило стабильно. Нападение Вэней после событий турнира лучников было не особо неожиданным. Времени, конечно, не хватило, но сказать, что клан Гусу Лань к этому не готовился, нельзя. Лань Цижэнь и раньше был о Вэнь Жохане (и тем более его сыновьях) не лучшего мнения, а потому гнев, с которым он смотрел в лицо Вэнь Сюя, был несколько приземленнее, чем когда пришла весть о прибытии на обучение Вэй Усяня. Даже действия обоих племянников не казались неожиданными. Сичэнь не трус, ведь свитки ему буквально впихнули в руки Старейшины и они же выпроводили через потайной ход… Но вполне в его духе не соваться куда не следует. Ванцзи проявил также вполне ожидаемое упрямство. Цижэнь очнулся, когда младшего племянника уже забрали в лагерь, и смог лишь ждать. Вести о том, что Ванцзи и Вэй Усянь не смогли выбраться с остальными адептами из пещеры Черепахи-Губительницы, едва не прикончили учителя, и только скорое возвращение Ванцзи, израненного, но живого, как-то разрядило обстановку. Не говоря уже об отчете… Впрочем, стоит признать: отчет Ванцзи был первым шагом Лань Цижэня к тому, чтобы признать Вэй Усяня не просто раздражающим сыном его давней подруги. Он хорошо помнил эту девушку. Цансэ Саньжэнь, бесцеремонно и не без причины носившая титул своей учительницы, болтала без умолку и все же не распространялась о своем прошлом. Если истории о горе Баошань Санжэнь по всему миру считались тайнами, а редкие спускавшиеся оттуда ученики давали клятву жизни не выдавать ничего о наставнице, то их жизнь до прихода в отшельнический клан особо не замалчивалась: кто-то был обнищавшим заклинателем, кто-то остался без поддержки собственного клана. Цансэ же будто из воздуха возникла и на монахиню не была похожа даже отдаленно. Странно, что рассудительный Вэй Чанцзэ вообще влюбился в нее. Еще более странно, что, когда сплотившиеся в компанию ученики, включая Цзян Фэнмяня, Вэнь Чжулю и (от этого до сих пор желчь в горле) молодого наследника Лань, попадали в какие-то передряги и нарушали правила, отдувалась за все Цансэ вместе с будущим мужем. Влюбился ли Чанцзэ в нее из-за самоотверженности или из-за острого языка, способного приструнить хоть мальчишку в споре, хоть Старейшину — одним небесам и известно, но когда пошли вести о свадьбе, никто не удивился. Цижэнь за своих соучеников был неожиданно… даже рад. Чанцзэ и Цансэ подходили друг другу. Каждый из них пошел на какие-то жертвы ради другого и каждый, можно сказать, совершил подвиг. До сих пор Цижэнь даже не осознавал, какой. В Вэй Ине были они оба. Смех и глаза матери, черты отца, ее неугомонность и его жертвенность… Мальчик прожил с родителями от силы несколько лет, но это оказалось сильнее уличных реалий и воспитания Цзян Фэнмяня и Юй Цзыюань. Вэй Ин слишком напоминал мать. Все такой же бьющий в глаза свет посреди серости Гусу. Цижэнь иногда хотел закрыть глаза и уши — улыбка слишком знакомая, голос слишком похож, даже интонация та же. Как будто небеса намеренно усмехались: смотри, что ты потерял, смотри, вы ведь тогда даже не поговорили, даже не попрощались…***
Воспоминания прерываются резко. Во-первых, кончается дорога до Цзинши (верно, он ведь хотел навестить раненых), и дверь внезапно возникает прямо перед носом. Во-вторых, Цижэнь не уверен, что сможет открыть ее, если продолжит думать. Здесь ожидаемо сидят Вэнь Нин и Мэн Яо. Из всех людей на свете они меньше всего вызывают раздражение, хотя один — некогда ненавистный Вэнь, а второй — выходец из предельно неприятной среды. Еще два испытания для Старейшин, на словах бросавшихся правилами, но в обсуждении этих двух мальчишек нарушавших как минимум запрет на сплетни и на предрассудки по статусу. Оба вскакивают и кланяются учителю, и Цижэнь качает головой: — Для наследников клана Вэнь этот поклон слишком низкий. Вы стоите большего. Он не заостряет внимание на том, как две пары глаз почти по-детски загораются. Цзинши хорошо отоплен. Пока Ванцзи и Вэй Ину следует соблюдать постельный режим, талисманы обогрева заменяются регулярно. Об экономии не смеют даже заикаться, да и смысла в этом почти нет: компенсация сокровищами и лекарствами клана Вэнь легко покрыла военные потери. Лань Цижэнь не очень давно увидел в Вэнь Цин кого-то, способного разрешить множество проблем за короткий срок. Не стоит недооценивать и Мэн Яо, и Вэнь Нина, и то, сколько союзников в итоге она заполучила, всего лишь отказавшись от присущего многим главам высокомерия. Иногда Цижэнь даже позволяет себе (не на словах, естественно) заметить, что нынешней ситуации можно было добиться, просто перестав делить все подряд между собой и соревноваться хотя бы на несколько лет. Вэнь Нин ставит чай. Прекрасно сделанный, скорее всего, не поленился спросить у слуг, чем здешние традиции отличаются от Цишаня. — Сестра довольна тем, как восстанавливается Второй Молодой Господин Лань, — уведомляет юноша, оглядываясь на ширму, — По ее словам, еще нескольких недель хватит, чтобы он твердо встал на ноги. Учитель Лань кивает, принимая чашку и пробуя — действительно вкусно и именно так, как сделал бы он сам. — А Вэй Ин? — уточняет Лань Цижэнь. Вэнь Нин выглядит озадаченным всего секунду, но этого достаточно, чтобы породить неприятное чувство: что ж, очевидно, слухи об отвратительном отношении учителя к сыну Цансэ Саньжэнь действительно распространились на весь мир заклинателей. — Его раны еще будут доставлять беспокойство, — целитель весь сжимается, словно догадавшись, что случайно выдал свои мысли, — отчасти потому что он не соблюдает рекомендации и не отдыхает должным образом. Цижэнь сдерживается, чтобы не закрыть лицо рукой. Копия матери, та ведь тоже пару дней после наказания сетовала, как все болит, а потом с незажившей спиной и несошедшими синяками неслась сражаться с духами. — Я поговорю с ним. Обещания подобного рода крайне непривычны. До сих пор проявление заботы даже о племянниках было скудным и неопределенным. Когда чай заканчивается, Лань Цижэнь проходит за ширму. Он бывает здесь не реже двух раз в день, как правило, дожидаясь, когда и Ванцзи, и Вэй Ин уснут. Неважно, приходится ли ради этого нарушать комендантский час. Ни первый, ни второй мальчишка не выглядят больше бледными или измотанными, повязки уже сняты, а те, кто дежурят в Цзинши, регулярно помогают раненым с омовением и расчесыванием. И все же зайти сюда не так просто. Мэн Яо ожидаемо суетится у постелей. Причем, с какими-то совсем бессмысленными мелочами: то одеяло подтыкает, то убирает несуществующие пряди волос с лица. Это должно раздражать, как и всякие лишние действия, но Цижэнь ощущает только тепло. — На столе местное печенье, — тихо произносит учитель Лань, — вам с Вэнь Нином на двоих хватит. Распахнутые огромные глаза Мэн Яо напоминают Лань Цижэню, что перед ним не порождение грязной среды и не наследник Цзинь Гуаншаня. Конечно, в восемнадцать лет заклинатели уже совсем не дети, особенно если прошли войну и работу в подземельях Вэнь Жоханя. Однако у Мэн Яо все еще есть сторона, открытая старшей сестре и нуждающаяся в защите. — Можешь идти, — кивает Цижэнь, глядя прямо на него и надеясь, что это не звучит, как обращение со слугой. Юноша поспешно покидает комнату, только на секунду сжав плечо спящего Вэй Ина. Планировка Цзинши создает ощущение уединенности в каждой части, даже если они разделены только ширмами. Вэнь Нин и Мэн Яо никуда не ушли, и учитель Лань это знает, но сейчас ему кажется, что мира за пределами одного небольшого кусочка не существует, а бумага способна скрыть больше, чем каменные стены. Цижэнь подходит ближе. Солнце сегодня мягкое, облаков много, и свет из окна совсем не навязчивый. Все, что есть в доме, белого и голубого цвета с редкими прожилками черного дерева. Это должно успокаивать, но почему-то сейчас как никогда чувствуется безжизненность комнат. Раньше учитель Лань не задумывался, каково Ванцзи жить в своих покоях и каждый день проводить в столь давяще-холодной обстановке. Вопреки ожиданиям, что в Гусу все дома на одно лицо и все помещения отделаны одинаково, между гостевыми покоями и жилищем адептов есть существенная разница. Правила правилами, но мало кто из не рожденных в клане Лань способен долго выдерживать проживание в комнате, где будто застыла зима. И люди, проектировавшие помещения именно для гостей, уже думали не об образе идеального Ланя, а о том, как добиться расположения обычного человека и произвести приятное впечатление. Вэй Ин не будет жить в гостевых покоях. Он, скорее всего, переедет в Цзинши. Лань Цижэнь до сих пор жестко выступал против того, чтобы этот ребенок вернулся в Юнмэн. И хотя он так и не отказался от своих слов, сейчас появляется новое осознание: сын Цансэ не сможет ужиться здесь. В Гусу можно специально для него начать готовить блюда клана Цзян, можно отнестись лояльнее к нарушению правил… Цижэнь уверен, что Сичэнь ради своего будущего зятя уже на все готов. Но дом останется домом, и в этом доме придется жить. Вэй Ин может завесить стены рисунками, принести что-то кричащих цветов, вроде алой мэйхуа из Цайи, или вазы и статуэтки, расписанные мастерами из Ланьлина; может отказаться носить скучные и легко пачкающиеся одеяния, и тогда еще больше красного или какого-то другого цвета будет разбивать колорит Облачных Глубин. Но даже этого может оказаться для него слишком мало. Как оказалось мало для Цансэ. Лань Цижэнь вглядывается в знакомые черты лица. Во сне Вэй Ин выглядит спокойнее и мягче, если прищуриться, можно даже забыть, кто он на самом деле. Снова накатывают воспоминания. Когда-то это лицо, усмехающееся и дерзкое, злило до кровавого кашля. Учитель Лань не мог себя контролировать, хотя до сих пор выдерживал даже самых сложных учеников. Люди шептались, слухи разрастались, как ветви дерева, один из другого и только чудом не достигли тех же масштабов, что и глупая идея о «настоящем» отце Вэй Ина. Не то чтобы люди не ожидали, что именно этот ребенок станет испытанием педагогических навыков Лань Цижэня, и не то чтобы никто не задумывался, как он отреагирует на «второе пришествие головной боли Гусу Лань». В отличие от Цзян Фэнмяня, Лань Цижэнь не был трусом. И, увы, далеко не быстрое угасание слухов помешало опровергнуть их во всеуслышание. Цансэ переворачивала жизни всех, кого знала, в той или иной степени. Неловко, часто не задумываясь о последствиях, за которые потом расплачивалась вместе с другими людьми. Как и ее сын. Цижэнь видел в каждом глупом и самоотверженном поступке Вэй Усяня совсем не то, что нужно было. До сих пор он стремился понимать своих учеников и открывать им глаза на то, почему их родители такие и почему бессмысленно пытаться их изменить, и в итоге эти же родители ошибочно считали, что их ребенок стал послушным и идеальным. Того, что приемные родители сделали с Вэй Ином, он не заметил, пока не стало слишком поздно. Лань Цижэнь не трус, как старший брат или Цзян Фэнмянь. Он всегда считал себя выше Цзинь Гуаншаня и Вэнь Жоханя хотя бы за счет заботы о чужом благополучии. Так как же вышло, что лишь напоминание о Цансэ Саньжэнь помешало ему позаботиться о Вэй Ине?.. Когда безмятежное лицо мальчика вдруг хмурится, с Цижэня будто с самого сон сходит. Он не успевает выйти до того, как поймает на себе мутный взгляд тех самых глаз. Сейчас еще можно покинуть комнату, пока Вэй Ин не пришел в себя. Возможно, подумает, что почудилось — сам же не верит, что старик Лань может просто взять, прийти и стоять вот совсем не рядом с постелью племянника. Цижэнь нарочно не позволяет себе оторвать ноги от пола. Верно, Вэй Ин не верит, что о нем могут заботиться. — Учитель… Лань? — моргает юноша, прищуриваясь, и мотает головой, — Я, очевидно, все еще сплю. Лань Цижэнь вздыхает и, не думая о последствиях, протягивает руку. У него все еще есть шанс уйти, но вместо этого он поправляет чуть съехавшее одеяло. Прикосновение снимает с Вэй Ина остатки сонного дурмана, и серые глаза уже вполне осознанно распахиваются, глядя на учителя как на призрака. — Мне сказали, что ты не соблюдаешь режим, — голос вышел непривычно мягким. Совсем не таким, каким Цижэнь разговаривает с учениками, — и медицинские рекомендации. Если будешь продолжать, тебя продержат здесь до Нового Года. Если все верно, если Вэй Ин действительно так похож на мать, угроза должна сработать. Неугомонную заклинательницу когда-то таким образом заставляли пролежать хотя бы половину того срока, что был отведен на постельный режим. Вэй Ин улыбается почти как раньше и оглядывает потолок: — Здесь не так плохо. К тому же, Лань Чжань рядом, так что плохо быть вообще не может. Учитель Лань снова вздыхает и качает головой. Все слишком знакомо. Этот ребенок точно так же не думает о завтрашнем дне, да что там — не может просчитать даже то, что повторяется каждый раз и сейчас только начинается. Когда Цижэнь открывает глаза, уверенный в своей готовности ко всему, его сердце сжимается от странного, незнакомого взгляда Вэй Ина. — Вы ведь не меня видите, — строгость, которой учитель избегал в своем голосе, исходит от ученика беспрепятственно, — Вы ни к кому не относитесь так, как ко мне, а я ничем от них не отличаюсь кроме того, что похож на маму. Это, наверное, звучит как обида. Или гнев. Или констатация факта. Цижэнь не вдается в детали — от столь явного раскрытия его мыслей и его непрофессионализма пол на мгновение уходит из-под ног. Кто в здравом уме посмел бы заявить: ты, Лань Цижэнь, ничем не лучше тех, кто испортил жизнь этого ребенка? И все же он, как истинный Лань, берет себя в руки. Вэй Ин сказал немного, но понятно стало гораздо больше. И особенно — что жертва здесь не Цзян Фэнмянь, не наследники Цзян и не Лань Цижэнь с вечно следующим за ним прошлым. Он сам когда-то ничего не сделал ни ради Цансэ, ни ради ее сына. Цижэнь глубоко вдыхает. — Вэй Ин, — он не двигается с места, хотя не отказался бы от возможности сесть куда-нибудь, — Ты… Ты совершенно прав. Воздух как фейерверком взрывается. Глаза мальчика снова расширяются, он по-рыбьи закрывает и открывает рот, и в копилку достижений учитель Лань отправляет еще одно: заставил Вэй Усяня потерять дар речи. — Эт-то первый раз… — и еще одно: заставил Вэй Усяня заикаться и не договорить. Цижэнь усмехается. — Не первый, — возражает он, позволяя себе каплю самодовольства, — ты и раньше в чем-то был прав. Ну и если подумать, я признавал правоту других учеников, даже если они думали не очень стандартно, до твоего появления, так что мне следовало бы извиниться, что выделил тебя в столь неприятном ключе. Пожалуй, чего-то более близкого к извинению Вэй Ин за всю жизнь от старших не слышал. Становится даже больно: сыновняя почтительность или нет, а все же Цзян Фэнмяню бы тоже не помешало признать свои ошибки перед тем, чью жизнь он почти разрушил. Вэй Ин краснеет, на секунду отведя взгляд. — Это первый раз, — повторяет он уже тише, сжимая одеяло, — когда Вы назвали меня по имени-данному-при-рождении. Воздух леденеет. Лань Цижэнь мысленно считает до десяти, чтобы не рухнуть прямо здесь. Это уже слишком для него. Приходится снова заставлять себя поступать правильно, и хочется убежать сильнее, чем все время до сего момента. — Что ж, — учитель тоже сжимает кулаки, скрытые длинными рукавами, — это было серьезной оплошностью. Он понимает, что сказал что-то не так, когда в глазах Вэй Усяня мелькает боль, такая яркая, что Лань Цижэнь не выдерживает и кладет ладонь на плечо мальчишки: — Я хотел сказать, не то, что я так тебя назвал, было оплошностью, а то, что раньше не называл. Раз уж, как ты говоришь, я вижу в тебе свою бывшую одноклассницу, мне следовало относиться к тебе по-другому. Это самое честное и длинное, что он когда-либо произносил. Ощущение, словно из легких вынули два мешка песка и дали вдохнуть чистого воздуха, и Цижэнь очень старается дышать спокойно, не выдавая хотя бы эту маленькую слабость. Вэй Ин озадаченно смотрит то на руку учителя на своем плече, то на него самого. Между ними никогда не складывалось полноценного разговора. Как, впрочем, и двадцать с лишним лет назад между Лань Цижэнем и Цансэ Саньжэнь. Глазами они говорят красноречивее и с большим взаимопониманием, чем когда-либо могли выразить словами. Забавно, ведь Вэй Усянь по праву считается обладателем самого острого языка, а Лань Цижэнь — самой убедительной и авторитетной речи. Возможно, если бы не пелена воспоминаний учителя, они вели бы легендарные дискуссии. Лань Цижэнь забывает об этой мысли, когда Вэй Ин снова мрачнеет и отводит взгляд. — Вы… Скучаете по моей маме? В самом лучшем случае учителю Ланю стоило бы сейчас куда-нибудь убежать. Или не заходить изначально. Он должен был заранее подготовиться к тому, что Вэй Ин прочитает невысказанное по глазам, жестам, чему угодно. Дети, выросшие с кем-то вроде Юй Цзыюань, как правило, отличаются проницательностью. Ответить должно было быть просто. Сейчас, спустя годы после ее смерти и всю жизнь заклинателя, поставившего крест на каких-либо отношениях, признаться перед надежным свидетелем — не такой уж и подвиг. Однако Цижэнь видит в Вэй Ине внезапно не педагогическую ошибку и не грозу спокойствия Гусу. Этот ребенок большую часть жизни не произносил даже слово «мама», наверняка ее не помнит, как и отца, и понятия не имеет, похож ли на них обоих. У Лань Цижэня вспыхивает и не гаснет мысль: он просто не может говорить о глубине своей скорби перед этим ребенком. Как не может упомянуть о детях с улицы, пристроенных им в хорошие семьи или взятых на обучение и работу в Гусу Лань. Это все не имеет значения, когда Вэй Ин уже прожил то, что прожил, и Лань Цижэнь ничего не смог для него сделать. — Она была хорошей женщиной, — вздыхает учитель, не зная, что еще сказать, — и сильной заклинательницей. Нельзя сказать, что мы были близки, но совместной учебы избежать не удалось. Вэй Ин смеется. Лань Цижэнь не пытается истолковать чувство гордости при звуке его смеха. Сколько его учеников действительно слышали от «старика Ланя» хорошие шутки или хотя бы сарказм? И сколько могли после пары фраз забыть о тоске или домашних сложностях и расслабиться? Был ли он хоть когда-то хорошим учителем? Вэй Ин снова смотрит лучисто и ярко, и учитель Лань невольно вспоминает, как подслушал семейную сцену Цзян Яньли и ее братьев: «Сянь-Сяню три годика.» И кажется, что почти понимает, почему дева Цзян так легко позволяла и даже провоцировала эти глупости. Вэй Ин потерял родителей в четыре года. Сянь-Сяню три годика. Через год не стало мамы и папы, появился голод, собаки, холодные зимы, плохой климат Илина, насыщенный темной энергией, далеко не всегда сострадательные взрослые… На руку учителя Ланя ложится рука Вэй Ина, бледная — весь загар сошел за время болезни и жизни в темнице — и худая. Она совсем не подходит к глазам, полным жизнерадостности и надежды. — Я могу называть вас дядей? — вопрос, возможно, слишком наглый. Разговор и без него был откровенным, но сейчас принял какую-то новую форму. Логично, что после свадьбы Вэй Ина и Ванцзи они станут семьей. Логично, что обращаться друг к другу на «учитель» и «Вэй Усянь» не стали бы ни в одной нормальной семье. Впрочем, в клане Цзинь как таковые семьи было сложно встретить из-за междоусобиц и борьбы за наследство, а ведь на словах там тетушки были тетушками, дяди — дядями, братья — братьями… — Если тебе так будет удобнее, — кивает Лань Цижэнь. Какая-то часть внутри еще сопротивляется, но чем больше он идет ей наперекор, тем хуже ее слышит. Достаточная награда — улыбка Вэй Ина. Все еще сложно привыкнуть к мысли, что он не Цансэ Саньжэнь в каком бы то ни было воплощении, и все еще сложно смотреть на эту улыбку и не думать: «У нее была такая же». Сичэнь и Ванцзи оба похожи на отца, но они совершенно не переняли его характер, и при виде племянников Лань Цижэнь никогда не ощущал такой острой тоски по умершему человеку. Вэй Ин же будто сохранил за почти пятнадцать лет самое лучшее от своих родителей. За это нужно быть благодарным, напоминает себе Цижэнь, ведь от них даже портретов не осталось. Юноша поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Учитель Лань чуть ли не видит, как снова закладывается стена неловкости между ними, и внезапно ощущает, насколько драгоценны даже крупицы доверия его бывшего ученика. — Если хочешь что-то спросить — спрашивай, — произносит Лань Цижэнь, пытаясь не замечать, как вспыхнули кончики ушей. Вэй Ин, с трудом переведя на него взгляд, получает кивок, легкое сжатие ладони — все что угодно в подтверждение слов учителя. Возможно, сейчас чуть более понятна столь открытая забота девы Цзян о младшем брате и самоотверженность Ванцзи. — Я хотел не спросить, — все еще смущаясь, признается юноша, — а попросить… Неслыханное дело: наглец Вэй Усянь стесняется просить о чем-то! Не иначе как сейчас земля и небо должны местами поменяться. Так сказали бы шутники-торговцы в Цайи. Лань Цижэнь оглаживает свободной рукой бороду: — Если твоя просьба в пределах разумного, я приложу все усилия, чтобы ее выполнить. Вряд ли человек, сделавший так много ради Ванцзи, попросит что-то, что навредит его семье. Как ни странно, эта мысль даже не приходит учителю в голову. — Расскажите мне о моих родителях. Что ж, видимо, земля и небо местами все же поменяются. Особенно учитывая, что ноги Лань Цижэня становятся совсем неустойчивыми, и после небольшого колебания он присаживается на край кровати. Все лучше, чем позорно опуститься прямо на пол. Он знает, что не должен продолжать бежать от этого. Прошло много лет. Достаточно много, чтобы пережить большинство безрассудных одноклассников, вырастить и воспитать их детей, завоевать репутацию учителя и поменять если не все, то значительную часть своих убеждений. Его страх не вернет умерших, а вина не отмотает назад время. Вэй Ин берет его ладонь в свои. Кажется, при желании они могли бы так общаться. Цижэнь уже носил мальчишку на руках, когда тот засыпал за пределами кровати, так что нет смысла сейчас отдергивать руку. Он говорит. Сложно даже начать, ведь подобного разговора не было с самого ухода Цансэ и Чанцзэ из класса. Приходится отказаться от многих мыслей или придать им более мягкую форму — незачем сыну, потерявшему родителей так рано, знать, что учителю в них не нравилось. Цансэ была удивительной (несносной). Она (разрушала все, что только существовало в Гусу, кроме построек и мебели) изменила это место, как и, возможно, каждое за свою жизнь. Она была (совершенно не женственной, лишенной кротости и покорности) красивой и грациозной, неудивительно, что Вэй Чанцзэ из всех девушек заметил ее первой. — Так значит, отец полюбил матушку с первого взгляда? Вэй Ин мгновенно прикусывает губу. Ему очень, очень нравится рассказ, и вот так перебить человека, который вообще через силу все это говорит… в лучшем случае, грубо. Цижэнь усмехается. Свидетель этого необычного жеста всего один, но именно он задерживает дыхание, будто при виде золотого дракона. — Скорее, с первого совместного наказания, — отвечает учитель Лань, как если бы грубость ученика для него не была хуже удара мечом. Вэй Ин не сразу осознает, почему из-за ответа Лань Цижэня все в его душе переворачивается. Воспоминания еще учебных лет мелькают во всех деталях, но теряется момент, в который юный нарушитель правил увидел в наследнике клана Лань нечто особенное…***
— Сколько ты слышал? — вздыхает Лань Цижэнь. Луна светит в окно. Вэй Ин мирно сопит, раскидав непослушные волосы по подушке. На его ресницах поблескивают остатки слез, а уголок платка в руке учителя Ланя хоть и тоже влажный, но обжигает кожу. Хорошо, что этот мальчишка засыпает, только если хорошенько устанет. — Ванцзи слышал немного, — доносится с соседней кровати. Лань Цижэнь старается не думать, как его племянник научился быть незаметным и хорошо имитировать сон, — только то, что позволило понять изменившееся отношение дяди к Вэй Ину. Они не разговаривали с тех пор, как Ванцзи покинул Гусу и отправился в Цишань. Сичэнь первым рвался к брату, стремился проводить возле него все свободное время и первым делом решил попросить прощения за все, что считал своими ошибками. Лань Цижэнь только и мог, что запереться в своих покоях и духовной энергией лечить слабеющее сердце. — Ты прав, — кивает он, все так же не смотря на племянника. Резкий, едва слышный вдох с соседней кровати говорит больше, чем все, что можно было бы прочесть по лицу Ванцзи, — Мое отношение к нему изменилось. И… Молчание похоже на обманчивый штиль перед сильной волной. Кажется, никто, кроме Вэй Ина, не дышит. — И мне жаль, что для этого вам пришлось пережить столько бед. Лань Цижэнь вздрагивает, уловив очень странный звук. Медлит, комкая платок в руке, и чуть поворачивается — достаточно, чтобы увидеть, как покраснели глаза племянника. В детстве Сичэню и Ванцзи не позволялось плакать просто так. Дядя давно не видел их слезы. В груди будто рушится что-то очень хрупкое, и Лань Цижэнь, едва не споткнувшись о свои ноги, в пару шагов оказывается возле второй постели. — А-Чжань! — тихо зовет он, вмиг лишившись решимости хоть на что-то. Дыхание Ванцзи по-прежнему неровное, и слышно, что ему трудно сдерживаться. Дядя неуверенно протягивает руку. За последние двенадцать лет он не прикасался ни к кому из своей семьи и сейчас с большей готовностью попытался бы взять на руки бешеную собаку. Лань Цижэнь осторожно проводит пальцами по волосам Лань Чжаня. Ошеломленный взгляд в ответ похож на проблеск солнца после грозы. «Матушка говорила, что глаза А-Чжаня блестят ярче драгоценностей, » — так когда-то сказал Сичэнь, еще не знавший, что дяде лучше не напоминать ни о ком из родителей двух нефритов. Тогда Цижэнь даже не вслушивался в невинные размышления юноши, лишь пресек разговор и ушел патрулировать Гусу. Сейчас он может понять если не все, то большинство чувств своего старшего племянника. Лань Цижэнь садится у изголовья постели, кажется, на столик. На полу не настолько чисто, чтобы опуститься на колени. Ванцзи вдруг зажмуривается, чуть приподнимается на локтях, сдвигается и одним движением опускает голову на колени дяди. Это глупо. Это наверняка против правил. Но Цижэнь только задыхается, сжав зубы. Воздуха становится одновременно слишком мало и слишком много. О том, чтобы оттолкнуть племянника, не может быть и речи. Лань Цижэнь гладит мягкие, пусть и немного растрепанные после сна пряди, лишь этим жестом давая разрешение А-Чжаню остаться вот так. Ткань пропитывается слезами, и это волнует в самую последнюю очередь. Учитель Лань уверен, что будет благодарить Небеса за доверие мальчишек до конца дня.***