***
П. И. Чайковский — Симфония н.1 Часть 2.
***
Сумерки превращают скучно-белый заснеженный Гусу в таинственную и сказочную резиденцию. Снег падает легко и аккуратно, о метелях, заносивших дома по самые окна в последние две недели, напоминает исключительно ворчание учеников, разгребавших в наказание снег. Веранда Цзинши покрыта тонким белым слоем. На ней еще видны следы Лань Цижэня, хотя он приходил больше часа назад. И дорожка птичьих, смешно пересекающаяся с первой, будто крохотное существо хвостиком скакало за учителем. Ветер дует почти не ощутимо, и эту историю занесет только к утру. В комнате горят свечи. Талисманы обогрева изредка вспыхивают, но не перебивают мягкий желтый свет. Отблески скачут по черному дереву, стенам, пологу кровати, белью и блестящей курильнице. Солнечными зайчиками отражаются от зеркала и подсвечивают бледную кожу второго нефрита клана Лань. Вэй Усянь, стоя позади Лань Ванцзи, медленно и тщательно перебирает длинные пряди. Стоит гребню пройти не так легко, как нужно, и на прочесывание даже небольшого участка уходит дополнительное время и внимание. Ни один, ни второй заклинатель не выражает недовольства. Вэй Ин замирает. Наклоняется. Принюхивается, почти зарываясь носом в шелковистые волосы. Губы трогает улыбка. — Ты использовал благовония, что подарил братец Яо? — догадывается он, проводя ладонью по плечу Ванцзи. У того волосы все перекинуты на одно плечо, давая любоваться очаровательно покрасневшими ушами. — Не отвлекайся, — второй нефрит изображает строгость, однако глаза его озорно блестят, да и сейчас уже попытки приструнить жениха из его уст звучат, как кокетство. Особенное ланьское кокетство. Вэй Ин, рассмеявшись, утыкается лбом ему в затылок: — Лань Чжань-Лань Чжань, вот уж действительно благородный господин! Не ожидал, что ты будешь жеманничать. При слове «господин» Ванцзи мрачнеет. Вэй Усянь, пока не поднявший головы, это пропускает и в следующее мгновение видит лишь спокойное и безмятежное отражение в зеркале. Тишина возвращается. Вэй Ин болтлив и знает, что Лань Чжань всегда его слушает, и все же пока они расчесывают друг другу волосы, молчание кажется особенно драгоценным. Они провели в одной постели больше года, но самые бесстыдные вещи под одеялом не могли по своей интимности и чувственности сравниться с этим. С видом то одного, то другого юноши с распущенными волосами в нижних одеждах. Спокойного, умиротворенного, доверившего не только волосы, но и саму свою душу человеку, проводящему по длинным прядям гребнем. Веселье сменяется чувством волшебного предвкушения. Они оба знают, что когда Вэй Усянь закончит сегодняшний эксперимент с прической, атмосфера сменится. И этот переходный момент, баланс между заботой и желанием прижаться, провести щекой по макушке, порождает щекотное чувство в животе. Вэй Усянь закалывает шпилькой простой серебряный гуань. Наследник клана Лань должен носить более изящные, дорогие украшения, но Ванцзи просил именно это. В форме идеально симметричного кролика, будто замершего в волосах, притворяясь гуанем. В зеркале отражается румяный, еще слегка сохранивший детскую округлость щек юноша с сияющими золотыми глазами. Вэй Ин обвивает руками его шею, исподлобья глядя на свое творение и в то же время пытаясь коснуться губами виска. — Красиво, — выносят вердикт оба заклинателя, и Усянь, смеясь, зарывается носом в плечо Лань Чжаню, приподнявшему в улыбке уголки губ. — Лань Чжань, а ты растешь. Раньше не признал бы красивым никого, кто не является мной. Ванцзи снова сверкает глазами, чуть повернув голову в сторону: — Меня причесал Вэй Ин. Значит, красиво. Усянь со стоном прячет лицо, склоняясь еще ниже, и легонько тыкает жениха в плечо: — Я просил предупреждать! Ты бесстыжий, бесстыжий Лань Чжань! Что мне сказать твоему дяде? Они оба знают, что ничего не придется говорить. Лань Цижэнь сегодня отчитал Вэй Усяня за забытый на столе отвар и Ванцзи — за то, что не проследил. Если кто и мог упрекнуть второго нефрита в откровенных комплиментах, то это вряд ли был бы дядя. Сумерки незаметно перетекают в ночную темноту. Небо пасмурное, в ближайшую неделю должен быть снег целыми днями. Но даже без частой россыпи звезд темнота не кажется мрачной. Вряд ли в Гусу хоть что-то лишено ауры благочестивого спокойствия. Становится холоднее, снег поскрипывает тихо, похоже на дыхание спящего человека. В Цзинши тепло. Лань Ванцзи отворачивается от зеркала и мягко обнимает рукой Вэй Ина за талию. Золотые глаза блестят, как драгоценности, отражая огоньки свечей. — Ты такой красивый, — шепчет Вэй Ин, завороженно проводя пальцами вдоль виска, скулы и подбородка своего возлюбленного, — ох, Небеса, Лань Чжань, ты не представляешь, какой ты красивый… Ванцзи упирается лбом ему в живот, и устоять на коленях удается лишь чудом. Вэй Усяню хочется тоже сесть, чтобы не шататься вот так от каждого движения, но руки Лань Чжаня, обернутые вокруг его ног и спины, удерживают крепко. Идеально до последнего волоска расчесанные волосы мягкие, трудно удержаться и не гладить их снова и снова. Ванцзи чуть сжимает руки, и у Вэй Усяня перехватывает дыхание, он хватается за плечи второго нефрита и чуть отстраняет. Размытый разум простреливает ясный взгляд, горящий ярче свеч. — Ты меня с ума сводишь, — хрипло выдыхает Вэй Ин, взяв в ладони лицо Лань Чжаня и снова наклоняясь. Они столько раз уже целовались, но будь это хоть тысячный, хоть миллионный — ощущения прежние. Вэй Усянь знает, что Ванцзи нравится, когда он прочесывает ногтями кожу головы, не больно, но и не невесомо, рассыпая по телу мурашки. Знает, что ощущение распускающихся волос острее, когда одновременно с этим губы целуют до онемения. Знает, что если чуть присобрать пряди у корней и оттянуть, Лань Чжань ни за что и ни в какой раз не сдержит низкого стона. Вэй Ин делает именно так, выпускает губы Лань Чжаня, красные от непрекращающегося покусывания и посасывания, и проходит знакомый путь от щеки до кадыка, прихватывая так, что дыхание Ванцзи на миг сбивается. Из них двоих контроль чаще берет именно он, и Вэй Ин более чем рад почувствовать то же самое — губы своего жениха на самых чувствительных местах шеи, осознание, что он не укусит даже в порыве страсти там, где больно. Однако сильный, уверенный и напористый второй нефрит клана Лань, открывающийся так же доверчиво, пьянит сильнее самого крепкого вина. Вэй Усянь почти машинально спускает с его плеч верхние одежды, чуть медленнее — нижние, проводит ладонями по груди и рукам. Лань Чжань, запрокинувший голову под поцелуями, слишком одурманен, чтобы выпутаться из рукавов самостоятельно, и Вэй Ин сам раздевает его. Пальцы задевают спину. Это не первый раз, когда они обнажаются друг перед другом после «наказания», и оба верят в способности Вэнь Цин, после лечения которой остались лишь узкие розоватые полосы вместо глубоких шрамов. Вэй Ин не надавливает, оглаживая лопатки и поясницу Ванцзи, но может это сделать и не причинить боли. Они говорили едва ли не десять раз, уверяясь, что действительно исцелились. Вэй Ин на миг отрывается от шеи Лань Чжаня. Тот не успевает даже бросить разочарованный взгляд, прежде чем оказаться в воздухе, в крепких руках, держащих уже далеко не истощенное тело так, словно оно не тяжелее ребенка. — Ты позволишь сегодня мне позаботиться обо всем? — шепчет Вэй Усянь над ухом, и Ванцзи краснеет уже до самой груди. То, как этот юноша выдерживал нападения призраков в перевале и наказание дисциплинарным кнутом, а затем еще и донес на израненной спине человека, на миг — всего на миг — окрашивается не сожалением, а восхищением. Второй нефрит медленно кивает, во все глаза глядя на Вэй Ина. Не отрывает взгляд, когда ложится на кровать, когда приподнимается, позволяя высвободить себя из оставшейся одежды. Заклинатель, возвышающийся над ним, несмотря на худобу, кажется нечеловечески сильным, и Ванцзи сглатывает, глядя на обнаженные мышцы. На груди Вэй Ина — не до конца, но все же залеченный шрам от клейма. Вэнь Цин предлагала применить свою технику, восстанавливающую любые повреждения, ту, за которую и получила славу «целительницы, наращивающей мясо на кости» вслед за Баошань Саньжэнь. Вэй Ин тогда отказался, и сейчас Лань Ванцзи понимает, почему. Вэй Ин сильный. Очень сильный. Об этом хочется говорить тысячу раз, но именно слова по-прежнему даются слишком тяжело, и все, на что хватает собранности — это откинуться на подушку, расслабляясь и глядя из-под прикрытых век. Вэй Ин знает его. Очень хорошо знает. Вэй Ину лишних слов не надо — он наговорит за двоих. — Вряд ли клан Лань представляет в достаточной мере, насколько драгоценен их второй нефрит, — невозможно нежно усмехается Вэй Ин, оглядывая жениха, как произведение искусства. Всего через минуту Ванцзи теряется в ощущениях. Выдержки Ланя не хватает совсем немного, он связно осознает только момент, когда шею обхватывает одна рука и вдоль бедра проводит вторая, после чего в голове остается только одно: Вэй Ин. Это Вэй Ин рвался заслонить его собой в тронном зале — и заслонил, принял больше ударов. Это Вэй Ин отгонял от него призраков и темную энергию. Это Вэй Ин столько ночей согревал его так, что солома казалась роскошной постелью, а несколько ханьфу — теплыми одеялами. Это Вэй Ин переплетает пальцы с его собственными, когда Ванцзи, резко задохнувшись, выгибается в спине, в итоге только сильнее прижавшись к Вэй Ину. Вэй Ин, отстранившись и смотря сверху вниз, оглаживает его талию, живот и поднимается по груди ладонью, останавливаясь над сердцем и слушая. Вэй Ин говорит: «Да, милый, да» на каждый стон, позволяя Ванцзи не быть тихим, прося не быть тихим. Вэй Ин массирует чувствительные места под коленями, вдоль ребер, пока Лань Чжань не перехватит его руки, не зная, куда деть свои. Вэй Ин наклоняется, прижавшись снова всем телом, обхватив спину и приподняв, так что Ванцзи опускается на него всем весом и снова воет от того, как каждой частью тела касается Вэй Ина. Жизнь до встречи с ним будто стирается, когда Ванцзи все больше теряет смысл своих мыслей, теперь беспорядочных, обрывочных, как ощущения в его теле, как быстрые и лишенные ровного ритма движения его самого и его любимого человека. — Лань Чжань, — голос Вэй Ина — единственное, что может прорваться в неконтролируемый ураган, — посмотри на меня. И Лань Чжань смотрит. Через силу открывает зажмуренные глаза, смаргивает слезы, сжимает пальцы и бедрами — талию Вэй Ина. Взгляд цвета чистого серебра похож на проблеск меча благородного заклинателя в эпицентре темной энергии. Ванцзи резко вдыхает, открывая рот шире — воздуха не хватает. Он слышит, что говорит Вэй Ин: «Красивый», «Умный», «Смелый», «Сильный», «Великолепный» и еще бессчетное количество слов, которые он приписывает Ванцзи как нечто само собой разумеющееся. И эти слова вбиваются глубоко, поселяются в душе, оттесняя все, что когда-либо закладывалось вместе с ярлыком «должен». Сейчас в стенах Цзинши все иначе. Лань Чжань не «должен» быть красивым — он красив даже с разметавшимися по подушке волосами, с лицом, лишенным всякого спокойствия, с красными следами на коже. Лань Чжань не «должен» быть благочестивым — Вэй Ин смотрит так, будто он на своем благочестии уже на Небеса вознесся и теперь, будучи бессмертным небожителем, почтил эту постель своим присутствием. Внезапно годы работы над собой оказались вознаграждены не одобрительными кивками старших Ланей, а Вэй Ином. Лань Чжань, возможно, плачет. Возможно, вскрикивает совсем не похоже на свой обычный голос. Вот только слезы тут же бережно вытерты рукой Вэй Ина, а вскрики заглушены его губами, и Лань Чжань хочет, отчаянно хочет поверить, что заслуживает это и способен это принять. Когда он так открывает тело и душу Вэй Ину, поверить оказывается проще.***
Они лежат под одним чистым, мягким и теплым одеялом. Белый балдахин, если прищуриться, можно представить как облака. Смятые простыни тоже мягкие, хотя и не особо чистые — вставать и менять белье, впрочем, совершенно не хочется, и Ванцзи уже все равно, насколько опрятна постель. Горячая ванна в соседнем помещении не остыла, хотя страшно представить, сколько талисманов уходит на все это. Дядя просил не представлять и вообще не думать о таких глупостях. Вэй Усянь приподнимается на локтях, изможденно выгибает шею и поднимает голову ровно настолько, чтобы видеть лицо Лань Ванцзи, не выше. — Лань Чжа-а-ань, — воет Вэй Ин, картинно выгибая брови в умильно-обиженном выражении, — как так получилось, что я вдруг начал так быстро уставать? Раньше мне и трех раз за ночь едва хватало! Ванцзи знает, что это не всерьез, но все же кладет подрагивающую ладонь на затылок юноши и встречает еще слегка мутный взгляд: — Вэй Ин не стал слабее. Просто теперь у нас спокойная жизнь. Усянь моментально меняется в лице. Осознание чего-либо он всегда выражал, будто гениальное открытие — распахнув глаза и раскрыв рот в длинном «а-а-а», что каждый раз выглядит по-детски трогательно. Неудивительно, что эту сторону в нем так пыталась сохранить шицзэ. — Верно-верно, — протягивает Вэй Ин, — когда люди живут спокойно, им меньше хочется забыться в безумной страсти друг с другом и больше хочется… например, нежиться в кровати, как сейчас. Он снова прижимается щекой к груди Лань Чжаня, мурча от ощущения легкого почесывания у виска. Свечи уже догорели, и теперь свет, совсем тусклый, льется в окно, сквозь занавески, и разглядеть что-то почти невозможно. В обычных обстоятельствах, но никак не после камеры с крошечным окном, в которое, если повезет, раз в неделю-две светит луна. Вэй Ин знает лицо Лань Чжаня наизусть и теперь видит более чем отчетливо, когда снова встает на локти. — Так тепло, — выдыхает совсем тихо, прикрыв глаза на секунду. В последний раз он чувствовал нечто подобное, когда засыпал в Пристани Лотоса впервые после скитаний по улицам. Хочется говорить больше, рассказать Лань Чжаню все, но Вэй Усянь молчит — пусть его и выслушают, пусть они и открывают друг другу свое прошлое, слышать о страданиях, что пережил кто-то самый дорогой, тяжело. А сейчас тяжелого не хочется нисколько. Для него есть моменты, когда кто-нибудь вдруг замирает, смотря в стену, пол или на пустой лист бумаги, и очевидно мыслями уносится не в лучшую часть своего прошлого. — Когда мы отправимся в странствие, давай возьмем с собой одеяла? — заговаривает Вэй Ин, нарочно прогоняя лишние мысли, — Хотя… Твой дядя и старший братец Лань наверняка снарядят целую повозку с вещами, если не построят дом на колесах. — Мгм, — соглашается Лань Ванцзи, и его улыбку, скорее, слышно, чем видно. Вэй Усянь смеется, ведь семья его будущего мужа теперь готова нарушить все запреты на роскошь, лишь бы он больше не почувствовал ни в чем недостатка. Если уж совсем дать волю воображению, то все пять великих кланов могут объединиться и организовать такую поездку, какой и у императорской семьи до сих пор не было. — Мои родители путешествовали верхом на ослике, — мечтательно продолжает Вэй Ин, и в памяти всплывает туманная картинка, — отец сажал на него матушку, а меня — то к ней на руки, то себе на плечи. Помню, он еще иногда играл в «дракона» — бегал и рычал, а я будто действительно летал верхом на драконе… Лань Чжань молчит и дышит теперь тише. Он мало слышал о Вэй Чанцзэ и Цансэ Саньжэнь, а мысли о них сейчас вызывали такой гнев на семью Цзян, что лучше уж было думать о чем-то другом. Сам Вэй Ин тоже мало помнил о родителях и с того дня, когда раскрылась правда о его настоящем положении, не упоминал ничего и никого, связанного с ними. Тем важнее сейчас быть осторожным и внимательным, таким, каким сам Вэй Ин становился, слушая рассказы Ванцзи о супругах Лань. — Наверное, после путешествия можно поселиться недалеко от Гусу или Юнмэна, — рассуждает Вэй Усянь, не подозревая, что малейшие изменения в его голосе тщательно отслеживаются, и стоит проскользнуть хоть капле тоски, как Лань Чжань будто невзначай проведет нежно по плечу, затылку или бедру. — Почва хорошая, можно высадить целый сад. Да и в лесах местных водится всякая живность. Можно и скот завести, рыбу ловить — рек много. Ты любишь рыбу? — Мгм, — отвечает Ванцзи, умалчивая, что ел ее в лучшем случае пару раз в жизни, когда брат водил его по Цайи, — все, чего хочет Вэй Ин. Как бы ни было легко рассмешить Вэй Ина, всякий раз, когда второму нефриту клана Лань это удается, все достижения его жизни меркнут по сравнению с одной теплой фразой и уж тем более — удачной шуткой. — Лань Чжань-Лань Чжань, — Усянь качает головой, и его распущенные волосы щекочут обнаженную грудь Ванцзи, — знал бы я, что ты такой — слова бы дурного о тебе не сказал, когда здесь учился. Тебя на руках носить надо. Лань Чжань льнет щекой к его ладони, будто домашний кот, и улыбается чуть шире, чем обычно. Уголок этой улыбки Вэй Ин целует не сразу, залюбовавшись до сбитого сердцебиения. Он не лжет: дай волю — и первый ученик Юнмэн Цзян будет всю жизнь носить второго нефрита Гусу Лань на руках. Хочется до невозможности, но ведь и самому Лань Ванцзи так же хочется Вэй Ина носить, а значит, придется договориться… Потоку мыслей подобного рода впору бы посмеяться. Подумать только, всего несколько месяцев без постоянной опасности, дерготни и лишений — и вот уже на ум идут всякие нежности, будто теперь в Цзинши образовался отдельный мир, идеальный, тихий, не пересекающийся ни с какими заботами мира заклинателей. Будь у Лань Сичэня и Лань Цижэня достаточно власти — они бы в самом деле отрезали маленький домик от всякой опасности. Но Вэй Усянь знает — так нельзя. Он сам не сможет легко и просто забыть, что, например, в Илине люди живут в вечной борьбе с темными тварями, а в Юнмэне его ждет шицзэ и Цзян Чэн, а в Цишане Цин-цзэ, Вэнь Нин и А-Яо, а в Ланьлине, возможно, будут дети шицзэ, если она все же решит переехать к павлину… Вэй Усянь вздыхает. — Я тут подумал, — тихо произносит он, глядя в плечо Лань Ванцзи, как делал всегда, когда говорил что-то сложное, — ведь Цин-цзэ, глава клана Не, старший братец Лань и Цзинь-павлин побратались перед землей и Небесами. Получается, даже если бы шицзэ не вышла за павлина, он бы все равно стал нам какой-никакой, но семьей? Ванцзи не отвечает. Когда Вэй Ин говорит о Цзинь Цзысюане, лучше либо соглашаться, либо молчать, а в последнее время поведение этого самого Цзинь Цзысюаня уж слишком не похоже на избалованного юношу, приехавшего три года назад на обучение в Гусу. — Ну что ж… — обреченно пожимает плечами Вэй Усянь. — Очевидно, это неизбежно. По крайней мере, помолвка шицзэ восстановлена по ее воле, а значит, павлин немного исправился… Хотя он все еще ее недостоин! Ванцзи потирает пальцем глубокую складку между его бровями. Вэй Ин выглядит очаровательно, даже когда обижен или очень старается таким казаться, но если он часто будет так напрягать брови, рано или поздно заболит голова. — Свадьбу шицзэ все равно буду организовывать я, — упрямо бурчит Вэй Усянь, и хотя тон его картинно-детский, что-то более глубокое, отчаянное слышно в этих словах, — она обещала… Цзян Чэн совершенно не умеет решать такие вопросы, держу пари, Цин-цзэ его и к организации собственной свадьбы не подпустит. Но у них хотя бы братец Яо есть… Лань Ванцзи, гладя своего жениха по голове, терпеливо слушает. Он сам и вполовину так не переживает за Цзян Ваньиня, хотя забота девы Цзян о младших братьях — то, что не дает окончательно ненавидеть всю семью. И понятно, что Вэй Ин до последнего хочет сохранить связь с шицзэ и шиди, ведь они вдвоем относились к нему, как к родному… Ванцзи осознает, как глубоко ушел в свои мысли, когда уже его лба касается ладонь Вэй Ина. — Ты злишься на них, — констатирует тот, внимательно высматривая что-то во вгляде своего партнера по совершенствованию. Лань Чжань вспыхивает, горький стыд наполняет его. — Прости… — Ванцзи не договаривает. Вэй Ин прикладывает палец к губам и продолжает, дождавшись, когда ему послушно дадут слово: — Я понимаю. Я сам долго чувствовал то же самое по отношению к твоему брату и дяде. Лань Чжань застывает с приоткрытым ртом. — Да-да, — подтверждает Вэй Усянь, каким-то образом увидев его реакцию, — если ты думаешь, что они давали тебе все, чего ты заслуживаешь, то поверь, это не так. Когда я понял, как тебя воспитывали и какие убеждения внушили, мне хотелось вытрясти из них всю эту дурь и научить нормально обращаться с такими прекрасными детьми, как ты. Что-то в душе Лань Ванцзи отторгает слова Вэй Ина. Что-то, с треском проигрывающее твердости в глазах, будто прижавших второго нефрита к постели и держащих за подбородок, не давая открыть рот для возражений. — Но ты ведь знаешь и сам, — строгость в лице Вэй Ина сменяется примирительной улыбкой, — если постоянно кого-то ненавидеть и злиться, сил на что-то хорошее не останется. Они говорили об этом не один, не десять и не сто раз. У Вэй Ина за плечами достаточно боли, чтобы обрасти броней из ненависти и обиды, толстой и непробиваемой, как стена правил Гусу Лань. Вэй Ин от этой брони раз за разом отказывался. — Я не хочу тратить силы, — продолжает он, наматывая мягкую прядь Лань Чжаня на палец и отпуская, — я хочу думать о тебе и о том, как сделать тебя счастливым. Хочу повеселиться на свадьбе брата и сестры. Хочу… Возможно, взять на воспитание несколько бездомных сирот и сделать их тоже счастливыми. Знаешь, как много сил на это нужно? Больше, наверное, понадобится только Цин-цзэ — ей, в конце концов, три свадьбы обрезанных рукавов проводить! Ванцзи усмехается. Взгляд Вэй Ина вспыхивает восхищением. — Я хочу думать, как сильно люблю твой смех, — говорит Усянь, и знакомая томная ласка возвращается в его голос, — твои глаза, твои волосы, твое невероятное упорство, силу, смелость и… И в целом тебя. Если кто-то еще раз причинит тебе боль — я буду ненавидеть их, но сейчас из-за этого «если» я не хочу тратить время на других людей в ущерб тебе. На последних словах Вэй Ин чуть ерзает, и Ванцзи только сейчас вспоминает, что они оба все еще раздеты, а с первого раза прошло достаточно времени. — Гэгэ, — шепчет Вэй Усянь, прихватывая губами пылающее ухо Лань Чжаня, — я пока что не хочу спать. И Ванцзи забывает обо всем остальном мире.***