Дочь на ночь

— Я думаю, мне пора… — пробормотала Лея, развязывая халат. Она поднялась, слегка пошатнувшись, сняла халат и бросила на кровать. — Я еще могу получить прок от этой ночи… Кстати, ты мне заплатишь? Вот сейчас папа точно ее убьет. Возможно, к лучшему. Потому что теперь, когда правда открылась, Лея не знала, как будет жить дальше. Она посмотрела прямо на него, сердце замерло. — Ты вообще в своем уме?.. — пробормотал он так, будто из него всю энергию выкачали. — Ну, просто если ты не заплатишь, мне придется сказать сутенеру. У тебя могут быть проблемы. Я тебя люблю, несмотря ни на что, несмотря на то, что, может быть, ты и знать меня больше не желаешь... Но я не хочу, чтобы у тебя были проблемы… — Как ты вообще это представляешь: как я буду давать тебе сейчас деньги, в этой ситуации? У тебя там мусор, что ли? — Где? — В голове. Папа явно выглядел трезвее: то ли из-за того, что выпил всего ничего, то ли часто пьет и привык. Может, правда часто пьет? Может, у них с мамой всё так плохо, что он спивается и ходит по бабам? — Ладно, я что-нибудь придумаю… — пробормотала она озабоченно, нахмурившись. Она попыталась уйти, но он схватил за запястье. — Что ты придумаешь? Он не просто держал ее руку, но и сжал, причиняя боль. — Куда ты собралась? — Ты уже знаешь куда. А придумаю я, где достать деньги, чтобы заплатить за тебя, — послушно ответила Лея на оба вопроса. — Вот так спокойно после нашего разговора ты пойдешь?.. — Он зажмурился и вздохнул. — Какое же ты чудовище, Лея. Такое ощущение, что в тебе пропало всё человеческое. Ты еще и утверждаешь, что и не было в тебе ничего человеческого… А дочь, у меня была моя дочь, Лея? Иногда отец мог становиться такой королевой драмы, пытаясь воздействовать на чувства, в особенности — на чувства жалости и вины! Он вообще был тот еще манипулятор. Но сегодня Лея не намеревалась попадать в ловушку. Она собиралась дать отпор. И по-своему показать, что да, у него была дочь. Напомнить даже. Ведь она отлично унаследовала его способности к хитрым приемам. Она попыталась вырвать руку — и, как и предполагала, папа лишь усилил хватку и сопротивление, а потом потянул на себя. Лея же сделала вид, что не ожидала маневра, и полетела на отца, споткнувшись о его ноги и упав на него. Со стороны, должно быть, выглядело жутко неестественно, но папа не видел со стороны. Пожалуй, со своего ракурса он мог видеть только летящие на него буфера... Ха-ха. Лея схватила его плечо одной рукой, чтобы удержаться. Ее лицо было совсем рядом с его. Они могли чувствовать дыхание друг друга. Эзра был совершенно шокирован, но всё еще держал ее руку, скорее, по инерции. Ему хотелось оттолкнуть дочь — как можно дальше. Потому что все эти порочные одежды — не то, к чему он желал прикасаться. И запах. Помимо алкоголя, пахло чужим и чуждым ароматом. Парфюмерный — легкий, но слишком приторный, на вкус Эзры. Но проблема была не в духах. Эзре казалось, что от нее должно пахнуть грязными мужчинами, и на какое-то мгновение он действительно ощутил неприятное амбре. Возможно, он внушил себе эту галлюцинацию. Лея же смотрела в глаза отца. Обнимал ли он ее когда-нибудь? Она не могла вспомнить такого. Кажется, он никогда не обнимал ее. Почему? — Папа? — прошептала она. Он, всё еще испуганный падением, посмотрел вопрошающе. — Ты сказал, что я могу на тебя рассчитывать и доверять тебе, это так? Ты всё еще… готов видеть во мне дочь? Челюсть Эзры расслабилась сильнее. Руки дрожали. Не найдя в себе сил сказать что-то, он просто кивнул, кажется, толком не поняв самого вопроса. — Тогда… я могу обнять тебя? Могу обнять папу? Ты обнимешь меня в ответ? Не оттолкнешь меня? Она спрашивала, как маленькая девочка. Как дочь, которой так не хватало ласки и заботы отца. Сердце Эзры разбивалось. — Конечно… — ответил он с недоумением. Что с ним происходит? Что он чувствует? Он ничего не понимал и пребывал в каком-то мысленном и чувственном вакууме. У него возникло ощущение, что всё неважно, ведь Лея — его дочь. Почему он был так груб с ней сегодня? Разве она виновата, что… Разве она виновата, что мир так устроен, а он не смог ее подготовить и воспитать правильно? Это только его ошибка. Он виноват. Лея неловко обхватила его плечи, легко высвободив запястье, и, прислонившись ухом к уху, крепко прижалась всем корпусом к Эзре. Это было странно для него. В их семье не было принято так проявлять эмоции и касаться друг друга подобным образом. Объятия, поцелуи… Это всё не было принято. Максимум, который он мог позволить: погладить по спине, похлопать по плечу. Едва ли он как-то еще физически взаимодействовал со своими близкими. Разве что в спальне с женой, когда никто не видит и не сможет услышать... Да и то, это стало такой редкостью. Они уже настолько близки, что секс утратил свой смысл. Поэтому Эзра ощущал дискомфорт, объятия напрягали его. Удивляло, что дочери — нормально. Он вроде бы обещал обнять ее в ответ, но не мог заставить себя поднять руки и положить их на ее спину или плечи. Это было бы чересчур. Лея же, обнимая отца, получала удовольствие. Ей было не просто нормально, ей казалось, что она была по-настоящему счастлива в этот момент. Будто всё неважно и всё непременно наладится. Потому что у нее есть папа и он любит ее. Он крепкий и теплый, и никакие невзгоды рядом с ним ей не грозят. Да, она выманила эти объятия манипуляцией, хитростью, ну и что? Она заслужила, кажется, ведь столько лет не имела такого тепла. Все в свое время имели, а она — нет. Всех папы обнимали, а ее — нет. Она долго ждала. Лея крепче сжала ткань на спине отца и заплакала. От счастья. — Папа? — Мм? — Почему ты никогда не обнимал меня? Эзра не знал, что ответить. Даже если бы знал, он был всё еще немного не в себе, потерян, чтобы говорить что-то осмысленное. — Я… зачем бы мне? Лея плакала, но папа не видел. Может, чувствовал по голосу, а может, и нет. Даже если чувствовал, то наверняка пытался убедить себя, что кажется. Да нет, она не плачет из-за такой ерунды, моя дочь не такая размазня. Нет, точно нет, такого быть не может. Ведь я бы не заплакал. — Ты не обнимал меня. Меня обнимали другие мужчины. Эзра замер, а потом вздохнул, немного обретая чувство реальности. — И как это понимать? — спросил он устало. — Ты хочешь сказать, что ищешь объятий других мужчин, потому что я тебя не обнимал в детстве? Глупости же. Ну конечно. Что еще папа мог сказать? Ведь всё, что говорит Лея и что она чувствует, — это глупости. Ведь с ним такого не было, он такого никогда не чувствовал. А значит, этого не может быть с другими, тем более с его дочерью. — К тому же они не только обнимают, не так ли? Делают, чего отец никогда бы… — Ты не понимаешь, — перебила Лея. — Я другое имела в виду. — Что? — Неважно. Забудь. Во мне говорит обида. Они замолчали. Лея витала в блаженстве, а Эзра всё еще был напряжен и просто ждал, когда это закончится. Как кот, которого посадили под душ и держат. — Лея?.. — всё-таки не выдержал он. — Да? — Мы обнялись? Ты довольна? Мы можем отстраниться? — Тебе неприятно? — Мне кажется, наши объятия затянулись. — Это плохо? — У меня спина болит. — Так расслабься, — рассмеялась Лея, погладив напряженную спину отца. — И всё же, мне кажется, это пустое времяпровождение. — Но мне очень хорошо. — Не настолько, чтобы отказаться от объятий других мужчин, не так ли? Лея рассмеялась, прижавшись крепче, тиская папочку, словно большого плюшевого медвежонка. — Ну, если папа обещает меня так каждый день обнимать, то всё может быть… Вообще-то технически Эзра не обнимал ее. Это она его обнимала. Повисла на нем и давила на бедро. Неудобно. Он поднял руку и слабо похлопал дочь по спине. — Ладно. Довольно. Правда. Уже долго. Лея отстранилась и посмотрела в глаза отцу. Она перестала плакать и улыбалась, отрешенно замечая, что у глаз, так же как и у губ, морщины стали глубже, отчетливее, чем раньше, когда они виделись в последний раз. Она смотрела, смотрела, а потом взяла и поцеловала в нос. Папа дернулся и скривился. Будто его собака лизнула. Лея рассмеялась. На кончике носа остался след от розовой помады. Теперь папа правда стал похож на медвежонка. — Спасибо, папа. Но ты такой забавный, я не могу тебя отпустить. — Всё. Хватит. — Эзра пытался деликатно отстранить от себя дочь. — Ты пьяна. — Если бы я была трезва, то никогда бы этого не сделала! А мне так не хватало здесь, в этом городе, тепла и заботы… Слезы заблестели в ее глазах. — А как же твои мужчины? — не удержался от укола Эзра. — Ни в какое сравнение с тобой! Ты лучше всех! — Это задумывалось как едкая шутка-ответочка. Папа не оценил. — Весьма неуместно. Сомнительный комплимент, — отрезал он и стал прикладывать бо́льшие усилия, чтобы отцепить от себя дочь. — Это не то, чего ты хотел получить сегодня, да? Ты хотел шлюху, а получил дочь… — грустно проговорила Лея, повинуясь усилиям отца, но по-своему: она сделала вид, что решила, будто отец просто хочет поменять позу, а не вообще убрать ее с себя, и села на его колени, свесив ноги с одной стороны и прижимаясь к папиному торсу боком. Эзра хмурился. Это не то, чего он хотел получить: отстраняя дочь от себя, он надеялся на прекращение любого физического контакта. Ему не нравилось держать взрослую дочь на коленях. К тому же она выглядела… Причем не только выглядела. И любой, кто мог их увидеть, наверняка понял бы ситуацию неправильно. Впрочем, их никто не видел. Так должно ли это беспокоить его? — Лея, я думаю, мы можем говорить… — «…Сидя по отдельности», — хотел продолжить он, но дочь перебила. — О чем ты хочешь говорить? Вроде бы мы всё сказали друг другу? Ты спросил — я ответила. Что еще? — Давай обсудим, что надо сделать, чтобы прекратить это дерьмо. — Что прекратить? — Твой образ жизни. — Кто-то должен быть шлюхой, папа. Ты же это знаешь. Ты заказал сегодня такую. Ты породил спрос. Разве не очевидно, что на спрос должно быть предложение? — Хорошо, — выдохнул Эзра с неохотой. — Предположим. Но почему ты? — А почему нет? — Потому что у тебя есть близкие, которые о тебе волнуются. Потому что твоя жизнь ценна. И важна. Разменивать ее на такие вещи — это декаданс, суицид. Ты просто берешь мою и мамину заботу и любовь и выбрасываешь в грязь, в мусорку, под ноги маргиналов… Предположим, ты не уважаешь себя, но уважаешь ли ты нас, родителей? Ни мама, ни я не хотели бы дожить до твоей смерти, знаешь ли. Особенно до такой, к которой ты стремишься. Или ты считаешь, что мы достойны увидеть и осознать, что оказались никчемными родителями? Ты считаешь нас плохими родителями? Лее было тяжело смотреть отцу в глаза, и она смотрела то на розовый кончик носа, то на губы, из которых выдыхались эти грустные слова. Папа, конечно, опять нещадно манипулировал. Но слова о ее ценности и важности звучали очень приятно. Раньше Лея никогда не задумывалась, почему ей нравится быть шлюхой. Ну, нравится и всё. Как нравятся яблоки и не нравятся груши. Но, наверное, если размышлять глубоко, у всего действительно должна быть подоплека. Только вот Лее совсем не хотелось об этом думать. От этого болела голова. И это было неинтересно. Так случилось – в чем прок разгадывать пазл о причинах? — Ты меня не понимаешь, папа. — Точнее, он отказывался понимать. — Я не стремлюсь к смерти и не пытаюсь что-то показать или доказать вам с мамой. Я стремлюсь к удовольствиям. Возможно, мое удовольствие ведет к смерти, но какое не ведет? Сама жизнь, как известно, — болезнь со смертельным исходом. Я умру однажды. Так почему бы мне не жить так, как хочется, пусть и недолго? Если выбирать между долгой скучной жизнью и быстрой веселой, то я выбираю последнее. Вот и всё. Я просто прошу принять мою индивидуальность. Я твоя дочь, но я не ты. Я отличаюсь. Я другой человек, у меня другая личность. И я имею право на свою жизнь и независимость от родителей. Лея знала, что ее слова влетели и вылетели. Но сказать их казалось правильным. Еще немного посмотрев на кончик носа папы, Лея вздохнула, провела языком по подушечке большого пальца и стерла розовое пятнышко. Не ожидающий этого папа опять сморщился и отпрянул. — Ладно. Мне правда пора, — грустно сказала Лея. — Я немного рада, что ты узнал. Мне стало легче. Только… маме не говори, — попросила она. — Пожалуйста. В печали Лея прятала усмешку: ну, в общем-то, как папа маме расскажет? Знаешь, дорогая, я тут на днях шлюху искал и… и — ты не поверишь!.. Лея попыталась встать с папиных колен, но руки отца крепко вцепились в ее тело и не позволили пошевелиться. Одна рука держала живот, а другая — бедро. — Нет. Я не пущу тебя, — упрямо сказал папа. Лея мысленно вздохнула: ее слова совсем не были восприняты, он, как обычно, даже не пытался понять. — Ты не сможешь держать меня вечно, — заметила очевидное Лея. Папа не смотрел на нее. Он смотрел вперед перед собой, никуда конкретно. — Не смогу, — признал он. — Но я тебя не пущу. Папа был уверен и тверд. Совсем не такой грустный и растерянный, как пару минут назад, что лишний раз подтверждало, что его предыдущие слова были манипуляцией. — Я убью тебя, — сказал он и сжал пальцы крепче. Лея замерла, задержав дыхание.