Дочь на ночь

Зачем она говорит и делает глупости, Лея не очень хорошо понимала. Вожделенный кислород после перенесенной асфиксии пьянил не меньше алкоголя. А еще радость, что все живы. Она жива, папа жив. Разве это не прекрасно? Они живы, полны сил, и она так любит папу! Сначала ей просто нравилось видеть растерянность, смущение и румянец отца. Забавно! Но у папы, кажется, напрочь отрубило чувство юмора. Его растерянность постепенно сменялась ужасом, а следом — чем-то похожим на злость и брезгливость. Ему не было забавно! Он совсем не радовался, что они живы! Эйфория проходила — и Лея тоже раздражалась: что такого в ней и ее теле ужасного? Она любит папу, а он — любит ли он ее вообще? Папочка хотел убить ее! Просто чтобы не испытывать стыда за то, что его дочь — шлюха. Думая только о своем комфорте, папа хотел избавиться от дочери. И это еще она, по его мнению, — на дне! А он сам свят и непорочен, конечно. Ханжество и лицемерие — вот что это такое. Любой может оказаться на дне. Упасть туда или — как это сделала Лея — прыгнуть. А еще туда можно затащить… И чем больше папа кривился от отвращения, глядя на Лею, тем злее она становилась. Она его так любит, а он — не готов сделать и шага к взаимопониманию! Тогда ему лучше было бы бежать со всех ног. Если он хочет остаться чистым и непорочным. Потому что она шлюха, а он — просто клиент. И ни один клиент, связавшись со шлюхой, не может считаться чистым и непорочным. А папочка, связавшись со шлюхой, продолжает строить из себя праведника! Это уникально. Так, начав с шутки, Лея постепенно вошла в азарт: если папе еще не очевидно, что он далеко не святоша, то она может сделать это гораздо более очевидным. Правда, была загвоздка… Лея боялась. Боялась отца, его реакции, своей реакции, последствий… Всё в этой ситуации пугало ее, пусть она и старалась выглядеть самоуверенной и действовать смело. Если она попытается соблазнить отца, то — получится у нее или нет — назад пути не будет, это навсегда останется между ними. Сердце Леи колотилось от страха. Но этот же страх пускал по венам адреналин и возбуждал, подстегивая самозабвенно кинуться в бездну. У Леи были клиенты, повернутые на теме инцеста. Один вообще был психом, думающим только о сексе с дочерью. На другие сюжеты у него не стояло вообще. Они играли в эту игру: она была дочкой, а он — папой. Лее было немного противно вначале, но потом она забывалась и просто стремилась кончить. А крики «папа, да!..», «папочка, глубже!..» воспринимала как один из способов продержаться дольше и продлить время до оргазма. Нет, она никогда не могла бы представить родного отца… Ее бы никогда такое не возбудило. Папа совсем не казался ей сексуальным. Ну, это же ее отец. Он и мама… Они вместе. И она их дочь, выросла под их опекой. Но разве это не означало, что отец — ее табу? Граница — одна из тех, что нужно уничтожить. Она хочет быть хорошей шлюхой. Послушной девочкой, для которой нет никаких границ: делает всё, о чем попросит клиент. И сегодня так вышло, что папа — клиент. Разве не сама судьба, явно с легкой насмешкой, стремится испытать ее? Ну же, Лея, покажи, чего ты достигла и чему научилась! Папе нужна была шлюха. Она шлюха. Что может быть проще, в самом деле? Зачем усложнять на пустом месте? Почему она так испугалась и испугала своего клиента? Это непрофессионально. Она же хорошая шлюха. Вероятно, инцест не возбуждает ее, но страх и стыд — вполне. Опираясь на эти чувства, она сможет преодолеть любое табу. Останется только узнать, чего хочет клиент. Папа. Такой ли он святой, каким желает казаться? Справится с искушением? Или уступит соблазну легкодоступного тела? Готов ли он трахать дочь, как шлюху? Лея призывно смотрела на папу, как на клиента, и практически зловеще усмехалась, прикусывая полную нижнюю губу. Он всего лишь мужчина. Он не устоит. Ни один мужчина не устоит. При этом в глубине сознания, тщательно запертая, запуганная, сидела девочка, маленькая Лея, которая верила и даже была уверена: отец ни за что не поведется, он хороший. Хороший. Папа хороший. Он не станет. Может, и станет — с кем угодно, но не с ней, не со своей дочерью. Только не с ней. Нет, нет, нет, нет… Лея раздвигала ноги, а папа просто смотрел. Кажется, он впал в оцепенение. Это было жутко и пугало. Но Лея уже не могла остановиться. Она хотела знать всё о своем отце. Хотела знать, какой он — во всём, в любой ситуации. И самое главное: трахнет ли он свою дочь? Любит ли он ее или сможет ли полюбить настолько? Она действительно любила отца, и сейчас ей вдруг пришло в голову: как можно любить и не желать близости? Хотел бы папа стать ближе к ней? Рука Леи скользнула по бедру и остановилась между ног, прямо по центру. Рука ее дрожала. Да, ей было страшно, неловко и стыдно. Но куда деваться? Она шлюха. Отец уже знал это. Кроме того, так совпало, что сегодня она оказалась его́ шлюхой. Папа не смотрел на ее дрожащую руку. Он смотрел в глаза, и взгляд его пугающе мрачнел. Лея провела пальцами по черной ткани между ног — вверх-вниз — и, прикусив губу, томно промычала. Сквозь прикрытые глаза она не переставала следить за отцом. Тот так и не удостоил взглядом ее шаловливую руку, но он сделал несколько медленных шагов к кровати. С каждым шагом его взгляд становился всё темней. Приблизившись, он нагнулся над Леей и схватил за запястье дрожащей руки. Схватил и больно сжал. Так больно, что Лея практически сразу перестала чувствовать пальцы. Но она убеждала себя терпеть. Иногда близость — болезненна. Лея это знает. Она привыкла. Она умеет. Она сможет. — Что ты делаешь? — патетично, будто Лея безжалостно раздавливала его сердце, прошептал отец, в отместку безжалостно раздавливая хрупкое запястье. Сквозь боль Лея усмехнулась. Если бы папа в этот момент оставил свои актерские способности, она, возможно, дала бы задний ход. Но каждая попытка папы манипулировать — и злой азарт придавал твердости и упорства. — Люблю тебя, папочка. И хочу сделать тебе приятно — за все неудобства и волнения, что тебе довелось сегодня испытать по моей вине. Разве ты не заслужил некоторого отдыха? Я думаю, заслужил… Говоря, она приподнималась и приближалась к нему в небольшой надежде, что, когда ее губы окажутся рядом с его, он сдрейфит и отпустит руку. — Хочешь быть той, с кем я изменяю твоей маме? — спросил папа. Дадим ему фору, он показал себя стойким оловянным солдатиком: Лея уже дышала на его губы, когда он задавал свой вопрос. Хитрый ход, правда? Зацените, какой хитрый папочка. Конечно — мама. Мама. Но Лея не позволит ему победить, используя маму в качестве оружия. Улыбнувшись, она высунула кончик языка и лизнула сухие губы отца. По телу будто электрический разряд прошелся — так страшно и приятно! Папа вздрогнул — еле заметно, но Лея заметила. Хотя он попытался сделать вид, что ему всё равно. И руку так и не отпустил — вцепился в нее, словно в спасательный круг. Но, потеряв концентрацию, сжимал уже не так сильно. — И что? — с напускным равнодушием спросил папа. — Тебе это нравится? — Она будто охотилась языком на его губы, то касаясь, то смачивая язык во рту, чтобы оставить более влажное касание. Словно змея жалила. — Действительно? — Его губы приоткрывались, когда он говорил, и Лея могла, улучив момент, даже проскользнуть кончиком языка по внутренней, более влажной стороне губ. — Не противно? — Нет… — дышала она в его губы. — А мне противно. — Будто собака лижет? — Улыбаясь, Лея коснулась губами губ отца, и он немного запрокинул голову назад, избегая касания. — Смотрю, тебя хоть чему-то научила «твоя жизнь»: хорошо понимаешь… клиентов. — Смотрю, папочка входит в роль. Тебе больше нравится «папочка» или «клиент»? Он снова усилил хватку на запястье. — «Господин»? — усмехнулась она, а потом рассмеялась, хотя от резкой боли уже хотелось плакать. Эзра не знал, почему он всё еще здесь, терпит это шоу. Пытается убедиться, что видит страшный сон? Пытается убедиться, что ему мерещится? Пытается убедиться, что дочь просто издевается над ним? Она же не имеет это всё в виду? Мстит ему за попытку удушить? Он не верил, что она серьезно. Потому что этого просто не могло быть. Пусть его дочь — шлюха, но она не может зайти так далеко, чтобы предложить свое тело отцу… ему. Жестокая игра с ее стороны. Эзра вспомнил, как хотел… пошутить. Кажется, целую вечность назад он хотел сказать дочери, чтобы она, будучи шлюхой, не смущалась и работала, раз уж пришла. Она над ним так же шутила? Не постеснялась — в отличие от него? Он хотел ее напугать — но вот она, пугает его, как ад. Но что-то мешало Эзре сказать всё, что он об этом дерьме думает, и просто уйти. Возможно, его пугало, что как только он покинет номер отеля, то окажется в удушающей реальности, которую уже не исправить. Его дочь — шлюха, готовая спать с ним, с отцом. А дома ждет ее мать. Он даже не знал, как смотреть жене в глаза после этого... Так и оставалось только надеяться, что еще можно всё исправить, повернуть вспять. Вот Лея засмеется и по-детски скажет, что пошутила. Может быть, он простит. А еще злость. Злость кипела в нем. Она требовала реванша и не позволяла сдаться в жестокой игре и просто уйти. Эзра не любил проигрывать. Если таким образом дочь берет его на понт, то он тоже может сыграть в эту игру и напугать ее. Правда, он уже пытался. И теперь на светлой шее дочери проступают пугающие кровоподтеки. Кажется, тот раунд Эзра проиграл. Так вот теперь была загвоздка… Что, если он проиграет и этот? Не слишком ли высоки ставки в этот раз? Эзре казалось, что теперь ставки выше. Что́ их жизни по сравнению с позором и падением на самое дно? Лучше действительно умереть. Погруженный в раздумья, Эзра повиновался желанию ослабить напряжение в теле и, устав нависать, поставил колено на кровать. Заметив, что колено отца оказалось у нее между ног, Лея свободной рукой коснулась колена, а потом медленно повела руку по внутренней стороне бедра выше. Все мысли Эзры смыло волной. Его глаза расширились, он с ужасом смотрел на дочь. На дочь, которая простым движением делала его страхи реальностью. — Ты с ума сошла?! — кажется, от шока он потерял голос, оттого фраза получилась слишком хриплой. Он чувствовал, как дрожит ее рука. Еще не всё потеряно. — Опусти немедленно руку, — сквозь зубы потребовал он. Лея остановила движение, в ее глазах наконец читались сомнение и страх. Она сглотнула. — Тогда и ты тоже! — скривилась она от боли. У нее еще хватало смелости торговаться! Эзра нервно откинул тонкую руку. Кисть и запястье потемнели, и Лея тут же убрала вторую руку с ноги отца и принялась массировать поврежденное запястье. — Ты очень груб, знаешь. — А ты переходишь все границы! О чем ты думаешь? Что в твоей голове? — Он ткнул в темечко. — Ауч! Больно! — Лея схватилась за голову: они еще не трахались даже, а у нее уже столько травм. — Не больнее, чем мне! — возмутился Эзра, встав с кровати. Он отошел подальше и продолжил, отчаянно жестикулируя: — Извинись немедленно и найди любое более-менее правдоподобное оправдание — мне плевать, на хрен, какое, — этой… херне!.. Я даже не знаю, как это дерьмо назвать! — Инцест, — любезно подсказала Лея. Эзра осекся и уставился на дочь, будто у нее рога выросли. — Блядь!.. — пробормотал он после некоторого молчания. Слегка повздыхав, не глядя на дочь, он продолжил спокойнее: — Извиняйся. — Что, если нет? — То ты мне больше не дочь, — не задумываясь, ответил Эзра. Лея выгнула бровь. Опять пафос и патетика? Ну не могла она такое терпеть! Ей нужны были искренность, правда и открытость! — То есть если я не извинюсь… За что, кстати? — За всё, что здесь сегодня произошло, — с трудом сохраняя спокойствие, но избегая прямого взгляда дочери, пояснил Эзра. — Мм… Тогда если я не извинюсь, то я тебе не дочь… А кем тогда я буду для тебя? Шлюхой? Эзра безразлично пожал плечами. — Да кем угодно. Шлюхой. Только не для меня. — Не для тебя? Почему? Я же уже буду не дочь… Чем я тебя не устрою? Он наконец прямо посмотрел на нее. — Прекрати. Я жду извинений. Я хочу услышать, что ты сожалеешь и раскаиваешься, а не весь этот бред. Прекращай заниматься словоблудием! Я твой отец! Очнись уже! Лея откинулась на спину. Да, папочка оказался той еще черствой печенькой. Сломаешь зубы, пока раскусишь. Маленькая Лея гордилась папой. Но взрослая не готова была так легко сдаться. Шлюха она или нет, в самом деле? Если у нее не выйдет соблазнить хоть одного мужчину в этой жизни — она потерпела профессиональную неудачу. Нет, она еще слишком молода, чтобы проиграть эту битву. Он еще не ушел, у нее еще есть шанс. Еще не всё потеряно.