Дочь на ночь

— Я хочу кое-что рассказать тебе, папа, — проговорила Лея, лежа на кровати, глядя в потолок. — Сначала извинись. — Я обязательно извинюсь. Потом. После того, как расскажу, а ты меня выслушаешь. Хорошо? — Она ненадолго приподняла голову, чтобы посмотреть на папу. Эзра, стоя неподалеку, замер, устало глядя на дочь. — Ты можешь сесть, я не кусаюсь. — Она похлопала по кровати рядом с собой. — А даже если и кусаюсь, то ты сильнее, не так ли? Ударишь, оттолкнешь… Ничего невозможного для тебя. Эзре не нравились ни слова, ни интонация Леи. Он чувствовал подвох. Они заходят на новый раунд, и у него плохое предчувствие. Возможно, ему действительно лучше было бы сесть. Вздохнув, он уселся и повернул корпус, чтобы видеть дочь. Хотя ему не очень хотелось смотреть: одежда мало что прикрывала, а ноги всё еще были разведены. — Я слушаю, — поторопил Эзра. — Конечно. Ты удивлялся и хотел узнать почему. Хотел узнать, почему я стала шлюхой. Мои причины. Я не знаю, на самом деле. Но кое-что я хочу тебе рассказать. Эзра развел руками: — Вперед! Я слушаю. Энтузиазм явно был наигранным. — Помнишь, когда мне было шестнадцать, у нас некоторое время жил твой друг? Его выгнала жена — и он жил у нас, помнишь? — Да. Эзре стало жутко. Он категорически не хотел слушать дальше. Но он вроде как почти обещал. Хотя уже мысленно ершился и готовился к обороне: «Не верю, не верю, не верю». Его друг не мог ничего сделать дочери. У него самого… — Он лапал меня, когда никто не видел, — безжалостно продолжила Лея. — Бедра, грудь… И так противно усмехался. Смотрел на меня, словно уже видел раздетой, без одежды. Всё время, что он у нас жил, я боялась даже выйти из комнаты. Я могла выйти спокойно, только когда кто-то из вас — ты или мама — рядом. Я не могла спать по ночам, прислушиваясь к шорохам за дверью. И не могла ночью выйти в туалет, как бы ни хотелось, потому что я боялась столкнуться с ним. Когда он вернулся к жене, стало легче. Но он приходил в гости — и всё равно его приставания продолжались. Я думала, он педофил. Думала, когда подрасту, он отстанет. Но он не отставал. Помог переезд сюда, на учебу. — Он… только касался? — осторожно уточнил Эзра, преодолевая сухость во рту. — Ох, да. Только касался. Руками. Член не доставал и не просил потрогать, если что. И никуда его не пытался всунуть. — Перестань говорить мне подобные вещи… — Я просто отвечаю тебе. Тебе же это важно знать: твой друг всего лишь трогал твою дочь руками, он не пихал внутрь нее ничего лишнего. Это многое меняет, да? Эзра уговаривал себя игнорировать выпады. Он знал, что следующие вопросы были неправильные, грубые, но он специально — в отместку: — И почему ты никому не сказала? Ни мне, ни маме? — Я сказала маме. — И что? — Как ты думаешь, что́ она мне ответила? — Не знаю. Что? — Что если я не вру, то сама виновата. Одеваюсь слишком открыто и веду себя вызывающе. Выгляжу доступной. Она сказала, что я выгляжу доступной и нужно быть скромнее. Папа смотрел без каких-либо особых эмоций. Он не верил? — Она не могла такое сказать. Слова папы прозвучали твердо и уверенно. Лея усмехнулась и с трудом удержалась от закатывания глаз. Что и требовалось доказать: он не верит. Хотя сам бы тогда сказал ей то же самое. — А что, по-твоему, я не была сама виновата? Или ты вообще считаешь, что я всю историю придумала? Эзра отвел взгляд и посмотрел на свою ладонь на кровати. Он хмурился. Но когда снова обратил внимание на Лею, то спросил: — Хочешь сказать, что это я должен извиняться перед тобой? Что во всем моя вина? — Ты не ответил! — повысила голос Лея, ударив кулаком по кровати. Эзра вздрогнул, поднимая брови от изумления. Глаза Леи увлажнились, из уголков потекли слезы. — Ты не ответил, — сказала она спокойнее и накрыла глаза предплечьем руки. — Как по-твоему, я — я! — была виновата? — Если отталкиваться от того, что ты сказала, я считаю, что ты не виновата, — осторожно ответил Эзра. — Считаешь, я не была до конца откровенна? Или считаешь, я всё придумала? — Я не знаю. — Он развел руками. — Я сегодня ничего не знаю. У меня была дочь, которая, как мне казалось, росла в нормальной обстановке. А теперь ты выливаешь на меня весь этот ушат дерьма, начиная с проституции и заканчивая какой-то долбаной педофилией!.. Или — начиная с педофилии… Я… — Опять поговорим о тебе? — жестко перебила Лея и сильно сжала челюсти. — Нет, — быстро отказался Эзра. — Давай говорить о тебе. Это всё о тебе, конечно. Люди перестают существовать, когда у них рождаются дети. — Ой, ладно, не надо этого! Не драматизируй! Мы полночи говорим о тебе и твоих страданиях. Сегодня всё посвящено тому, как ты узнал, что твоя дочь — шлюха. Не пытайся казаться обделенным вниманием. Зачем ты спрашивал о моих причинах, если тебе вообще насрать, чем я живу, лишь бы была внешне приличной и — скромной, скромной. Лишь бы не позорила тебя и семью, не так ли? А спрашивал ты в надежде, что меня заставили, что ли? Чтобы было на кого пальцем указать и свалить вину? — Я всё еще не понимаю, как это объясняет твою проституцию. — Я не обещала объяснить проституцию. Я хотела просто рассказать тебе, что ты жил со мной рядом и вообще ни хрена не знал и — самое главное — не хотел ничего знать о моей жизни. И ты не можешь утверждать, что я, твоя дочь, могу или не могу, хочу или не хочу! Да что там, ты и своего друга не знал, и жену… — Хорошо. Я понял твою мысль. Я виноват и должен извиниться. — За это нельзя просто взять и извиниться, не утруждайся. И ты не особо виноват в том, что ты такой, какой ты есть. Лея вдруг задумалась: — Кстати, у него же тоже была дочь, чуть старше меня. Я всегда смотрела на нее и задавалась вопросом: а ее он тоже лапает? Как ты думаешь, он лапал ее? А иногда я думала, а делает ли с ней то же самое мой папа? А? Ты лапал ее? — Не говори ерунды, — обиделся папа. — Что? Меня можно, а ее нет? Она ведь тоже, если посудить, была нескромной и доступной! — Лея, я понял тебя. Давай закроем эту тему. Я никогда не касался той девушки. Я ее даже не помню. — Я почему-то верю тебе… — еле слышно пробормотала под нос Лея. Ну а что: папа едва ли обращает внимание на какого-то, кроме него самого. И слишком эгоцентричен и горд, чтобы лезть под юбку кому бы то ни было. Для того, чтобы залезть под юбку, необходимо вожделение. Лея не была уверена, что отец способен испытывать настолько сильную страсть. Хотя внешностью природа его не обделила, но он ее не использовал, ведь кто-то воспитал его безнадежным сухарем. Вожделение — своего рода зависимость от желаемого объекта. Как Лея полагала, слишком эгоистичные люди, как ее отец, принципиально не готовы быть настолько зависимы от кого-либо или чего-либо. Ведь такая зависимость делает объект вожделения важнее их эго. Невообразимо! К тому же он вообще не очень любил дотрагиваться до других. — Давай вернемся к нашей ситуации. Сегодня ты позволила себе без разрешения прикасаться ко мне… неподобающим образом, — смахивая невидимые пылинки с рукава, произнес папа. — Зная, как это неприятно, ты должна понять меня. Я прошу тебя извиниться, чтобы мы могли счесть это недоразумением и как-то жить дальше как семья. Лея смотрела на него, открыв рот. Ну ничего себе! Папа перевел стрелки на нее! Он использовал ее историю, ее боль, против нее же самой. Гениально. Как и всегда, папочка. Кажется, ей никогда не припереть его к стенке. Он всегда находит способ увернуться, извернуться. Преодолев изумление, Лея почти сардонически расхохоталась. — Конечно, папочка, я извинюсь. Я очень хорошо умею извиняться, ты знал? У Эзры сердце екнуло от плохого предчувствия. Дочь приподнялась и смотрела на него хитрыми глазами, а на ее губах красовалась лукавая улыбка. Он навлекал на себя беду. Ему нужно было взять Лею за ухо, как надоедливого невоспитанного сорванца, и вытолкать за дверь. Или убраться отсюда самому как можно быстрее. Она пьяна и — что хуже — глупа. — Как ты хочешь, чтобы я извинилась? Она гладила себя перед ним. Сжимала грудь… Чёрт. Под тонкой тканью явно не было никаких дополнительных слоев — и отчетливо проступали все очертания. Ему нужно было как-то это прекратить. Но слов его дочь не слушалась, а касаться ее он боялся: казалось, сам акт касания к телу дочери, когда она так выглядит и пытается соблазнять отца, порочит его. — Словами. — Словами неинтересно, — пожаловалась она, надув губы, и немного выгнулась в спине, не прекращая гладить грудь. — В словах я как раз не очень хороша. Мой рот отлично приспособлен для извинений другого рода… — Она лукаво усмехнулась и, высунув язык, вульгарно пошевелила им. Эзра сжал переносицу, ненароком прикрывая ладонью глаза. Невыносимо. Опять вернулся страх. И злость. Злость бурлила, вскипала и неизбежно затмевала страх. Дочь ни во что его не ставит. Кто он для нее? Она рассказала ему эту дикую историю о домогательствах, назадавала еще более диких вопросов, а теперь… Всё это с целью унизить его, показать, насколько он никчемен как отец? Возможно, он действительно был неправ. Возможно, он совершил много ошибок в воспитании ребенка. Но у него была гордость. Он никому — даже дочери — не позволит глумиться над собой. Она думает, он слюнтяй? Думает, что сильнее и сможет вышибить из него дерьмо? Едва ли. Еще вопрос, кто кого. Эзра решил, что примет вызов, несмотря на риски. Он докажет дочери, что она — яйцо, а он — курица. Когда он убрал руку и посмотрел на Лею, та уже спустила топ и гладила обнаженные соски. Конечно, первым желанием Эзры было тут же закрыть глаза снова. Но он сдержался и смотрел на оголенную грудь. Как, должно быть, студенты-медики на первом учебном вскрытии трупа убеждают себя смотреть и не падать в обморок, иначе придется попрощаться с профессией. — Нравится? — спросила Лея, и Эзра перевел взгляд на лицо. Кажется, он ненавидел ее в этот момент. — Шлюха. — Да. — В полном смысле слова. — Да. Краем глаза Эзра заметил, как одна из ее рук скользнула ниже, к бедрам. — С моим другом было так же? Ты раздевалась перед ним и раздвигала ноги, прежде чем он трогал тебя? — А что? — Она всё еще смела улыбаться! — Сильно меняет дело? Думаешь, устоять невозможно? — И соблазняюще облизала губы. — Разве это не прямое предложение? Как тогда ты можешь винить человека, что он повелся? И мама права: ты виновата. Разве нет? — Не знаю. Папочке лучше знать. Папочка лучше разбирается в таких вопросах. Расскажи, как завлечь мужчину? Как завлечь тебя? Мне надо прямо сказать, что хочу, или достаточно раздвинуть ноги? — Для тебя я не мужчина, я твой отец, Лея. — Хорошо. Вот мы и определились. Всё-таки «папа», а не «клиент». Так как мне соблазнить тебя, папа? Неужели я тебе совсем не нравлюсь? — опять обиженно надулась она. — А я так хочу быть хорошей и любимой дочкой! И хочу очень-очень хорошо извиниться перед тобой! — Ты пьяна, — зачем-то вслух сказал он. Наверное, от отчаяния. — Однажды я видела тебя с мамой… Ну, в постели, я имею в виду. Эзра шире раскрыл глаза. Такие американские горки выбивали из колеи! Какое, на хрен, в постели с мамой!.. — Вы не просто лежали. Ты был сверху. Удары… и кровать скрипела… Она сжала бедрами протянутую вниз руку и еще больше выгнулась. Она двигалась, сжимая руку между ног, и эта кровать тоже скрипела от ее движений. Кажется, упоминания мамы не работают отрезвляюще. Эзра надеялся, что хоть это будет взывать к совести: обиделась же она за маму, решив, что он изменяет ей. — Вы явно пытались не шуметь. Но не могли. Страсть сводит с ума, не так ли? Я тоже так хочу папочку… Пожалуйста? Лея тяжело дышала, двигая руку между сжатых бедер. Вдохи и выдохи из ее открытого рта всё больше напоминали стоны. Эзра чувствовал, что проигрывает. Его будто парализовало. Он абсолютно потерялся и не знал, что делать. Нужно было срочно переломить ситуацию в свою пользу. Для этого, видимо, стоило идти на отчаянные меры. — Конечно. Почему бы и нет, — сказал он. Слова прозвучали злее, чем хотелось бы. Мысленно же он поднес пистолет к своему виску. Лея замерла и удивленно посмотрела на Эзру. Хороший знак. Потому что он собирался поставить всё на кон в надежде, что она блефует, глумясь над ним, и сдрейфит, если «соблазнение» даст свои плоды. Его дочь не может быть шлюхой, на полном серьезе соблазняющей отца. Это невозможно. — Разденься, — сказал он. — Я не хочу касаться этих одежд. И не называй меня папочкой. Меня устроит «клиент». Если я лягу на тебя сверху, то больше никогда не буду твоим папочкой. Надеюсь, у тебя мозгов хватает, чтобы это понимать. Его просто вырвет, если он еще раз услышит от нее «папочка» под вульгарные стоны. Эзра заметил искорку страха в глазах Леи. Хорошо. Он в ответ слегка усмехнулся. Видимо, зря: вспыхнувшая было искорка тут же пропала, а руки Леи потянулись к топу. Она легко сняла его через голову и отбросила. Приподнявшись и сев на кровати, она сняла с себя остальное и абсолютно оголилась. Теперь страх, должно быть, отражался в глазах Эзры. Дочь сидела обнаженной рядом с ним на кровати. Лея далеко зашла… Это пугало. Но ее руки немного дрожали. Эзра заметил, и это дрожание обнадеживало. — Ну что же ты прячешься? Покажись. Я хочу посмотреть, чем ты так самозабвенно торгуешь направо и налево, — сказал он. Пристрелите, больше всего на свете он хотел оказаться на другой планете, как можно дальше. И уж точно не смотреть на голую дочь. Лея откинулась назад, демонстрируя тело во всей красе. Эзра мог бы сказать, что разглядывал тело дочери с огромным усилием над собой. И в каком-то смысле это было так. Но вообще, стоило признать, что юное тело дочери — если абстрагироваться — было красивым. Как и любое юное тело. С точки зрения эстетики. Он оценивал, как мог бы оценить, к примеру, художник. Во всяком случае, он надеялся на это — на то, что тело не соблазняет, не вызывает темных мыслей и не возбуждает желания... Блядь. Боже, дай ему сил. Лея, внимательно следя за реакцией Эзры, согнула ближайшую к нему ногу в колене и отвела в сторону, демонстрируя гладко выбритые гениталии. Он заставлял себя смотреть, и она разводила ноги шире. Эзра не знал, что думает и как ко всему этому относится. Раздетая, его дочь мало отличалась от любой другой молодой женщины. Теоретически он мог с этим справиться психоэмоционально. Но приходилось старательно гнать мысли о том, что всё-таки перед ним дочь, что всё это жутко, дико и отвратительно по большому счету. Он посмотрел в глаза дочери и положил руку на горячее колено не согнутой ноги. Лея вздрогнула от касания, но вскоре улыбнулась. Улыбка показалась Эзре натянутой, но тем не менее уверенной. Не теряя зрительного контакта, Эзра вел руку по бархатистой коже выше, к мягкому бедру. Дочь терпела. Она заходила слишком далеко! Что, если она не остановится, не остановит его? Насколько далеко готов зайти он?