А потом им опять не повезло.
На самом деле этой фразой можно было охарактеризовать по меньшей мере половину жизни Монтари, если говорить о большей… То об этом лучше и не думать. Так и сейчас, то к чему пришла мрачная парочка, было рождено ни чем иным как очередным неудачным стечением обстоятельств и решений. На первый взгляд ведь абсолютно безобидных и даже не то чтобы очень важных. Просто Мори захотел получить отчет лично из рук в руки. Просто Рюноске спал в момент его звонка. Просто Кира решила его не будить. Ничего, так сказать не предвещало. Небо за пару часов беготни по городу всё равно бы не рухнуло, да и решение на обратном пути зайти, проведать, а заодно и успокоить Акиру не выглядело из ряда вон выходящим. Час меньше, час больше. Не велика разница. Акутагава уже натыкался на её походы в магазин, и не убился же за это время. Да, ей стоило находиться рядом, но и он достаточно взрослый мальчик, чтобы присмотр за его состоянием не сводился к круглосуточному надзору. Всё решил всего одна деталь. Одна женщина. Одна фраза. Когда черноволосая переступала порог квартиры, альбинос искренне радовался её возвращению. Ещё бы. Живая, целая, и даже! В этом была отдельная прелесть. Трезвая. Почти эксклюзивное зрелище, после недельного то загула. Обеспокоенную маску быстро сменяет чуть издевательская, но всё ещё теплая ухмылка. - Вы только посмотрите какие лю-ю-ди. Нагулялась таки? - Ага, ждала у подъезда пока не проветрюсь. – отвечает ему в тон, и стягивая ботинки сдавленно фыркает, когда друг заключает тщедушное тельце в приветственные объятья. Дома можно. Тем более, что есть отдельное удовольствие, смотреть на то, насколько недовольным становится её лицо после. Подобные жесты излишне подчеркивают разницу в росте, особенно когда излюбленная тяжеловесная подошва, которой можно при желании и убить, остается в стороне. - Оно и видно. – Акира наконец выдыхает, и первым проходит на кухню, не на долго замирая, что лучше, тянуться к чайнику, или за бутылкой? Зная Монтари склоняется ко второму, но по итогу на зло делает именно первое. Потерпит. Успеется ещё. Тем более что мысли занимает тревожный вопрос при одном из ответов на который он просто обязан будет ей налить… От мысли об этом решении у самого появляется смутное желание затереть память алкогольной пеленой. Кира небрежно заваливается на скрипучий стул и закидывает ногу на ногу. Она ни о чем ещё не подозревает… Как не подозревает и Рюноске, на другом конце города, только, если это будет достаточно корректно в его положении, продирая глаза. Впрочем, корректным можно считать, что угодно пока слова не вылетают в лицо адресату, а потому от чего не остановиться на подобной формулировке? Привычно прислушиваясь к звукам дома, он поначалу облегченно выдыхает, не уловив ни шума с кухни, ни шелеста страниц со стороны кресла. Гробовая тишина, которая при статусе его сна говорила о том, что навязанной сожительницы дома скорее всего нет, значит можно немного расслабиться. Не то чтобы он ставил самоцелью не лажать на её глазах. Очевидно, ему ведь совершенно плевать на мнение этой проклятой алкоголички! Просто не хотелось хоть перед кем-то выставлять себя слабее. И у него ведь даже получалось в это верить. Так, Акутагава шарит по дивану, откладывает одеяло в угол оного, принимая вертикальное положение, пытаясь придумать досуг на предстоящее время… - Итак. Начнешь эту увлекательную эпопею длинной в шесть с половиной суток? – альбинос подталкивает к ней кружку, даже не спрашивая пожеланий подруги. Кофе заварит себе и сама, а он всё ещё щадит её желудок и сердце, пользуясь тем, как мешают ей их отношения просто проигнорировать нарочито выразительное действие. - Было б что рассказывать – она опять фырчит, простуженной кошкой и наклоняется над чашкой так, что кончики тонких прядей челки почти касаются исходящей паром поверхности, убеждаясь в том что тот подсунул ей обычный чай, и выпрямляясь делая несколько глотков. – Задание последнее вроде помнишь, ну вот там кто-то по своей принципиальности нашего щеночка портового чуть не укокошил…- она уже собирается продолжить когда Альбинос резко перебивает её всматриваясь в глаза так, словно она вот-вот сама же тут и откинется… - Тени опять… - Да нет же! – обрывает его не менее резко и только морщась дергает головой, заставляя черные пряди несколько раз с налета ударить по щекам – Ещё бы и ими… Косвенно. Как раз от того что… Побрезговала с использованием. Я Мори то на прямую в отчете не сказала, но он и без того всё кажется понял. Мальчонке глаза на месяц прожарило, а я вон в сиделках… Подкупаю, черт бы её побрал, эту совесть… - И он даже с лестницы тебя не спустил? – игривые нотки заставляют немного расслабиться и перестать шипеть. Сама ведь не заметила как перешла на совсем уж больные интонации… - Ну начнем с того, что для этого надо найти кого и куда спускать… Ну и попроще с того, что не в курсе он что я могла помочь. В альтруистичные порывы конечно не верит… Но что ему мне предъявить? Белые волосы слегка покачиваются в такт движению головы и немного щекочут, задевая подбородок. Нет смысла укорять это существо за её мировоззрение. Поздно ведь уже воспитывать, он знает как никто другой… Взгляд утопает в дрожащем янтаре чайной глади… Не на долго. Всего пара секунд, прежде чем вынырнуть возвращаясь из мыслей в реальность. - Могу только сказать, что отчаянно ему соболезную. Передашь на досуге? – и смеётся. Наблюдая как одаренная строит картинно возмущенное лицо. Вскидывает голову, сжимает зубы. Трафаретная показуха, в стройном ряду персональных традиций… - Сам передавай. Страдалец хренов. – ещё глоток и отставленная в сторону чашка. – Сам то как тут, наслаждаешься вольной жизнью без старой мымры? – иронизирует удобнее откидываясь на пронзительно скулящую спинку деревянного седалища. - Если бы… - вырывается прежде чем он успел подумать. Слишком искренне и досадливо. Слишком больно, чтобы она не заметила, тут же теряя праздно расслабленный вид. Вот и принял называется решение… Атмосфера на кухне меняется ежесекундно, прошивая напряжением узкое пространство помещения… Рюноске же даже не знает о том, что именно в этот момент, пока он наощупь бродит по квартире, судьба спускает курок прямо ему в голову. Не только ему, если уж говорить честно, но это уже так, детали. Пока что, он искренне наслаждается долгожданным, последнее время ставшим излишне редким одиночеством. Альбинос прячет от подруги глаза, словно по ним та способна прочитать заранее, словно без этого контакта, что-то и правда изменится. Идиот. Он и сам таковым себя считает и далеко не только за это действие. - Она… - взгляд коротко метнулся в сторону дверного проема выдавая его с потрохами. Он делает паузу пытаясь отсрочить неминуемое, пытается не думать о том что на кухне стало Слишком тихо. – Ори…- запинается на привычном сокращении, заставляя себя исправиться, произнести имя, что стало почти запретным в их доме полностью - Ориноко приходила пока тебя не было. Просила не выходить на работу пока не вернешься. – выходит сдавленно и блуждая по столешнице глаза таки попадают в ловушку дрожащих белых запястий… Он искренне боится поднять их выше. - И ты решил её послушать… - о, это не вопрос. Констатация факта приправленная такой порцией яда, что впору на месте падать на пол в агонии. Акира продолжает смотреть вниз. Словно не было между ними этих тридцати лет, за которые они стали равны, словно он всё тот же семилетний заморыш, в этот раз совершивший, что-то на самом деле ужасное. В тоне Монтари плещется лед. Чертов айсберг обращенный в миниатюру и брошенный в стеклянный стакан, ныне со звоном и плеском ударяющийся о его стенки. Руки её дрожат в усилившемся припадочном треморе, как будто они то и держат этот стакан. - Я не пустил её на порог… - жалкая попытка оправдаться. - Ещё бы попробовал! – она повышает голос и резко встает ударяя руками по поверхности, заставляя дрогнуть ветхую мебель и опрокидывая чай. Кружки скатываются на пол чудом не разбившись, но бьется тот, метафорический. Со звоном что отражается в разлетевшихся осколками интонациях. Она дышит тяжело. Он боится вздохнуть вовсе. Зеркальные, искаженные отражения друг друга. Два воплощения единой боли. Чай заливает стол и сбивается в толстые капли, весенней капелью слетающие на пол. Одна за одной, образуя на старом паркете блестящие лужицы, что разрастаясь сливаются в единое целое. На несколько секунд становится очень тихо. Кира буквально падает. Словно подкошенная валится на стул и резко придвинув тот ближе опирается на стол локтями впиваясь в свои же запястья. Так, что белеют костяшки. Так, что под ногтями выступает кровь. Яркая, светлая, как глаза её друга напротив. Кажется, именно она возвращает его в сознание. Поиграли и хватит. Не семь же лет, и правда. Намного больше, и не о себе он сейчас должен волноваться. На стол с тихим стуком встает бутылка. Сразу за ней еще одна, и вот уж чего у них дома хватает в избытке. - Долго говорили..? – наконец выжимает сквозь зубы, так и продолжая сидеть не шелохнувшись. - Не очень. – искренне, тихо но в этот раз твердо. Ему удалось проглотить было перекрывшую горло панику. Монтари нервно смеется и стискивает пальцы так, что уже вошедшие под кожу ногти, медленно стягивают снимая верхний слой эпидермиса, превращая полумесяцы в короткие толстые борозды. - Приветливо говорила… - больно. Он и сам сжимает кулаки и первый тянется к бутылке, спешно поднимая с пола ближайшую кружку щедро плеснув в неё алкоголь. – С дистанцией. Дала, чтоб её «дружеский совет»…! – о-о-о теперь начинает срывать и его. Их обоих трясет так, словно стулья бьют непрерывным потоком электрического тока. Голос продирает дрожью. Слишком много эмоций. Киру тошнит от слова «дружеский». Не от значения в целом, но от сочетания с образом этой женщины. В прошлом. Признаться совсем не далеком прошлом, и правда их с Акирой подруги. Для неё, в некотором роде наставницы. Они познакомились когда Огай только завербовал её в мафию, кажется даже в тот же день когда подарил этот чертов галстук. Они тогда были моложе… Все они… Монтари, ещё скорее просто «Кей», больше наемница, чем мафиози, толком не контролировала собственной способности. Больная на голову маньячка, с убийственной силой в припадке кромсающей всё… Удобно в масштабах, но опасно без должной окантовки. Мори для того её и приставил, а там уже всё и решено было. Слушала бы она посторонних… Без должного доверия а с ним и дружбы не могло быть и речи о том, чтобы убедить Киру оттачивать и использовать силы. И на то и на другое ушли годы… А потом ушла Ориноко. Молча бросила всё, давая Дио спустя столько лет неоспоримый козырь, больной ассоциации, который заставит Монтари обратить внимание на постороннего ей мальчишку. И все-таки это были разные вещи… Разные в своих деталях. В характерах каждой из четырех сторон. Кира, Ориноко, Рюноске и Осаму… Почти забавно, если со стороны смотреть. Забавно в том как только сильнее вгрызся мальчишка в подаренные навыки желая доказать. Забавно в том как старательно отрекалась от того же одаренная, обратив былое безразличие к собственной силе в вязкую, тягучую ненависть. И вот теперь. На собственной кухне ей нужно было принять тот факт, что мерзкая предательница, не достойная даже смерти дрянь, объявилась на их пороге смея ссылаться на былую дружбу, разбрасываясь советами… Принять такое так просто было элементарно выше её сил. А понимание невозможности найти и высказать, переломать, разрушить, вернуть эту боль… Не только свою. Кира ведь видит как Акире всё это дается. Он не возненавидел… Нет… Она уверена, если бы не было подле Монтари и вовсе простил бы эту шваль, закрывая глаза на её поганое предательство… Винить его за это впрочем не может, но только глубже от того становится собственное чувство. Черт бы с ней самой, но за его боль, хочется рвать намного глубже… Поэтому руки трясутся сильнее и тянутся к спасительному алкоголю. Поэтому на стекле остаются кровавые разводы собственных пальцев и хлещет она прямо из горла… Поэтому следующие трое суток, сбиваются единым комом, вставшим поперек глотки перекрывая кислород, затягивая в дрянное болото беспамятства в котором нет вины, нет обязанности и работы. Нет оставленного ей мальчишки с излишне пылким характером и перебинтованными глазами. Только блуждающие огни болезненной злости, и удушающая духота кухни, в которой оба, так и не удосужились открыть окна… Примерно в этот момент Рюноске начинает волноваться. Словно волна дурной, концентрированно болезненной энергии доходит и до него, растворяясь в крови, разбегаясь по венам навязчивой тихой тревогой. Казалось бы, радоваться стоит. Добился наконец своего, но… От чего-то одаренному вовсе не спокойно и тем более что не весело. Тревога привычно вырождается в раздражение, вместе с глупой, но навязчивой мыслью. Она просто решила над ним подшутить. Поиздеваться, затаившись и посмотреть как он будет тут натыкаться на углы. Закипающая кровь моментально затягивает рассудок густым туманом. - Хватит уже… - процеживает сквозь зубы надеясь, что та отзовется и он выскажет ей все в ту же минуту но… Тишина. - Монтари! – командные настойчивые нотки и болезненный удар пальцев ноги об оставленную открытой дверь. Прошивает до самого колена заставляя тихо зашипеть и оттолкнуть ту посильнее выходя в коридор и от нервов налетая, роняя к чертовой матери вешалку. Следует грохот, но всё ещё никакого ответа. - Не смешно уже, прекращай! – бьет по стене, сильно, так что отдает в костяшки и срывается окончательно от души саданув по той же стене способностью, словно там наверняка стояла одаренная. - И черт с тобой… - опять переходит на шипение. Он бьется в квартире как загнанный в клетку зверь. Пытается занять себя бытом, а от того распаляется только сильнее. Без глаз и без привычки получается у него отвратно. Определить нагрелся ли чайник, зажечь плиту… Да просто определить что именно за продукты лежат в холодильнике… Всё это если не заканчивается новым ожогом то в любом случае не дается ни с первого, ни со второго раза и если бы он был спокойнее… В этом ведь нет ничего невозможного, но нервы сдают быстрее и тарелки летят на пол а он только добавляет ссадины от старых осколков игнорируя кровавые следы и навязчивую режущую боль. Бинты пропитанные свежей кровью неприятно липнут к коже… От разошедшегося Рассёмона страдает мебель. В особенности в какой-то момент достается креслу. В гробовой тишине квартиры Акутагаве отлично слышно шаги из внешнего коридора, и он замирает. Застывает в смешанных чувствах надеясь и в тоже время ненавидя себя за эту надежду. Нет, он совсем не хочет чтобы она возвращалась! Не ждет что в любой момент холодные пальцы сомкнуться на предплечье и уведут в сторону до того как нога болезненно насадится на коварный крючок поваленной вешалки. Ни хочет мягких прикосновений к ноющим под бинтами, зудящим векам… Она ему не нужна! Но… дыхание предательски перехватывает вместе с щелчком замка… Слишком далекого. Приходит запоздалое осознание, что кто-то вернулся в соседскую квартиру. Тогда то он и кромсает привычное место, где обычно коротала время одаренная, с навязчивым остервенением человека, у которого сорвали корку со слишком болезненной, глубокой, давней, но так и не зажившей раны. Он пытается привыкнуть снова, но беснующиеся эмоции мешают взять себя в руки. Тишина давит на уши ночью. Соседские и уличные звуки буквально сводят с ума. И всё это время, бьются о черепную коробку, скопищем жирных отъевшихся мух навязчивые, громкие мысли. Смешки, издевки, такого привычного, небрежно отрешенного голоса Дазая.«Ничтожество. Пустая, сломанная игрушка, на которую даже эта помоишница устала тратить своё время.»
Вымотанный и голодный Рюноске падает на диван и судорожно мнет в руках так удачно попавшееся одеяло. Тяжелее всего признать для себя тот факт, что он не может ей ничего предъявить. По факту никакого не имея на это права. Она пришла сама. Сама решила ему помогать и не обязана возиться дольше чем захочет. Это даже не Хигучи, которой со скрипом можно навязать подобные обязанности, и что-то подсказывало, что та бы приняла их с завидными радостью и энтузиазмом. Боже упаси, чтобы она об этом узнала… А он ведь… Привык. Правда привык к тому, что происходило изо дня в день. Можно сказать доверился, и вот. Снова. Тишина. Одиночество. Если ей даже осточертело, так сложно было об этом сказать?! Голову раздирает от мыслей. Болят ноги, глаза, свежие ушибы, начавшие распускаться на теле соцветиями небесно фиолетовых синяков, с нежно желтоватой каймой и россыпью светлых и синеватых звездно-подобных точек. Об одном моменте Рюноске вспоминать не хочет вовсе. День на второй, сам бы он сказать не смог, но за кулисами информации всяко больше чем на сцене. Просто… Тогда стало слишком плохо. Тошно от голоса в голове, чужого, своего собственного… От четных попыток чем-то заняться, и не прекращающейся тихо роящейся под кожей боли. Он снова её звал. Потому что некого было больше. Опять по фамилии, опять со злостью, с попыткой приказа… А после тихо… Сорванным голосом, призраком мотаясь по квартире. - К..Кир… Кира! Пожалуйста… Черт бы тебя побрал!...- да, об этом он точно предпочел бы не вспоминать… У него тоже дни сплетаются в единое, безвременное марево. В нечленораздельный калейдоскоп урывочных вспышек гнева, на фоне тревожной, болезненной скуки.***
Кира стоит у двери и всё никак не может коснуться ручки. Словно та обклеена лезвиями, но если бы проблема была в этом, проблемы бы не было как таковой. Всего-то насадить руку на острые грани. Только лишь пустить кровь. О, самовредительство это всегда проще. Всяко проще чем принимать плату за свои же ошибки и огрехи. Но необходимо. Каким бы ни было оправдание… Она ведь знает, что не имела права. Что всё, что увидит за этой дверью, это только её вина. Собственные проблемы и слабости не должны выходить за рамки слова «собственные». Поэтому нужно закрывать глаза: натяжелым камнем придавившую головную боль, на страшную жажду и неприятный привкус, так и оставшийся во рту даже после несколько раз прочищенных зубов. Монтари выдыхает и наконец вставляет ключ в замочную скважину не смотря на трясущиеся руки попадая с первого раза. Слишком сосредоточена на едином действии. Щелчок. Ещё один, и ещё… Они стреляют в обоих. Разносясь гулом выпущенных пуль. Дверь сопротивляется открытию упираясь в разломанную, отбитую к основанию вешалку и та скрипит проползая по полу, треском после раската грома возвещая о возвращении блудной сиделки. В квартире оказывается тихо, и Кира ступает словно по минному полю. Медлит, решая стоит ли разуваться и делает глупость, останавливаясь на «конечно же да». На полу комнаты разбросаны щепки, на кухне осколки. Рюноске не наблюдается что там, что там и это уже начинает напрягать. Так. Дверь была закрыта. Единственные ключи у неё и даже если бы он вышел, то не смог бы её запереть. Перед глазами навязчиво встаёт переломанное машиной тельце одаренного. Гематомы, открытые переломы, не до конца закрытые веки и закатившиеся глаза… Выпивка растревожила больное подсознание и безмолвные, но столь ярко визуализированные мысли больше напоминают галлюцинации. Приходится несколько раз резко дернуть головой в попытках прогнать навязавшийся образ. Кровь растекается по асфальту… Ну что, нагулялась?! - Блять… - Монтари замирает на месте и смотрит в стену. Хватит… Успокойся, черт бы тебя побрал! Закрыть глаза. Медленно открыть. Несостыковка. Первая, которую удалось заметить и которая тут же отзывается злорадным оскалом. Бинты бы не слетели чем бы его не сбило. Так просто. Так легко… Что-то дрожит и клокочет у самого горла вытекая на губы дрожащей улыбкой. Одаренная проходит в ванную и облегченно выдыхает. Акутагава представляет не более презентабельное зрелище, чем то, что стояло у неё перед глазами минутой ранее. Сидит в одежде, волосы ещё не просохли и мокрые темные лужицы на плечах заставляют рубашку липнуть к коже. Бинты не тронуты. Сухие. Хоть это не может не радовать. Она осторожно подходит ближе, присаживается на бортик, зацепляясь крем глаза за оставленные на белом дне бурые, подсохшие кровавые разводы. Рука предательски дрожит прежде чем опуститься на острое мальчишечье плечо. - Акутагава..? – зовет по фамилии. Нашла время вспоминать про формальности. Он молчит. Она повторяет громче, уже не с вопросом и явно настойчивее, немного дергая и… Маска падает. Фарфор вздрагивает и осыпается белой пылью, когда отмирают мышцы. Ткань угрожающе шевелится не меняя формы но давая первое предупреждение. - Проваливай отсюда! – охрипший наполненный злостью голос разрывает тишину. Эспер почти забавно дергается сбивая её руку, вздергивая голову и сильнее сжимая зубы. Губы расходятся обнажая напряженный оскал, и кажется ещё немного, и одаренный сможет зарычать или вовсе укусит её за руку. - Да вот ушла уже один раз… - как же её голос не соответствует действительности…Ворчливый, скорее даже сварливый, он резонирует с перекосившей лицо улыбкой. Они оба выглядят сейчас ужасно. И всё ведь очевидно. Элементарная ассоциация того, что если он ещё в состоянии злиться, значит всё ещё не так плохо. Установка из давно минувшего детства «если бесится – значит здоров». Только вот что-то подсказывало, что искренняя радость с её стороны, будет смотреться намного хуже привычного усталого раздражения, тем более что усталости ей хватает с лихвой, а уж перенаправить злость с себя на одаренного. Что только проще можно придумать? - Вставай уже. – она привычно сжимает тонкое предплечье, но потянуть уже не успевает. Рюноске впивается в чужое запястье мертвой хваткой, пальцы запросто обхватывают худую кисть сжимая до белеющих костяшек, отцепляют её от себя, но так и не размыкаются после. Одаренного буквально трясет. От злости, обиды, досады. Он бесится на них обоих и сам уже не знает чего хочет. - Я сказал проваливай… - голос становится тише обращаясь утробным рычанием за которым скрывается отчаянье загнанного животного. Он всё ещё не отпускает её руку. Не хочет чтобы она его слушала. Но и принять её возвращение… Это выше его сил. Просто не позволяет гордость, и то что она не сопротивляется, не вырывается и молчит ничуть не делает ситуацию легче. Дрожь так и норовит прорваться в интонации, и сдерживать её отчаянно сложно. Рюноске совсем не умеет выбирать слова. Не умеет выражать свои мысли. Даже когда в целом всё нормально. Что уж говорить о сейчас? - Я тебе не собака… - слова даются с трудом. Её пальцы передергивает от того с какой силой он сжимает свои. Как будто пытается отомстить. Выплеснуть на неё всё то в чем пришлось вариться эти несколько дней… Он ведь даже до сих пор не знает сколько… В сознании вертится синоним куда более неприятный. Собака это ещё что-то одушевленное. Это внутренний цензор ещё пропускает. Чувствует он себя скорее вещью. Игрушкой отложенной на полку когда на неё не осталось времени. Которая всё равно дождется. Которая ничего не скажет. Да как бы не так! Кажется впервые с момента её исчезновения эспер ощущает всё это настолько остро. - И кидаться по первому зову не собираюсь…Слышишь?! – у парня чистой воды истерика. Голос срывается на крик, он дергает за запястье и больше не в силах хоть что-то добавить. Выбрать что именно нужно то озвучить в итоге? От чего ему самому не станет хуже? Монтари переступает через бортик и садится напротив. Слушает его. Слушает внимательно и молча, пристально рассматривая все метаморфозы. Губы непроизвольно растягиваются в не здоровую, широкую ухмылку. Болезненную и какую-то чужую. Отстраненную от текущей реальности. А Киру просто захватывает эта ирония. Эта дурная ассоциация, что теперь стоит перед глазами. Интересно, он специально или правда не знает? Скорее второе, конечно. Прозвища ходили только в близких кругах, так откуда мальчишке знать, что её учеников, давненько окрестили её щенками… На то чтобы выбрать нужные выражения нужно время. Время, чтобы проглотить слова так и вертящиеся на языке, липнущие к небу… С её собачками не было Таких проблем. Невольная ассоциация снова раскручивает что-то в проржавевшем механизме её мыслей, ворошит шестеренки и дергает за что-то меняя слайды с вины и обязанности на совсем, абсолютно сейчас неуместные. Мысли обращаются в кадры, накладываются друг на друга. Сплетаются, кружатся, заглушают реальность и утягивают её с собой. Позволила бы она им так на себя лаять..! Кира не шевелится и молчит. Молчит и смотрит на Рюноске но видит уже не сидящего озлобленного и взвинченного подростка. Ему бы остудить голову… Перед её глазами льется ледяная вода. Она видит. Не просто думает, видит как дергается, брыкается худощавое тельце в попытках отбиться. Захлебывается, в булькающих звуках попыток возмутиться. Акутагава тоже не двигается. В реальности. Но не там, не за чертой её зрачков. Расширившихся, почти сожравших багряную кайму радужки. - Слышу… - еле слышно, шепотом, так что собственный голос разносится эхом в голове. Она едва шевелит губами – Даже об этом не думала…- Голос её напоминает расплетенный шерстяной шарф, сбивающийся комками катышек, перекатывающихся в интонации… Даже не глядя, эсперу не уютно от этого звука. - И зачем тогда вернулась? – он шипит, и дает им обоим шанс. Ну же. Ответь правильно! Пусть он сам и не знает как именно должен прозвучать тот самый, правильный ответ… - Потому что… - требуется отдельное усилие воли, чтобы заставить себя закрыть глаза. Вернуться в реальность и… Боже! Всё это становится просто не выносимым. Ей нужно было время на передышку. Нужен тайм-аут но нет же, вместо отдыха, хоть какого-то восстановления травматичная ненависть только накладывается на вытяжку из совести и теперь дополняется новыми красками. Настолько яркими, что на время перекрыли всё, и кажется ещё немного, и были бы воплощены в реальность. Теперь же они существуют все вместе. Желание навредить, сделать больно, напугать, успокоить, пожалеть, загладить вину, объяснить, поставить на место, придушить, сломать, вылечить, восстановить, зализать раны…убить? Ей перехватывает дыхание. Глаза то она открывает, но те уже абсолютно стеклянные. Страшные, не живые, как у куклы, у манекена. Жуткого манекена с какого-то аттракциона ужастика… Её просто срывает на мальчика. Рюноске дергается, когда та внезапно вцепляется в его вторую, свободную руку. Цепляется так, что ту сводит, перекашивает пальцы… Лицо тоже на самом деле перекашивает. Он ведь совсем ничего на самом деле не понимает. Что она ещё удумала за эти несколько минут?! Рюноске бы конечно не признался, но в этот момент и правда стало страшно. Не за свою сохранность, в том что если нужно силы то ему хватит он уверен, но… Животный интуитивный страх все равно заставляет сердце пропустить пару ударов, когда уши опаляет лающим, кашляющим, рваным смехом. Кира хрипит, трясется в нем как в судорогах и кажется задыхается с тем как каждый новый порыв перекрывает дыхание клубками вырываясь из глотки. Сейчас бы она была только рада, если бы способность мальчишки вцепилась ей в горло, в порыве, к примеру, самообороны. Она представляет даже слишком хорошо… И ощущение, и то как должна выглядеть, и от этого только сильнее накрывает этим проклятым льдистым смехом, в котором та сейчас захлебывалась, отчаянно цепляясь за его дрожащее запястье. Кажется во рту и правда стоит кровавый привкус. - Да потому что не должна была! – она выкрикивает ему в лицо, и слова сливаются с прочими звуками, становясь частью перекошенного, сокрытого, ставшей, внезапно, спасительной темнотой, образа. – Потому что не имела права! Потому что я, черт возьми, не всегда поступаю так как нужно..! – голос обрывается. Обрывается нитью, с характерным треском, и вялый обрубок еле слышного хихиканья продолжает болтаться между ними в воздухе. - Ну хочешь, отомсти…«Акира меня убьет»
Голос становится тихим и мягким, насколько это вообще возможно после подобных воплей.
- Ты же Знаешь, что я не стану использовать тени…«С особой жестокостью.»
Размеренно, ровно, успокаивающе и от того только более непривычно и почти пугающе.
- Рассёмон или своими руками«А потом продаст душу дьяволу, чтобы на том свете мне до конца вечности читали морализаторские лекции»
Он слышит в её голосе улыбку.
- Если успокоит мне эти дни было мало чем лучше… Заканчивает с еле слышным смешком, только теперь окончательно усмирив поток слов и образов. Отпуская его руку. Резко накатывает сильнейшая усталость. Кажется Рюноске хотел правильного ответа… Одаренного самого ещё немного, и потянет на нервный смех. Он разжал свои пальцы ещё в самом начале, и теперь всё никак не мог свести лежащие перед ним осколки в единый пазл. Страх отступил, но неприятный осадок всё ещё оставался где-то рядом. За несколько секунд всё стало слишком неоднозначно, и он бы никогда не поверил, что это она сейчас так играла чтобы выбить его из колеи. Не умеет она так. Точно не умеет. Почему-то после прямого предложения, делать хоть что-то в её сторону не хочется вовсе, и эспер выбирает самый простой вариант. Не самый правильный, но точно простой и… Пусть трактует, как знает… Поселившееся ощущение, что в этот раз его не оставят наедине со своими демонами за закрытой дверью, позволяет этому решению существовать и… По большому счету Акутагава просто сбегает. Пошатываясь поднимется на затекшие ноги и едва не запнувшись выбирается на плитку. Холод чужих пальцев обжигает локоть, и от этого становится совсем немного теплее. Но кто бы в этом хотя бы себе сейчас признался…***
Они буквально расходятся по углам, каждый погрязнув в собственных мыслях и усталости. Рюноске падает на диване и остервенело закутавшись в одеяло, так и замирает. Уткнувшись носом в спинку дивана и прислушиваясь к звукам вялой, начатой Монтари уборкой. Вроде и хочется спать, но сон не идет и он только притворяется когда шуршание и стук перекладываемых вещей доходит до комнаты. Всё… Изменилось. Изменилось, и на самом деле одаренному это совершенно не нравится. Эспер вздрагивает когда на плечо, уже второй раз за день ложится её рука. - Нужно сменить повязку и всё обработать… - она говорит тихо. Вымученно совсем, и он поднимается не многим лучше. До вечера они и вовсе не разговаривают существуя словно параллельно друг от друга. Уборка не плохо занимает мысли. Просто череда вещей, по большей части складируемая в мусорные пакеты, не подлежащая восстановлению, но на что-то большее уже не хватает энтузиазма. За окном медленно сгущается вечер, и Монтари упускает тот момент, когда единственным источником света становится уличный фонарь, разливший рыжие, золотистые лужи искусственного света то подоконнику и близлежащему полу. Мутный взгляд скользит по комнате подтаявшим кусочком масла по сковороде и как-то сам собой натыкается на что-то блестящее на полу. Кира подбирает не думая. Гладкая узкая полоса едва холодит пальцы. Фокус с пейзажа переходит на длинную тонкую трещину, от которой, по всей видимости, откололся объект её внимания. Она продолжает вертеть в руке маленький, испещренный острыми гранями предмет, а губы опять передергивает косая пародия на улыбку. Уродливая, ни капли не веселая. Навеивающая мысли о тряпичной кукле, через небрежно зашитый рот которой протянули нить, и сейчас настойчиво тянули за её край, сминая ткань и перекашивая лицо в неестественную гримасу. Какая ирония… Пальцы сжимаются сильнее и осколок легко рассекает грубоватую кожу мозолистых подушечек, перечеркивая спиральный узор отпечатков, вклиниваясь и с каждым движением увеличивая разрыв меж некогда едиными гранями… Проворачивает, ведет, позволяет прозрачному стеклу прописать новый изгиб врезаясь в следующий… И снова давит и крутит в бездумном переборе. Холод сменяет немного склизкое тепло и влага. Монтари едва ли это замечает. В её мыслях стекло сейчас другое. Не оконное, а от злосчастной фоторамки. Снимок из которой она выбросила в тот же день, но саму… Дешевую и деревянную, на которую рука уже не поднялась. Идиотская, мерзкая сентиментальность. Кира думает насколько проницательной тварью был Дио, когда подбрасывая ей череду фактов, окроплял своей кровью символ её слабости. Видел ли он то же что сейчас вставало перед её глазами? Почему то кажется что да… Возможно не так четко но… Выходящая из под контроля тень, сносящая всё что было на старом затертом комоде в порыве злости… Отчаянный виток Рассёмона, слепо влетающий в угол окна… - Я же говорила, что не отпустит… - мысли обращаются словами непреднамеренно выходя за пределы черепной коробки. Она бы и этого не заметила если бы не Рюноске. - О чём ты? – удивление вспыхнувшее бенгальским огнем в секунду рассекает неловкое молчание и одаренный даже приподнимается на локтях, забавно поведя головой, выискивая направление её голоса. Ветер проходит сквозь трещину с едва уловимым свистом. Монтари он напоминает скулеж раненого животного, разбуженного этим голосом так хорошо ложащимся на воспоминания. Животное это носит имя её совести. - Не помнишь уже? – она чуть слышно смеется и пытается вспомнить сколько эспер успел выпить к тому моменту их разговора. Разворачивается на пятках, и не на долго замирает, словно оценивая пришедшую на ум идею – Сейчас, подожди…- он слышит быстрые шаги в направлении кухни и осторожно притягивает к себе ноги, усаживаясь, поджимая колени и выглядя до смешного растерянно, настолько озадаченный происходящим, что даже забывает о том, что позу свою тоже стоит контролировать. Возвращается Монтари с резким запахом алкоголя. Ничтожные остатки плещутся на дне бутылки ещё с прошлого раза, но без этого кажется просто невозможным держать в узде собственные руки, мысли, слова… - А если вот так? – она встает напротив, согнувшись почти по полам и в танцевальном жесте заведя одну руку себе за спину. Напоминало бы элемент мужской партии в вальсе если бы в сомкнутом кулаке не красовалось вытянутое прозрачное горлышко. Вторая же ложится ему на голову и небрежно треплет коротко остриженные волосы. На этот раз он отдергивается. Натыкается спиной на диван, пока Кира беззвучно смеется с этой его реакции. А он всё не может вспомнить до конца но смутные образы, скорее даже ощущения, пробиваются на поверхность растревоженные запахом, словами, этим дурацким жестом… Совсем не приятные ощущения, не говоря уже о новой «собачьей» ассоциации. Бесит… Обида и раздражение тихо потрескивают уже перекатываясь на язык, вот только она начинает раньше. Садится рядом и запрокидывая голову почти взахлеб делает несколько глотков. А потом начинает говорить. Нет, совсем не чтобы перед ним оправдаться. Просто эти слова должны сегодня здесь прозвучать. И она произносит, каждой вибрацией голосовых связок всё глубже заталкивая их в глотку внутреннему голосу. - Ты ещё тогда спрашивал на кой ляд я к тебе привязалась… Так вот не только ты у нас можешь похвастать ушедшим в предатели учителем. – голос её пропитывается ядом с каждым словом. Кажется он капает изо рта, вытекая на одеяло, простынь… Проникает меж волокон и нитей ткани, доходя до кожи одаренного влажным и жгучим следом… Ей опять хочется рассмеяться, как тогда, несколько часов назад, но Кира быстро тушит было начавшие загораться тлеющие листья. Хотя нет, не листья. Мусорный пакет забытый пластиковыми бутылками, пачками чипсов и глянцевых, вырванных и скомканных страниц бессмысленно дорогих газет, расходясь ядовитым жгучим дымом по легким... Колкими комьями пробираясь в глаза… Дышать становится тяжелее, и все-таки она душит этот порыв. Новый приступ не нужен не ей не мальчишке, ведь на самом то деле всё это звучит здесь лишь потому что тот имеет право знать на что его променяли хотя бы на этот раз, да и за что наорали в ванной, на самом деле тоже… - И лично моя мразь решила, что имеет право, заявляясь на порог моего дома в моё отсутствие диктовать какие-то правила, раздавать советы и всё ещё называть себя другом, показательно акцентируя как наивен Акира, в попытке предложения обычного разговора… - она почти рычит. Смотрит куда-то прямо, в темноту комнаты и перебирает пальцами, пачкая кровью бутылку. И когда успела выронить осколок? - И… Да, знаешь меня в очередной раз попросту сорвало. Ты должен понять это ощущение. – странная смесь эмоций плещется в коктейле из злости и смеха, пока он ощущает как её потряхивает на месте. – Наверное… Хотя. – она резко трясет головой и одаренный подсознательно отсаживается подальше, пока не врезается боком в подлокотник – Забудь… Просто… Прости. Да. Прости… Не ты должен был платить за мою проигранную партию. Единственное в чём в этот момент уверен Акутагава, что в жизни не подастся в священники. Чертова исповедь совсем не входила в его планы и смутность формулировок плохо помогает разобраться в ситуации, разве что за исключением пары очевидных фактов. Ненавидеть до боли, в случае Монатри, кажется считается буквальным выражением. Их проблемы определенно лежат как минимум в одной плоскости. И он совершенно не представляет, что делать в подобном положении.