Алмазная пыль

Ей шестнадцать, и у неё дорогое белье: из атласной, лимонно-бежевой ткани, с тонким коричневым кружевом. Достаточно вычурное, чтобы заявиться в нем к Джотаро, но достаточно обыденное и девчачье, чтобы мама не задавала вопросов, если Джосуми захочет постирать новый комплект. Джотаро не знает, где она взяла такое белье, на какие деньги купила. Видимо, на карманные. И нет, он не собирается ничего делать с этим бельем, и с Джосуми тоже — только не то, что она хочет. Это было бы насилием. Преступлением. Бретелька спадает с правого плеча. — Перестань, — говорит он сквозь сжатые зубы. Её притворно невинная улыбка выводит из себя. — Д... даже не начинала. — На этом и закончи, — предупреждает Джотаро. Он едва находит в себе силы поднять руку, поправить бретельку Джосуми и ворот блузки. Очертания кружева всё равно проглядывают через неё. Джосуми шмыгает носом и смотрит на него круглыми глазами. — Я это для В-Вас купила... — Польщен, но... — Он отводит взгляд. Рука до сих пор сжимает её плечо. Он не может убрать её. — Не стоило. Дьявольская искра в глазах Джосуми загорается чересчур ярко. — Хотите увидеть меня без него? Ещё чего. Да. Нет. Да, но ей лучше об этом не знать. Она же романтичная. Её слова. С чего-то Джотаро решил, что романтичная — значит, она вся в высоких чувствах и розовых мечтах. Романтичная — значит, ни за что не станет седлать его колени и медленно стягивать с себя школьную форму. Он молчит, и Джосуми направляет его руки сама: одну — к своей груди, другую — к талии, к бедрам, всё ниже и ниже. — Если не хотите с-смотреть, то хотя бы потрогайте. — Нет, — слабо отвечает Джотаро, потому что за искрой в её глазах ему мерещится испуг. Он не разбирается в эмоциях, но если он хоть немного знает Джосуми, то сейчас она храбрится ради него. Ей стыдно и страшно, но она пытается казаться взрослой. Джотаро не может пошевелится. Если уберет руки совсем — это ранит её. Если двинет ими — случится непоправимое. У неё мягкая, округлая грудь, не слишком большая и не слишком маленькая, идеальная. Самое отвратное, что ему почти не с чем сравнивать, и он думает о жене. Он давно не восхищался женщинами, не восхищался девушками вот так, и Джотаро вздрагивает от забытого желания. Не так, как мог вздрогнуть, если бы его руки ощупывали рельеф мышц и широкие плечи, но эта дрожь тоже скручивает ему живот. Большой палец ненароком задевает кружево лифчика через ткань, и Джосуми тихо охает. Она подводит его правую руку к внутренней стороне бедра. Джотаро снова чувствует кружево. Чувствует, что стоит пальцам дернуться на сантиметр, и он заберется к ней под юбку обеими руками, схватит за бедра, стянет белье и насадит на себя. Он закрывает глаза, оставляя себе только тепло, ощущение, и утыкается лицом в плечо Джосуми. Маленькое, умещавшееся в его ладони, но крепкое. Она всегда брала на себя слишком многое, и он обожал её за это, не понимал, как она выдерживала: Джотаро смутно помнил себя в её возрасте, но помнил, что не справился. Не справлялся до сих пор. — Нет-нет... Откройте глаза, — непонимающе просит она. Джотаро мычит ей в кожу. Волосы и шея пропахли сладостью. Виноградом. Джосуми пытается водить его рукой по своей груди, но он больно сжимает её; она пытается задрать блузку, но Джотаро дергает ткань вниз. Пока Джосуми растерялась, пока она не увереннее его, он наконец-то может двигаться. Он прижимает её к себе, заставляет упасть к нему на грудь, просто обнимает. Она всхлипывает. — Не надо, — шепчет он, и Джосуми всё же хватается за его шею, трется о неё влажным лицом. Всхлип у самого уха. — Тсс. Не торопись. — Я... я хотела... — Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь, — напоминает он. Хотел бы Джотаро услышать это от неё. Но он знает, что однажды она раздразнит его в конец, что однажды он сломается, и всё произойдет, а потом они скажут друг другу, что иначе быть не могло, и Джосуми заговорит с ним серьёзным и ласковым тоном, которого он никогда не слышал. Поэтому он должен уехать как можно скорее. Поэтому он хочет остаться — узнать, каково это, — но он трус, и он не хочет последствий. В этом они с ней схожи. Она неловко разворачивается в его руках, заставляет прижать себя к груди так, как прижимают ребенка, когда хотят убаюкать. — Я п-просто хотела Вам угодить, — снова всхлипывает она, притянув Джотаро за шею, а он пялится на её алый, накрашенный рот. Распущенные волосы лезут ей в глаза. — Мне ничего не надо. Только то, что Вы сможете дать. Пускай и ненадолго. Тогда он понимает: да, романтичная. Вот, что это значит. Самоотверженная героиня трагической пьесы. Город, который надо было защитить любой ценой, долгожданный покой. Мужчина старше неё, разбивший сердце юной красавицы. Ожидание разлуки и горя. Он всё же кладет руку на грудь Джосуми, но не так, как ей хотелось — ближе к ключице. Хрупкая. Но Джотаро не раз видел, как Джосуми злится, и как сильно выпирают кости, как туго стягивается кожа на её шее. Сейчас она такая гладкая и ровная. Белая. Будто ждет, когда он запятнает её. Джотаро думает, что Джосуми всё же заплачет, что она попросит его о невозможном, но она тоже кладет руку ему на грудь, ближе к ключице, и разочарованно скребет ногтями водолазку, впивается пальцами в черноту. Она хочет растерзать холодную наружность Джотаро, найти под ней нечто горячее и бьющееся, не желающее сдаться её рукам, но это бесполезно. Даже если найдет, то не сможет оставить себе. Джотаро вспоминает медальон в форме сердца, который подарил жене, который она так хотела. Металл почернел слишком быстро. Чем быстрее Джосуми перестанет хвататься за него, и чем быстрее он погубит в себе мысль о том, будто им позволено сидеть вот так, сдавив друг другу грудь, тем легче ему будет вернуться домой.