Алмазная пыль

Джоске прекрасен. Он прекрасен, когда влюбляется и смотрит на Джотаро щенячьими глазами, прекрасен, когда сидит рядом с ним в одной комнате и боится лишний раз вздохнуть, только бы его не раскрыли. Он прекрасен, когда восхищение в его взгляде перерастает в уважение, и наконец, недели спустя, в раболепие. Он прекрасен, когда выходит из номера и на миг останавливается у двери, чтобы подавить болезненный стон или тяжело вздохнуть, притупить разбушевавшиеся чувства. Он долго думает, что его не видят, не слышат, не замечают. Но Джотаро внимателен к красоте, внимателен к деталям. Он не всегда умеет сложить из них верную картину, но с Джоске всё легко — в конце концов тот складывает эту картину за Джотаро, любезно подносит к самому лицу, как зеркало. На пухлых губах Джоске звучит его имя, в щенячьих глазах сияет только его отражение. Пожалуйста, примите. Возьмите. Заметьте. Кто Джотаро такой, чтобы отказываться? Может, он злодей. Преступник. Может, даже убийца — только в этот раз жертвой пали не друзья, отдавшие жизнь за их род, не семья, которую Джотаро создал и разрушил, а наивность и чистота Джоске. И всё же жертва — снова семья Джотаро, уже другая: это и парадоксально, и закономерно. Раньше он думал, что приносит в жертву себя, свои отношения с женой и дочерью, лишь бы не подставить их под удар врагов. Происшествия в Морио лишний раз доказали, что наследие Дио живо. Джотаро убил его и видел, как рассыпалось его тело. Сам он рассыпался позже — сначала изобрел для себя новую систему ценностей. В ней были жертвы и выживание сильнейшего. В ней была белая ложь во всеобщее благо и необходимое зло. В ней были вынужденные меры и притупленная совесть. Так спится спокойнее. Нет, спокойствие ему только снится. Оно сгинуло насовсем, когда Джоске пролепетал: «В-Вы мне... нравитесь, Джотаро. Очень нравитесь, правда». Джотаро понравилось смущение в его голосе, и он кивнул, он замер в ожидании: не отказал, не оттолкнул. Джотаро позволил лепету продолжиться, и с тех пор Джоске было не остановить. Для него это значило, что его приняли и заметили. Иногда он говорил о дружбе, привязанности, но Джотаро не мог ничего на это ответить, не мог поддержать разговор. Джоске будто отправлял послание на каком-то мертвом, забытом языке, давно усопшем в гробнице, засыпанном раскаленными песками. С тех пор Джотаро не привязывается, и когда-то он думал, что это поможет избежать новых жертв. Жертвы неизбежны. Доказательство — его разрушенная семья. Доказательство — восторг Джоске оттого, что им пользуются. Передо всеми он смельчак и герой, а перед Джотаро — такой кроткий, что почти не верится. Он ничего не требует, только предлагает. И Джотаро всегда берет. Ему нравится брать Джоске у стены или на полу, изводить его до дрожи, до подкашивающихся коленок, до боли и синяков. Нет, он не хочет делать ему ещё больнее, но Джоске всегда просит не сдерживаться. Это новый научный проект: Джотаро открывает неизвестный вид людской наивности. Он изучает Джоске словно через микроскоп или толщу воды: его лицо, его слова, его образ мыслей и действий. Все в нем красиво и неясно, очевидно и двусмысленно. Джоске всегда найдет, как извернуться, чем удивить. Его легко разгадать, но сопереживать ему невозможно, как и всякому подопытному образцу. Жаль только, что Джоске сам на это подписался. Джотаро трахает его прямо на паркете своего номера, шлепает по заднице, пачкает лицо Джоске спермой, а тот называет это любовью. Он утыкается носом в щеку Джотаро, трется лбом о его шею, стыдливо скребет голые плечи. Его пальцы никогда не задевают родинку. Джотаро не знает или не помнит, как выглядит любовь, но раз для Джоске это она — так тому и быть. Нет ни единой причины не верить ему. Шестнадцатилетний мальчик наверняка разбирается в любви лучше, чем мужчина, который изменяет жене со школьником. Они лежат на полу переплетенные и потные, не думают вставать. Пока Джоске цепляется за Джотаро в экстазе, пока он не видит его лица, Джотаро скалится. Нет, Джоске даже не шестнадцать, вспоминает он, а пятнадцать. Шестнадцать ему исполнится в июне, но это не так важно — преступление есть преступление. Насилие? Но Джоске сам захотел этого, он просил, он не останавливал, даже когда мог всё прекратить. Измена? Кажется, она как-то связана с чувствами: чтобы изменить, надо променять любовь к одному человеку на любовь к другому. К сожалению или к счастью, у Джотаро уже нет никого и ничего, что можно променять. Обман? Возможно. Недопонимание, скорее так. Это не то, чего хотел Джоске, но его никто не предупредил, не сберег. Он любит пылко и по-детски. Джотаро любит пусто и разрушительно — это даже не любовь, но Джоске утверждает обратное. Кажется, он и сам понимает, что происходит: на самом деле он не такой уж ребёнок. Пухлые губы сжимаются в тонкую линию, взгляд наивных глаз темнеет. Да, он прекрасен. Когда его наивность даст трещину, Джоске повзрослеет, он раскроется в полную силу, он станет ещё прекраснее. Он станет таким же, как Джотаро, а потом плюнет ему в лицо и уйдет, он растопчет его в ничто и развеет его прах с восходом солнца, потому что Джотаро заслужил, и потому что Джоске сильнее. Он переживет и выживет. Добровольная закалка лучше насильственной, так? Джоске не поблагодарит его за это, но оправдание просто замечательное. Это одно из лучших оправданий Джотаро, а их хватит на целый список. Самое страшное, что Джоске жалеет его. Он втайне хочет изменить его, спасти, вернуть к жизни, которой Джотаро не помнит. Тайна такая явная, что чувствуется даже сейчас, когда Джоске мелко дрожит под ним и слепо жмется губами к щеке, скуле, виску. К нему впору приставить пистолет. Джотаро уже снилось, как Джоске вкладывает пистолет ему в руку. Солнечный, добрый, прекрасный Джоске с мягкими руками — во сне он протянул ему старый полицейский пистолет, какой был у его дедушки, и спросил, кто спустит курок. Ему Джотаро не позволил. Он приставил пистолет к подбородку, и пуля прошла через горло, проехалась по глазу и застряла глубоко внутри черепа, так и не выйдя наружу. Джотаро не проснулся, когда умер во сне, нет. Одна пуля — и он снова в Египте, рядом с окровавленными товарищами, смерть которых даже не застал. Одна пуля — и он снова с женой и дочерью, с «Дорогой, прошу, вернись, одумайся» и «Папочка, нет, не надо, не уходи, не бросай меня». Одна пуля — и Джотаро присоединится к Кире Ёшикаге. Встретятся на седьмом круге ада. Проведут вечность за мучительной беседой. Вместо пули у виска Джотаро снова звенит поцелуй. Грудь Джоске ещё вздымается от частых вдохов. Только что самозабвенно бормотал: «Как хорошо, люблю Вас, люблю, боже, Джотаро, да», пока его не пробила дрожь, пока бормотание не оборвалось тихим криком. Джотаро всё ещё внутри него. Замечательный момент, чтобы всё испортить. Джоске и так знает, что его обманывают. — Я использую тебя, — хрипит Джотаро ему на ухо, и это не откровение, а напоминание, — просто использую, а ты наслаждаешься этим. Джоске опять дрожит. Полоска света, тонкая, как игла, скользит из-за шторы, ложится ему на лицо. Разгар дня, а в номере темно, всё закрыто и занавешано. Когда Джоске шел сюда, то знал, что его очернят. — Не говорите так, — отвечает он и неуверенно гладит Джотаро по волосам. — Я дорог Вам, и Вы дороги мне... Знаю, Вы чувствуете себя виноватым, но я не хочу, чтобы Вы решали за меня. Говорил же, я ни о чем не жалею. Джоске всегда понимает его слова так, как хочет: в самом сентиментальном смысле. Они души друг в друге не чают! Джотаро просто боится своих чувств, боится ранить Джоске, но тот не сломается, нет-нет, он правда хочет этого! Они дорожат друг другом, а значит, будут счастливы. Дорог — не значит любим. Дорог — значит ценен. Человек ценится, если выполняет свою задачу. Когда жена говорила: «дорогой», Джотаро предпочитал понимать это так. Он неспособен оценить Джоске по достоинству, поэтому обесценивает его раз за разом. Задача у Джоске одна — отвлечь. Его задача — притвориться, что Джотаро ещё может спастись, если только захочет, если примет руку помощи, а не разберет её по косточкам. Он целует руку Джоске, задевает запястье зубами. — Ты хоть понимаешь, в чем моя вина? — Понимаю. — Джотаро верит, потому что Джоске выдергивает руку. — С Вами чертовски сложно. Опять загнались? Виновны по всем пунктам, ага. — Что ты несешь? — У Вас наверняка в голове целый список причин, по которым меня не должно здесь быть. С пунктами, ну. Джоске смеется за них обоих, будто в этом есть хоть что-то смешное. Джотаро выходит из него, и Джоске тут же вскакивает — слишком юрко для мальчика, которого только что вколачивали в паркет. Он протягивает Джотаро руку. Джотаро хватает его и снова утягивает за собой на пол. Здесь холодно, неудобно, и поэтому хорошо. Пасть ниже можно только морально. — Да-а-а уж. — Джоске падает к нему на грудь и смеется. — Ну просто дитя малое, даже ходить разучились. — Не хочу вставать. — О нет, Вы встанете, и мы всё тут уберем, а потом пойдем в душ. Не вздумайте отказываться. Джоске нависает над ним, и тогда Джотаро видит: на его лице — улыбка, походящая на оскал. Заимствованная улыбка, которую Джоске не должен был видеть. Поджатые губы, потемневший взгляд. Полоска света пропала. Он уже не солнечный, уже не прекрасный. Это первый раз, когда Джотаро смотрит на него и не узнает, пугается его чуждости. Это и есть его вина: Джоске вот-вот уподобится ему. Когда он заговорит с ним на одном языке, и с его губ польются новые просьбы, Джотаро не откажет.