Когда зацветет вереск

Она разочарована в нем. Разочарована. В нем. Им овладело такое ощущение, какое бывает, когда надуваешь шар и не знаешь, насколько он крепкий. Билл дул, дул и дул, а шар все рос, рос и рос. Билл не хотел, чтобы он лопнул. Но хотел, чтобы он был максимально большим. И, быть может, краешком сознания Билл готовился к тому, что шар может лопнуть, но когда тот действительно лопнул, Билл все равно вздрогнул от испуга и неожиданности, уставился на никчемные резиновые обрывки и ужаснулся: твою ж мать, зачем я это сделал! Билл не хотел, чтобы Мора порвала с ним. Но он хотел, чтобы ей было максимально больно. И он давил, давил и давил на ее чувство вины перед ним, перед Реганом, перед ней самой... И вот перешел черту. Биллу хотелось бы иметь возможность самому порвать с Морой. И ему хотелось бы иметь возможность помириться с ней и доказать, что именно он — тот мужчина, который может сделать ее счастливой. Но все, что у него осталось сейчас, это недопитый кофе, разочарование на ее лице и ощущение сюра. Бросив чашку с остатками кофе в раковину, Билл медленно подошел к Море. Она не боялась смотреть ему в глаза и не пыталась отвести их в попытке заставить Билла поверить в то, что он переборщил и теперь ей больно. Она не чувствовала себя жертвой, но и не чувствовала себя виноватой. Она смотрела на него так, будто хотела, чтобы он ушел. Он взял ее лицо в ладони осторожно, словно ждал, что она увернется. И когда она попыталась — надавил чуть сильнее. Билл медлил. Он хотел, чтобы Мора почувствовала, что он не даст ей сопротивляться, но и не причинит вреда. Мора почувствовала. Но на бесстрастном лице и в ледяных глазах это никак не отразилось. Тогда Билл поднял ее лицо повыше и… повернул в сторону. И вновь ни следа эмоций на ее бледном лице. Но Билл не нуждался в ее эмоциях прямо сейчас. Он наклонился к ее шее и дотронулся языком у самых ключиц — так низко, как позволил вырез на ее свитере. На вкус она была как дождевая вода. Его язык собрал все капли на своем пути вверх по ее шее к виску. Его губы замерли рядом с ее ухом, но ему нечего было сказать. Билл не жалел о содеянном. Но жалел, что она разочарована в нем. Разочарована. В нем. Боги, как же она заблуждается, если позволила себе усомниться, а так ли он хорош. Он именно так хорош. Он лучше, чем она думала о нем раньше, и пусть это мучает ее. Его руки спокойно и уверенно сгребли край ее свитера и потянули вверх, будто он собирался переодеть ее. Мора прикрыла глаза. Он выдыхал горячий кофе ей в висок, раздевал ее, и был достаточно близко, чтобы она ощущала, зачем. Физически ощущала. Животом. И она не собиралась гордо отвернуться, даже если бы он позволил ей. Не хотела, чтобы он бежал за ней, обнимал, выпрашивал прощения. Билл не стал бы просить прощения, а ей нечего было ему прощать. Но его язык годился для других вещей, а она жаждала если не мести, так откупления за то, что он все испортил. Мора подняла руки, позволяя стащить с себя свитер, но тут же опустила их на плечи Билла. Этот молчаливый приказ едва не лишил его рассудка. Впрочем, лишил. Сломал барьер прохладной сдержанности в пользу горячего желания насыщения. Схватив Мору за бедра, Билл быстро оттеснил ее к столу и в нетерпении упал на одно колено. Он был слишком возбужден, чтобы потратить еще несколько секунд и снять с нее трусики. Поэтому рыскал ртом прямо поверх них, будто зверь в поисках наживы. Он был слеп и кусал все: ее бедра, ее лобок и мягкую нежную плоть, которую решил если не надкусить, то как минимум засосать. Мора вцепилась в край стола и попыталась подтянуться, чтобы сесть, но Билл не позволил — схватил ее ноги так, как если бы она отнимала их у него. Она закусила губу, чтобы не закричать, и теперь взвыла с закушенной губой, а она хотела быть тихой, чтобы наказать его. Его пальцы поднырнули под ее трусики на бедрах и стиснули их в кулаки, а заодно и стиснули ее всю между его предплечьями. Биллу даже не требовалось, чтобы она раздвинула ноги — он протиснулся между них лицом и этого оказалось достаточно, чтобы у Моры вырвалось короткое истеричное «Черт!» и «Ахх!». Все, чем он мог дышать — это ее влажные трусики. Под давлением его языка они обозначили все Морины впадинки и складочки, и он не отрывался от них даже чтобы взглянуть. А потом случилось то, на что она надеялась, и чего при этом опасалась. Еще несколько слепых мазков языком и он отыскал единственный маленький бугорок, на который обрушил весь свой голод. Кулаки, с зажатой в них резинкой белья, сместились к ее животу и почти соединились. Теперь Мора была зажата между его локтями, но по-прежнему не могла ни сесть, ни отодвинуться. Язык Билла трогал ее так часто, так сильно и так методично, что у нее не было шансов не лопнуть. Оторвавшись от стола, ее пальцы по-паучьи нырнули в его волосы и попытались придержать его голову, чтобы хотя бы несколько последних движений Мора могла совершить сама. Чтобы потираясь о его лицо она не чувствовала себя так, будто он отымел ее даже отлизывая. Но черта с два — он не позволил ей двигаться. И она бесславно кончила, хотя он даже не снял с нее белье. На мгновение колени изменили ей, и Мора вновь вцепилась в стол, пока руки Билла опять не стали ее опорой. Он поднялся на ноги так стремительно, будто выпрыгнул, и сейчас же развернул ее к себе спиной. Мора не успела прийти в себя и не успела бы отреагировать, даже если бы захотела обольстительно прогнуться и показать, что все у нее под контролем. Что она сама так хочет. Билл только расстегнул ширинку и моментально наполнил ее горячим тяжелым объемом, и уже трахал, не размениваясь ни на какие ласки. Одной рукой он обвил ее плечи, другой — низ живота. Настолько низ, чтобы ее ягодицы не могли оторваться от его бедер без его желания. Мора ни на что не опиралась — не могла дотянуться. Они просто шатались по кухне вдвоем, в постоянном движении и непрерывном соитии, приваливаясь то к столам, то к стене, пока, наконец, Билл не припечатал ее к окну. Приникнув щекой к холодному стеклу, Мора смогла вздохнуть, но сделала это так громко и истово, что Билл законно мог считать это своей заслугой. Но покуда в нем было столько энергии, требовавшей выхода, он не знал, чего хочет сильнее: заставить ее кричать от наслаждения или наслаждаться ею сам. И он отпустил себя. Сдавил ее бедра обеими руками, поставил ногу на подоконник и наслаждался ею. Мокрые волосы липли к ее спине, но скатывались на бок по несколько прядей при каждом ударе его бедер о ее волшебную задницу. Стекло запотевало от ее дыхания и тут же вытиралось ее же щекой. Мора закрыла глаза, но даже не пыталась закрыть свой чертов идеальный рот. Идеальный в своей соблазнительности. Мягкости. Пошлости. Этот рот… С резким шипением сквозь зубы, Билл выскользнул из ее влажного плена. Ему требовалось время, чтобы немного остыть и не кончить сразу, как только он войдет в нее снова. Но то, что не успела кончить Мора — его не устраивало. Ее оргазмы должны были замучить ее и измотать, и тогда, возможно, она поймет, что зря разочаровалась в нем. Он задрал ее ногу на подоконник, где секунду назад упиралась его нога. Наклонился к Мориной спине и обнял одной рукой так, словно все еще мог заслонить ее собой и от этой ссоры, и от надвигающейся разлуки, и от неизвестности. Его губы вновь оказались рядом с ее ухом, но ему по-прежнему нечего было сказать. Мора не хотела, чтобы он обнимал ее так, потому что эти объятия делали ее чересчур слабой. Заставляли обмякнуть. Открыться. А если бы она сделала это, то как перенесла бы его отъезд? К счастью, пальцы другой его руки напомнили ей, зачем она стоит, прижавшись щекой к стеклу в полушаге на подоконник. — Грубо, — прошипела она, зажмурившись. — Это была жалоба или просьба? — шепотом уточнил Билл, совершенно поехавший от голода и отчаяния в ее голосе. Он доводил ее грубо, почти не вынимая пальцев, и двигая рукой так быстро, что та заныла от усталости и напряжения. Мора тоже готова была заныть от усталости и напряжения. Но с каждым прямым толчком в глубины ее тела, за ее спиной медленно вырастали крылья. Она отдалась ощущениям. Отдалась его рукам. И он не дал ей упасть, когда она вздрогнула всем телом, мокрая и задыхающаяся. Билл не дал ей упасть. Он развернул ее к себе лицом и опустил на пол осторожно и бережно, но у Моры не возникло сомнений, с какой целью он поставил ее на колени. Она подняла глаза и посмотрела в его глаза вызывающе самоуверенно. А он поднял ее лицо за подбородок, сдавив щеки так, чтобы ее губы сложились в надутый чмок. Все, что он делал с ней сейчас, она жадно принимала, чтобы затем оживлять в своей памяти. Оживать в своей памяти, потому что таких эмоций больше ни с кем никогда не испытает. И она все еще хотела отомстить ему за это. — Не грубо, — брови Билла взлетели, а губы надулись и почти беззвучно поцеловали воздух: он заботливо поучал ее, но она знала, что он точно не будет заботливым, когда окажется у нее во рту. И этот нахальный воздушный поцелуй мог идти к черту вместе с его желанием продемонстрировать, насколько Билл вообще-то выносливый и как много она теряет. Она сдернула с него штаны несколькими рывками до самых лодыжек и оставила дальше раздеваться самостоятельно. Она обхватила ладонью его ствол и Билл мгновенно понял, что она не позволит ему оставить инициативу за собой и не позволит сойти с этого места, пока он все-таки не кончит. И он почувствовал себя школьником, которого впервые ласкает живая девушка, а не его собственная рука. Ругаясь взволнованным шепотом, он глядел на нее во все глаза и не знал, куда деть руки. Хотел обхватить ее голову, но тогда бы она в лучшем случае поняла, как они дрожат, а то и вообще укусила бы; хотел снять тяжелый мокрый свитер, но не мог даже поднять их достаточно высоко и оставить ее рот наедине со своим членом без возможности как-нибудь спастись. Однако Мора взглянула на свитер с легким пренебрежением, не прекращая сосать, и Биллу все же пришлось предпринять попытку снять его. От нее не укрылось, как Билл смог сделать это лишь с нескольких попыток. Как не отводил от нее глаз, словно боялся, что моргнет, и она тут же исчезнет. Как двигался навстречу ей скорее умоляюще и доверчиво, нежели трахал ее в рот как обычно. И она законно могла считать это своей заслугой. — Мооора, — простонал он, и сам этого не заметил. Билл коснулся ее щеки так нежно и осторожно, словно хотел убедиться, что Мора действительно настоящая. Ненадолго подменив свой рот теплой ладонью, чтобы отдышаться, она даже позволила ему провести подушечкой большого пальца по своим губам. На его лице отразилось такое сожаление, что сложно было прочесть его как-нибудь иначе, чем «Какой же я дурак, Мора» или «Как много я сам теряю». Она вновь вобрала его глубоко и двигалась не торопясь, но безапелляционно, чтобы он и не пробовал отстраниться, пока она не получит свое. И Билл отдал ей ее, схватившись за подоконник. Он закрыл глаза и тяжело дышал, стараясь удержаться на полусогнутых ногах. Он показался ей таким… по-хорошему уязвимым. Таким по-человечески мягким. И это делало его безупречным. На некоторое время все прекратилось и затихло, чтобы Билл смог отыскать в себе силы вновь посмотреть ей в глаза. Он протянул Море руки и помог подняться. Он погладил ее волосы обеими ладонями, глядя как они обрамляют ее лицо, отодвинул их с ее лба кончиками пальцев, но ему по-прежнему было нечего сказать. Он обнял ее, а она не заплакала. И он не позволил себе плакать, потому что не заплакала она. Мора пошла к нему на руки, когда он захотел поднять ее, и пока он нес ее в спальню, она физически ощущала, как он возбуждается вновь. Теперь, под одеялом, он был внимательным и восхитительно чувственным. Билл вошел в нее плавно, не спеша, и любовно придерживал ее бедро, когда Мора обняла его одной ногой. Он двигался между ее ног в идеальном темпе. Так, как требовало ее тело и так, как она могла бы только фантазировать, что кто-то вообще способен. Под напором его бережной настойчивости, она сама сделалась нежной. Она позволила себе выгибаться, извиваться, закатывать в блаженстве глаза, не боясь, что он почувствует себя победителем. Трогать его, обвиваться вокруг него, сплетать свои ноги с его ногами, а руки с руками и наслаждаться его телом на полную. Билл остался внутри, когда кончил. Все еще твердый, чтобы продолжить двигаться и не дать себе расслабиться, но недостаточно твердый, чтобы выскользнуть сейчас а потом войти в нее снова. А затем все повторилось. И снова повторилось. Мора нежилась под ним, полумертвая от усталости. Они занимались сексом уже много часов — дольше, чем когда-либо, и оба были без сил, когда она наконец заставила себя произнести очевидное вслух: «Перед смертью не надышишься». Билл отказывался поверить, что не может надышаться ею, но она засыпала прямо под ним. Он собирался наблюдать за ней, пока она спит, весь короткий остаток ночи, как какой-нибудь криповый извращенец. Но он был совершенно изможден, чтобы бороться с сонливостью. На морально-волевых он все-таки поднялся на ноги, чтобы найти телефон, когда Мора уже лежала без чувств. Колеблясь и беззвучно умоляя будильник не сработать, проверил его настройки. И вернулся в постель. К ней. Даже во сне Билл ощущал, как душит его сожаление и бессилие что-либо изменить. Он мог бы упасть на колени, ткнуться лбом в ее живот и умолять ее забыть о том, что сам отказался от нее. И Мора, конечно, простила бы, но это никак не отменило бы его правоты. Билл был убежден, что прав. Что вычеркнуть Регана из ее жизни у него получится или очень нескоро, или не получится вообще, и он буквально сойдет с ума от отчаяния и ревности. Билл никогда не сможет забрать ее из дома, потому что здесь ее место. Никогда не сможет смириться с тем, что она не будет счастлива, даже увидев все мировые столицы. Не будет счастлива, даже если они будут трахаться круглые сутки прямо на том чертовом камне и Билл будет обожать ее превыше собственной жизни. Он не сможет смириться, если она продолжит искать. Билл умел принимать сложные решения и делал это без сожалений. Он не оглядывался назад и не пытался вообразить, как было бы, если бы он поступил иначе. Он умел принять правду, какой бы она ни была. Но будь он проклят, если это решение не вывернуло его душу наизнанку и не связало ту морским узлом.