Oh, to be young and in love

      Беседа с трудным ребёнком не заставляет себя долго ждать. Как и было решено, она действительно состоится тем же вечером, плавно перетекающим в глубокую ночь. Темнота сгущается над поляной, и даже проступившая в вышине тонкая дужка месяца периодически заволакивается как-то беспокойно проносящейся по небу облачной дымкой. Айзаве думается, что ночи здесь особенно тёмные. На ходу обматывая шею любимым серым шарфом, он выходит из светлого дома и растворяется в этой молодой, ещё полностью не окрепшей мгле. Становится ощутимо прохладнее, поэтому он слегка ёжится. Высматривает знакомые силуэты и направляется к противоположному дому. Взбирается на веранду, заменяющую детям столовую. В синеватых сумерках, слабо разбавляемых электрическим светом, пробивающимся сквозь занавески, Тошинори и впрямь можно спутать с покойником. С иссохшей, но безобидной мумией, выбравшейся из душноватой гробницы, чтобы проветриться и повидать внешний мир. Его глаза в смоляной тени практически незаметны, и кажется, что вместо них подо лбом зияют открытые глубокие глазницы. Два чёрных провала. И только по коротко мелькнувшим бликам Шота понимает, что тот поднял на него взгляд, таким образом подавая ему молчаливый знак.       Бакуго сидит на деревянной скамейке, понурив голову и нервно болтая ногами. Айзава бесшумной птицей опускается рядом. Все трое молчат, возможно, больше минуты, как будто выражают почтение ветру, то нежно, то порывисто и безутешно шуршащему в еловых вершинах. ─ Бакуго, скажи, ─ Шота начинает, чувствуя, что в данный момент всё поставлено на его смётку в искусстве дипломатии, в которую сам он уже давно не уверует, ─ как ты думаешь, почему мы сидим здесь сейчас? ─ Ясное дело, я облажался. Деку вам настучал, ─ сердито бурчит ребёнок. ─ Деку? ─ удивлённо переспрашивает Яги. Ему требуется немного времени, чтобы вспомнить, что так сорванец обращается к Изуку, ─ А, ты о Мидории. Мидория не стучал… ─ он тут же порывается встать на защиту подопечного, но на миг замолкает, задумываясь над справедливостью собственных слов. Нет, Мидория подтвердил, что это был Бакуго. Однако он также и заступился за обидчика, с жаром уверив, что тот на самом деле хороший, но просто несдержанный. ─ До твоей причастности к случившемуся можно было и так легко догадаться, что мы и сделали. Ты не очень хорош в конспирации, ─ Айзава решает поддержать Тошинори, замечая его секундное замешательство. ─ Именно. Ведь, кроме вас двоих, все находились в пределах видимости, ─ заключает блондин и прокашливается.       От их внимания не уходит тот факт, что Кацуки не очень сопротивляется, если не сразу же сознаётся, пусть и весьма нечётко. Айзаве нисколько не хочется затягивать с этим разговором, потому что его лодыжки и поясницу начинает неприятно продувать, и атмосфера в целом давит. Как никогда прежде, он ощущает себя лишним, подобно затвердевшему от времени и совершенно бесполезному куску ластика в замусоренном органайзере какого-нибудь безответственного школьника. И пустым, так как не находит во всём своём существе абсолютно ничего другого, кроме желания скорее уйти, забиться под одеяло и задремать. Однако в то же время знает, что, если так и поступит, то, как только голова коснётся подушки, его глаза распахнутся, черепная коробка наполнится тошнотворными, цвета сепии, медленными мыслями о прошлом, виски разболятся, плечи заноют, и он обязательно прокрутится так до утра, потея, комкая одеяло и отлёживая каждый сантиметр своего тела. Поэтому идея дрянь. И всё-таки Шота решает скорее покончить с тяжёлой беседой. Прежде всего заставить паренька произнести то, что уже и так вполне очевидно. ─ Итак, то есть ты подтверждаешь то, что, грубо говоря, избил Мидорию здесь за углом, ─ на конце предложения он слегка понижает голос, а не повышает его, как если бы он действительно задавал вопрос.       Бакуго поводит плечами, шмыгает и молчит. Айзава немного наклоняется к нему и внимательно смотрит, терпеливо, насколько это возможно, ожидая от мальчика ответа. Так проходит несколько секунд, может, минута. В лесу что-то заунывно подвывает. Кацуки, видно, как бы весь напрягается, выпрямляет спину. А потом происходит то, что заставляет обоих учителей вздрогнуть. ─ Да потому что, блин, ему всегда достаётся всё, а мне ничего! ─ едва не оглушив классного руководителя, он резко вскакивает со скамьи и яростно топает ногами. ─ Успокойся, ─ Айзава больше рефлекторно хватает мальчика за плечо, но тот вырывается из его пальцев, тем самым причиняя себе терпимую, но противную боль-жжение и ещё хуже раздражаясь. ─ Всё внимание всегда получает он! Вы ему всё разрешаете! Я для вас демон, а он ангелочек. Мне нельзя играться с огнём, я вас, наверное, подожгу. А ему можно! Хотя он точно так же мог устроить пожар, ─ Кацуки издаёт нервный смешок, ─ Но нет, вы же ему доверяете. Нянчитесь с ним, гладите по головке. Если причина только в том, что я ничего не делаю по хозяйству, то почему, например, к тому же зануде Тенье отношение не такое, как к Деку? Или Тсую? Она тоже тогда спасала этого ленточного утопленника. Тем более, она плавает намного лучше Деку. Но вы чё-то никак особо её не отметили. Я же вижу, как Всемогу… Яги-сан выделяет его. Казалось бы, за какие заслуги?! Мерзко смотреть. Если что, не только он один Вас узнал. «Ты молодец! О, ты станешь, кем захочешь, твоё пламя воссияет!» ─ издевательским тоном пародирует он Всемогущего, ─ В чём дело? Вам нравятся подли… зы…       Меж приоткрывшихся занавесок показывается лицо Киришимы с широкой акульей улыбкой. Видно и немного, приглушённо, слышно, как он смеётся и убегает. Затем на том же месте возникает и тут же испаряется другое такое же весёлое мальчишеское личико. А потом и свет внутри гаснет. Возможно, они что-то слышали, хотя окно и закрыто. Это заставляет Кацуки замолчать. ─ Секунду, здесь всё это время находился фонарь? ─ обернувшись назад, как бы про себя замечает Шота, ─ И почему мы сидим в темноте…       Получается так, словно он пропустил всё сказанное мимо ушей. Но Айзава слишком поздно осознаёт свою ошибку. ─ Не надо. Не… включайте, ─ вдруг просит мальчик, его осипший голос звучит теперь гораздо тише.       Уже почти дотянувшись до выключателя, Айзава останавливается и озадаченно косится на него. Пусть темнота и грозится стать непроглядной, но пока бледного лунного света на синеватом небосводе вполне хватает, чтобы разглядеть причину такой странной просьбы. Проблемный ребёнок незаметно, как он, возможно, думает, утирает слёзы суставом указательного пальца и при этом, скорее всего, неосознанно беззащитным жестом прижимает к груди свой ещё маленький кулачок. В том ничто, которое минутами назад воцарилось в груди Шоты, наконец материализуется новое чувство. Болезненное, кисловато-солёное. Это жалость. Он узнаёт её. Он видит, как Бакуго дрожит. Может, от холода. На нём лишь футболка и шорты. Но, должно быть, всё усугубляет и его моральное состояние. Потерянный, недолюбленный малыш. Вот, кто сейчас стоит перед ними. Никакой он не демон. И вовсе не злой, а просто такой ещё слабый и негласно отвергнутый. И, что самое страшное, Айзава понимает, что ничем не может ему помочь. Нет, он обыкновенно не знает. Вот так вдруг забыл, что нужно делать в таких ситуациях. А раньше ведь это было так просто – утешить ребёнка. Сейчас же он может лишь недвижно наблюдать за метаниями волчонка, не находящего себе места в тесной холодной клетке, и чувствовать, как теряет его. Почему так происходит?       А Яги знает ответ. Ещё в то жаркое утро, когда они ехали в автобусе и лишь смутно представляли себе, как проведут предстоящие две недели, томились от духоты и волнительного предвкушения, он столкнулся с вихрем по имени Мидория и, став свидетелем его непростых отношений с Бакуго, зарёкся, что не вмешается в ход событий ради его же блага. Не позволит пошатнуться филигранной системе ролей, установившейся в этом детском обществе. Но потом всё вышло из-под контроля. Он проникся к мальчику сочувствием и начал его выделять. Выделял до последнего, даже после того, как прозвенел тот самый тревожный звонок. Так в глазах других детей он превратил Мидорию в своего любимчика, чего в самом начале больше всего и опасался. Тошинори отдал ему ту шкатулку, наплёл речей, в очередной раз превратив всё в торжественный ритуал, взвалил на ребёнка мнимое бремя ответственности. И зачем, спрашивается? В самом ли деле из-за того, что тот проявил нескрываемый интерес к делу всей его жизни? Изуку совсем юн, и его взгляды могут ещё не раз измениться. Это слишком молодая, ненадёжная почва для взращивания на ней плодов своей надежды. Или, может быть, Всемогущий так поступил из-за одолевающего его острого чувства приближения последнего часа? Он настолько боится того, что после него никого не останется? Боится, что воспоминания о нём канут в чьей-то наживе, а имущество станет общественным достоянием или будет выставлено на аукцион? Яги сам не знает. Но, возможно, всё намного проще. Возможно, он просто поверил в Мидорию.       И всё же он слишком погряз в своих благих устремлениях. Да так, что стыдно и вспомнить, к чему это в итоге привело.       Яги мягко берёт Бакуго за плечи, заставляя подойти ближе, наклоняется и удивительно заботливо, поглаживая, прижимает к себе. Мальчик утыкается ему куда-то в область ключиц и, словно ища спасения, надёжной опоры, сжимает ткань его свободной футболки. ─ Тише, всё хорошо. Прости меня, ─ почти полушёпотом, бархатно говорит Тошинори.       Бакуго в его руках ещё недолго бьёт нервной дрожью, но потом он, кажется, успокаивается. Его голос звучит ещё печально, но уже не так безжизненно: ─ Вы знаете, ведь я тоже когда-то увлекался этими документалками о ваших подвигах. Я думал, что хочу походить на вас. Быть таким же сильным, ну, может, выносливым. Я правда к этому стремлюсь, даже сейчас. А Деку… он же слабый. Как он сумеет такое пережить?       Яги чуть слышно вздыхает. ─ Юный Бакуго, я уверен, что ты сможешь так же достичь в своей жизни чего захочешь, тем более, если ты работаешь над этим уже в твоём возрасте. Остаётся только направить свой потенциал в верное русло. Я о том, что если в будущем ты вдруг захочешь получить профессию, похожую на мою предыдущую, а не стать, например, боксёром на ринге, то тебе следует научиться использовать свои силы во благо, а не против кого-то беззащитного. Что ты, собственно, и подтвердил словами о слабости Мидории, ─ Кацуки заметно конфузится, ─ Вообще насилие без веской причины – это в любом случае плохо. Поэтому, так или иначе, советую направлять лишнюю энергию в развитие. ─ Я понял. Такого больше не повторится, ─ решительно заявляет мальчик. ─ Подожди, извинишься перед своим другом. Договорились? ─ Ну, хорошо… ─ Касательно его слабости, я скажу, что данный изъян можно исправить со временем. Однако у Мидории немного другие мотивы. Он хочет именно помогать людям, спасать их, когда им что-то угрожает, и пока видит это смыслом своей жизни. Согласись, что для этого не обязательно быть сильным физически.       Бакуго почёсывает затылок и кивает в задумчивости. Тошинори треплет его и без того всклокоченные волосы, улыбается и произносит что-то наподобие «Не переживай, всё наладится». Ребёнок пожимает плечами, и его губ тоже касается чуть заметная улыбка.       А Шоте, который никак не ожидал подобного исхода, остаётся только дивиться столь ярко выраженному свойству своего коллеги привязывать к себе детские сердца.       Сам Айзава тоже не оставляет Кацуки без внимания. Он протягивает ему руку со словами «Мир?», а тот несколько неохотно её пожимает и убегает в дом, где его ещё ожидают косые взгляды и один очень неприятный квест, которому мальчик про себя, вероятно, уже успел дать название «Мольба о прощении на коленях перед Деку». Но, разумеется, реальность будет далека от этого громкого газетного заголовка. Скорее всего, он просто пробурчит что-то себе под нос так, что Мидория и не услышит.       Айзава потирает замёрзшие пальцы, вздрагивает и тяжело поднимается со скамьи. Он заходит внутрь вслед за Бакуго и какое-то время разбирается с детскими нуждами. После наконец запирает дверь и собирается вернуться в хижину вожатых, чтобы отсидеть в муках разума и угрюмом молчании оставшееся до сна время. Он почти уверен в том, что диалог с Тошинори не завяжется. Либо блондин будет проявлять жалкие попытки начать какой-нибудь бессмысленный разговор, а Шота не сможет найти ничего лучше, чем ответить ему односложной фразой, либо Яги будет так же неловко молчать, не решаясь прервать безмолвие коллеги. Одно из двух, другого не дано. Что может получиться у едва знакомых людей, после того как между ними исчезает та мнимая, но ощутимая взаимная симпатия, на которой всё изначально держалось? Недопонимания и неловкость, только и всего.       Но этот вопрос про шрамы. Та странная просьба. Они периодически всплывают в мыслях Айзавы буквально весь вечер и не дают покоя. «Подумать. А над чем подумать? Вспомнить и проанализировать ощущения, что я испытывал, когда об мою голову крошился бетон, чтобы снова им мысленно поддаться? Что за чушь! Или, может, попробовать возродить в памяти свои полуобморочные галлюцинации? Нет, зачем Яги способствовать тому, чтобы я испытывал стресс? С другой стороны, он же не сумасшедший, чтобы разбрасываться подобным просто так, без всякой на то причины. Нет, здесь другое. Но как же могут быть связаны тот день и Яги?..»       На полпути Айзаву, вопреки всем ожиданиям, бодро окликает Всемогущий. Он стоит у мангала, неловко перетащенного подальше от крыльца, и, кажется, готовится поджечь угли. ─ Айзава-кун, не хочешь погреться у живого огня?       Шота не… К своему удивлению Шота обнаруживает, что хочет. И даже не потому, что замёрз. Тот факт, что его ждёт Тошинори, кажется ему привлекательным. Со смиренной досадой это он отмечает. Айзава тщетно пытается придумать причину для отказа, но не находит абсолютно никаких аргументов против. Разговаривать с Яги по-прежнему тяжело. Однако и совсем проигнорировать его было бы моветоном. Приходится пересилить себя и развернуться. ─ Почему бы и нет, ─ Шота пожимает плечами, подходя ближе, ─ К тому же, если ты всё уже подготовил. С моей стороны было бы подло отказаться. И ты знал, что так будет. Ты ведь это специально, да? ─ Не вижу ничего плохого в том, чтобы развести «костёр» ночью на природе. По доброй традиции, так сказать. А для этого, как известно, нужна приятная компания, ─ на слове «приятная» Айзава резко моргает, ─ Ты когда-нибудь участвовал в таких посиделках у костра? ─ Бывало. С учениками ездили, постарше этих. Работал со студентами как-то, недолгое время. Тоже с ними тогда неплохо посидели, ─ перед глазами вспыхивает вольное потрескивающее пламя. Шота помнит, что оно пахло по-особенному – свободой, такой, что до конца земли в ту ночь хотелось прогуляться. Именно с этими людьми. А ведь прежде Шота никому так не доверял. Вот, что значит «приятная компания». Брёвна вокруг костра – всё по классике. Хизаши с гитарой, орущий модную в те годы песню. Млеющая от его игры и румяного зефира Немури. И Ширакумо, нанизывающий на палочки это воздушное, схожее с облаками лакомство. Об отведённом ему сроке тогда и мыслей не могло возникать. Только послышалось весёлое: «А в старости будем страдать от безделья. Все выходные прожжём у костра. Вот увидите!» И все верили с замиранием сердца – у кого от романтики, у кого просто от чувства, что всё в кои-то веки хорошо, ─ С университетскими друзьями выбирались… Вот то отличное было время.       Какой же всё-таки безликой иногда предстаёт речь по сравнению с мыслями. ─ Рад слышать, что ты не упускал славных возможностей, ─ удовлетворённо кивает Яги. ─ А что насчёт тебя? ─ О, тоже бывали такие моменты. Всегда их любил.       Айзава по-доброму усмехается и заглядывает в коробку мангала. В ней он видит почти одну только темноту с голубоватыми вкраплениями. Уголь и правда похож на камни, только, может, более гладкие. Или даже на обломки развалившегося подорванного здания, но миниатюрные. Своеобразный макет катастрофы. Прямо как в тот день… Он, оказывается, даже что-то помнит? Вспоминает. Итак. Сначала была жуткая темнота. Не считая всё затмевающей резкой боли по всему телу и особенно в голове.       Яги бросает внутрь зажжённую спичку. В эту секунду Айзава переводит на него взгляд и смотрит долго, пристально и вместе с тем смягчённо. В его жесте Шота подсознательно улавливает символичность, но не может понять, в чём она заключается. Как будто такое уже происходило. А потом в рыжем, почти красном свете этой имитации походного костра Тошинори начинает чем-то отдалённо смахивать на мудрого индейца или матёрого хиппи. Есть в нём теперь что-то первобытное и мирное, знакомое с детских лет, может быть, из приключенческих книг. Теперь в его глазах, ранее почти невидимых, Айзава усмотрел жизнь как она есть. На какую-то долю мгновения у него создалось впечатление, что отчасти благодаря этому человеку он живёт на свете. Не в том смысле, что он узнал в нём своего настоящего отца (хотя по возрасту Яги на эту роль для Айзавы вполне годится), нет-нет, но в другом, совершенно ему непонятном. ─ Честно говоря, я потерялся, ─ сам себе удивляясь, брюнет заводит разговор первым, ─ во всей этой ситуации с Бакуго. Но у тебя получилось с лёгкостью из неё выйти. Не знаю, как, но ты смог правильно повлиять на ребёнка. ─ Я просто сделал то, что, на мой взгляд, должен был. Отчасти это была моя вина, ─ спокойно отвечает Яги, глядя вслед улетающему дыму.       Ветер гонит его в сторону холмов, а слабый лунный свет растапливает без остатка. ─ Я ценю твою помощь.       Тошинори оборачивается к Шоте, и тот видит, что его губы тронуты доброй улыбкой.       Ночь накрывает поляну, месяц в очередной раз скрывается за пеленой облаков, и только одна яркая точка дрожит среди загустевшего мрака. Два человека греют руки об их маленький пожар, о котором больше никому не суждено узнать.

***

      Как известно, время быстротечно, и всё когда-то подходит к концу, как бы ни хотелось подольше задержать самые яркие мгновения. Так и до отъезда из летнего лагеря остаётся всего трое суток.       Тот день, как положено, начинается с зарядки. Как упоминалось ранее, их лагерь нельзя отнести к строгим и с натяжкой, однако Яги даже при отсутствии педагогического таланта не имел обыкновения пренебрегать учительскими обязанностями. Именно поэтому каждое утро, не занятое походом к озеру, он выстраивал класс на свежем воздухе в шахматном порядке и пытался добиться ото всех выполнения простейших упражнений из стандартного комплекса.       Погода портится, не так, чтобы критично. Но факт этот насторожил Айзаву ещё ночью, так что резвиться в воде этим утром ребятам было наказано. Пока некоторые выполняли приседания, а другие, несмотря на замечания, пинали друг друга под зад, их классный руководитель плёлся к дому, держа по бокам два мешка картошки охапками. Тогда, отбившись от группы, к нему подбежал один из мальчишек. Если точнее, это был Оджиро, почти ничем не примечательный, но славный ребёнок. «От лица всего класса» он выдвинул предложение, которое озадачило учителя почти на весь оставшийся день. «А они сообразительные, ─ подумал тогда Шота, ─ Вон, какого посыльного нашли. А сами подойти не осмелились. Ох уж эта шайка заводил…»       Раньше Айзава был бы категорически против подобных затей, но в этот раз он хотя бы выслушал до конца и задумался, пусть ему и пришлось сделать над собой усилие.       За обедом он решает обсудить предложение с коллегами-вожатыми. ─ Сегодня утром они, ─ пронаблюдав, как Айхара отправляет себе в рот намасленный кусочек помидора, он кивает в сторону детей, ─ подослали ко мне Оджиро с просьбой. И представляете, что они захотели устроить? Что-то вроде кемпинга. Палатки под открытым небом и всё в этом духе, понимаете? ─ Хм, Айзава-сан, ─ с хитрой улыбкой обращается к нему Эйка и продолжает полушёпотом, ─ Немного не в тему, но детишки-то выжидают. Поглядывают они в вашу сторону, ─ дело в том, что сам Шота сидит к ним спиной. ─ И если я обернусь, то, конечно же, спугну их, ─ справедливо замечает Шота, ─ А кто среди них, вы не могли бы подсказать? Мне просто интересно, не план ли это какого-то меньшинства, даже вполне определённого. ─ Ты думаешь о Бакуго, Киришиме и Каминари, об этой компании, не так ли? ─ включается Тошинори в разговор, ─ Но любопытных глаз, хочу заметить, намного больше. ─ Вот как… Тогда вопрос требует рассмотрения. ─ Что ты сам об этом думаешь, Айзава-кун? ─ Прежде всего, я думаю о безопасности подопечных, ─ он складывает руки на груди, ─ Об угрозах, которым они могут подвергнуться, если мы пойдём у них на поводу. Во-первых, одни ночью в открытом поле. Пусть даже прямо здесь, рядом. Деревенька хвастается хорошей репутацией и низким уровнем преступности. Но откуда нам знать, что это действитель… ─ одновременно с подозрением и неловкостью во взгляде он косится на Айхару. ─ Я не стану врать. Может, статистика и была немного занижена с целью привлечения туристов. Я, право, не имею к этому отношения и точно не знаю. Но где в наше время вы встретите абсолютно честную рекламу чего бы то ни было? ─ она выразительно пожимает плечами, ─ Лично на моей памяти ничего особенного не случалось. В основном, все беды из-за пьяниц. Знаю случаи домашнего насилия. Где этого нет? Пару лет ходили слухи о поножовщине. То просто два нетрезвых человека что-то не поделили. Всего я, конечно, не знаю. Что ещё… ─ Эйка смеётся по-доброму, ─ Не обошлось без легенд. Ну, это классика. Будто в том озере четверть века тому назад утопилась девушка. Может, и правда. Не так уж это сверхъестественно.       Айзава в задумчивости потирает выпяченную нижнюю губу и закатывает глаза. ─ Но никогда, слышите? Никогда не было такого, чтобы по территории лагеря по ночам шлялись какие-нибудь синяки. Здесь не убивали детей, не случалось ничего подобного, Боже упаси. ─ Честно говоря, Айхара-сан, взволнованный характер вашей речи сам по себе провоцирует скепсис, ─ Шота жутковато ухмыляется. ─ Подожди, Айзава-кун, ─ взмахнув руками, Яги вступается за девушку, ─ Мне кажется, ты себя накручиваешь. Она говорила вполне искренне и правдиво. ─ Вот именно! Зачем мне играть с вами в детектив? ─ Хорошо, ─ Айзава хмурится, ─ Ну, а ты, Яги, как обычно, на их стороне? ─ Ну, меня самого берут опасения по поводу того, как бы вся эта затея не вылилась в какое-нибудь происшествие. Люди – непредсказуемые создания, и, каким бы спокойным ни было это место, мы не можем быть полностью уверенными, что никто не отважится заглянуть на нашу поляну. К тому же, в лесу могут водиться дикие звери. И всё-таки, ─ его указательный палец устремляется вверх, ─ нельзя им постоянно во всём отказывать. До этого, насколько я помню, ничего подозрительного не случалось. Осталось всего лишь три дня… ─ напряжённый взгляд Шоты заставляет его слегка запнуться. Тошинори догадывается, что на уме у коллеги. Разумеется, доводы о вездесущем законе подлости, которые тот не рискует озвучить, ─ Конечно, прежде всего, мы должны провести инструктаж по технике безопасности. В остальном же, полагаю, не остаётся ничего, кроме как положиться на их исправность.       Айзава молчит. Он опускает голову и барабанит по плечам средними и указательными пальцами. Вздыхает глубоко и тягостно. Случай с Бакуго на удивление неслабо его напугал. Ему не хотелось бы повторения, но… ─ Ты знаешь, я всегда скорее против, чем за, ─ изрекает он мелодично, ─ Но так и быть, на этот раз победа за ними.       Затем нервным движением, словно вспомнив о чём-то важном, Шота недоверчиво косится на небо. Сегодня свежее, солнце время от времени прячется за лёгкими облаками, но погода днём по-прежнему стоит тёплая. Ему вспоминается эта ночь. Тёмная и местами пробирающая до мурашек.       После обеда решение озвучивают перед детьми. Абсолютно все они чуть не подпрыгивают от счастья, услышав желаемый ответ. Незамедлительно возникает закономерный вопрос о том, где добыть палатки. Изначально поездка в лагерь не задумывалась как поход, поэтому почти никто о таком не задумывался. Но, как оказалось, ребята уже нашли всё необходимое у себя в кладовой. Именно поэтому, кстати, у всех них одновременно и возникло желание попробовать себя в роли отважных экотуристов. А наличие подобного инвентаря, по всей видимости, было предусмотрено самими организаторами лагеря.       В общем, на какие бы ухищрения и отговорки Айзаве ни хотелось пойти, класс отстоял своё железное право.       В массивной кружке с забавными кошачьими наклейками и гордой надписью «Любимому учителю» мелькает, плавно волнуясь, пахучий чёрный кофе. Довольно примитивная лампа под белым абажуром заливает комнату тёплым электрическим светом. Айзава стоит у заднего окна и через отсвечивающее стекло наблюдает за тем, как ученики устраиваются в однотонных палатках из плотной материи. Почти всё обозримое пространство усеивается светящимися мешочками. Горький напиток сворачивается на языке, подобно новым сумеркам, пеленающим поляну, лес и дома. Уже не раз он давал себе слово, что не будет злоупотреблять кофе и что, тем более, не посмеет притронуться к кофеварке в столь позднем часу. Но что такое слово наркомана? Этот кофе – безусловная дрянь. Именно к такому умозаключению приходит Шота, вылакав половину кружки. А чего ещё ожидать от сельской машины на последнем издыхании, что, по-видимому, была не единожды наглухо перемотана скотчем? В конце концов, не выливать же остатки в и так изрядно засоренный слив кухонной раковины.       Как же ему всё-таки хочется выскочить, разломать все эти своеобразные фонари и просто загнать малышню в дом. Страшно подумать: буквально совсем недавно он боялся оставить их одних даже в безопасном доме под замком, а теперь занимается подобным попустительством. Кисть руки, запущенная по привычке в карман лёгких домашних брюк, мучительно сжимается в кулак. До слуха доносится сиплое пение открывающейся двери. Это Яги, без сомнения, кто же ещё. Айзава оборачивается. После того ночного разговора у огня он уже не чувствует прежней скованности и обиды. И всё-таки за сердцем трепещет по капле, как бывает, когда из бутылки выливают всю воду, а на дне всё равно чуть-чуть остаётся: щемящей боли неразделённого чувства и томительного стыда за беседу на кухне. Он был так близок к провалу, к тому, чтобы бесповоротно раскрыть себя своими почти внезапными сентиментальными вопросами. А что бы случилось, будь он чуть менее осторожным? Не задал бы тот наводящий вопрос – что тогда? Ещё хуже – признался бы, осмелился. И что тогда? Должно быть, в таком случае в глазах Всемогущего Шота сделался бы совсем уж больным. Вероятно, пришлось бы даже уехать раньше положенного. И всё-таки… Они ведь точно не могли встречаться раньше. Или могли? Ответ всё бы сильно упростил.       Тошинори снова в одной из этих своих мешковатых футболок. Айзава не берёт на себя смелость даже предположить, сколько размеров отделяет их от нужного. Конечно, Яги носит и нормальную одежду, которая ему подходит и к тому же выгодно подчёркивает достоинства его нынешней фигуры – засмотреться можно, ну просто модель. Но в целом гардероб бывшего спасателя немногим изменился с тех пор, когда тот был габаритным и крепким мужчиной. Очевидно, что смириться с собой настоящим и принять своё тело в том виде, в котором оно пребывает всего от силы года четыре, он так и не смог. Разумеется, по сравнению с продолжительностью его карьеры этот срок определённо слишком короток. Все жесты и движения Яги нарочито скромные и самую малость деревянные, как будто ему неловко даже существовать. Кроме того, несколько раз Шота сталкивался и с явлением, когда Тошинори нещадно горбился и по-заячьи складывал руки у груди, пытаясь, по всей видимости, сжаться до размеров мельчайшей частицы. В такие моменты он отчётливо видел его костлявые предплечья, на которых нелепо болтались большие ладони, болезненно исхудавшее лицо с потому и выделяющимся широким ртом и объёмную для длинной сухощавой шеи, крайне чудную и, возможно, несколько запущенную причёску. Всё это до несуразицы гиперболизировалось в сознании Айзавы, и отчего-то у него появлялась стойкая ассоциация с тощим, угловатым подростком с американской улицы из каких-нибудь девяностых, что в свободное время обыкновенно ныкались по углам, питались джанк-фудом и баловались лёгкими наркотиками. Это было странно, но довольно забавно, потому что как-то так некоторые из них, скорее всего, и выглядели. ─ Разрешите доложить, ─ начинает Яги игриво, ─ Ученики в норме, все на месте. Поблизости чисто. Жизням ничего не угрожает.       Его голос, намеренно пониженный, как обычно, источает силу и надёжность. Но вместе с в некотором роде тщедушной внешностью это создаёт какой-то дикий контраст. И, кажется, Шота только сейчас замечает, какой же Яги износившийся, рано вышедший из строя. Ему бы ещё по барам ходить, танцевать на корпоративах да на байдарках гонять с сыновьями (если бы они у него имелись), а не хвататься за левый бок в приступах боли, трястись над строгой диетой или хрустеть упаковками таблеток, полистывая меж приёмами каталоги надгробий. Но, как известно, звезда, что горит ярко, быстрее погаснет. А светил Всемогущий много, бурно и щедро, не обделяя практически никого, кто нуждался в его спасительном жаре. ─ Что ж, я тебе верю, ─ Айзава терпеливо кивает, делая шаг в его сторону, ─ Только дай слово, что во время дежурства прислушаешься к любому громкому звуку, а в случае переполоха обязательно разбудишь меня. И наблюдай за индикатором, конечно же. ─ Это то, что я могу обещать. Если помнишь, я проработал спасателем ровно столько, сколько мне позволяли закон и собственное тело, ─ Яги тоже подходит ближе. ─ Да, как это можно забыть? ─ Даже не знаю. Но кое-что можно, ─ на мгновение Шоте кажется, что он рассмотрел на лице Всемогущего загадочную улыбку, но тот отворачивается как раз в самый неподходящий момент.       «Что такое всё это значит? ─ он понимает, что его терпение дольше просто не протянет, и начинает медленно закипать, ─ Он постоянно намекает мне на что-то. Но что такое важное я забыл?» В голове постепенно соединяются подобные искрящимся проводам логические связи. «Так, это связано с днём теракта, ─ размышляет Айзава в явном напряжении, ─ Подозрительно также, что Яги упомянул это сейчас. Он напомнил об этом после того, как… мы говорили о его работе спасателем. Ну, естественно! Он мог там присутствовать. Возможно, даже приложил руку к моему спасению. Но разве такой, как он, мог запомнить того невзрачного сопляка, каким я в то время являлся?» Помимо боли и темноты, было кое-что ещё. В этом Шота уверен уже почти до конца. Он вспомнил было о своих галлюцинациях. Теперь же он начинает склоняться к тому, что это могло происходить и на самом деле. Явь и сон тогда смешались в один серый ком, как бывает, когда незадачливое дитя склеивает и мнёт, скручивает до бесконечности два куска пластилина разных цветов. Ему бы только вспомнить.       Образы из снов и воображения имеют тенденцию блекнуть и рассеиваться гораздо быстрее, нежели действительные воспоминания. И это ещё хорошо, если они были достаточно яркими. Иной сон моментально вылетает из головы, лишь стоит открыть глаза. Шота помнит, что те видения сильно его впечатлили. Остаётся в кои-то веки вывести мозг из вечной апатии, запустить мыслительный процесс на полную мощность и наконец разобраться в их мнимости или подлинности. ─ Айзава-кун, ─ Тошинори зовёт его, повернувшись спиной и как будто что-то прикидывая. ─ Ч-что? ─ Шота вздрагивает. Он сбился со счёта, сколько раз за всё время поездки он до того погружался в свои мысли, что любой звук, хоть сколько-нибудь выводящий из оцепенения, превращался для него в настоящее потрясение. ─ Опять о чём-то мечтаешь, ─ усмехается блондин, ─ Я тут подумал… А если нам тоже соорудить свою собственную палатку? ─ Исключено, ─ Айзава сразу бьёт наотмашь, выпускает шипы, ─ Лично я не изнемогаю от желания раньше срока получить стрельбу в пояснице. Если так хочется, можешь пойти и поставить палатку для себя. Думаю, в общем от этого даже может получиться какой-то прок. Легче приглядывать за детьми. Но я всё же предпочту остаться в доме, ─ а дальше, дождавшись, пока Яги обернётся, чтобы поймать его взгляд и опустить на футболку, добавляет: ─ И, кстати, тебе так не холодно? ─ Немного, ─ Всемогущий поводит плечами, ─ Наверное, надо набросить что-нибудь. Вдруг придётся ещё выходить. Выбегать. Уже и не знаю, зачем им понадобилось теперь ночевать на улице. Полагаю, они там достаточно утеплены, и всё-таки… ─ он останавливается, не желая более играть на нервах и так заметно встревоженного всей обстановкой собеседника, и после недолгого молчания меняет тему, ─ Говоря о нашей палатке, я имел в виду вовсе не это. Необязательно устанавливать её снаружи. Кроме того, сомневаюсь, что в кладовой остались хорошие. Мы вполне можем собрать шалаш прямо здесь, из подручных материалов. ─ А, ты об этом? ─ Шота сумрачно отводит взгляд в сторону, задумывается.       Тошинори подходит к шкафчику, достаёт длинный шерстяной кардиган с геометрическим узором и разворачивает его. Примеряет. Широкие рукава безразмерной футболки досадно задираются внутри, препятствуя комфорту. Тогда он решает снять это недоразумение и надеть что-то более прилегающее. Заприметив такой предмет одежды, он хватает его и скрывается в коридоре. Айзава наблюдает за ним в лёгком недоумении. Если подумать, он никогда не видел, чтобы Яги переодевался. Так и есть, коллега делал всё возможное, чтобы не попадаться на его проницательные глаза обнажённым. ─ Да, как ты на это смотришь? ─ глухо доносится из ванной.       Вскоре он возвращается, одёргивая тёмное поло с узкими рукавами. «Так намного лучше», − взгляд Айзавы скользит по длинным рукам, огибает хрупкие плечи, всё в каком-то неумолимом эстетическом экстазе, от которого так и тянет улыбнуться прямо до ушей, словно всё хорошо и вовсе нет никаких негласных преград и правил приличия. А после он понимает, что, в общем-то, думает совсем не о том.       А что, собственно, Шота может ответить? Очередное экстравагантное предложение в свежую коллекцию странностей. Сначала ночная встреча у некоей пародии костра, фактически не содержавшая в себе ни капли смысла. С практической точки зрения, конечно. Теперь эта также решительно бесполезная затея с палаткой, где они просто будут вынуждены сидеть где-то на полу на расстоянии ближе вытянутой руки друг от друга. А так ли просто? В его воображении это представляется настоящей ловушкой. Ограниченное пространство, где не потянуться и не встать в полный рост, если нет цели снести всё подчистую. Остаётся только сидеть, слушать чужое размеренное дыхание, а, возможно, даже и чувствовать его на своей коже. Причём это всё в полумраке? Телефонный фонарик, что ли, использовать, в конце концов? У Айзавы в голове не укладывается: насколько глупая, нелепая идея! Он элементарно не понимает, для чего это нужно, какую выгоду извлечёт Всемогущий из этой клоунады.       Свидание у костра и посиделки в шалаше обобщает одно – интимность обстановки. Своеобразная романтика, можно сказать. Вопреки здравому смыслу, Тошинори будто пытается воссоздать всевозможные условия, в которых они смогут побыть наедине. Нет, не просто наедине. Приватности им и без этого хватает. Похоже, он стремится максимально сблизиться с Айзавой или вывести того на откровенный разговор, или же всё вместе. А ещё постоянно на что-то намекает, с таким усердием, словно, решив его головоломку, Шота обзаведётся ответами на все древнейшие загадки человечества. Итак, в последнее время Всемогущий конкретно пугает. Его поведение ужасно нелогично. ─ Понимаю. Я предложил глупость. Сделаем вид, что ничего не было, ─ Яги чуть слышно вздыхает и, второстепенно кутаясь в кардиган, присаживается на кровать.       Он сам не в восторге от того, что превратил происходящее в какое-то замысловатое испытание для Шоты. Прямой и такой наивный вопрос о любви застал его врасплох, и, вместо того чтобы признаться и покончить со съедающей недосказанностью, он запутал и его, и себя. Бесстрашный герой, не гнушавшийся бросаться в самую гущу событий, по жизни и слабый трус, когда дело касается отношений. Вот, кто он такой, Всемогущий. А ещё он понятия не имеет, как долго ему осталось – быть может, уже дней через пять одна из систем окончательно откажет, − и, тем не менее, до сих пор не позволяет себе проявить хоть чуточку снисхождения к своим же чистосердечным желаниям. А ведь они вполне могут стать для Яги последними. Но отчасти поэтому он и не может.       Всё его существо тянется к Айзаве, как выползший из пустыни дохляк к прохладному роднику. Он видит заинтересованность самого учителя. Его большое сердце горестно сжалось тогда на кухне, когда, сам того не понимая, он сделал Шоте больно. Наблюдать за ним в тот момент было куда хуже, чем думать о губительных последствиях поздней любви. Поэтому Тошинори решил дать подсказку. Просто чтобы было не так невыносимо. Однажды, пусть даже тогда, когда разложатся эти кости, Айзава вспомнит и всё поймёт. Но подло, слишком подло привязывать к себе человека, чтобы в ближайшем будущем выкорчевать сердце из груди и унести под землю вместе с игрой жизни в его глазах. Столь рано обвенчаться с безмолвной могилой – что может быть печальнее? А впрочем, каждый из них уже подавно зарыл в эту холодную кладбищенскую почву частицу себя. Вот только полная картина их парной скорби на этот момент доступна лишь одному Шоте. ─ Не надо драматизировать, ─ спокойный голос звучит поразительно близко. Яги загнанно поднимает голову и встречает пронзительный взгляд таких породневших совиных глаз, ─ Всё в порядке. В качестве составляющей тента предлагаю свой большой плед.       Зрачки Тошинори мгновенно расширяются. ─ Идёт. А я пока протяну верёвку. Можно, кстати, позаимствовать подушки с того дивана.       Тактично отодвинувшись на край кровати, чтобы, упаси боже, не побеспокоить Айзаву случайным прикосновением, Всемогущий буквально вскакивает на ноги и пружинящей походкой направляется, по всей видимости, в кладовую. А Шота тем временем начинает раскопки своих вещей в поисках огромного шерстяного одеяла. Принесённую верёвку Тошинори закрепляет в пространстве около лестницы. Стелет на пол плед с простынёй. Айзава носится с расписными подушками, венчает заготовку своим клетчатым артефактом и всем, чем попало, включая свой шарф, привязывает его концы к разным предметам обихода. Они прикрепляют к верёвке ещё пару материй – для большего уюта. Выход располагают, разумеется, так, чтобы было отчётливо видно свечение незамысловатого индикатора за окном.       Получается хлипко, но сносно и даже симпатично. Яги первым забирается внутрь и неуклюже плюхается на подвернувшуюся подушку, слегка растерянно раздвигая бесформенные шерстяные «шторки». И всё-таки кое-чего не хватает. К Айзаве вдруг приходит озарение. Он заворачивает в небольшой закуток в задней части дома и приносит чуть запылившийся декоративный фонарь. Внутри большая свеча, почти целая, с кривеньким обгоревшим фитилём. Шота проделывает с ним некоторые операции, колдует, и в итоге светильник загорается мягким оранжевым.       С гордостью рыцаря, несущего факел, брюнет передаёт фонарь Тошинори (их пальцы при этом соприкасаются) и следом сам протискивается в шалаш. В первые минуты находиться там весьма непривычно. Пусть верёвка и была подвешена довольно высоко, им всё равно приходится немного согнуться. Плед провисает и докучливо касается спин и голов, так, что возникает неотвратимое желание подпереть его рукой. В остальном же для простого ребячества вполне прилично, что Шота незамедлительно отмечает, чтобы не позволить пугающей до паники тишине себя потопить. ─ Да, ─ отстранённо соглашается Всемогущий, ─ Вышло неплохо.       И пауза всё равно настигает их. Звенящая, тяжёлая до того, что Айзаве хочется затаить дыхание. И, тем не менее, от этого становится только хуже – организм требует большую порцию кислорода, заставляя порывисто вдохнуть. У Яги дыхание очень тихое, поверхностное и более частое. Отражается от шерстяных стен палатки увядающим теплом. Как порой случается в таких ситуациях, Шота концентрируется на обычно бессознательных процессах. Снова долго не решается сглотнуть, а после получается как нарочно шумно. Он притворно кашляет и разминает спину, поглядывая на окна. Там настораживающе спокойно, а простой лампочки за стеклом даже не видно, точно её и нет.       Тошинори кажется, что если так будет продолжаться, то коллега потеряет терпение и уйдёт. Вылезет из злополучного шалаша. Возможно, заберёт свой плед… хотя вряд ли. Просто молча захватит кружку с остывшим недопитым кофе с тумбочки и отправится на кухню. А, может, набросит куртку и выйдет «проветриться», а сам обопрётся там о крыльцо, прислонится к прохладному дереву плечом и виском и врежется в огни детской «общины» невидящим взглядом. А сам он останется сидеть в своём подушечном царстве один, как дурак. И для чего всё это? Всемогущему хочется огреть себя по лбу, собрав в хрупком кулаке все оставшиеся силы. Эмоциям он поддался, а о цели совсем не подумал. О чём им разговаривать? Тошинори не знает. Долго до появления в глазах отпечатка смотрит на сжатый в руках фонарь и совершенно не знает.       Шота не может уйти. Ему… жаль Яги. Он соображает, что пришло время расплачиваться за то спасение прошлой ночью. Не его спасение – Бакуго. Айзава буквально лишился дара речи, чего почти не бывало с самой его юности. Произошло что-то жуткое, ненормальное. Так это ощущалось. А Яги не растерялся. На то он и легенда. Что ж, когда-нибудь все герои тоже нуждаются в их собственном спасении. ─ Вижу, нет смысла устраивать тебе допрос по типу «Что всё это значит, и как так произошло?», ─ тон голоса Шоты доброжелателен, насколько это вообще для него возможно, ─ Я тоже не знаю, зачем согласился. Но, полагаю, нам это было в какой-то мере… необходимо?       Тошинори отрывается от фонарика и поднимает на него взгляд. ─ Ты прав, я и понятия не имею. Возможно, после стольких дней беспробудного наблюдения за ними этому старому недотёпе, ─ он указывает на себя, ─ вдруг взбрело в голову самому окунуться в детство, ─ сверкает широкой и слегка виноватой улыбкой.       У Айзавы ёкает сердце. Улыбка Всемогущего теперь совсем не похожа на ту, какой она была на пике его карьеры. Сухая тонкая кожа, которая, кажется, одна, без капли жира, и обтягивает каждый сантиметр костей, складывается, обнажая белые ровные зубы, и заставляет его ещё больше походить на скелет из хэллоуинских страшилок. Возможно, кого-то она могла бы даже и напугать. Тошинори так почти больше и не делает. Он стал реже улыбаться. Чаще Шоты, но заметно реже себя прошлого. К тому же, его нынешняя улыбка – это либо едва заметное искривление губ, либо что-то похожее на слабый оскал – почти не отличить. А глаза при этом такие же замученные или вообще печальные. В этом он стал чем-то напоминать самого Айзаву. Но эта улыбка была особенной. Она перекрутила его внутренности в один горький комок. ─ Эй, всё нормально, Айзава-кун? ─ Яги замечает лёгшую на лицо Шоты тень, ─ Если ты устал, мы можем разобрать всё это. И ты пойдёшь спать, а я подежурю. ─ Нет, ─ он смешливо фыркает и ненавязчиво вынимает фонарь из костлявых рук. Освещение смещается в его сторону, ─ Просто… так вышло, что я действительно вспомнил кое-что из прошлого. Знаешь, я подумал, что в юности ты, должно быть, был очень похож… ─ Айзава прикрывает глаза, чтобы незаметно отвести взгляд, ─ на одного человека. Бесполезная информация для тебя, я понимаю. ─ Без уточнения – да. Но я бы хотел, чтобы она наполнилась смыслом. Конечно, если ты не возражаешь. Я не настаиваю, ─ Тошинори разминает затёкшие пальцы, ─ Этот человек, он был важен для тебя, верно? ─ Да. Раз ты уже однажды поделился со мной своей историей, тогда и мне стоит, иначе получается некрасиво. Да, ─ повторяется Шота, ─ он был важен. Когда мы были студентами, проводили много времени вместе. С ним и ещё с парой наших друзей.       Выходит чёрство. Он понимает, что больше ничего толком не может из себя выдавить. Мысли путаются, образы скачут. В горле тяжёлый ком, во рту пресная сухость. ─ Каким он был? ─ вкрадчиво спрашивает Яги, и это помогает: действует как наводящий вопрос на экзамене. ─ О, он был таким разгильдяем. Иногда сильно раздражал своими наглостью и легкомыслием. Думать, прежде чем сделать что-то – это было не про него. Именно поэтому, возможно… ─ пальцы Айзавы впиваются в лоб и щёки и медленно соскальзывают вниз, слегка оттягивая кожу, ─ Нет, забудь. Вместе с тем он был очень… преданным другом. Умел подбодрить. Чуть что – заливал меня психологическими речами, выкладывал, что он там успел наисследовать в моей личности. Забавно. Может, благодаря ему я и есть сейчас тот, кем я стал. А ещё он постоянно улыбался, в любых обстоятельствах. До сих пор перед глазами эта его лучистая физиономия, ─ во время того, как он это произносит, его губы также изгибаются в слабой ностальгической улыбке. ─ Так, значит, я чем-то напомнил тебе этого чудесного парнишку, ─ блондин наклоняет голову набок буквально на несколько градусов, ─ Но ты говоришь о нём так, что это наталкивает на мысль… Ах, да. Мне показалось, ты как раз начал об этом, но подумал и решил умолчать. И всё же, извини за бестактность, мне интересно узнать, что произошло. Но, опять же, если тебе тяжело, можешь так и сказать. ─ То же, что у тебя, ─ ответ поступает молниеносно, немного ошарашивая Тошинори, ─ Погребло под обломками огромных плит. Мы все были там тогда. Точно не поняли, что произошло. Строящийся дом начал рушиться, а он… Любопытство, будь оно проклято. Как раз находился где-то там. В тот день мы договорились о встрече. В мокрой пыли, осколках и оглушающем рокоте мне долго чудилось, что он звал меня по имени и утешал. Голос доносился как бы из моего мобильного. Я не помнил, звонил ли я ему в тот момент, но я верил, что ему каким-то образом удалось спастись, ─ Айзава дышит учащённо и глубоко, его пальцы сжимают оказавшуюся поблизости подушку с вышитыми на ней розовыми облачками, ─ Когда я очнулся и сообщил об этом ребятам и прибывшим спасателям, я понял, что мой телефон просто не мог работать. Он был раздолбан в щепки! ─ покачивает головой, моргая печальными глазами, ─ Мне рассказали обо всём. Я не видел тела. Его… не было. Но я абсолютно уверен, что видел кровь, размазанную по каменной глыбе. Её почти смыло. Шёл дождь, прямо ливень какой-то. Очень кстати, на самом деле. Знаешь, он всегда был полон надежд. Пророчил, что мы вчетвером плечом к плечу всю жизнь проведём. Я просто… не знал, я не мог поверить. Честно говоря, до сих пор думаю иногда, что это какая-то ошибка.       Последнюю фразу Шота произносит пугающе монотонно, без единой эмоции. Мимические мышцы, окружающие его нос, начинают мучительно сокращаться. В уголках глаз выступает влага и растекается по нижнему веку. Он спешно отворачивается и прикрывает лицо, второй рукой продолжая сминать подушку. ─ Да-а, нужно перестать быть таким забывчивым. Если бы доктор знал, в каком почёте у меня его глазные капли, ─ превозмогая себя, хрипло посмеивается Айзава.       Он чувствует, как кисть его руки, устроившуюся на подушке, накрывает чужая, тёплая, жёсткая и шершавая. Наверное, впервые за время их осознанного знакомства Тошинори так открыто и долго к нему прикасается. Это заставляет Шоту взглянуть на него. В замечательных ярких глазах Всемогущего отражается мягкий рыжеватый свет, что пронизывает шерстяное одеяло, превращая их импровизированную палатку в уютную берлогу. Отчасти потому уверенный прямой взгляд, исполненный сочувствия, греет Айзаву и снова возбуждает в нём ту волну переживаний, которую он испытал той ночью у огня. Жизнь. ─ Такие случаи на моей памяти не редкость. К сожалению, их бывает сложно предвидеть, и невозможно мгновенно примчаться на все места, где нужна помощь. Но я бы правда хотел оказаться рядом. Если бы в тот день я только знал, ─ просевший голос Тошинори звучит действительно виновато.       Он прекрасно осознаёт, что никогда не был сверхчеловеком. У его выносливости существовал предел, и, уж тем более, он не мог очутиться в нескольких местах одновременно. Но почему-то, как бы Яги того ни отрицал, чувство вины методично превращалось в его постоянного спутника. Он не впадал в крайности до того, чтобы мнить себя убийцей несчастных. Но припомнились все промахи прошлого, ранее малозначительные и блеклые образы которых в измотанном медицинскими препаратами мозге приобрели чёткие очертания и внушительный масштаб. В тот раз было слишком поздно, до того не смог дотянуться, в той реке течение было слишком сильным… Процент небольшой, однако он не исчезнет вовсе, как бы сильно того ни хотелось. Потому что это уже высечено на каменных скрижалях Времени как нерушимая истина. И такие слова не стереть, не закрасить. Теперь же он узнал, что одно из таких упущений коснулось ныне дорогого ему человека, и от этого душащая ноша заметно потяжелела. ─ Не надо. В случившемся нет ни капли твоей вины. Ему было не выжить, так говорили, ─ ещё понуро, но уже более собранно успокаивает коллегу Шота.       Между тем, рука Тошинори продолжает согревать его кисть. Разомлевшие под ладонью Всемогущего пальцы оставляют подушку в покое и смирно ложатся на потеплевшую бархатистую ткань. Айзава уже даже не находит это странным. Ему просто приятно, впервые так честно и бесстыдно. А Яги совсем не торопится убирать свою руку. И всё вдруг становится предельно ясным. ─ И всё-таки я сожалею. ─ Сейчас уже не так… больно. Спасибо.       Яги опускает голову и неохотно, трепетным движением, задерживая подушечки пальцев на бледной коже, оставляет руку Айзавы в покое. Подцепляет неустойчивый на мягкой поверхности фонарь и приподнимает его выше. Смотрит на Шоту поверх деревянной крышки. В крупных глазах с визуально низко расположенными от природы и, может быть, вечной усталости нижними веками словно загораются звёзды. Они заслуживают этого, особенные глаза. ─ Айзава-кун, я ведь тоже задумывался о подобном, ─ слегка уводит тему Тошинори, ─ Мне казалось, у тебя есть некое сходство с Наной Шимурой, так звали моего учителя. Представляешь? ─ он добродушно усмехается, ─ Однако сейчас я думаю, что это не так. Ты тот, кто ты есть. Отдельный человек. Единственный в своём роде и по-своему… интересный.       В голове Айзавы вспыхивает лампочка. И не одна. Будь он чувствительной девушкой, вспыхнул бы тоже. Столь много смысла могли заключать в себе слова Яги, подтверждавшие, что он соскучился. Разумеется, при желаемом раскладе, который, однако, кажется Шоте всё менее сомнительным. Нет, уже гораздо более вероятным, чем то его безосновательное предположение о таинственной городской женщине. Он уверен процентов на девяносто, но хочет добраться до эпицентра правды.       Так как выдающимися людьми из той сферы деятельности, в которой вращался Всемогущий, Шота интересовался мало, он почти не помнил Нану Шимуру и, тем более, как она выглядела. Поэтому и не мог сравнить её с собой. Но Тошинори она была близка, так, что воспоминания о ней у него остались исключительно тёплые. Конечно, Яги соскучился. Ещё давно, наверное, на той самой неделе, когда потерял её. Айзава напомнил ему о ней. Он думал так, пока не понял, что привязался к Шоте как к человеку, но не как к подобию любимой наставницы. ─ Что ж, это… любопытно, ─ сконфуженно заключает Шота.       Он замечает, что и сам Всемогущий вполне близок к тому, чтобы покраснеть. Естественно, как-никак, его последние слова можно с лёгкостью растолковать как признание. Но Айзава пока не думает торопить события. Они немного молчат, а дальше от изрядно разволновавшегося Тошинори снова следует неловкая смена темы: ─ Наверное, мне следовало бы подождать хотя бы завтрашнего дня, прежде чем возвращаться к подобному, но я хочу сказать, что заметил кое-что невесёлое. Раньше тебе не везло на катастрофы. Как скоро после этого произошёл инцидент с кинотеатром, о котором ты мне рассказывал? ─ Умеешь определять возраст рубцов по их виду? ─ разговорившийся Шота, очевидно, входит во вкус, ─ Тебе, верно, часто приходилось работать с судмедэкспертами. ─ Было дело, ─ соглашается Яги, ─ Но нет, не умею. Дело в другом. Ты правда ничего не помнишь? Ладно, прости, куда-то заносит, ─ он сокрушительно прикладывает пальцы ко лбу, ─ Можешь не думать об этом. ─ Не помню, но догадываюсь. ─ Для такого места у нас довольно недетские разговоры, ─ смеётся Тошинори после непродолжительной паузы, задирая голову и оглаживая мягкую клетку. ─ Согласен. Ну, если ты не хочешь поделиться историей об оживших камнях или перекатывании мячика на пустом чердаке, то, может… ─ Айзава хватает всё ту же замученную подушку и демонстративно замахивается, ─ сразимся?       Лицо Всемогущего резко приобретает подчёркнуто серьёзное выражение. Он отставляет фонарик в сторону и, вооружившись двумя маленькими подушками, принимает боевую позу: ─ Нападай.       Разгорается нешуточная битва. Сначала, для разминки, Шота нападает спереди, но, получая мгновенный отпор, начинает искать альтернативные пути для атаки. Бросается на простыню и заходит справа. Однако противник профессионал – такой уморительно избитый приём не берёт величайшего героя последних десятилетий. Он ловко изворачивается, и на Айзаву обрушивается мощный «Техасский удар». Казалось бы, этот беспощадный приём должен смести всё на своём пути, причём принимающую сторону в первую очередь. Но независимому теневому герою, бывалому воспитаннику ночных улиц, удаётся устоять. ─ Как же давно я мечтал наподдать по твоей глянцевой роже. Запомни того, кто одолеет тебя, Всемогущий! ─ гордо взывает он, поднимаясь, ─ Имя мне – Сотриголова! ─ Сотри… голова? ─ изумлённо выгибает бровь Яги. ─ Лучше не спрашивай.       Палатка ходит ходуном, готовая вот-вот обвалиться, погребя под собой двух талантливейших героев, сцепившихся в решающей схватке во имя чести. Сгребая чёлку назад, Шота впивается в глаза Тошинори убийственным взглядом. Обезоруженный, тот замирает, и в это мгновение Сотриголова успевает дотянуться до своего шарфа и стащить его с лестницы. Освободившийся уголок пледа превращается в торнадо, захлёстывая обоих. Они путаются в нём и накручивают его на себя. А следом, не выдержав растяжения, из слабеющей ленты выскальзывает второй конец одеяла. И в этой неразберихе Айзава пользуется моментом, пуская в ход свой козырный туз: совершает захват.       Сдавленному восхитившими его тогда на озере сильными бёдрами Всемогущему остаётся лишь беззащитно лежать под ним, напрягая мышцы в бесполезных попытках высвободить запястья, зафиксированные крепким белым кашне. ─ Говорил же, ─ самодовольно изрекает победитель, отряхиваясь от руин шалаша.       Яги смотрит на него снизу вверх, слегка болезненно щурясь от яркого после рассеянной пляски огненного язычка в палатке света, и замечает зловещую зубастую улыбку, дополненную при этом безумным неморгающим взглядом. Она всегда делала Айзаву похожим на злобную кляксу наподобие какого-нибудь Бабадука. Учитель нарочно тренировал эту гримасу годами не для чего иного, как для устрашения школьников. Яги наблюдает с минуту, а потом вдруг начинает громко смеяться. Так заразительно, что Шота не выдерживает и подхватывает. Заливается дичайшим хохотом, а следом и слезами. ─ Боже, Айзава-кун, с тобой и впрямь, ─ восторженно заявляет Тошинори, с трудом восстанавливая дыхание, ─ любой ощутит себя донельзя молодым. Даже когда ты надеваешь эту маску строгости. Тогда ты словно старше, и эффект почти тот же. Понимаешь? ─ Ох, я… ─ Шота слезает с него, шмыгнув и опомнившись. Бережно развязывает изящные, на его взгляд, руки.       Если искренняя улыбка для Айзавы – явление весьма редкое, то смех – и подавно экзотическое. В его жизни было, пожалуй, всего три вещи, способные пробить на эмоции такого закрытого человека, каким он всегда являлся. Это котики, гордость за учеников и по-настоящему близкие люди. Вроде бы, просто, вот только последнее понятие для Айзавы со временем обрастало всё более строгими рамками. Ширакумо был из таких. И благодаря ему сердце, заключённое в хилой груди того бледного юноши, открывалось навстречу всем остальным. Ну, а потом с его смертью Шота ещё сильнее замкнулся. Ушёл в учёбу с головой. И всё было таким же, за исключением отсутствия рядом одного из двух маленьких стихийных бедствий. Был ещё Ямада. Почти такой же. Но он начал всё чаще раздражать, и Немури вместе с ним своей этой вульгарностью. Круги под глазами становились всё темнее, взгляд – пустее, вид – запущеннее. Иной, взглянув на Айзаву, задался бы вопросом: а ради чего этот кактус вообще-то живёт на свете?       И вот на горизонте появляется патологический спасатель в отставке со своими комплексами и чудаковатостью и с лёгкостью пробивает эту окрепшую за долгие годы систему личной защиты. ─ С тобой тоже ужасно весело, ─ почти мурлычет Шота.       Всемогущий пытается что-то ответить, но в горле у него чуть слышно булькает, и, прикрывая рот рукой, он вдруг заходится страшным кашлем. Делает попытку присесть, но, поднявшись наполовину со странным уклоном в правую сторону, снова падает на спину, будто ему что-то мешает. Айзава немедленно помогает ему с переходом в сидячее положение и, взяв за плечи, испуганно заглядывает в глаза. ─ Яги, ты как? Я могу тебе чем-то помочь?       Мужчина ещё немного покашливает и не отнимает руки от лица. ─ Подай, пожалуйста, салфетку, ─ хрипит он удручённо.       Айзава реагирует мгновенно и в ту же секунду оказывается рядом со стопкой бумажных платочков. Тошинори допускает неосторожность, в первый момент случайно потянувшись за ними той же рукой, которой прикрывал рот. От Шоты же не ускользает ни одна деталь. ─ Это кровь? Неужели всё настолько плохо? ─ Ничего, так давно. Иногда бывает.       Яги вытирает ладонь и губы, но упускает маленькую каплю, задержавшуюся в уголке рта. Айзава отделяет от стопки один платочек. ─ Позволь, ─ он аккуратно убирает эту кровинку, и Всемогущий, смущённый, прикладывает палец к тому месту, где только что ощутил трепетное прикосновение. ─ Спасибо. И прости за то, что тебе пришлось это увидеть. ─ Извинения здесь более чем неуместны. Поволновался бы за себя, ─ мрачно бормочет Айзава, унося использованные салфетки.       Начинается уборка следов их невинного веселья. Простыни и пледы разлетаются по шкафам, взбитые подушки запрыгивают на диван. Шота утаскивает своё огромное шерстяное одеяло и задумчиво кутается в него, перекидываясь с ушедшим на кухню Тошинори парой-тройкой пустяковых фраз.       Входная дверь неожиданно отворяется и громко хлопает, сотрясая хлипкую коробку. Как всегда эффектно в прихожей появляется хнычущий Аояма. ─ Скорее! Там нападение, все с ума сошли! А у меня животи-ик болит...