Oh, to be young and in love

      Отправив бедного Югу, который уже пританцовывал и пучил глаза от натуги, в учительскую ванную комнату и заперев входную дверь для надёжности, Айзава сбегает по лестнице с грохотом массивных чёрных сапог. От идеи взять их с собой на две знойные недели, что предстояло провести в относительно комфортабельном лагере, который не предполагал дальние походы и экскурсии на болотистые места, веяло, как минимум, чудаковатостью. Он и сам было посмеялся над собственным решением. Однако, как выяснилось, лето всё же способно удивить и козырнуть капризной стороной характера, так что, может статься, такая подстраховка вовсе и не была напрасной. Одно только время покажет. Сейчас же классный руководитель банально сунул ноги куда было проще – кроссовки сразу отпали как вариант из-за потенциальной возни с западающим язычком и шнурками, а другой обуви, помимо тяжёлых сапог, рядом не было предусмотрено. На горизонтальном поручне крылечных перил покоится его мрачноватая ветровка, заботливо прихваченная из прихожей Всемогущим, который, как и подобает спасателю, оделся со скоростью молнии и первым вынесся вон из дома. И при этом успел побеспокоиться о коллеге. Типичный герой, что с него взять. Губы Айзавы вздрагивают, и один из их краешков изгибается вверх. Когда же он успел стать таким сентиментальным? Шота подавляет излишние в эту минуту эмоции, сгребает куртку с крыльца и, напяливая её на ходу через голову, спешит в центр событий.       Индикатор у окна на фоне вездесущей мглы и мягкой желтизны домашнего освещения горит раздражающе ярко – он замечает это мимолётно, пока вытряхивается из лабиринтов ветровки на кружащий голову свежестью воздух. Бывают ночи, в которые небо прекращает прятаться за голубым восточным платком или облачной шалью и предстаёт таким, какое оно есть на самом деле – безликим. Разоблачающие ночи. И эта – именно такая. Под её холодными звёздами гуляют звучные детские визги и завывания, будто совы раскричались в чаще тёмного леса. Насколько же страшна в самом деле опасность? Что могло вызвать подобный переполох? Приблизительно такие мысли копошатся в голове Шоты по мере того, как он минует домик. Палатки, на добрую половину потухшие, кажутся пустыми. Но вот один маленький силуэт обо что-то спотыкается, и вдруг – чего учитель никак не ожидал – над поляной занимается тоненькая мелодия. Старинная, будто игрушечная. Размеренный перезвон зубцов гребешка музыкальной шкатулки, но только гулкий, такой, что, кажется, он застанет везде и ни на децибел не утихнет. Будет вечность звучать в самой голове. Наверняка одна из новых забав Джиро. Айзаве хочется отключить это недоразумение, напоминающее насмешку, но он и без того потерял слишком много времени.       Они успели разбежаться довольно далеко: почти всё движение происходит в полусотне метров от кемпинга. В палатках толкутся и скрываются одни лишь напуганные робкие тени, натыкаясь среди них друг на друга и разбросанные предметы. Теперь, когда повсюду разлилась эта сказочная музыка, они ещё больше засуетились. Шоте удаётся схватить одно из привидений за руку. Им оказывается напряжённая Яойорозу. ─ Что произошло? ─ выспрашивает он без лишних церемоний. ─ Я… я не знаю. Честно не знаю, учитель, ─ уверяет она без истерик, но с нескрываемой дрожью в голосе, ─ Я почти ничего не видела. Всё перемешалось. Но другие говорят, они видели монстра.       Остальные попытки отловить кого-нибудь в этой засаде ни к чему не приводят, и, отчаянно рыкнув, под волшебный колокольный аккомпанемент Айзава направляется дальше. Спринтерская дистанция, с лёгкостью преодолеваемая любым школьником, сейчас почему-то видится ему просто гигантской. Он делает чрезмерно глубокий вдох, от чего грудную клетку больно распирает, а горло с непривычки обжигает прохладой. Останавливается на полпути, чтобы передохнуть, запрокидывает голову и на пару мгновений застывает.       Ещё никогда прежде ему не приходилось сомневаться в правдивости собственных глаз настолько, до лёгкой паники. Шота думает, что он, верно, бредит. В небе повсюду – звёзды. Они мерцают так близко и так ярко и даже собираются в скопления, напоминая небрежно рассыпанный светящийся песок. Не иначе как миллионы фей растеряли волшебную пыль, промчавшись над поляной, пока они с Тошинори ворковали в своём шалаше, так похожем на самую близкую из звёзд. Айзаве кажется, что если дотянуться, то можно набрать горсть этих блёсток и, вспоминая себя в далёком детстве на пляже, пронаблюдать за тем, как меж пальцев, подобно водопаду, но неспешно, струится само время. А если так и работают Вселенские песочные часы?       Его не отпускает стойкое ощущение, будто его обманывают, и это всё ненастоящее. На самом деле их лагерь находится под куполом огромного планетария, небо же – лишь проекция. От этой идеи, однако, веет ещё большим безумием, чем от признания факта существования подобной небесной картины в природе. Нет, всё куда тривиальнее: он спит и созерцает сказочный сон. Что наиболее забавно, Шота и в самом деле не помнит, видел ли он такое хотя бы раз в жизни. То впечатление, испытанное им, когда его взору открылось идеально зелёное поле в солнечный день, надо полагать, слабо сравнимо с настигшим его теперь потрясением. Для воспитанников города и звёздное небо – всего лишь неубедительная легенда, тут уж нечему удивляться. И тем более для того, кто привык всю жизнь смотреть только перед собой. Дом, работа, привычный маршрут по одним и тем же серым улицам. Он пытался что-то изменить – не срезать путь, выбирать другие дороги, замечать по пути новые вещи или явления… Но в итоге это ничего не дало. И снова дом, намозолившие глаза створки лифта и однотонная плитка в коридоре, увесистая стопка тетрадей, хороводы корявых цифр, холодный свет экрана компьютера. И так до бесконечности, до глазной рези и лопнувших сосудов.       А чудесный перезвон и впрямь вводит в заблуждение, помещая Айзаву, а с ним и всё вокруг внутрь одного большого механизма искусно выполненной музыкальной шкатулки. Время суток в такой коробочке сменяется постепенно, вращением расписного колеса. Румяное улыбчивое солнце устремляет взгляд лукавых глаз в сторону спешащей за ним ночи, опускает веки и скрывается за деревянной стенкой, а на смену ему приходит бледный и печальный месяц в обрамлении холодных звёзд. Интересно, он такой потому, что не высыпается? Айзава всегда воображал себе, что понимает луну. Может, не лучше всех в мире, но понимает.       Звёзды крутятся в его глазах, как огни роскошной карусели, и им нет конца и края. Он приходит в себя ровно в тот миг, когда обнаруживает, что затекла шея. Уже слишком давно Шота не чувствовал себя таким лёгким и беcпечным. Его буквально ничего не волновало. Целых несколько секунд. Окончательно опомнившись, ориентируется на крики и приближающийся шелест травы и уже теперь со всей яростью бросается в нужном направлении. Едва не сталкивается с летящей прямо на него хозяйкой звукового сопровождения этой ночи. Айзава деликатно подлавливает будто ничего не видящую девочку за плечи и выравнивает её движение, отведя чуть в сторону от себя. Кьёка неловко извиняется и убегает к палаткам, уже сосредоточеннее глядя перед собой.       С каждым его рывком они удаляются ещё дальше, в чём Шота практически полностью уверен. «Это плохо, − сокрушается он про себя, − Так быстро, словно ураганом умчало». Кажется, эпицентр успел сместиться чуть ли не к озёрному берегу. По крайней мере, чётко в том направлении, насколько Айзава может судить по странному следу из растоптанных цветочков. На своём пути раздражённый учитель никого не встречает и больше не останавливается на передышки. Его мысли становятся беспокойными, и он долго не может сообразить, отчего на душе так тревожно. И вдруг понимает – музыка стихла. Убежать столь далеко, чтобы совсем перестать улавливать мелодию, он явно не мог. Поэтому проигрыватель, очевидно, отключила всё та же Джиро. Но Айзаву смутило другое. Ему удалось пропустить сам момент наступления тишины. Он в этом уверен, поскольку в груди потяжелело раньше, значительно раньше, чем до него дошло. Неужто звёздная колыбельная и впрямь поселилась у него в голове и разливалась там всё это время звоном тонкого хрусталя? А, может, и не было никакой музыки. Слишком уж волшебная, призрачная. Таких, наверное, не бывает. Но, скорее всего, Айзава просто со временем прекратил обращать внимание на эту поднебесную шкатулку, настолько органично она внедрилась в ночь, слившись с ней в единую симфонию.       Теперь он проснулся. Шота не имеет понятия, как много детей осталось в лагере, сколькие продолжают сновать на открытом пространстве вдали от домов, и кто уже умудрился потеряться в лесу. Бичует себя за то, что оставил их мёрзнуть среди этих палаток без единой души, способной защитить от чего бы то ни было. Даже порывается вернуться, но, стиснув зубы, продолжает погоню за хулиганской шайкой и Яги. Если его коллега там, с ними, разумеется. Их действия не были толком скоординированы. Отвратительный просчёт двоих, казалось бы, опытных людей, на деле же, как выяснилось, обычных придурков. Что, если Тошинори рассчитывал на помощь Шоты в тылу? В любом случае после роковой ошибки уже поздно отступать. И пусть на этот раз Яги отругает его, заслужил. Пусть оплошность классного руководителя аукнется им только ссорой, испорченными отношениями, но не детскими жертвами. Кажется, волосы на затылке Айзавы начинают шевелиться.       Только вот, как бы Шота того не хотел, в действительности ему навряд ли светит столкнуться с гневом, презрением или даже разочарованием во взгляде обращённых к нему голубых глаз. За последнее время он слишком привык видеть в них преданность, почти собачью. Тошинори способен злиться по-настоящему, но не на него, нет. Если что-то произойдёт, в его глазах Айзава найдёт горечь, возможно, но только не укор. Яги из тех, кто будет винить в первую очередь себя и только себя, и Шота это знает.       Крики тоже смолкают, как и музыка. Он принимает это за добрый знак. Значит, вероятнее всего, безобразники загнаны в угол и пойманы. Прямо на бегу Сотриголова прихлопывает намертво прицепившееся к руке насекомое и вскоре оказывается у водоёма. Переводит дух, опираясь ладонью о бороздчатый ствол дерева, и видит их. Кучку детей, обступивших Яги, и самого спасателя. Айзава сразу же берётся пересчитывать учеников по головам, но, так как разглядеть у него получается не всех, сдаётся и оставляет затею на потом. Ребята стоят почти неподвижно, разве что, пошатываясь и переминаясь с ноги на ногу. Почти все внимательно слушают наставления физкультурника. За исключением насупившегося Бакуго. Тот одет в мохнатый костюм, сшитый, по всей видимости, из поношенной шубки его мамы или другой родственницы, а в руках сжимает страшную голову, тоже лохматую, с огромными, налитыми кровью глазищами, противным сморщенным хоботом и острыми рожками. Натуральный чёрт, жаль только, что резиновый. «Так вот, каким он оказался, их монстр», – усмехается про себя Шота.       Чуть поодаль стоят, поправляя всклокоченные и запутанные гнёзда на голове, из которых откровенно торчат какие-то стебли и веточки, две неугомонные девицы: Ашидо и Урарака. Верно, ушли без спроса к воде плести свои венки, точно какие славянские барышни на праздник, потом задумали ещё полевых цветов нарвать, вернулись – и вот результат, и множество невинных цветочных жертв.       Айзава готовится выйти из-за укрытия и показаться всем на глаза, как вдруг неукротимый Кацуки, который, вроде, только вчера напоминал забитого щенка, делает резкий выпад в сторону Изуку. Тот отшатывается, и тут же на обидчика внезапно выскакивает… кто бы мог подумать, Тодороки. С пусть ещё и не закалённой как следует, но несомненной сталью во взоре. Ещё пара шагов, и они бы сцепились, подобно детёнышам кровожадных зверей. Это мохнатое чудовище и отважный рыцарь-мальчишка. Но в это мгновение рядом материализуются две длинные руки и угрожающе простираются к ним. Одна из них хватает Бакуго за пушистый ворот и крепко его удерживает, да так, что, кажется, одно лишнее усилие – и ноги беспредельщика беспомощно заболтаются в воздухе. Ладонь другой же препятствует Тодороки, растопырившись на уровне его груди. Ребята, подёргавшись, застывают как вкопанные, не будучи способными к сопротивлению.       Взгляд вновь замершего за раскидистой криптомерией Шоты устремляется на того, кому эти руки принадлежат, задерживается на его теперь выпрямленной статной фигуре, на воспрянувших острых плечах. Сейчас Всемогущий уже вовсе не тот забитый дохляк, каким он виделся Айзаве в той мешковатой футболке. Поразительно высокий и внушающий трепет, подобно тому же кедру, выросшему в дикой природе. Всего на долю мгновения Шоте чудится, будто пространство освещает неяркая вспышка, и Яги преобразуется до неузнаваемости. Плечи ширятся, лицо становится жёстче и благороднее, озаряясь широкой, полной уверенности улыбкой, руки – мощнее. Он превращается в человека, которому хочется вверить свою жизнь, в каменную стену для всякого беззащитного и любого нуждающегося. Айзава спешно моргает. Иллюзия развеивается, тело Тошинори возвращается в прежнюю худощавую форму, но…       Этот образ остаётся в мыслях, он никуда не исчезает. Кроме того, он был там всё это время и проявился, лёг поверх видимой картины мира только сейчас. Многие годы спустя. Айзава вспомнил. Он впивается в древесную кору. Вспомнил, как сквозь темноту к нему устремился луч света. Это огонь бурлящей жизни просочился меж разломанных крошащихся плит, вырвал душу из объятий вечного холода, насильно вдохнув живительный жар в каждую клетку слабого тела, что, не успев испустить дух, уже податливо коченело.       Хватается за ветку, укалываясь хвоей. Тогда ведь… он даже не пытался сопротивляться. Лежал, как раздавленный таракан, и в странном умиротворении ожидал решающего часа, что принёс бы ему освобождение ото всех на свете мучений. В болезненно звенящей полудрёме пересматривал ещё волнительно мелькающие в разбитой голове кадры из прерванного боевика про супергероев, очередного филлера из популярной линейки. Такие, вроде, стараешься не пропускать из принципа, но и не то, чтобы сильно ждёшь. Кино, которое смотришь на большом экране ради атмосферы, предназначенное для хруста попкорном с друзьями. Вот только Шота пошёл один. Сидел где-то на седьмом ряду, угрюмо окидывая взглядом тычущие пальцами в его сторону беспечные парочки, что потом протискивались к своим местам, задевая колени, бесился от громких разговоров и пинков в спинку кресла. В общем, не раз пожалел ещё до того, как всё это подлетело на воздух.       Перед глазами – их удары, кульбиты, реактивные самолёты, в которые они отважно запрыгивают налету, конечно, взрывы, за один из которых он поначалу принял настоящий. В мыслях – их глупые шутки ради шуток. Он ещё не успел отпустить реальность картины, как это бывает после выхода из кинотеатра, когда мир кажется чужим и обманчиво спокойным, а солнце – слишком ярким. Когда не гнушаешься показаться людям ненормальным, перенимая манеру речи и поведения самого харизматичного героя. Смотришь на прохожих взглядом человека, познавшего недоступную им мудрость. Неосознанно ожидаешь судьбоносного знака, что навсегда бы изменил привычный ход вещей, или подобных эмоций от жизни. Может быть, именно поэтому Шота спутал то, что видел, со своими грёзами, навеянными фильмом. Подумал, что ему приснился кто-нибудь из этих мужественных стражей небоскрёбов.       Тепло надёжных сильных рук, которые так бережно прижимали его к крепкой груди. Тепло через ломающую боль по всему телу. Это не было галлюцинацией, приятным сновидением. Он открыл тогда глаза во второй и последний раз перед жизнью «после» – новой, хотя, по его былому мнению, почти ничем не отличающейся от прежней. Добавились только периодические головные боли, пошаливающее зрение, шрамы и история, которую кто-то на его месте рассказывал бы на вечерних посиделках за кружкой пива. Стал ли он после этого больше ценить жизнь? Вряд ли. Может, самую чуточку. Так или иначе, над собой он увидел лицо мужчины. Сосредоточенный взгляд лазурных, почти горящих глаз, нахмуренные брови, светлые и густые, благородный профиль с выдающимся точёным носом и решительным подбородком, крепкие скулы. Лицо мощное и жёсткое, всё как бы напряжённое, а сам ослепительный блондин. Такого, конечно, не грех принять за вымышленного супергероя.       В тисках боли Айзава не мог пошевелиться или подать голос, парализованный слабостью и ею же лишённый дара речи. Но этот человек с невероятно мужественным лицом стал для него в тот миг едва ли не богом. Ухватил его жизнь, как улетающий шарик за ниточку, вернул и крепко завязал на запястье, чтобы больше не смела, покуда не сдуется. И сколько бы Шота не твердил в прошлом, что ему без разницы, умер бы или нет, что плывёт по течению, в душе проклёвывалось совсем другое. Он вспоминает, что в тех руках ему было спокойно. Безмятежность, в которую он погрузился, не заставала его больше ни разу с тех пор, когда их дружная компания собралась вчетвером на крыше в самый последний раз. Словно в родной дом вернулся и заснул в тёплой мягкой кровати после долгого странствия.       Разумеется, он соображает, кем был этот человек. Во всяком случае, теперь уже точно может судить с уверенностью. Такого нельзя ни с кем перепутать. Шота не раз его видел, пусть не лично, но почему-то не узнавал в нём своего спасителя. Память – капризная штука, а связанная с травматическим опытом и тем более. Она выдёргивает воспоминания, глушит их, будто ничего не было, а потом возвращает, швыряя в лицо в самый неподходящий момент. После случившегося Айзава не читал о теракте и долго не смотрел новости по телевизору, соответственно, не знал подробностей. Однако какой же чертовкой бывает судьба. Известная фигура, Всемогущий – подумать только!       Шота выходит из оцепенения и, отпустив наконец дерево, отряхивает руки от микроскопических обломков коры и клочков мха. Из небольших зарослей высокого камыша слышится робкий писк какой-то маленькой птички. Натянув на лицо маску апатичного спокойствия, он направляется к Тошинори и воспитанникам. Впрочем, первый замечает Айзаву, буквально только стоит тому выглянуть из-за ствола. Дети же парой секунд позже оборачиваются на шорох. ─ По какому поводу карнавал? ─ иронически бросает учитель, неторопливо приближаясь к сборищу и сохраняя с коллегой почти постоянный зрительный контакт. Яги не прячет глаза и даже коротко улыбается, от чего в голове у Айзавы не остаётся ничего, кроме этой добродушной физиономии.       И этой ночью открытий до него доходит ещё одна вещь, которую он упустил в своих размышлениях. Усердный герой доводит свои дела до конца. В тот день он спас его от смерти, но не смог раздуть в сердце огонь, который оживил бы навеки погасшие глаза, придав им здоровый блеск, и побудил бы к созерцанию мира вокруг, как в десять лет, с затаённым дыханием. И теперь, спустя столько времени, он здесь, чтобы исправить недоработку. Почистить и смазать застопорившиеся механизмы под его рёбрами, чтобы они снова разогнались и заставили прогревшуюся кровь, бурля, циркулировать по сосудам. Сделать так, чтобы он полюбил жизнь, как в старые добрые. И Всемогущий ведь умудряется как-то провернуть, что даже такой элементарный процесс, как дыхание, вдруг начинает приносить Шоте удовольствие, и он старается дышать полной грудью. Особенно рядом с ним. Не то чтобы от Тошинори пахло чем-то особенным. Здесь, в лагере, ни один из них не пользуется парфюмерией. К тому же, на приличном расстоянии от него, как Айзава обычно держится, вряд ли можно уловить телесный запах. Но рядом с Яги от витающего в воздухе аромата зелени Шоту уносит в бесконечные сады из глупых красивых снов, в каких всегда или закат, располагающий к философским измышлениям, или ночь, под покровом которой цветы светятся и поют. Он больше не сопротивляется этому, но улыбнуться в ответ сейчас не решается. Опускает строгий взгляд на Бакуго и добавляет: ─ До Хэллоуина, если меня не подводит рассудок, осталось не меньше трёх месяцев.       Как обычно, Кацуки пилит злобным взглядом, до предела нахмуривая бровки, маленькие, но уже с наметившейся между ними морщинкой, и стискивая неполный комплект зубов. На удивление он больше не вызывает у Шоты прежнего гнева, и даже мысли возникают совершенно ему не свойственные: «Подумаешь, нарядился в монстра. Неплохой костюм, кстати. Все дети так играются в их возрасте. Разве мы были не такими? Довольно изощрённое, но веселье. Стоило бы преподать им урок за побег, но… всё пока выходит не так страшно». ─ Я уже разобрался с этими проказниками, не волнуйся, Айзава-кун, ─ немного хрипло поясняет Тошинори и прокашливается. Шоте вспоминается кровь, которую он вытирал с тонких губ. С тех пор прошло пугающе мало времени, ─ Но, если хочешь знать ситуацию, Бакуго устроил переполох, распугав всех в палатках, а две юные леди, ─ кивает в сторону Мины с Очако, ─ ещё перед этим отбились от остальных. ─ Что ж, я так и подумал. Вообще-то это очевидно, ─ Айзава обводит учеников сердитым взглядом, заодно распознавая присутствующих. На месте, разумеется, Бакуго, Ашидо и Урарака, Мидория и всё ещё настороженный Тодороки. Помимо них, среди ребят он замечает Киришиму и Каминари, двух неизменных сообщников главного хулигана. По всей видимости, они успели помириться с Кацуки после тех насмешек в его сторону и снова объединились. Иида бросился в самую гущу событий и теперь терпеливо ждёт, стоя неподалёку. Логичнее всего для старосты, конечно, было бы остаться с благоразумной частью класса, но Шоте что-то подсказывает, что здесь мальчик не из-за своего долга, а ради двоих оболтусов, которые вечно попадают в приключения. Ох уж эти Деку и Очако. Наконец, сюда занесло улыбчивого Серо. Всего девять человек, что уже немало. Остальные, должно быть, в палатках. Остаётся только проверить, ─ Я недоволен вами, так что не расслабляйтесь. Но сейчас важно не это. Вторую половину я оставил без присмотра, поэтому нужно поспешить. Пойдёмте. ─ Да ничего не случится! ─ почти в один голос галдят Эйджиро и Кацуки, но, тем не менее, поспевают за учителем.       Яги тоже ступает позади. Он не винит Айзаву за то, что тот пришёл, разумеется, нет. У него, помимо этого, даже мысли такой не возникает. Он только чувствует, что некоторые вещи, происходящие между ними, окончательно изменились. Шота заметно смягчился и вместе с тем стал ещё привлекательнее в глазах Тошинори. Особенно в дымчатом полумраке, слабо озарённый лишь далёкими звёздами и рассеивающимся светом нескольких телефонных фонариков. На ходу детишки подскакивают и переговариваются. Мужчины же идут молча, прислушиваясь к шелесту травы и внимательно глядя по сторонам. Да и в разговорах нужды нет, когда достаточно самого ощущения близости нужного человека.       Айзава ведёт их вдоль лесной опушки, чтобы была возможность хоть как-то разглядеть детей в том случае, если они вздумали сунуться в лес, но ещё не успели далеко убежать. Слабый свет путешествует по кустам, отражается от веток и древесных стволов, но ничего другого, никаких тайн пристальному взгляду не открывает. ─ Ты тоже слышал это, так ведь? ─ обращается к нему Яги через несколько минут, ─ Вот, сейчас. ─ Да. Я подумал, от ветра листья шуршат, но больше похоже на звуки борьбы. ─ Но что это? Мне показалось, кто-то ещё вскрикнул, ─ добавляет Очако. ─ Это не из леса, ─ приложив пальцы к губам, рассуждает Изуку, ─ Думаю, звуки идут с другой стороны. ─ Это только ты так думаешь, болван, ─ ругается Бакуго, за что получает замечание. ─ Нет, подожди, ─ Тодороки берёт слово, ─ Он прав. Это оттуда.       После того, как шум возни с отчётливым шелестом вновь повторяется, большинство, к неудовольствию Кацуки, соглашается с Мидорией. На противоположной стороне поляна заканчивается возвышенностью, на которой стоит деревня, и вдоль подножия её пологого травянистого склона тянутся редкие кусты. Приглядевшись, все почти одновременно замечают, что силуэт одного из них трясётся, как будто его кто-то сильно раскачивает. И в эту же минуту оттуда доносится детский вопль. ─ Я разберусь, а этих оставляю на тебя, ─ не оборачиваясь, кратко распоряжается Шота, ─ Их ровно девять. Не подведи. ─ Само собой, ─ понятливо отзывается Тошинори и провожает его обеспокоенным взглядом, пока тот не становится еле различим в ползущем по склону сумраке.       Злополучный куст растёт на глазах у отчего-то сбавившего шаг учителя. Будто удерживаемый от бега неведомой силой, он подкрадывается с бдительностью кошки. Ему вовсе не страшно, пусть подвижное растение и походит на приготовившегося к нападению огромного дикобраза. Если он спугнёт их, никто не успеет унести ноги. Тогда для чего же такая осторожность? Биение его сердца отдаёт в окаменевшую шею и глазные яблоки. Он забывает моргать и представляет себя где-то в другом месте, но не здесь. Он дома под пледом, дремлет. Ноги не в его власти, они невесомы и лишь на автомате несут вперёд камеру, что снимает этот воображаемый фильм. Конечно, на нём просто очки виртуальной реальности с эффектом полного погружения. А вот и лукавый закадровый голос. Он обращается к зрителям: «Попрошу вас дать волю воображению. Узнайте, на что способен ваш разум. Какую картину скрывает от нас этот куст? Насколько она… ужасна? Жестока? Омерзительна?»       Но нет, пощипывающая кончик носа и уши прохлада возвращает Шоту на эту поляну. Айзава идёт бесшумно потому, что собирается увидеть таинственную сцену до того, как композиция нарушится посторонним вмешательством. Ему необходимо застать их в естественных условиях. Но именно от этого становится не по себе. Всё ещё не страшно, однако… там, за кустом, творится какая-то чертовщина, которую Айзаве даже не удаётся смоделировать у себя в голове. Ребёнок рычит и в бешеном беспамятстве так ревёт, что заглушает ещё два полных сочувствия голоса.       Шота видит, как встаёт Асуи. Её потерянный взгляд направлен куда-то мимо. Она ждёт кого-то, помощь, известие о том, что сюда уже спешат, и не сразу замечает учителя. А когда понимает, что он пришёл, сразу кидается к нему. Там сидит Шоджи. Его маска наполовину сползла, явив миру то самое тщательно скрываемое им уродство, до которого, однако, в данный момент никому нет дела. У него на руках… кричит и бьётся тёмное всклокоченное создание, навевающее мысли о воронах с надгробий. Айзава еле различает в этой мрачной пучине своего ученика. Таким предстаёт перед ним Токоями этой безумной звёздной ночью.       Шота застывает как вкопанный. Такое он видит впервые за свою отнюдь не короткую жизнь. Второй раз за эту поездку он чувствует себя беспомощным юношей, попавшим в ситуацию, где он вовсе не знает, как себя вести, чтобы не сделать лишь хуже. Но здесь и сейчас полные мольбы детские взгляды направлены на взрослого и авторитетного преподавателя. Он для них всё: и гроза, и защитник, и пример для подражания, и – в данный момент – спасение. Если он не поможет, то есть если самый сильный в их глазах человек, герой, окажется бессилен, то, значит, больше никто никогда не защитит их от неминуемого. Они запаникуют и, может быть, получат глубокую травму, которая проследует с ними через всю дальнейшую жизнь.       Айзаве кажется, что он вдруг начал понимать Всемогущего, как никогда прежде. От этого захватывает дух. Как же тяжело чувствовать, как обрываются нити, и время стремительно уходит из-под ног. Прямо как в той сцене с рушащимся мостом, которая нередко содержится в приключенческих мультфильмах. Однако это всего лишь малая часть того груза, который сам Яги когда-то нёс на своих плечах.       В такой ситуации Айзава не может позволить своему внутреннему подростку выйти и разрушить всё. Его мозг внезапно выдаёт основные действия при эпилептическом припадке. Словно кто-то, с завязанными глазами врезавшись в один из стеллажей огромной библиотеки, вдруг удачно вытягивает с полки нужную книгу. Никто не успевает его поторопить. Шота опускается на траву и дотрагивается до взбесившегося мальчика. — Отпусти его, не сдерживай, — велит он, вперив в Мезо пристальный взгляд. Тот послушно выпускает друга из хватки.       Айзава расстёгивает куртку-мантию Токоями, освобождая шею и грудь. Это не сильно похоже на то, что первым пришло ему в голову. Слишком долго и интенсивно. Больше смахивает на судороги одержимого после завершения ритуала изгнания демона. У него даже проскальзывает мысль, что Фумикаге может притворяться. Только тогда неясно, зачем эта демонстрация актёрского таланта, если всем заранее известны печальные последствия учительского гнева. — Впервые это у него? — Шота со всей своей аккуратностью пытается перевернуть ребёнка на бок, пока тот весь извивается, — Выпрями ноги, Шоджи. Вот так, да. Надеюсь, ты не против посидеть в этой позе несколько минут. — Да, конечно, — отзывается вполне симпатичный и без маски мальчик, разве что с глубокими шрамами на губах. Айзава укладывает голову Токоями ему на бёдра, — А, простите, что до того вопроса… У него такое бывает. Он мне говорил. Обычно Фуми видит страшные вещи. Но это проходит. — Вот как.       После этого чернявый воронёнок ещё какое-то время трясётся и умоляет, судя по всему, монстров из своих кошмаров его отпустить. В один момент Айзава ловит себя на том, что сам про себя начинает их заклинать. О дивные чудища из пучин трепетного детского сознания, мохнатые и рогатые, зубастые и скользкие! Расслабьте вы свои чёрные щупальца! Зачем оплетаете нежную шею? Так громко не цокайте, сон вы прочь гоните. И глаза отведите. К чему этот взгляд ваших жёлтых громад? Как у кошки какой. Отправляйтесь вы восвояси. Потише острыми клювами щёлкайте и перьями огневыми, как стрелами, не бросайтесь. Давайте в леса свои и моря уползайте, топайте. И больше не появляйтесь.       А потом Фумикаге широко распахивает глаза и ловит ртом воздух. — Наконец-то! Ты как, Токоями? — Шота успокаивающе проводит ладонью по его плечу. — Я снова потерял контроль над Тёмной тенью, — печально произносит мальчик, — А так хотел повеселиться, но всё пропустил. — Тёмная тень? Что или кто это? — участливо интересуется учитель, заглядывая ему в лицо. — Монстр, который живёт внутри меня. При свете дня он мой друг. Но по ночам я его боюсь. Он иногда подводит вот так. — Ночью он становится сильнее? — Айзава помогает ученику плавно перейти в сидячее положение. — Да, он растёт. Тьма питает его, — во взоре Фумикаге просматривается одна серьёзность, — Вы только не думайте, что я псих. Не звоните родителям. Это не то… Больше этого не случится. — Я понимаю, — тихо отвечает Шота и слегка прикрывает веки, — Во всех нас живут чудовища. Просто кто-то забыл о своём или замуровал глубоко внутри и не выпускает. Кто-то заключил с ним сделку, а, может, приручил и живёт со своим внутренним монстром в полном согласии. Некто не уследил и теперь страдает от его контроля. Ну, а некоторые заводят с ними дружбу, как ты. Только не забывай его воспитывать. Помни, что он твой монстр, а не ты – его марионетка. — Так точно, — слегка пошатываясь, Токоями сам встаёт на ноги, — Спасибо за помощь. Я не… — пока он говорит, строгий для ребёнка взгляд его непроизвольно устремляется на Асуи, будто примагничивается к ней, — напугал вас своим видом? — Нет, Фумикаге! — она оказывается рядом с ним в один прыжок и в тот же миг стискивает в крепких объятиях, — Что бы ни случилось, мы всегда будем рядом! Друзей не бросают. Знай, мы тебя люб… — Тсую издаёт звук, чем-то напоминающий лягушачье «ква». Она часто икает вследствие каких-то проблем с желудком, — Правда, Мезо? — Да, — подтверждает Шоджи без раздумий. — Спасибо, ребят, — Токоями робко обнимает девочку в ответ, ещё явно не веря в происходящее, — Даже Вечной ночи иногда не хватает чего-то. И, как оказывается, всего-навсего маленького огонька. — А Минору так и не вернулся, — задумчиво улыбается Тсую, — Это же не он вас послал, учитель? Вот подлец. — Нет, но, мне думается, он просто никого не нашёл, — виновато усмехается мужчина, — Что ж, отправляемся. Токоями, в состоянии идти? — Да, всё нормально, — уже выпущенный из объятий мальчишка кивает и устремляется к кемпингу вместе со всеми.       Колокольчики музыкальной шкатулки уже давно унялись, зато теперь на их место вдруг прибыли неземные звуки какой-то электронной музыки. Айзава начинает раздражаться, но он уже слишком устал, чтобы разбираться ещё и с этими меломанами. Тело уже почти его не слушается, и он чувствует себя тряпичной куклой на ниточках. Когда вчетвером они приходят на место, им открывается вид на резвящихся среди тёплых палаточных огней. Дети гоняются друг за другом, бегают так же, как они носились на поляне меньше часа назад. Но в их громких криках, заглушаемых этим хитросплетением синтетических мелодий, уже нет того панического страха. Его сменил азарт. Бакуго, всё ещё в костюме мохнатого монстра, грозно рычит и быстро догоняет тех, кого он выбрал. Ребята визжат и смеются, когда он резко настигает их. «Откуда же глубокой ночью в них столько энергии?» – Шота подлавливает себя на том, что по-настоящему завидует своим ученикам. Ему не хочется разгонять их. И, вероятно, не только из-за смертельной усталости. Слишком странная ночь, слишком много эмоций. С него, пожалуй, достаточно.       «Waiting in a car… Waiting for a ride in the dark…» ─ доносится до его слуха, спокойное, приглушённое и немного неразборчивое. И Айзава вдруг понимает, что музыка эта, в общем-то, вполне себе земная. Он глубоко вздыхает, наполняя лёгкие ночной прохладой. Как же ему хочется сложить игрушки в ящик, сунуть закладку между страницами комикса и сохранить прогресс в пиксельной игре, чтобы компьютер тоже мог передохнуть. Выключить свет, зажечь ночник-проектор и уснуть так, восхищаясь звёздным небом в своей комнате. Снова маленьким.       Вот только теперь – он точно не знает, но склоняется к тому, что это к лучшему – звёздное небо настоящее, огромное и холодное. И наводит на размышления о вечности. Он замечает Тошинори, идущего ему навстречу и немного взволнованного. — Здесь шестнадцать. Пять раз пересчитал. Некоторых отправил в дом, — нервно отчитывается он, — А остальные… — Трое со мной, ещё один должен быть в нашей ванной, если помнишь, — спешит успокоить его Айзава. — Отлично. И правда чуть не забыл про него! — с огромным облегчением в голосе восклицает Всемогущий, — Как они? В кустах не случилось ничего опасного? — Вообще-то случилось, но ситуация, скажем, нетривиальная, — Шота ищет глазами Токоями, убеждаясь, что тот не может его услышать, — Я даже пока не могу подобрать слов, чтобы её описать. Думаю, в данный момент я слишком измотан для этого, — он очень в тему зевает, — Пока ему ничего не угрожает. Возможно. Они говорят, с ним такое бывает. Вот только неизвестно, как часто. И не усугубилось ли это в последнее время. Я о Токоями, если что. — Причудливый малый, — только роняет Яги, наблюдая за вдруг оживившимся в разгаре игры воронёнком.       Фумикаге надел чёрный капюшон своей мантии. Под ритмы из сновидений загадочно расхаживает среди ребят и необычайно ловко уворачивается от «укушенных». «Играет с Тёмной тенью», — догадывается Шота. Когда неуловимому мальчику надоедает игра простых смертных, он выходит за пределы зоны и просто созерцает активных одноклассников, что пребывают в восторге от щекотки собственных нервов. — Веселье во тьме, — таинственно и страстно изрекает он, скрываясь в тени. — Согласен. Нужно за ним приглядывать, — всё ещё в лёгком недоумении от увиденного Айзава поворачивается обратно к Тошинори, — Надеюсь, мы переживём остаток этой ночи и следующие сутки, — он насмешливо улыбается. — Постараемся, — Яги очаровательно усмехается ему в ответ. «Look and see his eyes, they glow…»       Айзава не забывает заглянуть за Аоямой, который всё это время провёл в изоляции, и возвращает его, успокоившегося, к ребятам. А потом, пока они с Яги медленно прогуливаются между домами, успевает смениться не одна композиция. В один момент Шота находит себя обдумывающим, как бы деликатно попросить у Джиро плейлист. Эта музыка с нотками ретрофутуризма, заглушающая шелест травы под их ногами, определённо его зацепила. И он стал в шаге от того, чтобы провалиться в фантастические мечты о далёких краях с затейливыми образами странных существ, которое ему рисовало воображение. Прямо как тогда, когда он в свои пять пытался рисовать монстриков из своей волшебной страны и испытывал глубокое очарование от ныне уже стареньких сверкающих фильмов про сверхспособности и путешествия на другие планеты. Волны мелодий крадутся, прощупывают подсознательное. Вот он уже ловит себя на том, что затаил дыхание, чтобы не упустить ни отзвука, ни полутона, которые откроют ему очередную тайну о нём самом.       А ведь он вспомнил. Её, их первую встречу, благодаря которой он сейчас живёт и дышит полной грудью. И теперь уж точно знает кое-что важное. Шота тянется к руке Тошинори, что идёт чуть впереди и пока не замечает его порыв. Остатки сомнений ещё пробуют терзать его душу. Он медлит. Но нет, после того тёплого прикосновения в шалаше, после яркого смеха и доверительных разговоров… Чёрт, после того как в довершение шуточной битвы он оседлал Всемогущего! Разве после всего этого что-то может обмануть его? Заставить испугаться такого невинного жеста и отступить? В конце концов, он не какой-нибудь зелёный студент, чтобы не справиться с волнением.       Шота берёт Тошинори за руку, очерчивает большим пальцем через кожу его выступающие из-за худобы пястные кости. Когда-то эта ладонь была невероятно сильной. Темно, этого никто не видит. А Яги оглядывается, сжимает в ответ крепче и ещё раз подтверждает, что вот оно, что-то завязалось, решилось. Что-то долгожданное и прекрасное. Что требует от них жизни настоящим и только, умения наслаждаться моментом, пока они могут это себе позволить. Здесь и сейчас им будет хорошо. Лучше, чем многим. И нужно успеть урвать, вдохнуть любую секунду, так сильно и глубоко, чтобы лёгкие распирало до боли. А то, что потом – уже за кадром. В этой счастливой и полноценной кинокартине нет места ничему лишнему.