Самая общая теория всего

Тиша открыла глаза, тяжело дыша. Потолок в подтёках, лампы накаливания, запах пыли. Она лежала спиной на накрахмаленной простыне, постеленной прямо поверх тонкой подушки. Тиша, кряхтя, перевела взгляд в сторону и оживилась — она не одна. В углу напротив стояла рыжая женщина в очках, одетая как престарелая хиппи. Поверх очков для зрения были нахлобучены несуразные тёмные очки. Она их приспустила. — Ты в сознании? Как ты себя чувствуешь? Тиша села и медленно моргала, выравнивала дыхание. Мысли спутались, провал в памяти, как будто это сон — она не могла вспомнить даже последнее, что точно произошло наяву. Легонько ущипнула себя за предплечье, покусала язык. — Кто вы? Где я? — Ага, не узнаёшь меня? — Нет. — Что бы ты ни делала, не волнуйся и не думай, что я могу тебе навредить. Тиша пригрозила ей указательным пальцем. — Дамочка, вы уже звучите подозрительно! Тиша спустила ноги на пол. У кровати стояли её лиловые кроссовки с зебровыми вставками. На табуретке у койки стоял открытый ноутбук с проигранным до конца видео. Повёрнут так, будто Тиша потеряла сознание во время просмотра. Женщина забрала компьютер, присела на табуретку и начала делать заметки. Тиша не чувствовала себя в безопасности, но и не могла думать на полную, чтобы понять, как лучше смыться — голова как будто бы барахлила. — Дамочка, не уходите-ка от моих вопросов! Кто вы? — Сефора. Знакомое имя. Тиша вспоминала… ассоциации были, но она не могла расшифровать, дотянуться. Может, марка косметики? Нет… Тиша мигом обулась и встала на ноги, голова пошла кругом. Она восстановила равновесие и начала щёлкать пальцами, чтобы Сефора обратила на неё внимание. — Алло! Дамочка! Назовите мне несколько хороших причин, чтобы я сейчас же не начала кричать и драться. Сефора улыбнулась. — Милая, ну прекрати меня так называть, у тебя каждый раз одно и то же. Успокойся. Ты потеряла память, и ты на это согласилась, но, чтобы поверить мне сейчас, несколько минут назад ты оставила себе послание — видеозапись. Женщина достала у себя из кармана телефон Тиши — в сверкающем голографическом чехле — и передала ей. — Ага, а это уже кое-что, — признала Тиша, хоть и была настороже. Она разблокировала телефон по функции опознавания лица, зашла в Галерею, пролистала знакомые фотографии — рисунки, машины, деревья, улицы, города, знакомые люди, коты, собаки, сохранённые картинки, а в самом хвосте минутное видео с ее сосредоточенным лицом на превью. Проиграла его. Она записывала себя на фронтальную камеру, здесь же, в этой комнате, десять минут назад. Помимо всего, Тиша оценила свою укладку сегодня, очень красивая; машинально заправила волосы за ушко. «Привет, дорогая я. Это я, Тришна Девис, и сейчас я буду снова смотреть видео, которое подготовила Сефора. После просмотра, как она говорит, я потеряю память о том, что только что случилось, поэтому на случай, если я снова забуду о том, где я и стоит ли мне доверять Сефоре, я записываю это видео. Также я знаю, что любое видео нынче можно подделать, включая синтез видеоряда, аудиоряда, а еще с помощью манеры и паттернов речи, так что говорю себе кое-что, что будет иметь значение только для меня. Семнадцатое февраля.» Тиша посерьёзнела как в кадре, так и за кадром. Видео кончилось. Тиша спрятала телефон в карман джинс. На её пастельно-сиреневой футболке было посажено незнакомое пятнышко, может, масала-чай. На видео его тоже было видно. Очередные провалы в памяти. — Хорошо, я верю тебе. Это повторялось несколько раз? — Да, — подтвердила Сефора. — Ты отключилась из-за того, что получила некоторую информацию. Я тестирую приём этой информации на разных каналах, слуховом, визуальном и сенсорном. Сейчас был визуальный, ты читала это как текст и смотрела картинки. В один момент ты закричала, расслабилась и снова проснулась. Верно? — Я ничего не помню, — Тиша думала, — … нет, я припоминаю. За секунду до пробуждения я испытала пустоту. Она как будто была пугающе… неосязаема. Я старалась что-то увидеть, услышать или потрогать, но не получалось. Я была встревожена, естественно. — А-ха, сенсорная депривация, тревожное состояние, отлично, всё как обычно, — кивнула Сефора и тотчас застрочила в заметки. — Ещё что-то? Говори что угодно, сейчас проходят очень важные для моего исследования золотые минутки, когда твой мозг еще приходит в себя. Тиша покачала головой. Сефора кивнула, конспектируя. — Хорошо, большое тебе спасибо. Твой вклад в моё исследование неоценим! — Я не понимаю, объясни мне, что же я такое узнала? Паранормальщина какая-то. Только в общих чертах, не хватало мне ещё одного такого провала! — Я рассказала тебе, в чём заключается моя теория. Не знаю, почему, но ваш мозг, по всей видимости, упёрто не хочет это узнавать и перекрывает все каналы информации. — Всё-таки паранормальщина. — Верно. Мне не привыкать, но не перестаю удивляться. — Ты говоришь: «ваш мозг», — чей это «наш»?  — Мозг каждого ребёнка Миллениума. — Что? — заулыбалась Тиша. — Ну ты загнула, я не ребёнок Миллениума, они же там все успешные мультимиллионеры. Сефора заулыбалась в ответ. — Какая прелесть, каждый раз одно и то же, вот слово в слово. — Да не ребёнок Миллениума я, дамочка, … Сефора. У меня даже работы нормальной нет, чтобы я как-то на ней преуспела. — Как так нет? У тебя фриланс по уйме сфер, которые с трудом сочетаются в одном человеке. Разного рода дизайн, перевод, копирайтинг, моделирование, разная аналитика, архитектура, реклама, машиностроение, айти… Тиша остановила перечисление. — Всему этому не так уж трудно научиться, ничего серьёзного. По сравнению с Цвайнштайном или д’Аостой, это — сущие пустяки. — А три разношёрстных степени бакалавра, полученные почти одновременно, это тоже пустяки? Тиша положила руки себе на талию. — Да, дамочка, я считаю, что, по сравнению с технологиями, которые продвинули человечество вперёд, и с картинами, способными обмануть наши глаза, которые задали новое течение западного искусства, три бакалавра, парочка грамот маме на радость и шелудивый фриланс — это так себе. Сефора закачала головой. — Эх, ты. Ни разу я не смогла тебя убедить. Тиша села и отвернулась. — Да ладно, чего уж, ежу понятно, что ты права. Моя дата рождения, мои никудышные глаза… — ее голос на долю секунды обмяк, — нет смысла притворяться. Я просто не хочу себя к ним относить. Я завидую им. Они знают, чем хотят заниматься остаток жизни, им это не надоедает, им понятно куда развиваться. Звучит как хорошая стабильность, разве нет? Мне кажется, я перепробовала уже всё, мне всё нравится, но всё мне быстро надоедает, у меня нет этой «личной» сферы деятельности. Тиша тяжело выдохнула. Сефора села рядом с ней на кровать и взяла её за руку. Тиша вспомнила её парфюм, сладкий и хвойный, её запах. Её. — Милая, ты даже не представляешь насколько ты умная, талантливая и уникальная. Я повторяю это тебе в который раз и готова говорить это тебе каждый день. Тиша подсела ближе к женщине и положила голову ей на плечо. — Спасибо. Сефора хмыкнула, гладя её по суховатой чёрной гриве. — А ещё, — добавила она. — Тебе необязательно соглашаться на все мои эксперименты. Я прекрасно вижу, как несладко тебе приходится. — Нет, всё в порядке, правда, я действительно хочу тебе помочь, — сказала Тиша, сжимая руку крепче. Сефора вздохнула. — Мне тяжело общаться с вами, детьми Миллениума. Мои эксперименты приносят вам боль и мутят вам голову. Вы меня постоянно забываете. Нервничаете из-за этого, я сама нервничаю. Так жаль. Особенно ты, милая, … Загорелась ослепительная вспышка. Тиша подскочила, замотала руками, пытаясь нащупать своё лицо — попала ногтем в глаз и как будто ничего не почувствовала. Потом остолбенела, упала в обморок назад на кровать и, уже лёжа, крикнула и обмякла. Сефора сама себя отругала и поспешила перевернуть девушку набок, чтобы она не прикусила язык. — Ох, ну, что же, метод проб и ошибок. Будем надеяться, я так никого не убью. *** Май 2024. Бенедикт сидел у иллюминатора, он будто сросся взглядом с его сверкающей рамой. Он не двигался много минут, всё тело пронизывало напряжение и усталость, и не у него одного — на борту с тремя пассажирами было неправильно тихо. Альберт только что договорил по телефону с родителями. Сидел на полу, обнимая колени и пряча за ними лицо. Пришлось наврать, что он участвует в космической экспедиции, поэтому не будет некоторое время звонить, и пусть они тоже его не вызванивают и не беспокоятся. Переживал, что они не поверили, и волнуются все равно — его голос во время разговора был полуживым. Кирс рывком открыла двери каюты и уселась в кресло напротив Бенедикта. Её ослабили последние сорок восемь часов. Появились тёмные круги под глазами, маленькие белые царапины тут и там, клочки клея на волосах и кофте, осанка изменилась, и металлических ноток в голосе стало как будто меньше. — Нужно кое-что прояснить. Бенедикт нервно сглотнул. — Я вас слушаю. — Спасибо, что пришёл мне на помощь. Но не думай, что я припаду к твоим ногам. Понятно? — Понятно. — Всем сейчас тяжело. И мне тоже. Я на взводе, а ты меня страшно бесишь, но держаться рядом приходится. Я могу тебе врезать в любую секунду. Никаких фокусов, никаких понтов, никаких препирательств. Ты тут только потому, что тебе сказочно повезло. Веди себя соответственно. Бенедикт сделал голос нейтральным до предельности: — Я вас полностью понял — не мешаюсь под ногами. Я искренне не хочу доставлять вам неудобства. Она расслабила плечи, и снова напрягла. — Хорошо. Это — то, чего я от тебя ожидаю как позволительный минимум. Самое главное — держись от меня подальше, даже не прикасайся. На последних фразах у неё позади радужки тихонько вспыхнул страх. Бенедикт собрался с мыслями и сказал: — Простите меня, если я вас напугал, когда показал свои чувства. Кирс инстинктивно согнула руки в локтях, готовая драться. — Просто отстань от меня. Ты мне не нравишься. Она ушла с намертво сжатыми кулаками. Бенедикт вздохнул и припрятал близко к сердцу неоспоримое «но» — она не утверждает, что ненавидит его! Нужно быть полезным. Он посмотрел на Альберта: — Цвайнштайн? Ты тут? — А? — Тебе нужна моя так называемая моральная поддержка? Помощь? Ты выглядишь так, будто тебе нужна помощь. Альберт поднял голову, показав бледное лицо без видимых контуров; смотрел куда-то перед собой, щурясь. Прогнал воздух сквозь зубы. — Я… — он всхлипнул, — я, кажется, всё… я, — он закрыл рот рукой, и зажмурился, — … этого всего слишком много! Я думал, мне нужно два дня погрустить и меня отпустит, но нет, приходит новое дерьмо, и новое, и новое, а я еще не отошёл от старого! Вот, пожалуйста, попрощайся с Онти, а теперь с Фросей попрощайся, а Сёри вообще теперь фактически зомби, Бим — это Гильермо, и он взрывает тюрьмы с невинными людьми в здании, и непонятно куда делся Клоу, и теперь еще нужно было бросить мой дом! Все мои вещи, моя работа! Я… я так не хочу, я всего этого… я этого не заслужил! — он рыдал, — … Я просто так больше не выдержу, … — голос смягчился, он трясся от плача, — я начал думать, может, просто, знаешь, ну, это уже всё? Мне кажется, моя жизнь уже кончена. Я не вижу никакого будущего, я не могу ничего придумать, не знаю как сделать ситуацию лучше, я … Он закрыл лицо руками, замедляя дыхание, чтобы успокоиться. — Я уже говорю лишнее. Прости. Не бери в голову. Бенедикт немного сгорбился. Он не знал, что на это ответить. Объятия? Все будет хорошо? — Это всё временно, — наконец сказал он, — нам достаточно просто победить. — Нет, умерли они не вре-… — он всхлипнул. Бенедикт запаниковал. Альберт массировал указательным и большим пальцем закрытые глаза. Бенедикт встал с кресла. — Что мне сделать? Чего ты хочешь? Ты хочешь обняться? — Нет, спасибо… — Может, воды? Воды со льдом? Ты хочешь холодную воду со льдом? — Нет… я уже не знаю, чего я хочу. Просто… я, наверное, просто пока что тут посижу, не надо мне ничего… я ничего не хочу. Альберт снова спрятал лицо в колени, назад в скорлупу. Всхлипнул. Бенедикт понял, что разблокировал какой-то новый сложный уровень жизни. Он думал, что ему с этим делать. Лучшее, что можно сделать — это отвести Альберта к психотерапевту, но сейчас это невозможно. Худшее, что можно сделать, это пустить всё на самотёк. Сёри сболтнул, что, согласно теории, дети Миллениума не могут совершить самоубийство, но сам же ставил это под сомнение. Бенедикт сел назад, расчехлил свой планшет для чтения, нашел в Интернете стопку статей, как себя нужно вести в подобных ситуациях, обработал их. Из прочитанного он пришёл к выводу, что забота о душевнобольном — это страшно скучное, ритуальное хождение по канату без видимого прогресса, но ничего не поделаешь. — Альберт, — позвал он. — Да? — Альберт поднял голову. Бенедикт сел на пол рядом с ним. Он смотрел ему в глаза, насколько это было возможно. — Я, естественно, не лучший слушатель и не лучший помощник, но, — он постарался скопировать тон тех патетичных статей, благо помогали актерские данные, — произошло много ужасных вещей и это неудивительно, что тебя всё это подкосило. Я тоже потерял некоторых близких людей, я тоже остался без своего дома, я тоже из-за этого, признаюсь, немного не в себе. Возможно, это не так заметно, но это правда. Я веду к тому, что ты, Цванштайн, не один. Если ты захочешь что-то мне сказать или попросить о помощи, я постараюсь тебе её предоставить. Альберт всхлипнул, поднял трясущиеся руки, нескладно, как два ковша, и обнял Бенедикта. Последний едва сдержался от того, чтобы сухо похлопать его по плечу. — Беня… Самолёт был забит едой без срока годности, одеждой, средствами медицины, гигиены и инструментами Альберта. Они летели туда, где их не достанет Шелкопряд, чтобы залечь. Через две минуты Альберт уже опять хандрил в одиночестве. Попросил не трогать его. *** Апрель 2024. Лёша затаил дыхание в узком амстердамском проулке. Справа от него блевал Рекви. Впереди лежал… труп Клоу. В глазах стояли слезы, в ушах громко стучало, и это всё, что прерывало тишину. Лёша не думал, что делать, он провалился в шок. Рекви доблевал и тоже затих. — Так, … — сказал голос за спиной. Лёшу взяли за запястье. Бим. — Мальчики, отвечаем. Кто это сделал? Лёша путался в словах. — Я… не знаю… Бим померял Лёшин пульс, кивнул — допустимый. Потом померял у Рекви, насупился. — Рекви, как дела? Веснушчатое лицо Рекви стало алебастровым, он весь пошатывался. Взгляд как у рыбы. Медлил с ответом, а потом гулко прокашлялся, трясясь всем телом, вывалил себе на кроссовки желудочный сок — Бим машинально отступил и тут же вернулся, взял его за плечи и принудил посмотреть на себя. — Видишь у меня очки? Какого они цвета? Рекви с трудом использовал глаза. — Не зна., — он набрал полные щеки и опустил голову, потекла тёплая пахучая струйка. — Плохо дело, капитулируем. Лёша, ты сейчас адекватен? — Я? Да, торможу, но да. Как ты тут… оказался? — Вы тут стоите двадцать минут. А у меня были причины (в основном, академический интерес), проследить куда вы пойдете, а тут — на тебе, какой-то криминал. — А… — Я один с вами двумя, неженками, не справлюсь. Рекви, дай телефон, я твоему папке позвоню. Рекви не реагировал. Бим самолично вытянул трубку из той самой связки мелков, разблокировал и болтал, пока бродил по интерфейсу в поисках нужного контакта: — Файл мы скинули. Ха, я уже и забыл, вот так был денёк! Лёшу смущало, что Бим так веселился в присутствии трупа, но лучше это, чем ничего, или того хуже — такой же хлюпик, как они с Рекви. Бим позвонил. — Ньют, добрый вечер, это я, ваш покорный слуга, да-да, звоню с номера вашего младшего сыночка. А теперь соберись, Ньют, засунь свою конспирацию куда подальше и лети сюда — тут твоего старшего сына зарезали, и он своей кровищей испачкал целый переулок Заатерн-Шуц. И я сейчас смертельно серьёзен. Да, Заатерн-Шуц. Ньют был на месте меньше, чем через минуту, весь красный, с одышкой, заключил Рекви в объятья, но смотрел на труп. Бим взял Лёшу за плечо и оттащил ближе к себе. — Делай с ним что хочешь, мы сваливаем, кто спросит — нас тут не было. Бим увёл Лёшу, он не сильно фиксировал куда, и не чувствовал трату энергии, пока шёл. Было шесть утра. Небо белое, улицы пустые, шли молча. Смотрел на однотипные амстердамские фасады, вывески, ларьки с фастфудом, аптеки и сразу забывал. Непонятно, сменялись ли улицы вообще. Неважно. Потроха за стеклом мясной лавки напомнили человеческие. Тройка крыс, может быть, бежала на запах снеди… Бим всучил Лёше свою куртку. — Одевайся, ты в шоке, тебе холодно, сейчас пойдем пить что-то горячее и сладкое. Лёше было безразлично, куда его тащат. В глазах пульсировали кровяные разводы. — Как скажешь. Бим посадил его в какую-то мягкоcть в тёплом зашторенном пространстве, бархатная обивка спинки кресла щекотала затылок. Бим укрыл его ноги пледом, дал в руки раскалённую кружку. Внутри плавали по кругу сушеные бутоны гвоздики. Лёша мысленно все еще находился у лужи мяса, которая раньше имела личность, и у которой до сих пор была целёхонькая голова. С нетронутой укладкой. — Вот так первое свидание! — воскликнул Бим. — Сходили в кино на труп… — А? Бим хихикал. — Я знаю, что ты меня сейчас не слушаешь, у тебя там посттравматические мультики, поэтому посылаю сигналы в твоё подсознание. Я очень разболтался, но что поделать — я тоже весь на нервах, и это мой способ справиться, заранее извиняюсь, если где-нибудь тебя сильно впечатлю. — Окей, как скажешь… — Это классный момент, чтобы начать тобой манипулировать, не правда ли? Пей свой чай. Лёша повиновался, лечащее тепло потекло по горлу; чуть не проглотил гвоздику. Бим всё болтал: — Я видел уже в жизни несколько трупов, в том числе людей, с которыми у меня было некоторое общение, пока они были живы, поэтому мне сейчас было совсем не страшно, скорее неприятно, как если бы увидел гору немытой посуды на общей кухне, понимаешь? — Да-да, бывает… Лёша закрыл глаза и открыл. Бим стучал пальцами по клавиатуре и царапал тачпад. — Ты летишь домой через два с половиной часа, я уже покупаю билет. — Да? Бим повернул компьютер к нему. — Заполни. Лёша сосредоточено набрал все свои данные одним пальцем (давно приловчился набирать тексты двумя руками, но сейчас мешали тормоза). Бим держал ноутбук на весу. В голову закрались подозрения, не вешают ли на него какой-то кредит, но их хватило только на то, чтобы осмотреть оформление сайта авиакомпании и по адресной строке убедиться, что он не липовый. — Спасибо. Что-то много чести мне, а я тебе, вообще-то, не доверяю. Ты сломал мне ногу, ты каким-то образом связан с Гильермо Стеллсом, и оставил мне «загадку», чтобы я сам понял, как именно. Ты появляешься из ниоткуда, шпионишь за мной, … Бим просиял. — О, проснулся — доброе утро! Лёша хмурился. — Ты «заботишься» обо мне, чтобы втереться ко мне в доверие. Бим пожал плечами. — Так все и делают, так это и работает, верно? — Что тебе от меня надо? — Я тебе охотно отвечу — я всё ещё всего лишь приглашаю со мной в поход. Паршивая новость — из-за Теории начали убивать, и не совсем понятно, почему. Предположительно, после убийства происходит что-то, что «выгодно» Шелкопряду. Прекрасная новость — меня, соответственно, и тебя, вряд ли тронут, если мы не будем слишком интенсивно мешать. — Почему? — Парадом командует мой отец. Лёша вздохнул, но не находил сил расспросить, вникнуть глубже. Бим сидел напротив него в кресле, между ними был деревянный стол из-под старинной швейной машинки. Он качался подошвой кроссовка на педали, которая ничего не двигала, и смотрел Лёше в глаза. — Скажи мне. Тебе интересно, что же за Теория такая? Лёша пожал плечами — тут он не будет врать. — Всегда было интересно. — Ты не хочешь, чтобы детей Миллениума убивали дальше? — Что?! — Лёша еще немного проснулся. — Клоу — ребёнок Миллениума? Бим не сразу ответил. Педаль качалась с писклявым звуком. — Нет. Но все думали, что он — Гильермо Стеллс. Поэтому его убили по ошибке. Трагично получилось, не поспоришь. У Лёши выступили слёзы. Почему-то именно это его окончательно проняло. Пустоголовая, безжалостная несправедливость. — Вот как… ну, я понял. Допустим. По ошибке… — Лёша выругался. Бим прочистил горло. — Ты не хочешь, чтобы детей Миллениума убивали дальше? У Лёши на краю рта задержалась одинокая слезинка. Он её вытер пледом. — Конечно же не хочу. Особенно, учитывая такие их «ошибки». Это ужасно. И тем более это будет ужасно, если окажется, что эта Теория — ерунда и просто обычное совпадение кучи фактов. Да даже если нет, даже если они говорят, что это «наука», или что им там что-то из-за этого «выгодно», чего бы они этим ни добились, убийство — это недопустимо и ужасно. Бим протянул руку над столом для рукопожатия. — Ты не боишься в разумных пределах рисковать? Лёша громко вдохнул — он сопливил. — Я тебе не доверяю. Бим вдруг дернулся назад и достал свой телефон. Остолбенел, перечитал оповещение несколько раз. Педаль металась резвее, чем раньше, в не совсем человеческом ритме. Бим краснел. Он выронил телефон на пол. — Вот так новости, сейчас будет жарко! Возвращаясь к предыдущему вопросу, … убили Леонтину д’Ааааааа-…. Лицо Бима перекосилось, его пальцы болезненно изогнулись, и он стукнулся лбом о столешницу, на ней затряслась посуда, его лодыжка согнулась под чудаковатым углом. *** Июль 2023. Лиза орала изо всех сил, её гортань напряглась так сильно, как никогда, за все годы пения в четырёх октавах. Она орала и носилась по комнате как бешенное животное, сметала вещи с полок, била стекло, громыхала ящиками, со всей дури рвала одежду и хрустела стеблями комнатных растений. Не пострадали лишь инструменты — три гитары, скрипка, синтезатор, несколько видов барабанов и флейта — её сердце разрывалось только от взгляда на их позолоченный уголок. Она прервалась, когда проколола ладонь об кактус, и с тем же криком слегла на пол кричать дальше и царапать свои же руки концертными ногтями. Её крика по факту не было. Её никому не было слышно. Ей самой вообще ничего не было слышно. Над хрущёвкой на окраине Питера взвилась толстенная молния.