Самая общая теория всего

Лёша сидел дома в свете экрана компьютера и читал учебные материалы, соскребая основные мысли в конспект. Зазвенел телефон, он на автомате занёс руку над полыхнувшим дисплеем и замер. Бим. С того времени, как Бим проводил его в аэропорт, а сам улетел в Италию на похороны, прошло больше месяца. Телефон трещал и зловеще ездил по кругу. По ту сторону должно быть протрубило уже много гудков. Лёша выдохнул всё, что могли вместить его лёгкие, и ответил. - Да. - Привет. Ничего не последовало. - … Привет, - ответил Лёша. - Ты думал о моей загадке? Ты разгадал её? - Эм, кажется, да. Самый вероятный ответ, что ты половину истории говорил от первого лица, а должен был от третьего. Тогда фантастический элемент пропадает. Тогда ты – это... тот самый. Наверное. Бим помолчал. - Чудесно. Правильно. Ты… хочешь продолжить диалог? Со мной? Лёша помолчал. - Зачем? - Я бы хотел рассказать тебе… ещё немного правды. Если точнее, много правды. Ты так и не сказал точно, пойдешь ли ты со мной в «поход», а потом заявил, что не доверяешь мне. Так вот, я хочу всё прояснить. Если мы ещё раз поговорим, и ты все равно откажешься от моего предложения – попрощаемся. Лёша бегал глазами по рабочему столу, чтобы найти для них какой-нибудь якорёк, и наконец взялся покручивать между пальцами гранёный карандаш. - Что бы ты ни сказал, я не могу тебе доверять. - Но, как видишь, я тебе доверяю. У тебя есть все возможности, чтобы прямо сейчас сообщить властям, кто я. И, смею заметить, ты этого до сих пор не сделал и не решаешься сказать моё имя вслух по телефону. Лёша ударил рукой с карандашом по столу. - Не надо меня пристыжать за то, что я недостаточно сознательный гражданин. Я просто стараюсь держаться от всего этого подальше. - …и всё же, ты приложил умственные усилия, чтобы разгадать мою загадку. Лёша подвинул к себе тетрадку и начал серебристым грифелем рисовать закорючки, чтобы выпустить в лист свои нервы. - Во-первых, прекрати читать моё поведение, я делаю что хочу. Нельзя задавать человеку загадку и ожидать, что он вообще не будет думать о ней. Во-вторых, о чём же ты хочешь со мной говорить? - О себе. Если хочешь, поговорим и о тебе, я не эгоист. Скажем так, мне нужно выговориться, и ты единственное подобие друга, которое у меня осталось, ну, или которое не хочет меня избить до полусмерти. - С чего ты взял, что я не хочу тебя избить до полусмерти? - Поверь, из всех желающих ты меньше всех хочешь. Бим помолчал. - Давай мы встретимся, и я тебе всё расскажу? На нейтральной территории. Лёша злостно мотнул головой. - Никаких нейтральных территорий, это тебе от меня что-то надо, а не мне от тебя. - Хорошо, как скажешь. Твоя территория. Куда мне прийти? Лёша подумал. Абсолютно любую территорию можно сделать «своей», если прийти на час раньше. - Ко мне домой. Завтра. У нас сравнительно тонкие стены. Ты можешь спокойно выговориться, без громких тонов, но, если ты начнёшь стрелять, об этом быстро узнает весь дом. - Да, конечно, мне бы только пострелять в тебя в твоём доме. Ты же ещё, наверное, из тех неудачников, которые живут не одни, а с родителями! - Эй! Мне девятнадцать лет, и я не зарабатываю, конечно же я живу с родителями! Шути сколько хочешь, но меня есть причины тебя опасаться, Г-… - Лёша сглотнул, - как ты сокращаешь своё имя? Только без уменьшительно-ласкательной коннотации, будто я сюсюкаюсь с тобой? - Никак не сокращаю, девять букв это не так много. Зови меня, как всегда. - Хорошо, … Бим. Приходи завтра в семь по местному времени. Я напишу адрес. Бим хмыкнул. - Я уже сам нашёл адрес. Лёша выдохнул. - Ладно, ладно. Завтра в семь. - Спасибо. И у меня к тебе просьба, для чистоты эксперимента. - Какая? - Купи какой-нибудь самый дешёвый диктофон или телефон с диктофоном, сам. Но только так, чтобы оттуда потом можно было достать запись и сохранить её где-нибудь. Я верну деньги. - Ладно. *** В 18:59 в дверь позвонили. Лёша вскочил с места, пошёл вон из комнаты, и посмотрел в глазок. Бим смотрел в пол. На нём была совсем другая одежда, более опрятная, чем в прошлый раз. Лёша бросил взгляд на свой домашний пуловер в катышках, который едва сочетался со штанами, и открыл дверь. - Привет. - Привет. От Бима повеяло мятным уличным холодком. Он прижимал к себе, как грудничка, взболтанную неоткрытую тару с виски. Он выглядел совсем иначе, и дело было не в одежде, обуви или запахе. Куда-то улетучилась самоуверенность, и вся твёрдость, что от неё осталась, вцепилась в эту бутылку. Лёша глянул на этикетку и фыркнул. - Что это, «Джим Бим»? Обхохочешься. - Я так и подумал, что тебе понравится эта шутка. - Я не буду пить, - заявил Лёша. - Я не настаиваю, я просто подумал, что буду храбрее, если немного выпью, если ты не возражаешь. Его голос тоже стал тише прежнего. Лёша пропустил его, Бим вошёл. - Разуйся, - сказал Лёша и указал на комод для обуви. - Точно, культурные различия, хорошо. Лёша провёл его в свою комнату, поставил на журнальный столик невысокий стакан для виски и принёс для себя немного воды. Перенёс всю нервозность в одно раскатистое падение-усаживание на диван и ждал. Бим отвернул крышку и зажурчал медовой струйкой об стекло. Встал на ковре, покачивая стакан с тремя дубовыми глотками, разглядывал Лешину комнату. Присмотрелся к ряду его объективов в застеклённом ларце подвесного шкафчика. Ездил взглядом по пятнистому фикусу, у которого помутнел неосвещённый листочек. Лёша прокашлялся. - Ты можешь начинать. Бим спохватился. - А. Да. Он клюнул носом стакан, выпил залпом, долго выдыхал, усмехнулся. - Знаешь, вообще не помогает. Лёша сидел в статичной настороженной позе, держа одну руку на фотоаппарате. - Ты можешь начинать. Бим подошёл к столику, налил ещё и вернулся на прежнюю позицию. - Фу, Лёша какой ты нетерпеливый. Мне правда тяжело. Я ещё никому в жизни не говорил то, что хочу тебе сейчас рассказать. Я… признаюсь, я патологический лжец, и сейчас… сейчас я хочу быть честным хорошим мальчиком и сказать правду. От его лица отваливались все никчёмные остатки гордыни и проступила тревожность. - Мне… мне сложно. Я клянусь. Cкажем так, я осознаю свои грехи перед всем человечеством, и я ненавижу себя. Сейчас уже чувство того, что я сделаю что-то… не антисоциальное, заставляет меня немножко собой гордиться, - во взгляде мелькнуло тепло. - Давай так, ты знаешь, кто я, произнеси это вслух. Просто, чтобы я знал, что мы на одной волне. Лёша хмурился. - Гильермо Стеллс. - Вот, хорошо. Теперь, пожалуйста, достань телефон, который я просил купить. Лёша подвинулся на диване и взял с тумбочки коробку со стареньким телефоном из перехода. Ушло две минуты, чтобы выковырять его из пластика и включить. - Он заряжен? – спросил Бим. - На сто процентов. - Хорошо. Ты веришь мне, что конкретно этот телефон я не мог заранее взломать? Лёша осмотрел телефон ещё раз и поблуждал по его пустотам. Он даже не был уверен, есть ли в девайсе нужное железо, чтобы подключиться к сети Интернет. - Верю, но ты меня все равно сильно настораживаешь. - Я буду много говорить, - сказал Бим. – Я признаюсь, кто я, и что я сделал. Известные мои преступления и неизвестные. Я хочу, чтобы ты всё это записал на диктофон в этом телефоне. У тебя будет полное право оставить это себе или сдать меня с потрохами. Хорошо? Лёша удивился и еще более усердно перешерстил телефон, проиграл в памяти минуту покупки. Это не мог быть меченный телефон. - Зачем тебе это нужно? Бим посмотрел ему в глаза. Рука с опустошённым стаканом тряслась. - Я нахожусь в зените экзистенциального кризиса, Лёша. Я в отчаянии, в яме. Я совсем один, без семьи, и меня ненавидит всё человечество. Все мои друзья увидели, какой я монстр, и я их потерял. Я хочу, чтобы ты перестал меня бояться и доверял мне, поэтому я даю тебе этот рычажок давления на себя. - А я тут причём? Не буду врать, я тоже, как и все, думаю, что ты монстр. То, что я пообщался с тобой, пока ты притворялся другим человеком, этого не меняет. - Но ты согласился со мной поговорить, ты купил телефон, как я попросил. Ты не ненавидишь меня. Лёша сердито дёрнул плечами. - Я же сказал тебе не пытаться читать мои действия, ты не прав. Ты не знаешь, что у меня в голове. Может, я просто безвольный трус, и делаю, что ты говоришь, потому что боюсь тебя. И ненавижу тоже. Бим посмотрел в пол. - Смотри, ты сейчас запишешь меня на диктофон и у тебя будет готовый компромат. Можешь меня даже сфотографировать (хотя я очень этого не люблю), и отдать это в полицию, тогда точно всё. Мне крышка. Если ты так сильно меня ненавидишь, просто сделай это, и всё, меня нет. Лёша почувствовал давление. - Зачем ты это делаешь? Я не понимаю. Какая для тебя выгода? Тебя просто бросят в тюрьму. Ну, или персонально для тебя на один раз вернут смертную казнь. - Я просто хочу, чтобы ты мне доверял. Вот и вся выгода. - Ты столкнул меня с крыши и притворялся другим человеком. - И за это всё я уже извинился. - Но я тебя не простил. Бим раздул ноздри. - Ладно. Я могу уйти, и больше не беспокоить тебя. Или ты можешь сдать меня с потрохами прямо сейчас. Или я продолжу говорить, и любое из вышеперечисленного произойдёт после того, как я договорю. Выбор за тобой. Я на тебя не давлю. Лёша громко дышал. - Это просто очередной трюк. Как раз-таки давишь. Ты проговариваешь вслух обратное, эти приятные уступчивые формулировки, чтобы я поверил тебе. - Так ты веришь мне? Лёша нашёл диктофон, включил и положил телефон на столик, микрофоном к Гильермо. - Рассказывай. - Хорошо. Бим снова допил оставшееся в стакане и начал, немного погодя, полностью рассмотрев синий фикус, каждый пушистый кактус и языкастую сансевиерию, собирать себя в слова и ультимативные заявления. - Я – Гильермо Стеллс, - проговорил он навстречу динамику. - Несколько недель назад я совершил теракт. Я взорвал тюрьму святой Александры. У Лёши округлились глаза и пересохло в горле. Об этом писали и говорили везде. Бим разгонялся: - Я в курсе о количестве погибших и раненных. Это было спланированно (мной и только мной), но последний рывок состоялся скорее в спешке и на эмоциях. Причина такова: тюрьма святой Александры меня бесила. Моему чувству справедливости сильно не нравилось, что есть буквальный курорт для уголовников, за который частично платят налогоплательщики. Я знал, что, если просто «показать» его всему миру, это не решит проблему, эта зараза просто перелезет в другое место или с помощью волшебной силы СМИ докажет, что репортаж сфабрикован. А если их хорошенько ударить? Это им покажет, думал я, это покажет пример всем – сделайте ещё одно такое предприятие, и неизвестный мститель его накроет! И я накрыл. И знаешь, что потом? – он посмотрел Лёше в глаза. – Знаешь? А ничего. Я думал, что мне хотя бы будет приятно, психологически, что я что-то грандиозно уничтожил, и что оно состояло даже не из пикселей и монет, и морально – что я восстановил справедливость! Сколько эмоций было у меня в миллисекунду нажатия этой кнопки! А потом она кончилась! Что я чувствовал после этого? Я ни черта не чувствовал. Я убежал, думая, как бы меня не нашли, я думал, что мне сильно давят джинсы и нужно опять похудеть, я прыгнул в какой-то мотель и весь вечер на неудобной кровати смотрел новости. Я чувствовал пустоту. Это всё было бесполезно. Я просто испортил паре сотен людей день и жизнь. Я сам отрезал от себя всех своих друзей. С Бенедиктом у меня и так было очень шаткое временное перемирие, но я ушёл на ещё худшей ноте, чем раньше. А Альберт… я почти с детства мечтал с ним дружить, и в какой-то маленький, важный момент мы правда дружили. Может, для него, человека, который дружит со всеми тостерами, бродягами и котами, это не было так важно, но плевать, для меня – да. Теперь он знает, кто я, и теперь всё. Зато я себя психологически и морально не удовлетворил, чудесно, я молодец. Он налил себе ещё, больше половины стакана, и бахнул бутылкой по столу так, что частоты в диктофоне подпрыгнули в максимум, а фикус трусливо качнулся. Лёша не лез в его мысль. - После теракта я окончательно и бесповоротно понял, что я ненавижу себя. У меня появлялись «догадки» раньше, когда я, например, точно так же с жаром в глазах убивал полных уродов и тунеядцев, которые ни черта не делают, и точно так же, сразу после того, как они переставали дышать, чувствовал себя психологически и морально опустошённым. Эти мои тыканья украденным ножом во Вселенную и фатальные нажимания кнопок ни черта не изменят. Я только всё порчу. У общества, у мира, у Вселенной уже есть кое-какая модель, и она всегда заживает обратно. Хорошо, тогда не разрушаю, а созидаю: мне нужно быть добрым и писать добрые программы – подумал я шесть лет назад, когда сидел, ненавидя себя, на кровати, пока мама с папой бегали вокруг и планировали для меня инсценировку суицида – и скрылся из страны, и начал новую жизнь. Первое время у меня получалось. Я пристроился к Бене, потому что он был достаточно богатым и пустоголовым, чтобы взять меня на работу, ну и хотелось посмотреть на другого ребёнка Миллениума. Я нашёл способ сублимации, чтобы девать куда-то свою тягу к жестокости – окунулся в видеоигры так сильно, что случайно проснулся знаменитым из-за этого. И что же, я нашёл друзей, мне есть куда девать свою злобу, я вдали от дома, и чем всё кончилось? Я снова скрываюсь из страны и начинаю новую жизнь! Загляденье! Бим договорил, опустил голову, как будто иссякла злобная батарейка, сделал беспомощный глоток и грустно смотрел в стакан с шаром виски на донышке, пока по стенкам текла медовая гнущая свет пелена. Леша хрипел. - Ты не можешь просто так рассказывать, какой ты несчастный, что тебе, бедняге, приходится убивать, потому что тебе так хочется, и ждать, что я буду сопереживать тебе. Или я не знаю, чего ты сейчас от меня ожидаешь. Всё, что ты сделал, непростительно. - Я понимаю это. Я ещё не закончил, - сказал Бим. Рука с напитком дрожала, посылая вибрации и создавая микро-землетрясения в тоненьком слое виски. Он налил себе и сразу выпил половину стакана, как воду, будто алкоголь ни капли не обжигал ему язык или горло. - Знаешь, говорят, у детей Миллениума есть этот «врождённый физический недостаток» и про мой якобы никто не знает. Ну так вот, я не чувствую вкусов, потому что мой отец сжёг мне язык, когда мне было восемь. И я уже искренне не помню, каково это нормально чувствовать еду. И я ем только хрустящее, чтобы хоть что-то чувствовать. Но это не всё. - Болевой порог, - сказал Лёша. - Да, это тоже, я вообще бесчувственный, - Бим хмыкнул. – Но я не об этом. Он налил ещё и снова не торопился пить, а только гонял виски по кругу, делая мелкий круговорот, то и дело открывавший дно стакана. - Мой отец – это чёрная дыра. Хочется тебе, или нет, тебя в него затягивает, и ты превращаешься в самую худшую версию себя. Или он делает тебя ещё хуже. Я не шучу и не преувеличиваю. Он гремучая радиоактивная смесь нейробиолога, бизнесмена, психопата и гения. Он знает, как себе подчинить, как надавить, как расстроить, как довести до ручки, истерики. Он непредсказуемый. Он меняет правила на ходу. Он меняет цели на ходу. Я провёл в его чёрной дыре двадцать с лишним лет. Я в ней родился. Бим дёрнулся и прижал напиток к груди. - У меня вся спина в шрамах разного цвета, и я уже не помню происхождение каждого. Когда я придумал, что буду использовать для снятия стресса метод резиновой уточки, он отобрал её у меня и нарисовал на мне эту уточку паяльником. Он устроил мне «обратный зефирный тест» и заставил меня есть печенье из чёрного перца в комнате, в которой воняло штукатуркой, он… - Бим всхлипнул. – С твоего позволения, я не буду подробно перечислять. Я искренне не помню, высокий болевой порог у меня всегда был, или после… Он отвернулся спиной и расплакался. Лёша представил под его рубашкой пухлые рубцы, запёкшиеся бордовые кратеры и позвоночники шрамов. И уточку. Бим просто стоял, дёргая плечами от всхлипов, сминая пальцами нижнюю половину лица, и так четыре минуты. Рубашка ёжилась между лопаток. Лёша отводил взгляд. Кактусы бездушно молчали. Бим снял очки и протёр глаза рукавом. В голосе стояло эхо роптания. - Прости, что-то меня занесло. Я правда никому этого никогда не говорил. Мне было некому. Это должно было быть «семейным секретом», но, я думаю, ты сам понимаешь, что это полная чушь. Лёша проверил диктофон – запись шла, частоты подпрыгивали. - Тебе нужна салфетка? - Нет, спасибо. - Тебе нужна…? Лёша так и не придумал, чем закончить это предложение. Бим рассмеялся с заплаканными глазами и уставился на свои очки, не решаясь надеть. - Знаешь, эти очки я украл. Я очень люблю эти очки. Я их украл у человека по имени Питер Лавлейс. Он ухаживал за моей мамой до того, как в её жизни произошёл Бернард Стеллс. Питер Лавлейс, талантливый инженер софтвера, автор классного бэкенд-фреймворка, на котором сейчас написано девяносто процентов сайтов, автор очень быстро развивающегося сейчас языка программирования и пары хороших методов шифрования – словом, он супер, и он мог бы быть моим папой. Я иногда заглядываю в его личные профили и смотрю на фотографии его стерильной стоковой семьи с чистыми зубами на парных велосипедах. Я представляю, как мог бы быть каким-нибудь ментально здоровым занудой Адамом Лавлейсом, талантливым инженером софтвера во втором поколении. Вот так сказка, не правда ли? Лёша дослушал, уже начиная срастаться с диваном, и поднял указательный палец. Опустил, взял свою воду и сделал долгий холодный глоток с треть стакана, цокнул им по столу и собрался: - Ты пытаешься вызвать у меня сочувствие, специально или нет, но я не буду тебе сочувствовать. Бим возмутился: - Да я не… Лёша его перебил: - Одно дело из-за своего «тяжелого детства» просто делать бытовые плохие вещи, а другое – систематически убивать. Бим выдохнул. - Не систематически. Это находит волнами. У меня нет «систематических» планов кого-то истреблять или мучить. Обычно мне все равно. Но иногда происходит вспышка, и я злюсь, и вспышка ведёт меня, и меня окутывает запредельная ясность, что единственный выход — это насилие. Потом всё проходит, и я просто себя ненавижу. Лёша смотрел с презрением. - Ты не можешь перекладывать вину на абстрактные непонятные процессы. Все твои преступления сделал ты. Своими руками. И тебе это всё разгребать. - Я понимаю. Мне стыдно. Я не уверен, что человеческий мозг способен обработать всё количество стыда, которое я в идеале должен по этому поводу испытывать, поэтому, возможно, мне не так стыдно, как стоило бы, но мне точно неприятно это осознавать. Как видишь, последние шесть лет только тем и занимаюсь, что ухожу от того, чтобы быть монстром, но безуспешно, - Бим пожал плечами. – Мне кажется, невозможно так ментально изогнуться, чтобы без наружного вмешательства прийти к новому правильному мироощущению, не путаясь в своих же иллюзиях и паттернах поведения. Я уже шесть лет что-то интуитивно делаю, общаюсь, читаю и ни черта мне не помогает. Хотел бы я, чтоб меня кто-то совершенно случайно исправительно избил, или я совершенно случайно прошёл бы какое-нибудь приключение, сделал какой-то правильный нравственный выбор в конце, и жить стало прекрасно. Но эта достаточно специфическая последовательность событий просто не происходит! Лёша думал. - Видно, что у тебя серьёзные проблемы с головой и ты отдаёшь себе в этом отчёт, так пойди к психиатру. Бим хохотнул и взмахнул наполовину полным стаканом. - Нет психиатров для злодейских злодеев! Иначе не было бы злодейских злодеев. Я, конечно, врунишка талантливый, но не могу гарантировать, что так тонко сменю факты, что меня будут правильно лечить. - Попроси нейробиолога-отца составить правильную неправду. Бим ухмылялся, уже визуально подвыпивший, неуклюже опираясь о Лёшин комод. - Ты слушал меня вообще? Он сам меня таким сделал. Он просто больной урод. Это – во-первых. Во-вторых, я порвал с ним связи. У отца была власть надо мной. Он мог попросить о чём угодно, без объяснений, чтобы я, например, слил информацию о своих друзьях, наделал им неприятностей, толкнул тебя с крыши… Лёша замер. - Ещё раз, для чего это было? - Не знаю. У меня было предположение, что чтобы ты не остался с Альбертом и их легче было бы атаковать. Но я подумал об этом ещё, и…, - Бим качнул головой, — это бред. Ты бы с ними и так не остался. - Откуда он про меня вообще знал? - Не знаю, может, ещё через Клоу что-то мог подсмотреть. Он псих. А я его всегда слушался. Без вопросов. У меня просто нет в голове механизма, чтобы сказать ему «нет» или что-то потребовать. Он просто сильнее меня. И я ушёл. Трусливо, да, просто заблокировал его везде, перерезал все связи и надеюсь, что он меня не найдёт. Но этим разрывом я тоже горжусь. Не уверен, впрочем, что можно полностью убежать из чёрной дыры… Бим сжал кулак и поставил стакан на комод. - Для меня есть два варианта. Нулевой, который я делать не буду: я опять меняю обстановку и личность, и это заканчивается терактом. Я могу, как нейронная сеть, попробовать это повторить ещё двести тысяч раз, чтобы понять, в каком сценарии преуспею, но так на планете быстро закончатся люди. Неловко получится. Первый: я сдаюсь. Я отдаю себя властям, и пусть они решают. Заключение, смертная казнь, лечение – мне уже плевать. Но я опасаюсь, что мой отец, как только об этом узнает, потянет за свои ниточки, вытащит меня и макнет головой обратно в дыру. Случится что-то похуже, чем смертная казнь. Может, со всем человечеством. Второй вариант: я иду против него. Я узнаю, что за Теория, что за Шелкопряд, я останавливаю его. Я, конечно же, не рад, что детей Миллениума убивают, но ещё сильнее я хочу заткнуть отца. Пусть сам получит тюрьму, смертную казнь, или лечение, а потом можно и со мной разбираться. Лёша думал. - А я-то тут причём? Бим отвёл взгляд, и собрал слова: - Очень большое количество ментальной гимнастики привело меня к тому, что мне, во-первых, нужно было выговориться, чем я сейчас и занимаюсь, спасибо, во-вторых, мне нужна помощь. Мне нужен кто-то, с кем я могу быть честным. Для начала. Я думаю, это тот самый новый параметр извне, которого мне не хватает. И тогда я, возможно, не закончу терактом и сменой обстановки. - Почему ты уверен, что со мной ты так не закончишь? Бим сжал губы. - Я не говорю, что уверен. Это просто лучший и единственный вариант. Лёша качал головой. Он остановил запись. - Понятно. Я услышал много. Это достаточно. - Мне уйти? Лёша встал с телефоном в руке, удостоверившись, что за всё время Бим к нему даже не прикоснулся и что всё время телефон находился в его поле зрения, и пошёл к рабочему месту. - Нет. Будь тут. Он собрал компьютер, провод для телефона, проводные наушники, сгрёб несколько флеш-накопителей из ящика с мелкой техникой, прошёл мимо Бима в конец комнаты, закрыл их изнутри на ключ, вернулся, вышел с вещами и ключами на балкон. - Я буду думать столько, сколько мне нужно, займи себя чем-то. - Хорошо, разумеется. Лёша со стуком пяти цилиндриков повернул ключ. *** Лёша вышел в тлеющую голубую прохладу, вытащил флисовый шахматный плед, сложил в слоёную подушку и сел, всё же чувствуя каменную плитку балкона. Уже второй ребёнок Миллениума подряд липнет к нему с сомнительными идеями. Первым делом нужно досконально изучить техническую сторону вопроса. Он загрузил аудиозапись в компьютер, подключил наушники, прослушал от начала до конца, не пропустив и моменты молчания, в аудиодорожке окрашенные низкими шумами, и всхлипы, от которых становилось не по себе. Весь звук записан (за исключением редких обрезанных высоких частот), голос пойман, вся информация заарканена в файл с расширением “wav” и надёжно записана в память компьютера. Вторая стадия. Лёша принялся с подключенным VPN загружать зашифрованный файл в разные облачные хранилища, генерировал пароли, шифровал пароли, заметал следы, создавал почтовые ящики и с одного слал файл на другой. Был вариант взять шифрование LOVELACE-2, которое на тот момент было самым надёжным в природе, но это было слишком очевидно – Бим сам его упомянул. Он делал немыслимое количество обёрток шифровки и анонимизации, держа в уме, что должен суметь самостоятельно их раскрыть, если понадобится, или послать инструкции кому-то другому, и чувствовал, что стреляет из водяного пистолета в акулу. Он прятал информацию от Гильермо Стеллса. Он загрузил оригинальное аудио на семь флешек. Шесть Лёша пока что распихал по карманам. Седьмая останется здесь. На балконе у него сызмальства находился тайник, о котором знал только он. Один розовато-красный кирпич можно было высунуть из стены, и оказывалось, что это половина кирпича, а оставшаяся пустота хранила реликвии. Там мог бы быть заплесневелый мистический зуб, потрёпанная игрушка, медальон из свербящих забытых времён, заколка с ромашкой, или на худой конец три грамма травы в мешочке с запертым ртом-полосочкой, но у Лёши была скучная жизнь. Там лежала только записка. Он развернул согнутую четыре раза бумажку с синей линовкой и красными полями из газетного вторсырья, и та пыхнула в него запахом обсыпанного бетона. Лёша чихнул, и в рукописные строчки вмазались крапинки белой слюны, рядом со старыми тёмными кругами от слёз, деформировавшими собою бумагу. Он развернул полностью. «15.2.2019 не надо ни к кому привязываться» «28.5.2020 +» «31.12.2020 +» «6.6.2021 не надо никому не доверять» «31.10.2022 +» «25.4.2024 + +» Лёша пялился сквозь бумажку. *** Лёша вернулся с компьютером под мышкой и клубочками проводов в кулаках. Бим, уже прилёгший на диван, сел. - Ну что? У Лёши было такое лицо, будто это он только что вывалил с потрохами все преступления и худшее детство. - Я всё. Бим выгнулся как заинтересованный сурикат. - И что? Лёша застрял в проходе на сквозняке и ничего не говорил. Бим сел поскромнее и выровнял голос: - Я тебя никуда не тороплю. Я даже не настаиваю, чтобы ты дал ответ сегодня, если ты вообще хочешь его давать. Я могу уйти, если хочешь. - Нет. Лёша прикрыл дверь, заткнув гулкий ветер, сложил вещи на место. - Мне нужно ещё одно доказательство. Я не хочу это видеть, но должен, чтобы знать, что ты мне не врёшь. - Шрамы? - Да. - Конечно, как скажешь, - Бим поднялся и взялся рассупониваться, - но я стесняюсь своего мягкого живота! Лёша с убитым видом погладил фикус. - Просто заткнись. Бим в периферическом зрении расстегнул верхнюю половину пуговиц, сдвинул рубашку с округлых плеч, из которых выпирали ключицы, и повернулся спиной. Лёша глянул и со страхом вдохнул. - Верю. Бим поспешно крутанулся и оделся обратно. - Прости. Лёша смотрел в сторону. - Почему ты так со мной разговариваешь? Вся эта вежливость, все эти уловки типа «делай выбор сам», «я ни на чём не настаиваю», «давай я куплю тебе билет домой», «у тебя шок, давай я тебя напою чаем и дам плед». - «Давай я буквально разрешу тебе сдать меня властям прямо сейчас, если ты действительно считаешь меня уродом». - Я действительно считаю тебя уродом. Ты убиваешь людей, и не смей меня сейчас поправлять на прошедшее время. Это факт. Это случилось всего месяц назад. Месяц. - Сорок два дня, - поправил он угрюмо. Лёша долго выдыхал. - А что насчёт Амстердама? Ты специально всё подстроил чтобы… встретиться со мной оффлайн? Это же жутко. - Нет, это скорее была не самая элегантная схема воссоединения тебя с фотоаппаратом, и я работал с тем, что есть. Фактически мы его как бы украли у Альберта, но он и так у него лежал без дела. - Ладно, я не люблю Альберта, к чёрту его. Лёша все равно не находил себе места.. - Когда ты представился Бимом из Массачусетса, еще в то время, когда мы вроде дружили, я очень тебя ценил. А потом случилось двадцать четвёртое апреля, и всё, ты для меня умер. Я просто считал, что вот, у меня в кои-то веки есть хороший друг, который мне не надоел на третьем разговоре, классно. И из всех людей на планете им оказался Гильермо Стеллс, манипулировавший мной. Обидно, что ли. Выглядит как странный мем про «не доверяйте незнакомцам в Интернете, ими может оказаться Гильермо Стеллс». Бим разгладил рубашку и поднялся с дивана. - А вот сейчас мне обидно! Я не видел такой мем, хочу с ним футболку. И нет, я не манипулировал. В самом начале, на крыше, ты мне понравился, и мне искренне захотелось с тобой подружиться. - Ты меня столкнул с крыши. Ты это скрывал. - Мне не хотелось тебя толкать, я всего лишь выполнял приказ. Но не начинать же безобидное ни к чему не обязующее знакомство с этого факта в нашей общей биографии. Лёша осматривал фикус. Бим продолжал: - Прости, что сильно тебя обидел. Я не хочу, чтобы ты из-за меня ещё как-то пострадал. Я тоже тебя ценил, когда мы общались, и я до сих пор тебя очень ценю. Бим пронзал его глазами, похожими на чёрную топь. Лёша заблудился где-то между письмом от обиженного себя и этим парнем с полыхающей торфяной ямой истории. Он вздохнул и протянул ему руку. - Ладно. Я тебе помогу. Бим удивился и просиял. - Правда? Замечательно. Он радостно и немного огорошено принял рукопожатие. Возможно, Лёша согласился на секунду позже, чем он отчаялся. Лёша говорил, не отпуская его: - При условии, что ты добровольно получаешь наказание за все свои преступления. И мы ещё обсудим все тонкости, условности и границы. А также, - он поднял указательный палец свободной руки, - всё это сотрудничество – до первого косяка. Даёшь мне малейший повод перестать тебе доверять, делаешь хоть что-то сомнительное – я тяну за рычаг. Незамедлительно. - Конечно. Я только за! Они разбили рукопожатие. Бим начал собирать вещи, но замедлился, опуская бутылку в раскрытый рюкзак. – Знаешь, после всего, что я смог сегодня сказать, и после того, как ты согласился, я немного больше собой горжусь. Лёша сунул руки в карманы. - Пожалуйста. Я думаю, тебе правда есть, чем гордиться, - сказал он, и начал убирать стаканы со столика; из одного несло спиртом. - А теперь выметайся из моего дома.