Самая общая теория всего

— Во-первых, бисексуальной оргии же не было? Это ты пошутил? — Не было, Лёша, мы просто все пересосались. Лёша выдохнул — камень с плеч. Они с Бимом сидели на полу на балконе вечером перед повторным визитом к Хание. Курящим девочкам досталась комната без балкона, и самым верным решением, естественно, было не пригласить их дымить у себя, а усесться на козырный выступ самим и откупорить пиво. Внизу убегала вдаль рулетка домишек из чумазого кирпича, который мутнел и выгорал пятнами. Первые этажи бутиков, аптек и цветочных лавок были разноцветными, как ксилофон. Асфальт лоснился, отзеркаливал и размывал желтизну фонарей. Над серым, по большей части трёхэтажным и очень по-британски застроенным горизонтом на облом холме крошилась средневековая крепость. Рекви убежал смотреть Эдинбург и отягощать его свежим граффити. Бим говорил: — Серьёзно, это была самая обычная пьянка людей, которым больше… — он задумался, — в каком возрасте уже нормально поддатым сосаться со всеми вокруг? Не легально, не приемлемо, а именно нормально? — Не знаю, я не особо опытный в этом вопросе. -…которым больше двенадцати лет, вот. — Ясно. То есть, давай проясним, в тот раз больше ничего не было? Все только целовались? Бим положил руку на сердце и важно поклонился. — Официально заявляю, что бисексуальной оргии не было. Мы только все пересосались, и кто-то в какой-то момент увлёкся (по причине алкогольного опьянения) и наставил засосов. Скорее всего я. — Спасибо. Мне очень важно было это уточнить. Я сильно из-за этой шутки переживал. Бим прыснул от смеха. — Ты тогда проснулся в одежде! Кто сразу после оргии идёт обратно надевать джинсы и свитер? Лёша покраснел. — Ну, а вдруг! И у меня ещё есть вопросы! — Жги! — Как Лиза доставала новую текилу из воздуха? Я так и не понял, это выглядело почти реально. Бим вскипел и заржал. — Лёша, не говори мне, пожалуйста, что ты правда считаешь это невероятной тайной. Она доставала новые бутылки из-за дивана. Ты просто был пьяный и невнимательный. Лёша подумал. — Ладно. Теперь я чувствую себя очень, очень глупо. Ладно, а кто на Мати такие засосы оставил в итоге-то? Никто так и не признался. Бим пожал плечами. — Не знаю, может даже и я, когда был в хлам. Ты видел Матильду вообще? Я не знаю, как можно находиться с ней в одной комнате в нетрезвом состоянии и усидеть на месте спокойно. Ты-то с ней тоже тогда целовался! Лёша горбился. — Ну, да, я уже вспомнил тот момент… но инициатива была с её стороны. Я согласился скорее из интереса. Бим удивился. — Да ладно? Она же такая красавица! Эти её шоколадные волосы и фигура как у лощёных хозяюшек с постеров пятидесятых годов! Она же такая… кукла! Лёша свесил с балкона ноги и зацепился носком одной о костяшку другой. — Не могу ничего внести в эту дискуссию. Он посмотрел вглубь допитой бутылки сидра. У него адски краснели щёки и на губах подгорало признание. — Не знаю, мне кажется, мне просто… не нравятся куклы. Лёша покраснел ещё пуще, жалея, что это сказал. Для них обоих это вроде как было понятно, но он ни разу об этом не говорил. Бим улыбнулся. — Окей. Хочешь историю? Один раз я с Беней поцеловался. Из Лёши вырвался смех. — Что? — Не думаю, что ему понравилось. Я даже не уверен, что он это помнит. Ситуация тоже была крайне алкогольная. Но ты не представляешь, как легко его развести на что угодно фразой «так не делают только расисты». Лёша трясся от смеха. — Ладно. Весело у вас тут в Европе. Бим сильно жалел, что картинку перед глазами нельзя заснять и куда-то сохранить, чтобы к ней возвращаться, как к экземпляру мгновения, когда всё представлялось правильным и ненапрасным. В эту секунду, тут, сидя на балконе, как на лавке фуникулёра, с Лёшей, его ослепило счастье. Бим разнежился и обомлел. — Так вот, ещё одна деталь насчёт Теории. Лёша навострил уши и даже чуть-чуть протрезвел. — А? Что? Я думал, что мы всё с девочками уже обсудили. — Вот именно. Это лучше обсудить без них. Помнишь, что произошло с Беней? Лёша раздражённо моргал. — Чего с ним только не произошло. Особенно с учётом твоих ремарок. Бим взмахнул указательным пальцем. — Тут ты прав. Но я, естественно, не об этом. На вечеринке Хантергейта Сефора приклеилась к Бене и рассказала ему Теорию. После этого он заорал от боли и вырубился, а потом проснулся в больнице с не слышащим ухом и тем самым необычным восприятием. А про Сефору и Теорию забыл. — Ага. Бим заключил: — Хоть это единичный случай, и неизвестно наверняка, почему так случилось, я теперь побаиваюсь полностью узнавать Теорию. Я и так еле живой и почти неуправляемый со своими проблемками. Мне не интересно быть… не знаю, слепым пророком, или вроде того. Было бы крайне интересно, что из этого получится, но я узнавать не хочу. Лёша кивнул. — Я тебя понял. Я постараюсь не… подпустить к тебе Теорию. И к Лизе тоже. Она же и так глухая и немая, представь, что будет, если… — он содрогнулся. — Я думаю, эту деталь надо девочкам сообщить обязательно. Бим посмотрел исподлобья. — Сообщишь, пожалуйста? — Почему я? — Если ты перескажешь мои слова, что я, мол, так считаю, потому что это мне Беня когда-то там рассказал, к тебе не будет слишком много уточняющих вопросов, которые бы возникли ко мне. Просто, дело в том, что Беня сообщил мне об этой взаимосвязи, когда плевался в меня героическим монологом о том, что мы теперь с ним антагонисты, паря в небе, и не догадываясь, что внутри него бомба. Лёша сменился в лице. — Понял. Просишь меня покрывать твой теракт. — Если ты это так видишь, то да. Лёша отвёл глаза. Бим представил, как Лёша в сомнениях дотронулся в кармане до одной из ушата физических копий его монолога, открывая и закрывая крышечку флешки. Лёша мучительно кивнул. — Ладно. Но я повторяю, что мне это не нравится, и лучше бы ты потихоньку открывался и перед другими. — Я понимаю. Я повторюсь, что пока что не готов, и считаю, что это стратегически неблагоприятно. Будут проблемы, если кто-то не тот узнает мои секреты или неправильно меня поймёт, что произойдёт с вероятностью в девяносто… девяносто ДЕСЯТЬ процентов. Да и твой рычажок давления тоже утратит свою силу. Лёша морщил нос. — Окей, окей. Но у меня нет настроения говорить с девочками прямо сейчас. Да и они, возможно, тоже не в настроении. Из окна Лизы и Мати доносились шумы измождённого воя гитары, шквальной ретроспективы и всплесков вина, а на улицу иногда высовывалась бестелесная рука с сигаретой. — Я утром и так хотел к ним зайти, — вспомнил Лёша. — Скажу заодно и про эту самую перспективу слепого пророка. — Хорошо. Большое спасибо. *** «Рекви: !!! 4 минуты!!! » «Мати: Спасибо, бегу.» Бим поднялся с дивана и подошёл к Сёри, стараясь заслонить вид на несущуюся по беспрепятственному газону Матильду. — Отойдём, поговорим про Родину? — Давай. Бим развернул его и похлопал по мускулистой спине, направляя его вектор движения к комнате справа от кухни, в которую ещё не проложена карта. Лёша бросил Биму встревоженный взгляд и сжал кулачок, кротко передавая поддержку. Бим, как и всегда, самодовольно улыбнулся. В комнате оказалась знакомая по снимкам фигурка — одутловатое припавшее пылью «Чувство вины». Бима посетил странный еле слышимый зуд, осевший где-то между висками. Сёри фигурка прищучила и заметно встревожила. Он вытаращил глаза и отвёл их на гобелен. — Что, испытываешь сильное чувство вины? — ехидничал Бим. Сёри отвернулся вовсе, чтобы не видеть раздражитель. — Угадай. Бим скрестил руки на груди и раскачивался на месте. — Интересно, почему. Вернее, почему они не вырубили тебе чувства. Я думал, так можно. — Я не могу тебе ответить. Я и так не особо болтливый. Бим изучал его с ног до головы. — Хм, ясно. Ты, наверное, хотел сказать: «А тут ещё всё, что я могу произнести, фильтруется», — но не смог, потому что это отрезалось. Я так понимаю, правила тебя сильно ограничивают, но они не так уж и абсолютны. Тебе могут запретить выдавать любую информацию о Шелкопряде, но не могут, например, запретить что-то субъективное, например «Не шути несмешно». — Ну. Не знаю. Я не умею шутить несмешно. — То есть, теоретически, я могу тебя разговорить, как это сделала Матильда, и ты что-то да выдашь. Например, что случилось в автобусе? Со стороны это выглядело, будто Шелкопряд тебя на месте жестоко перепрошил, но ты вроде ведёшь себя как обычно. Или это была как раз такая перепрошивка, направленная на то, чтобы ты больше молчал? Тебе запретили откровенничать? Что тебе запретили? Сёри не ответил. Бим улыбался. — Конечно. Одна из первых вещей, которую я бы приказал: «Не говорить, какие тебе дали приказы», — а еще: «не говорить, что у Шелкопряда происходит за кулисами». У Сёри в кармане зазвенел телефон. Он не глядя ответил на вызов и не поднося трубку к уху вывел на громкую связь, с неестественным темпом, методично, как будто эти движения были срежиссированы. — Привет, медвежонок, — сказал Бернард. Бим остолбенел. — Привет. Ещё раз. — Я думаю, это неправильно, что я присутствую в дискуссии анонимно. Сёри фыркнул. — Нет. Что вы. Разговаривайте дальше через меня. Я же биотелефон. Бернард говорил: — Медвежонок, скажи мне, всё-таки, почему ты нас так нехорошо бросил? Бим смолк. Бернард смеялся в трубку: — Я вижу через глаза своего подчинённого, что я тебя очень сильно смущаю! Как мило! Сёри бормотал: — Класс. Биотелефон с видеосвязью. Бим отвёл взгляд. Бернард упивался: — Что, испытываешь сильное чувство вины? Бим не ответил. — Смотри. Ты же понимаешь, что, если ты не решишь с нами воссоединиться, нам придётся тебя убить? Бим догадывался, что этим закончится. — А. Вот как. Я думал, я особенный, — он затопал ногой, выбивая всю нервозность туда. — Ну ладно. Подумаешь. Придётся так придётся! — Понятно. А как насчёт «Я угрожаю убить всех, с кем ты пришёл, если к концу дня ты не изменишь своё мнение» Бим озарился и щёлкнул пальцами. — Не убедил! Угроза всех убить — это уже стандартное предположение, если Сёри появляется на горизонте. А теперь ещё перспектива по биотелефону поболтать. Сёри вставил: — Спасибо, что не забыл и поддержал мою шутку про биотелефон. Я сомневался в её качестве. Я чувствовал себя глупо. Бим ему приятельски кивнул. — Обращайся! Бернард подумал. — Я не понимаю, что ты собрался делать дальше? Бим приосанился. — Тебе всё скажи. — Нет, правда, что? Соберёшь коалицию детей Миллениума, которые ещё живы, нанесёшь ответный удар? Это смешно. Бим зацепился за формулировку. «Ещё живы». Они уже кого-то убили, и далеко не одного. Может быть. Бернард умел вносить смуту. — Ой, а почему бы и нет? Классная идея, пап, спасибо! Это была плохая идея. При нынешнем раскладе детям Миллениума собираться в кластеры так же выгодно, как бананам на магазинной полке. — Мне правда интересно, — не унимался Бернард, — что ты такое придумал. Потому что, прости, медвежонок, но в твоём нынешнем положении ты можешь делать только вредную чепуху. Например, теракт, ну что это было? Зачем? Бим жиденько пожимал плечами и хмыкнул на этот раз уже совсем по-другому. Бернард говорил: — Тебе некуда идти. Тебе не к кому обратиться без того, чтобы лгать. Ты правда думаешь, что со своим прошлым обретёшь каких-то союзников? Ты правда думаешь, что перестанешь тянуться к насилию? Бим скрестил руки на груди, прячась. — Да, я так думаю. — Просто пойми, все эти «вспышки», убийства, ультранасилие, ты их не вылечишь … Бим замер. Эта самая вспышка внутри словно принюхалась и подготовилась выпускать крокодилов. Бернард их науськивал: — …это всё часть тебя. Это лежит в тебе на химическом уровне. Гильермо сгоряча громко топнул ногой. С кротким стуком занервничал гобелен, а «Чувство стыда» затрепеталось на месте со скачущим свинцовым гудком. Он отчеканил: — Это — хрень. Ты говоришь полную манипуляторскую хрень. Фигурка закружилась, оступилась, засмотрелась за пределы комода, и канула вниз. Сёри её поймал, перевернул головой кверху, щурясь и воротя лицо, и беззвучно приземлил на свой пьедестал. Потом вернулся, всё так же держа телефон дисплеем кверху перед собой. Бим проверил чат, который потрескивал в кармане, чтобы остыть, так, чтобы Сёри не мог подсмотреть и это выглядело будто он отвлекается на какую-то чепуху. «Лёша: теперь мы вдвоем закрыты на крыше веранды. Помогите.» Бим покачал головой с пылким восхищением. «Бим:)» Бернард хохотнул. — Ах, да, я освежил память. Этот фотограф. Бим посмотрел на выставленный перед ним телефон, усмиряя и выдыхая горячую злобу. Динамик транслировал, как Бернард умащивает локти на стол, перелистывает страницу записной книжки, помятую вязью заметок, и причмокивает. — Сейчас я буду тыкать пальцем в небо, не суди меня очень строго. Мне кажется, ты придумал себе с этим фотографом что-то невероятно романтичное. Ты нашёл себе друга, который как будто бы способен тебе сопереживать, и ты думаешь, что это тебе поможет. Я прав? Бим не ответил. — Ты же понимаешь, что у этой дружбы очень короткий срок годности? Что тебя бросят, как только ты неправильно топнешь? Бим фыркнул. — Тоже мне, удивил. Это же очевидно. «Конечно, понимаю, мы так и договорились» — лопотал его внутренний монолог, кисло, ущемлённо и нехотя. Бим действительно побаивался при Лёше неправильно топнуть. Телефон стух у Сёри в руке — Бернард завершил вызов. Нависла пыльная неподъёмная тишина. — Я не думаю, что это типа он сдулся, а ты морально победил, — сказал Сёри. Бим оживился. — Ага, погоди, почему это ты стоишь без дела и говоришь вольности? Тебе не приходит новый приказ? Папочка убежал решать какой-то вопросик, и ты без присмотра? Сёри молчал. Бим взыграл пальцами. — Окей. Я должен успеть тебя разговорить! Что же мне такое… Он вспомнил подход Матильды: стать мисс сердобольные панталоны и угоститься летальным ядом. — Сёри, — сказал он начистоту. — Расскажи мне, как у тебя дела? — Очень плохо. Сёри замолк и как будто осунулся. Бим сообразил: ему, наверное, не смогли санкционировать эмоции, но запретили «откровенничать по собственной воле». Но если это ответ на вопрос, это не считается. — И в чём же кошмарность твоей жизни? — Ха. Нет у меня никакой жизни. Я уже давно не идентифицирую себя живым. — А-га, и что же для тебя быть живым? Сёри посмотрел в пол и сунул руки в карманы. У него дрогнули губы. — Это когда свитер восемнадцатого размера, когда много вкусной еды, можно спать до обеда, никто никуда не спешит, Гвоздь опять сказал что-то глупое, и все его за это любят, Альберт в носках ездит по полу в лаборатории и Дрель что-то ворчит. — А это? — А это, — эхом повторил Сёри. — Это даже не моё тело. Это позор. Это отстирывать кровь друзей и каких-то незнакомых умных людей с подошвы кроссовок. Биотелефон с видеосвязью. Сёри закрыл глаза рукой. Мисс сердобольные панталоны потянулась сказать, что его обязательно вылечат. Но Бим знал, что это невозможно. — Приятель. Мне жаль. «Это часть тебя, это в тебе на химическом уровне» — реминисцентно громыхнул внутренний монолог. Бима тошнило злостью, но он увёл её в кулаки. — А что ты почувствовал насчёт того, что мы с Лёшей тебя искупали? — Я расстроился, что выжил. — Понятно. Я могу что-то передать твоим друзьям? Даже если на данный момент все его ненавидят, это возможно. Сёри озарился. — Да. Передай, что, если они меня убьют, это окей. Хотя я даже не в курсе. Может, они думают, что я предатель. — Они так не думают. Я знаю. Бим лгал, он не знал об этом наверняка. Сёри это проглотил. — Спасибо. — Почему ты стесняешься передать им что-то более сентиментальное? Что тебе жаль, что ты любишь их? Сёри шмыгнул носом. — Мне будет ещё неприятнее их убивать. Где-то в другой вкладке сознания Бим отметил, как из Сёри поразительно просто было выдавить ручей откровенных признаний. Он не знал его так уж близко, но догадывался, что раньше он таким не был. Вероятно, раньше на него без продыху не давили. Раньше он не был собственными зашуганными останками после того, как топнул Бернард. Телефон в руке забурлил кодом красным. Бим как бы лениво туда посмотрел. «Мати: я за диваном; если я тут просижу дольше пары минут, я либо умру, либо так чихну, что дом обвалится.» — Пошли. Они вернулись, и Бим напялил приятельскую усмешку. — Прошу нас простить, у нас был приватный разговор, — он звонко вдохнул. — Что-то случилось на кухне? Лёша сидел на диване держась за свои колени как за последние якоря между ним и провалом. Лиза с дёрганной непринуждённостью задела ноготком зубик мадагаскарской калимбы и услышала лесной тонкий звон. Сёри стоял рядом с Бимом, как тень. Хания расставляла сервиз на стеклянном столике, придавая каждой чашке сплющенное призрачное отражение. — Инцидент, — ответила она Биму, — ваша коллега перепутала тару для кемекса с туркой. Лиза имитировала смех над житейской неловкостью. Бим отмахнулся. — Всякое бывает! Вас не смущает этот запах гари? Может, пройдём, присядем на веранду, на чистом воздухе? Хания застыла с краешком чашки меж пальцев, утащила его обратно на поднос и в ускоренном темпе взялась откатывать всю сервировку обратно. — Да, хорошая идея! Что-то бабахнуло за диваном. Лёша встал, нарочито корячась. — Вчера стоял на воротах и мне мяч в нерв прилетел, до сих пор немного дёргаюсь, прошу прощения. — Ох-ох-ох, — Хания ляпнула ладонью о сердце. Бим на него посмотрел, приподняв одну бровь. «Серьёзно? Это лучшее, что ты придумал?». Лёша глянул убийственно и цокнул блюдцем с орешками по подносу. Они вышли на опрятную дубовую веранду с плетеными стульями, полотняными сахарными подстилками под пасмурным небом и невзрачным ветерком. Хания накрыла стол уже там, пока гости пялились на чудовище. — Ах, что же, вот вы и увидели мою последнюю работу. Пройдёмте же ближе! Всё было так, как Матильда и рассказала, но живее и ярче. Бим почувствовал, как бессознательно вминает голову в плечи. Вокруг горы мяса, зубьев и глаз, а на буйной траве росли ручейками ромашки. На несколько минут гости засмотрелись, толком и не рассматривая скульптуру с разных углов, а только притаились, как зашуганные травоядные, изредка обмениваясь с Матильдой сигналами в чат. — А как вы делаете такие большие скульптуры? — спросил Лёша, проснувшийся первым. — Как и всегда, но этот проект помасштабнее, разумеется, — ответила Хания. — Я моделирую всё в три-де на специальном софтвере, заказываю печать кусками на промышленном три-де принтере, составные части привозят мне на дом и со строительной бригадой помогают мне всё собрать. Вступил Бим: — И как называется это детище? Хания горделиво положила руки на талию. — «Рождение ребёнка Миллениума». — Почему такое название? Она прошествовала вперёд, и развернулась, чтобы чудовище служило ей драпировкой. — Дети Миллениума были обречены стать символом, вот только теперь непонятно, каким. Все четверо даже с учётом одной чёрной овечки считались молодыми дарованиями, символом культурного и технологического прогресса, который нагрянул в новом тысячелетии. И в последние годы — пух! — она развела руками, — Сначала этот чудовищный Гильермо Стеллс, потом Б. Кнокс странно выделился и, будучи детективом, попал в тюрьму за кибератаку. Потом почти одновременно загадочно скончалась Леонтина, Альберт Цвайнштайн загадочно исчез, даже не посетив похороны своей близкой подруги, а Б. Кнокс убежал из тюрьмы и, предположительно, взорвал её. Всего за несколько десятков часов они перевоплотились из символа, из нашей зарницы во что-то непостижимое и пугающее. Что же случилось? И куда это идёт? Мы чего-то не понимаем, или всё же они уроды, которые ещё неизвестно, на что способны? Лиза всхлипнула и заткнула себя кулаком, но этого никто не заметил, или решил не заметить. Она стояла позади. Слова Хании мариновались всеобщим умным молчанием. Сёри смачно хрустнул шеей, посмотрел на Бима и отчётливо сказал во всеуслышание: — Ты правда думаешь, что теракт сойдёт тебе с рук? Бим оторопел и в спешке начал продумывать тактику. Лёша придушил удивление. На излёте бокового поля зрения Лиза широко открыла глаза. — Окей, вашу концепцию я впитал, — сказал Бим и подступил к Хание. — Я слышал от одной коллеги, что ваша скульптура будет интерактивной? Она мотнула головой и проморгалась. — Всё верно, всё верно. Зритель пустится в путешествие… впрочем, знаете что? Давайте кто-то из вас отправится в это путешествие и напишет рецензию? Я думала послать ещё прошлую свою гостью, но ей стало так плохо из-за моего пса, что пришлось всё свернуть. Лёша засуетился. — Замечательная идея! — Правда ведь? — обрадовалась Хания и окинула взглядом гостей. — Кто из вас пойдёт? — Я думаю, — сказал Сёри, и указал скользящим жестом на Бима, — что лучше, чтобы пошёл он. — Ой, ну прекрати, чего я там не видел! — Я думаю, ты пишешь лучшие рецензии, мистер Теддибер. Бим наигранно засмущался, хотя прекрасно знал — отказ был равносилен тому, что Сёри немедленно начнёт губительно болтать, и через полчаса газон подомнёт вертолёт ФБР, а согласие… что значило согласие? Что вообще было внутри? Почему он так боялся туда попасть? — Ну, что же, придётся пойти мне, раз уже даже публика требует! Он размял плечи, смахнул и оставил пиджак на веранде и бодро проследовал в чудовищную пасть, натянув подтяжки большими пальцами. Лёша смотрел ему вслед, будто он шёл на смертную казнь. По дороге, чтобы поубавить нервозность, Бим посмотрел в чат и отшутился с Матильдой. «Мати: нужны гвозди» «Бим: у меня есть» «Бим: держи» «Бим: т т т т» «Лёша: ...........» «Бим: зачем ты забитые гвозди послал?» Спереди посередине мясо было раздвинуто, открывая проход в мрак. Хания засеменила к Биму. — Вы не страдаете тревожностью, клаустрофобией, паническими атаками? — Ими — нет. — Хорошо. Вы будете окружены темнотой, тишиной, и все ваши чувства как будто притупятся. Система безопасности ещё не безупречна, функции экстренного выхода ещё нет. Вы, главное, не пугайтесь и идите вперёд. И не останавливайтесь. Система не даст вам вернуться и не выпустит вас, пока вы не достигните цели. Умоляю вас, только не бойтесь, всё будет хорошо, это всё понарошку! Вы не сможете не пройти это до конца, я вас уверяю. Бим оскалился. Случится что-то плохое, но он не мог понять, что, и это пугало его даже больше. — Я в предвкушении. Она отошла, бездейственно толкая его вежливостью, и он вступил в темноту. Он с порога решил себя не накручивать. Условился сам с собой: любая удачная попытка почувствовать отсутствие чувства — самовнушение. И оплошал. В глазах засаднила нестерпимая пустота, от которой голова сразу запуталась, не понимая закрыты они, или нет, ориентируясь только по импульсам, опускаются или поднимаются веки. Уши забились звоном, которого не было, в панике пытались найти топот собственных шагов, трение складок одежды, шелест волос, сердцебиение, хоть какие-то признаки акустики, и ревели в незнании. Руки парили в пустоте, топь под ногами вязла, отчего тоже казалась размытой и неуверенной в собственном существовании. Сзади закрылся вход. Может быть, Хания хотела смоделировать умиротворение и единение человеческой песчинки с баснословной вселенной. На первый взгляд, получилась тревожность. Бим остановился, чтобы потрогать себя за рубашку и за лицо. Он их не чувствовал. Руки упирались в неосязаемые барьеры, и только вестибулярный аппарат робко бубнил, что где-то здесь должна быть щека. Это всё не могло обойтись без какого-то особого газа или лёгкого незапрещённого галлюциногена. Его что-то подтолкнуло, и он уже будто по инерции сбежал с крутого подъёма вниз. Ясно. Это умный лабиринт: застрял на месте, он тебя подгоняет, и, вероятно, перестраивается: мягко меняет траекторию, чтобы Бим думал, что он плутал вечность по тридцати квадратным метрам. Бим не двигался, он уже тёк, ударяясь о барьеры. Он стал фантазией пациента с афантизей. В голове по привычке скапливались всякие хмурые мысли про отца, про убийства, про Лёшу, но тут же скукоживались, облезали и падали в темноту. Не говоря уже о том, что он с концами забыл, где он, куда идёт и что ищет. Впереди грянула информация. Зарница синевато-белого света окрасила пол и стены мясного узора. Бим зашагал увереннее и почувствовал, как лабиринт сам его подгоняет, вздымаясь и затягиваясь позади. Он услышал, словно за бетонной стеной, своё бушующее сердце. Это была голограмма. В воздухе парила стенка размером с лист А4 с кристальным сапфировым текстом. «Какая пошлость» — подумал Бим насчёт оформления, приближая к нему своё близорукое лицо. А вот теперь он из искусственной темноты попал в настоящую. *** Самое очевидное, что сейчас можно было сделать — это убить Лёшу. То есть, да ведь? Из-за него нужно постоянно волноваться, что он раскроет тайны Гильермо Стеллса, нужно постоянно себя ограничивать, подбирать при нём слова, чтобы он что-то не то не подумал! Нужно губительно цензурировать свои планы. Почему нельзя было разбить голову Сёри камнем, когда был шанс, когда его тело уже было у них на руках? Тогда бы точно ни регенерация, ни роботы в голове его не спасли! Потому что рядом был Лёша, от этого предложения заскуливший, как собака, и он решил не светить перед ним ещё сильнее этой своей стороной. Лёша мешает. Ограничивает творчество, портит его своим вечным морализаторством. Так красиво бы было убить Сёри булыжником, так красиво и эффективно: всю кровь сразу бы смыло море! Но нет же. Приходится постоянно бояться неправильно топнуть, постоянно бояться, что Лёша бросит его! Лёшу нужно убрать и разрешить пазл, как ускользнуть непойманным и уничтожить все флешки и виртуальные копии с роковым аудио. Это будет трудно, но реализуемо. Сначала — само убийство, и это место как нельзя подходило. Никто не услышит крик, никто не почувствует тут свежую кровь или запах трупа. Стены поднимаются и смыкаются точно в центре по постоянному алгоритму, по датчику движения, а не из-за следящих видеокамер, их попросту нет. Стены состояли из одной общей массы, похожей на мясо и гиперреалистичные человеческие останки, и под действием алгоритма постоянно перестраивались и перемешивались. Насколько возмутительно просто запихать туда труп! Эту информацию не говорила Хания и до неё трудновато было додуматься с имеющимися сведениями. Но она у него была. В незримом телефоне появился чёрный сигнал от Лёши, непонятно, почему. Лёша ведь ещё не знает. Лёша вошел в лабиринт и двигался навстречу. Шёл и шёл. Послал второй чёрный знак, третий. Ясно, он пробыл в лабиринте намного дольше, чем нужно, и Лёша решил, что всё очень плохо, спешил на помощь, а сигналы слал, чтобы расшевелить девочек. Не было видно карты с отметкой Лёши, движущейся сюда, но было понятно, где тот находится, и какое занимает пространство. Он подкрался навстречу. Лёша остановился, будто знал, что он был в трёх метрах. Точно, Лёша «чувствует взгляд», а этот туман не перекрывал такие способности. Лёша протянул руки и нашарил его в темноте. Руки Лёши были наощупь как неопознанные сгустки воздуха, но все их слабости были донельзя известны. — Бим, это же ты? Ты меня слышишь? — спросил Лёша как будто у него в голове. Конечно. Туман не отрезает общение через наушник. — Да, я здесь, — ответил он. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. — Ты уверен? Когда ты двадцать минут, как должен был вернуться, я понял, что что-то не так, и объявил чёрный код. Ко мне сразу прибежал Рекви и начал испуганно кричать, что твой червь стал в два раза толще и страшно трясётся… возможно, это ложная атрибуция, конечно, мы не знаем, как они работают… ладно, ты все равно не слышишь, что я сейчас говорю. Я, прости, я забыл про «перспективу слепого пророка». Наутро это вылетело из моей головы. Наверное, потому что это значило бы, что за Теорией пошёл бы я, а эта… штука не хочет, чтобы за Теорией целенаправленно шли. Может и нет, может это я забывчивый дурачок. Чёрт, Бим, мне так жаль! Я должен был это с вечера себе куда-то записать, но я после сидра был глупый и сонный… ты точно в порядке? Он ждал, когда алгоритм начнёт затягивать стену позади Лёши. — Да, всё хорошо, не беспокойся. Лёша сжал его запястья. Трудно будет отвязаться насильно. — Я тебе не верю. Рекви был очень убедительным. Ты отвечаешь мне очень односложно и ещё ни разу не пошутил! Он начал сочинять. — Да, я сейчас немного тормозной. Я в шоке после этой Теории, окей? Мне было как будто больно на секунду, но вроде ничего критического. И, естественно, я сразу же всё забыл. Лёша отпустил его. — Ладно. Кажется, мы выйдем, только если теперь вдвоём дойдём до конца. Может, я не забуду её сразу, и успею куда-то записать, или у меня получится её сфотографировать на телефон… ну, что, пошли? Он перегородил Лёше дорогу. Наконец-то стена начала смыкаться прямо позади жертвы. Он толкнул его в грудь, тем самым единственным правильным движением, с правильной силой, в правильную точку, в правильный момент. Лёша упал головой в зарастающую дыру, и от испуга и дезориентации не успел выбраться. Дыра съезжалась к центру, и в поздних фазах начинала душить. Лёша корчился, бил ногами и слал тучи чёрных сигналов. Стена остановилась, когда не смогла задушить сильнее. Лёше оставалось примерно две минуты. Он наблюдал. *** Бим передёрнулся. — АААА! ЛЁША! ПРОСТИ! Он бросился к стене и начал с силой раздвигать дырку. Было зверски трудно и тяжко для его щуплых мышц. Бим давил, давил, Лёша выскользнул вниз, как рыбёшка, и уже не двигался. Бим повернул его на спину, откопал в голове первую помощь при удушении. Проверил пульс. Пульса нет. У него в голове выстроились шаги по искусственному дыханию, массажу сердца. Бим рачительно произвёл каждый, давил на грудную клетку, дышал, давил и дышал,… Лёша, кажется, начал дышать, появлялся пульс. Бим ахнул. — Лёша, ты живой? Прости меня! Лёша не отвечал, только вегетативно лежал и подавал вдохи и выдохи. Нужно отвезти его в больницу. Бим переступил через него и постарался поднять на ноги, но тот падал, как марионетка. Бим постарался перебросить через голову его руки и потащил его, куда-то вперёд. Тело сваливалось с плеч, Бим часто менял позицию и тащил его вперёд на сущем адреналине. Столько физической силы в нём попросту не было. Вся та странная ясность в полной темноте понемногу сходила, и от этого нести Лёшу становилось труднее. Благо Бим чувствовал разницу, тащит он шестьдесят семь килограммов или ничто. Иногда собственное тело начинало бузить: глаза тикали, рука подгибалась, как будто вот-вот настанет припадок, но каким-то неведомым чудом у Бима получалось держать себя в руках, и Лёшу тоже. В мыслях пронеслось, что он выйдет на улицу и узнает, что из-за этой новой поразительной ясности лишился какого-то чувства. Может, он даже ослеп. Или оглох. Но он ничего не загадывал. В очереди волнений слепота уходила как минимум на второе место. Снова зарница и парящий там текст. Бим с напором закрыл глаза и прождал, когда откроется новый проход, чтобы они вышли. Потащил Лёшу дальше, через три поворота, и унюхал солнечный свет, увидел шмат неба, услышал шелест травы, и измождённо сложил еле живого Лёшу на землю. Бим упал рядом с ним на колени и заплакал. Хании не было, Лизы тоже. В десяти метрах на них пялился Рекви. К Биму шёл Сёри, снова механически доставая из кармана телефон даже раньше, чем тот зазвенел. -О-о-о-о, как ты культурно просветился! — оценил Бернард. — Заткнись, — гаркнул Бим. Он всё видел, как и всегда. И слышал. Кажется, не притупилось ни осязание, ни запахи. У него даже получалось разговаривать. Никакой новой инвалидности. Бернард усмехался: — Стоит ли мне говорить, что срок годности этой дружбы оказался даже короче, чем я предсказывал? Бим сжимал кулаки. Сёри встал у него над душой с телефоном-поводырём. Бим достал из кармана свой, чтобы дозвониться в больницу, и Сёри выбил его из руки — телефон прыгнул в траву. — Ты не дашь мне спокойно вызвать скорую, верно? — процедил Бим. — Не-а. Фотограф слишком много знает, пусть умирает, — ответил Бернард. — Я думаю, сейчас самый подходящий момент, чтобы ты всё-таки передумал и ушёл с нами. Бим всхлипнул. Действительно. Лёша, даже если выживет, для него потерян навеки. — Я не вино-… я не хотел это делать. А потом захотел. Снова эта вспышка… я правда не хотел, не хотел этого делать. Голос Бернарда был ровнее слабого ветра. — Всё в порядке, сынок, не кори себя. Лично я тебя ни в чём не виню. Ты просто такой человек. Бим согнулся над обездвиженным Лёшей, слезинки капали на мятую рубашку. — Пап, давай я просто сяду в тюрьму, и никогда никому не буду мешать? Бернард поразмыслил. — Это мне не подходит. Ты бы сильно помог мне здесь. Да и вообще, в тюрьме ты можешь сболтнуть что-то лишнее. — Тогда убей меня. Я неудачный экземпляр человека. Бывает. Это вы вроде тоже хотите сделать? Перерезать всех детей Миллениума? Бернард не спешил с ответом. — Нет, нет, не буду. Ты пока что очень полезный. Особенно, с этим апгрейдом. Я ещё пока смутно понимаю, в чём он заключается, но чувствую, что он прекрасен. Бим громко выдохнул и перевёл взгляд. Рекви стоял в полном шоке. Почему он не вызывает скорую для Лёши? Маленький инертный идиот. Бим всмотрелся в него, в его пухлую сиреневую курточку с чёрными рукавами, и видел, что прямо сейчас его можно быстро убить одним маленьким надрезом важной артерии, там, где подмышка, и унести восвояси, как спящего ангелочка, ведь кровь долго не будет видно. Бима осенило — он начал чувствовать всю нужную информацию, чтобы убить. Кого угодно. Он посмотрел на Сёри, и уже на нём увидел горку зацепок по умерщвлению. У него в новой сумке-почтальонке опять была коробочка ядов и нож. Он видел его немногочисленные слабости, аллергию на пыльцу, о которой он, впрочем, сам говорил. Это были не инструкции, не видеоролик в голове с полным процессом, а скорее ингредиенты, которые Бим сам малейшим усилием воли сочетал в кровавый рецепт. Эта уродская правда, его суперсила его довела. Он захныкал, не стесняясь перед Сёри и перед отцом, скрестил руки, согнулся пополам и впился пальцами свои бока, в бока полного безнадёжного урода. Маньяка. В голове зазвенел извечный, главный вопрос: почему не программирование? Бим воображал перед сном, какую способность может «теоретически» получить. Он придумал, что будет сходу чувствовать алгоритмы, которые его окружают, или видеть архитектуру приложений с одного взгляда на юзер-интерфейс, или отгадывать пароли… — Пойми, медвежонок, … — лепетал Бернард. — ЗАТКНИСЬ, ПРОСТО ЗАТКНИСЬ. — Хорошо. Давай я тебе расскажу, как работает человеческий мозг, для разнообразия? — НЕТ. — Хм, ладно. Я задам тебе другой вопрос. Малыш, ты веришь в судьбу? Бим немного отвлёкся. Какой же это дурацкий вопрос, особенно в этот дурацкий момент. — Нет, я же не дегенерат. — Знаешь, а я говорю, что судьба всё-таки есть, давай, подними головушку, посмотри сюда, она прямо вот здесь. Бим покосился наверх — Сёри стукнул себя двумя пальцами по виску. — Человеческий мозг — это математическая функция, — сказал Бернард. — Допустим, всё, что с тобой происходит, и твои действия на этот счёт, это пара: «поступившие данные — реакция». — Ничего не говори, пожалуйста… — В начале жизни ты — функция предельно простая. Потом поступает какая-то информация, ты обрабатываешь её, откладываешь как опыт, наращиваешь им себя, и выдаёшь реакции, основываясь на этом опыте. Бим хотел закрыть уши руками, но с наушником это бы не помогло. — В какой-то момент функция так разрастается, что поступающая информация, проходя через уймы твоих модулей и внутренних алгоритмов, затирается, а потом и вовсе исчезает, и уже ни на что не может повлиять. И она никуда практически не откладывается. На любое количество абсолютно нового опыта ты выдаёшь одно и то же. Ты обречён. Твои поступки можно алгебраически высчитать. Вот тебе и вся твоя судьба, медвежонок. Бим бессильно подбросил термин: — А нейропластичность? — Нейропластичность — это, безусловно, прекрасно. Нужно очень много хорошего опыта, чтобы возместить плохой, но очень немного сильного стресса, чтобы затмить всё хорошее. Если ты это имел в виду! Бим метался. — Нет. Ты опять меня путаешь в дисциплине, с которой я не знаком. Ты говоришь чушь. — Но ты мне веришь. У Бима согнулись и задрожали пальцы. — Я не хочу быть уродом. Эта стратегия очень недолговечна. — Но ты сам всё замечательно видишь. Бим снова понурил голову. Бернард опять что-то рассказывал, и было мерзкое чувство, что он улыбается: — Знаешь, как я люблю говорить? Искусство требует конфликта. Полумёртвый Лёша приоткрыл глаза, но всё так же неподвижно лежал. Белки были кроваво-красного цвета из-за полопавшихся капилляров. У него как будто текла кровь из глазниц. Вокруг шеи иссиня-чёрным ошейником остался синяк от удушья. Бим плакал. Он так мечтал о том не отснятом моменте, когда они сплетничали с пивом на эдинбургском балконе. Он окреп. — Я… ладно уже, я иду с вами. Бернард усмехнулся. — Замечательно. Я очень рад. Бим поднял указательный палец. — Но с одним условием. Не трогайте Лёшу. Дайте мне вызвать ему скорую, проследить, что с ним всё в порядке, что он доехал домой, и я пойду с вами. — Ну, … — Он трус, — перебил Бим. — Скажите ему, что не тронете его, если он будет молчать. Тогда он точно будет молчать. Я это гарантирую. Договорились? — Хм-м-м… Бернард не торопился с ответом. Угнетал ожиданием. Он мог просто сказать «нет», приказать Сёри взять Бима за шкирку, и утащить обратно в семью насильно. Лёша пошевелил рукой, точно в судорогах. — Простите! — вставил Рекви. Сёри оглянулся, чтобы Бернард его рассмотрел. — Да? — Вы сказали, что человек в начале жизни — функция предельно простая. А гены? Бим кисло хохотнул — гены у него хоть куда! — Что «гены»? — спросил Бернард. — Мой папа говорит, что поведение регулируется сочетанием генов и среды, в которой растёт организм. — Да, это правдивое уточнение. Но это не противоречит тому, что я сказал. — Ладно. Лёшина рука как будто что-то искала, пока не упёрлась в вырост с тремя ромашками. Лёша выдернул их из земли, с сочным хрустом, зажал в трясущемся кулаке и сунул Биму под нос. Еле-еле, осипшим голосом он пробормотал: — Я тебя не брошу. В Бима укололо адреналином. — Ого, Лёша, ты что, подарил мне цветы? С отсылкой на то, что я вчера пошутил, что ты мне их не даришь? — он нахрапом вырвал ромашки и вскочил на ноги. — Ой, пап, интересно поговорили, но ситуация только что поменялась! Он подпрыгнул к Сёри и потеребил бутонами у его носа — он чихнул от аллергии и потерял равновесие, Бим тут же оказался у него за спиной, одновременно смахнул с его плеча сумку-почтальонку и толкнул его. Сёри споткнулся об Лёшу, Бим подтолкнул ещё раз и Сёри оказался в тоннеле. Проход тут же начал затягиваться. Сёри спохватился не сразу, а когда ему приказали. Он уже не успевал выпрыгнуть, дыра была слишком маленькая. Он начал её раздвигать руками. Бим тем временем приготовился и вытряхнул на него разом все яды из коробочки, и из дыры повалил дым смежных оттенков. Все вместе яды должны убить его быстро, а в неосязаемой темноте, может, ему будет даже не больно. Одна рука вынырнула из дыма и цапнула Бима за запястье, чтобы по локоть затащить его в его же ловушку — Бим проткнул её ножом, в правильном месте. Во все стороны с металлическим запахом брызнула кровь. Рука расслабилась и метнулась обратно. Дыра захлопнулась. На стёклах очков остались красные крапинки, как и на рубашке, и на руках, и на джинсах и сапогах. Бим обмяк. Кажется, в самом конце он услышал «Спасибо». Он развернулся. — Сёри умер. Лёша лежал, дышал, смотрел в белое небо. — Ты убил его. — Да. Он сказал, что расстроился, когда мы не до конца убили его в прошлый раз. Лёша вздохнул и совсем тихо заплакал. — Ладно. Хорошо, что он больше не мучается. Но все равно грустно. — Да. Бим стоял на месте, обдуваемый ветерком. Лёша лежал. — Я правда хотел бы траурно помолчать. Но отвези меня в больницу, пожалуйста. Это, конечно, не критически срочно, я живой, просто очень слабый сейчас, но лучше всё-таки меня обследовать. Бим спохватился. — Да, конечно, сию минуту. Он кинулся искать в траве телефон, вытащил его и уставился на экран с открытой перепиской. — «Мати покинула чат», — зачитал он. — И Лиза тоже. Их нет на радарах. Они нашли Теорию и смылись без нас. Лёша моргнул алыми глазами. Трава и ромашки в дуновении ветра щекотали его лицо. — Зачем ты вообще сделал «выход из чата»? — Я не писал весь код с нуля, я сделал чат из конструктора. Но чтобы выйти там нужно постараться, они должны были очень осознанно это сделать. — Вот же они… ах. Я же столько чёрных знаков послал. Я подарил Мати вспышку! — Ты так на них обижаешься, хотя буквально лежишь полумёртвый из-за меня. Лёша не сразу ответил. — Ты почти убил меня, — признал он. — Второй раз. — Верно. Это опасная, нездоровая хрень. Если ты хочешь, я помогу тебе добраться домой. Лёша думал. — Нет. Я уже сказал, что не брошу тебя. Что там про нейропластичность? Тебе нужно много хорошего опыта. А не контракт до первого косяка. Я знаю, что это не лучшая и не самая безопасная идея на свете, но стоит попытаться. Да и в противном случае миру была бы крышка. Бим растрогался. — Ах. Правда? Спасибо, что ты мой хороший опыт приоритизируешь перед всем миром! — Иди к чёрту, урод. Бим осмотрелся. — Ещё вопрос. А где Хания? Рекви оглянулся на дом. — Она на первом этаже и как-то странно замерла на одном месте. Десять минут назад она тоже там была. — Как ты понял? — спросил Бим. — Ладно, не важно. Рекви встал на носочки и задрал нос, будто пытался разглядеть что-то за крышей. — А девочки убежали и уже далеко, — доложил он. — Пока я тут вас ждал со страшным братиком, у Лизы тоже червь стал толще и трепался во все стороны. Она так громко закричала, что даже тут было слышно. Лёша оцепенел. — Так. Это очень плохо. — Наверное, да, — говорил Рекви. — И когда Лиза закричала, Хания сразу пошла туда и теперь всё время стоит на одном месте. Лёша вздохнул. — Понятно. Они вырубили её вспышкой и смылись. Рекви встал на цыпочки. — Ой, кажется, она проснулась. Она идёт к нам. Бим размял плечи. — Отлично. Рекви, мне нужно, чтобы она сюда дошла, увидела нас всех в таком виде, и ты, воспользовавшись секундой её ступора, бросился в дом, в комнату, где она, вероятно, лежала, и принёс мне оттуда скульптуру. — В больницу вы меня сегодня отвезёте, или нет? — спросил Лёша. — Напоминаю, что я полуживой. — Это важно. Ты потерпишь ещё пять минут? — Потерплю. — Спасибо. Нужно что-то сделать как минимум с тем фактом, что на входе в «Рождение ребёнка Миллениума» теперь лежат химически изуродованные останки. На крыльце веранды показалась Хания как будто с мигренью. Её походка сначала была размеренной, потом погасла, и стала очень быстрой и истеричной. — Что это такое?! Кто вы такие?! Что происходит в моём доме?! Она остановилась и ахнула, увидев истерзанного Лёшу с ярко-красными глазами и гематомами от удушения. Над ним стоял Бим, окроплённый алыми брызгами, покачивая ножом. Он пригрозил пальцем. — Тихо, тихо. Никто не кричит. Она оторопела. Бим говорил: — Что ж. Рецензия. Прошёл я, значит, через ваше интерактивное путешествие. Мне не понравилось. Система безопасности у вас там так себе. — Она ещё не готова… — Её просто нет. — Да, её нет. Это ведь тестовая сборка, ещё нужно будет многое изменить и подрезать, провести консультацию с врачами… — Неважно. У Хании дрожали губы. — Что вам нужно? Я сейчас вызову полицию. Бим склонил голову и дернул запястьем с ножом. — Вы уверены? Хания затихла. — Чей это дом? — спросил Бим. — Мой. — А кто тут жил до вас? — Пожилая пара. — Их имена? — Это неважно. Я не помню. Бим махнул ножиком и указал на скульптуру у себя за спиной, не сводя глаз с Хании. — Кто придумал парящий текст? Кто его написал? — Я придумала. Просто текст. Рекви выбежал на улицу, пыхтя с громоздкой фигуркой в руках, и уставил её перед Бимом. — Готово! — Спасибо, дружок. Хания воззрилась на собственную скульптуру. Бим от неё уже почти ничего не испытывал, хотелось только поскорее закончить и добраться уже наконец до больницы. — Кто написал этот текст? У Хании покраснели щёки. — Я написала. — А не Сефора Макфи? Хания как будто стала в два раза меньше. — Да. Сефора Макфи его написала. Бывшая хозяйка. Бим улыбнулся. — Вы ведь шумихи ради сделали работу про детей Миллениума, верно? Хания пялилась. — Да как вы… я… ах, эта Маргарита… — Ответьте на мой вопрос. Вы хотели сенсации? Вы хотели популярности? Хания хлопнула ртом. Бим кивнул. — Я буду расценивать это как кроткое «да». В таком случае, я предлагаю вам сделку. С моей стороны в интернете сначала появляется интервью с вами, которое собирает много кликов — больше, чем обычно, и больше, чем вы когда-либо могли бы собрать — про эту работу. А потом происходит сенсация, и о вас с вашей работой говорят не тридцать человек, а триста миллионов, и не неделю, а месяцы. Хания тряслась. — Я-я должна молчать, верно? Мол, я вас никогда не видела? Бим улыбался. — Конечно, но это не всё. Мне нужно, чтобы вы, через несколько дней после публикации интервью, позволили мне взорвать эту скульптуру. И мне нужно, чтобы в СМИ попала история, что это произошло по вине неизвестных активистов, которым ввиду нынешней репутации детей Миллениума не нравится, что ваша работа является их позитивной репрезентацией. — Она ничем таким не является, она внушает «дрожь перед неизвестным»… — Но в названии же они есть. Кому-то этого уже достаточно. Люди не всегда особо логичные. Хания металась в сомнениях. — И я хочу, — добавил Бим, — чтобы вы после этого происшествия заявляли везде, что страх и ненависть касательно детей Миллениума преувеличены. И в том числе, что Бенедикт к теракту в тюрьме святой Александры не имеет никакого отношения. — Кто? — Б. Кнокс. — Ах… Хания думала, невольно наблюдая только за каплей крови на острие ножа. — Возможно, я бы так и считала. Возможно, я так и считаю. — Я думаю, мы договорились. — Мы договорились. Она открыла рот, почти осмелившись что-то спросить, но стушевалась и отступила. Бим набирал скорую. — И ещё одна вещь. Этого парнишку ограбил и задушил какой-то маньяк. Бедняга на последнем издыхании шёл по пустой улице, ища помощи, и упал в обморок перед вашим домом. Мы с Рекви приедем немного позже, как его близкие друзья. Лёша, ты согласен? — Я согласен. — Хания, вы согласны? Бим протянул ей телефон с набранной скорой (все равно у него засекреченный номер). Она приняла его и почти спокойно поднесла к уху. *** Лёша лежал на прохладном чистом белье под капельницей. Неподалёку циклами вертелась голова вентилятора, то и дело теребя его чёлку, обдувая застывшее лицо и удаляясь. Дыхание восстанавливалось, но чем глубже Лёша вдыхал, тем больше о себе напоминала геометрически точная, округлая гематома. Говорили, что она пройдёт как обычный синяк. Глаза тоже становились нормального цвета. Другие анализы были на подходе, но в целом он приходил в себя и ничего фатального не ощущал. Палата мигала из серости в белизну — Рекви с шелестом крутил жалюзи. На белой тумбе стоял стакан молока, надкушенный полуразваленный кекс с голубикой и фотоаппарат. Бим держал руки в карманах. — Слушай, — сказал Лёша, — у меня ещё один последний вопрос насчёт нашей гулянки с текилой. Бим хохотнул. — Серьёзно? Ну, что ещё? — Помнишь, мы были уже очень-очень пьяные, и Лиза включила музыку? Она ещё такая красивая была и очень андерграудная, видимо, потому что я раньше ничего из того, что она включила, не слышал. Хотя я сам заслушиваюсь всякой альтернативщиной и инди. — Ну, да. А я, помнится, похвалил басы. Наверное, она откуда-то вытащила колонки с сабвуфером. А что? — Там не было никаких колонок. И сабвуфера тоже.