Самая общая теория всего

24 декабря 2024 Ни для кого не секрет, что человеческая толпа работает как жидкость. Если из зала, наполненного людьми, интригами и томлением, открыть дверь в узкий коридор, слегка наклонённый вверх, на вершине которого поставить пустой церемониальный зал без предписанных мест, в действие вступит капиллярный эффект. Экземпляры толпы могут быть сколько угодно воспитанными (в нашем случае это главные представители мировой науки и искусств) — они все равно стремительно и суматошно потекут вверх. На вершине колонны, как правило, мигает мениск: то выпуклый, то вогнутый. Зал был обсидиановым, с бархатом цвета Тиффани и нежно подсвеченным перламутровым потолком. Его цветные переливы словно отрывались, как вишнёвые лепестки, и падали на усаживающихся гостей: на их плечики, платья, манжеты и лацканы. Они гнулись и радужно мрели на всём, к чему прикасались, словно в мире мыльного пузыря, на напудренных лицах, марципановых грудях и жидких кашне, вызывая улыбку даже у искушённых. Чудесный интерьер был создан впопыхах, специально к церемонии, по неизданному проекту Захры Хади. Марию-Карину тоже занесло наверх по капилляру, и силы физики чуть не усадили её куда-то в средние ряды — она выскользнула и встала у горла потока, из которого вываливался народ. Она высматривала в нём знакомые лица или затылки и мысленно восхваляла себя за то, что решила надеть сегодня контактные линзы. — Кирс! — шикнула она, хватаясь за плечо в вечерней накидке. Кирс оглянулась и выступила из потока. — Что ты тут делаешь? Ты разве сейчас не должна ждать за кулисами? Тебе скоро выходить забирать твою ненаглядную премию! — Альберт пропал. Он должен был быть со мной. Кирс замерла. — Как пропал? — Не знаю. Он должен был прийти ко мне в гримёрку десять минут назад. Кирс закрыла глаза и поразительно спокойно кивнула. — Поняла, я буду его искать. Но сначала я отведу тебя назад за кулисы. Не расхаживай тут одна. Ненавижу, когда дети Миллениума расхаживают одни. И так проблем достаточно, Шелкопряд совсем рядом. — Поняла. Прошу прощения. Они ушли вместе, наперекор потоку внутри капилляра. Их сразу замело в сторону и начало заносить обратно. Потом первой пошла Кирс, держа Марию-Карину позади, и её вид воинственной амазонки развернул перед ними тропинку. — Почему у тебя постоянно рука в кармане? — спросила Кирс, тянущая её за собой. — Это сильно заметно? — В платьях редко есть карманы, и это автоматически бросается в глаза. Ненавижу платья. А ещё у нас Беня один раз очень долго держал руку в кармане, и это оказалось очень скользкой деталью. Ненавижу скользкие детали. — Эм, что он такое скользкое делал в кармане, прошу прощения? — Набирал в телефоне текст, который говорило небо. — Ладно. Я буду делать вид, что меня удовлетворило это количество деталей и уточнений. — Не увиливай, что у тебя в кармане? И да, если это какая-то чушь, то не важно, важно быстрее найти Альберта. Мария-Карина помедлила, принимая решение. — Я покажу, но не при всех. Это тоже важно. Я просто не хотела привлекать внимание. И прятала, чтобы Альберт случайно не увидел, а то он бы расстроился. Никому это сейчас не нужно, верно? Кирс измождённо выдохнула. — Поняла. Они протолкнулись из духоты с привкусом Шардоне в слякотный бетонный коридор, «Служебный ход». Блестели проруби ночи на потолке. Мария-Карина интуитивно встала у цапли-пепельницы, как будто у них было время курить. — В общем, ты сама поймёшь. Она послала импульс, чтобы поднять свою роботическую левую ладонь (протез, как и все её конечности), сдёрнула с неё изнанку кармана платья и вынесла на голубой свет. Цельнометаллический кулак колыхнулся и с напором раскрылся, распластывая мятущиеся фаланги. Ладонь была сильно повреждена по центру и плохонько реагировала на мозговые команды. Кирс с ужасом открыла рот. Гости недовольно перешептывались. Уже десять минут, а потом и полчаса, как всё шло не по программе. И вот, вместо ведущих, поперёк сцены зашагала пожилая рыжая женщина. Её волосы бушевали кудряшками, очки-полумесяцы из-за прожекторов сверкали белым огнём, по змеиному платью бегали радужные отсветы от потолка. Между двух пухлых пальцев была зажата петличка, как сигарета. — Здравствуйте, здравствуйте. Возможно, кто-то меня узнал. Кто не узнал — представлюсь, меня зовут Сефора Макфи. Вы можете меня знать по передачам о мире животных, или по «Самой общей теории всего», которую в своё время высмеяли и забыли. Скорее всего, и меня вы забыли. Какая жалость. Неважно. Толпа не замолкала, но слушала; кто-то принял это за шутку. Многие пытались загуглить, кто она такая. — Никто никогда мне не верил — сказала Сефора залу. — Того хуже, все постоянно всё забывали. Авось, и теперь вы забудете. Как будто я ничего не делала. Если нет — ладно. Я отчаялась, мне уже глубоко плевать на свою репутацию, и мне плевать, что со мной сделают за то, что я натворила. Она поправила волосы. — Вручения Нобелевской премии сегодня не будет. Где-то вдалеке злобно простонал Альберт. Кирс побежала на звук. Сефора расхаживала по сцене, глядя в петличку: — Уже ни для кого не секрет, что дети Миллениума не в безопасности. За ними охотится некто «Шелкопряд». Некто «Шелкопряд» хочет их всех убить — всех и каждого из двадцати четырёх, — по какой-то очень веской причине. Некто «Шелкопряд» — это я. Кто-то запальчиво ахнул, и Сефора восприняла это как комплимент. — И сейчас, с вашего позволения, я вам всё-при-всё расскажу. Зачем, почему, как и прочее. Ну, и про Теорию тоже, если вдруг кто не помнит! Скорее всего, не помнит… Она изобразила удивление. — Вы спросите меня, почему? Зачем мне так врываться, срывать церемонию, признаваться и всё рассказывать? Есть причины. Ну, и потому, что это слишком интересно. Всё накалялось от шёпота и беспокойства. Охрана утекала из зала. Крепчала молва, что Сефору сейчас невозможно сфотографировать или заснять на видео. Телефоны как будто удаляли её и писали пустую сцену. Бенедикт сидел в первом ряду, скрестив руки. Он всё понял. *** Сентябрь 2005 Маленький Уильям Гарлик скрестил руки и посмотрел Сефоре в глаза. — Я всё понял, вы какая-то мошенница. Сефора запаниковала, но постаралась этого не показать. — Солнышко, почему ты так решил? Знаковая встреча с маленьким Гильермо изменила Сефору. Она перестала игнорировать нити, пронзающие потолки, ей захотелось всё-таки разобраться. Ей захотелось увидеть других волшебных детишек. Почувствовать их особенность, прощупать их увлечения, странности, диковинные привычки. Хотелось их изучить, допросить, чтобы у неё в уме струнами растянулась связь от каждого к каждому, и она выкопала очаровательную разгадку. Что с ними не так? Что не так с ней? Первым она навестила маленького Уильяма Гарлика, потому что больше пока никого не знала. Она показала рабочий бейджик с телеканала, подцепленный за петельку на голубую ленточку спонсоров и эмблем, и ей поверили, что она исследует одарённых детей для ещё не анонсированной телепередачи. Она попросила отвести её с мальчиком в комнату с нулём отвлекающих факторов, где будет стол, стул, и зефиринка на тарелочке. В необъятном доме Гарликов такая комната нашлась быстро. Если бы Сефора попросила комнату для зверского крика, комнату с помойной ямой или комнату для разведения лошадей, её бы тоже в разумные сроки смогли подобрать. Окна на марципановых стенах вели в бесцветное небо. Вокруг сладкой белобокой башенки, отражённой в пьедестале из фарфора, мигала золотая каёмка. Сефора сидела в брюках из секонд-хенда на стеганной обивке из королевского красного бархата. Мальчик сидел в детской инвалидной коляске, надменно скрестив руки на груди. Как только ушли родители, он поймал её на крючок. — Вы пришли ко мне в дом и пытаетесь провести со мной эксперимент, которому сорок лет — Уильям с омерзением щелкнул пальцем по зефирине, та упала на бок. — Уже давно известно, что он не эффективен. Все корреляции неточные. Дети из семей с высоким социо-экономическим статусом, в которых никогда не было недостатка еды, естественно, держатся лучше, чем дети из семей необеспеченных и многодетных, которым за еду нужно драться. И, представьте себе, первые более вероятно добьются успеха в будущем, чем вторые, и не из-за умения «отсрочить удовольствие», а просто потому, что они богаты и сыты, вот это да! Сефора встрепенулась и изумилась. Кто так разговаривает в пять лет? Чтобы пуще показать своё превосходство, мальчик забросил ногу на ногу, и с края коляски ниспала пустая штанина. — Признавайтесь, кто вы? Что вам от меня нужно? Сефора не могла сообразить, стоит ли защищаться и выгораживаться перед пятилетним ребёнком. Он всеми силами и всем своим худым тельцем, одетым в костюмчик от семейного портного, транслировал, что стоит. Сефора вздохнула. Все равно никто не запомнит, что она здесь была. — Я пытаюсь изучить детей, рождённых первого января двухтысячного года в полночь. Вы определенно особенные, но не понятно, каким образом, и из-за чего. Мне от вас ничего не нужно, я просто хочу вас понять. Прости, но это всё, что я могу тебе на это ответить. Потому что я сама очень многое ещё не понимаю. Уильям сильно-сильно нахмурил платиновые брови. — Я особенный, это правда — согласился он. — Меня удовлетворило ваше оправдание. Так и быть, я не позову охрану (хотя я могу). Сефора удивлённо хлопнула ртом. — Большое тебе спасибо. Он деловито выложил локти на стол. — У меня к вам вопрос: а Альберт Цвайнштайн уже прошёл этот тест? Если он протерпел десять минут, давайте так всё проведём, чтобы я протерпел тридцать. Или целые сутки. Если нужно, я готов держаться неделю. Он говорил это смертельно серьёзно. Сефора обуздала в себе порыв засмеяться, поправляя очки. — Ой, а кто такой Альберт Цвайнштайн? Уильям удивился, что она это спросила, и даже обронил искорку самодовольной ухмылки. Он одним махом вытянулся, как суррикат, чтобы высказать затаённое недовольство: — Это мой заклятый враг! Он ставит мне палки в колёса вот уже пять лет! Сефора почувствовала, что если она сейчас засмеётся, то через три минуты охрана подбросит её над забором. — Правда? Целых пять лет? — Да! — пыхтел Уильям, уязвлённый до глубины души. — Когда я родился в такую красивую дату, мой отец хотел самым первым написать в газету, что это я «ребёнок Миллениума». Но этот плут взял и родился на час раньше меня, тоже в полночь, но по местному времени в Германии, и затмил мой успех! В международных новостях написали про него, а не про меня! Сефора задумалась, насколько скучный это был день, если кроме этого в международную газету писать было нечего. Она подыграла: — Как же так! — Вот именно! Мы надеялись, что я выеду хотя бы на том, что у меня нет ноги, но он и тут меня обскакал! Он альбинос, слепой, да ещё и еврей! Я его ненавижу! *** Октябрь 2024. После того, как в голову Альберта подобно молнии прилетела идея, он на две недели закрылся во временной лаборатории: вычерчивал на листах, моделировал, строил и наворачивал по три тысячи шестьсот градусов на винтовом стуле в одном из развесёлых порывов запищать. Бенедикт пошёл своей дорогой. Он наконец-то расширил свой график, доселе состоящий из приятных болезненных тренировок, более болезненных уроков самообороны с Кирс и менее приятных попыток с ней сблизиться до уровня терпимой, непоколебимой дружбы. Он взялся за классическое расследование. Он стёр пыль с квадратного стола, обнажив спелые красно-пепельные оттенки на лакированном рисунке зодиака, перечитал все записи Сефоры, которые для него не запрещены, сгруппировал их по секторам; он отправился на поиски рабочего компьютера. Единственный компьютер в доме уже занял Альберт два месяца назад. Он окрестил рабочим свой планшет для чтения и начал рыскать по мириадам узлов мировой паутины. Он добрался до каждого ребёнка Миллениума из списка и обыскал до зубов его интернет-сущность, сочинённую из анкет в соц. сетях, фотографий, строчек реестров, статей, сканов медицинских свидетельств и некрологов. Работа, как и всегда, давала знаменательные плоды. И, как и всегда, больше всего на свете Бенедикт мечтал ими поделиться. Он помнил дословно, что сказал ему психолог в тюрьме, и пригвоздил записочку с запахом гари на вершину ментальной карты. Сделал вывод. Работал в правильную сторону. Три недели спустя, он оторвался от добела исписанной доски, собрав на диване публику из Альберта и Кирс. — Я хочу вас оповестить, что я собираюсь делать дальше. Это очень важный момент в нашем большом конфликте с Шелкопрядом, а также в моей собственной жизни. Карьере. Судьбе. Он качнулся на носочках, накручивая витиеватую мысль: — Как известно, из Теории мы поняли, что центральным качеством ребёнка Миллениума, его силой, является его творчество. Как докладывает мисс Кирс. Кирс кивнула и встала с дивана. — Я пришёл к выводу, что я, несмотря на то, что являюсь блестящим детективом, имею прекрасную физическую подготовку и уже очень недурственно владею боевыми навыками, практически никак не развиваюсь в самой важной из-… Бенедикт прервался и с резким грохотом упал с ног. Пока он болтал, Кирс подошла и так ударила его ногой по лодыжке, что он потерял равновесие. — Будешь говорить про свои боевые навыки, когда перестанешь падать от моего дуновения. Бенедикт быстро поднялся и отряхнул с колен светлую пыль. — Дёргать меня за протез — это бесчеловечно, но я с вами соглашусь: враг не побрезгует воспользоваться моими физическими слабостями. Мне нужно всегда быть начеку. Особенно с учётом того, что я наполовину глухой. Кирс опять повела ногой с его глухой стороны, и он опять упал. У него даже не было шанса это заметить. Как только он встал, она дёрнулась снова, но тут он успел поднять ногу, и выученными движениями цапнул её за руку, вывернул, затем надавил второй ладонью под её нижнюю челюсть, откинув её голову назад. Дальше он решил не продолжать. — Всё, правильно, хватит — сказала Кирс, дыша совершенно спокойно с запрокинутой головой. — Говори, что ты там хотел. Бенедикт отпустил её с кислым видом. — Всё, вы уже унизили меня и сбили весь мой настрой! В буквальном смысле! Придётся перейти к следующему пункту, второму по важности, а потом я, возможно, вернусь к этой краеугольной, потрясающей и важной для меня теме! Кирс села на место. — Ладно. Бенедикт снова выровнялся, хореографически сдвинул пятки и раскинул носки. — Я собрал самую полную возможную информацию об остальных детях Миллениума. Я вычислил, кто из них наверняка жив, и кто — совершенно точно мертвец. — Это было второе в приоритете? — изумился Альберт. — Да. — Ладно. Бенедикт обернулся к доске. Новые Дети Миллениума были разбиты на ней по группам. — Я полагаю, лучше всего сдёрнуть пластырь и начать с мертвецов. Кирс молча кивнула. Альберт качал головой с тихим, далёким возмущением. Бенедикт проследовал к угрюмому столбику в дальнем углу доски: — Итак, категория «однозначно мертвы». Найдено тело, оно опознано, это точно этот ребёнок Миллениума. Хотя, как известно, эта логика не работает, как минимум, для Гильермо Стеллса. Итак, — он вмазал пальцем у первого имени. — Фрэнк Буматаи, достаточно широко известный на Гаити, как комик Слепой Фрэнк. Первого августа у него разболелась голова, он ощутил слабость, прилёг поспать, и не проснулся. Он умер от отравления угарным газом. Официально это списано на несчастный случай по его собственной невнимательности, мол, не закрутил конфорку. Я в это не верю. Слепые люди более внимательны к тому, чего касаются, лучше помнят, что включают и выключают, и лучше замечают запахи. Я думаю, кто-то прокрался к нему квартиру и сам устроил утечку, а его усыпил или убил ядом, который не оставляет следов. Смею заметить, Шелкопряд очень полюбил яды. Кирс вздохнула. — Да, сначала мне что-то прыснули в горло, потом эти «коробочки» и «таблетки». — Кроме того, я выцепил в интервью его редактора информацию о том, что он должен был на следующий день устроить читку свежего материала. Он говорил о двадцати листах сырых шуток. После его смерти их хотели отыскать, и на их основе устроить благотворительный концерт памяти, но при обыске ноутбук с его личными файлами не нашли, хотя компьютер, как правило, никогда не покидал квартиру. — Шелкопряд их зачем-то забрал — подытожила Кирс. — Да, это вероятно — кивнул Бенедикт, — но зачем — мне пока неизвестно. Идём дальше. Антонио Энрике Флоренцо Мэло Сантос, бразилец — убит в июне. Он ушёл в однодневную экспедицию и не возвращался больше недели. Истерзанное волками тело найдено в джунглях. Среди грубоватых укусов найден летальный хирургический надрез — убийство. Бенедикт держал паузу. На этом он обчёлся, двинув палец ниже окончания столбика. Кирс моргнула. — Что? Это всё? Все остальные живы? Бенедикт не ответил и повёл пальцем на колонку подлиннее. — Следующая группа. «Пропали без вести и достоверно неизвестно, живы они, или нет». Это — практически все остальные. Я нашёл что-то про каждого, и абсолютно каждый сейчас неизвестно где. Может, все уже мертвы. Может, кто-то в бегах, как и мы. Может, кто-то убит в бегах. Кирс кивнула. — Ясно. Бенедикт продолжал: — Некоторые исчезли буквально на днях, некоторые пропали без вести много лет назад, что само по себе красноречиво, но нельзя исключать, что они просто хорошо где-то скрываются. Как и мы. Может, где-то вдали от камер. В лесу. В горах. В подземном бункере. В космосе. В подводном бункере. В пустыне. В очень надёжном шкафу. — Не томи — попросил Альберт. — Первая — Бенедикт ткнул пальцем в имя, — Луа Тео, полинезийка, занималась парфюмерным делом и флористикой, держала магазинчик. Родители сообщили, что она пропала без вести в начале июля. Коко Сюлай, полинезийка с Маркизских островов, дизайнер одежды. По сообщениям родителей уехала в неизвестном направлении в конце мая. Фиона Пабнум, американка из штата Калифорния. В чём её особенность, не совсем ясно. В личном деле есть несколько преступлений, классифицированных как хулиганство, но всё в подростковом возрасте, дальше — ничего особенного. — Какого рода хулиганство? — спросила Кирс. — Они в эти категорию могут запихнуть что угодно: от участия в пикете за чистый воздух до отрывания голов птенчикам в городском парке. Бенедикт облокотился о столешницу, приготовившись к длинному монологу: — Приведу пример. В двенадцать лет во время семейного отпуска на Филиппинах она незаконно провезла в Америку детёныша гигантской летучей лисицы (это самая большая известная летучая мышь) и вырастила её в сарайчике неподалёку от дома. Она распустила среди местной ребятни слух, что её летучая мышь вымахала в полтора метра ростом и приправляла это будоражащими подробностями того, как та проглатывает за раз целую куриную тушку. Она приглашала желающих посмотреть на питомца через дверную скважину сарайчика: действительно, на жёрдочке висела вниз головой огромная человекоподобная мышь, не меньше полутора метров ростом. Дети охотно платили за это пугающее зрелище. Дети-скептики гуглили этот вид и правда видели, что длина мыши — полтора метра. Однако всё, естественно, вскрылось. Длина тела питомца в действительности достигала максимум сорока сантиметров, а сто пятьдесят сантиметров — размах его крыльев, и питался он фруктами. Фиона разрекламировала крылатого травоядного котика как антропоморфное чудовище. Внутри сарайчика она обустроила всё так, чтобы через замочную скважину казалось, что мышка правда огромная на фоне миниатюрных копий ящиков и башмаков. В саму дверную скважину она встроила оптическую линзу, усугубившую этот эффект. Фиону посадили под домашний арест, а бедную мышку отправили в заповедник. Кирс нахмурилась. — Понятно, лгунья и мошенница. Ненавижу лгунов и мошенников. Бенедикт пожал плечами. — Насколько мне известно, ничего противозаконного она больше не делала. Что не исключает вероятности, что с тех пор она просто не попадалась. Так или иначе, дальше всё было скучно: она закончила продюсерский факультет, какое-то время работала то в газете, то редактором новостей. Тихо уволилась и исчезла три года назад. — Уволилась? — уточнила Кирс. — Значит, это не исчезновение в духе «ушла гулять и не вернулась». — Да — кивнул Бенедикт. — Значит, на неё напали, она аккуратно подрезала мосты и ушла в бега — рассуждал Альберт. — Три года назад напали. А Фрося у них тогда уже была? Вроде же нет. Или кто-то, кто до неё? Или они тогда ещё с обычными киллерами это пробовали, поэтому и не получилось? Бенедикт мотнул головой. — Нет, Цвайнштайн! Ничего не говори и не думай. Альберт немного оскорбился. — Эм, ладно, я просто мыслю в слух… — Не нужно. Хочешь ты того или нет, ты только додумываешь. В этом деле стало баснословно много переменных, и у нас катастрофически мало данных. Самый большой, якобы надёжный якорь информации, что у нас был — воспоминания Скру Драйвер — оказался, как утверждает Ньют Митчелл, отредактированным и крайне недостоверным. Что угодно оттуда может быть неправдой. Значит, фактически, у нас нет ничего. Делать выводы и строить логику нужно как можно осторожнее. Каждый раз, когда мы мыслим вслух, мы можем невольно прокладывать логическую дорожку куда-то не туда. В нашем положении ошибаться — слишком большая роскошь. Поэтому, когда есть данные, что кто-то пропал, я отношусь к этому, как «кто-то пропал». И точка. Не умер, не убит Скру Драйвер или кем-то до Скру Драйвер, не ушёл в бега, не просочился в параллельную реальность, не поскользнулся и не упал в море. Мы не делаем неподкреплённых импликаций. Это понятно? — Понятно. — Спасибо. Бенедикт крутнулся к рабочему столу, отпил воды из стакана, заправил локоны и вернулся к доске. — Идём дальше. Нэш Форд Джонс — американский математик из штата Колорадо, пропал без вести в этом июне. — Математик? — воодушевился Альберт. — И я про него не знал? — Очень скромный математик — уточнил Бенедикт. — От своего имени опубликовал только докторскую о продвинутой теории игр, да и та везде подаётся скорее, как детище из-под крыла его альма матер, чем как индивидуальная работа. Далее он так и работал в академии в составе исследовательских групп, его имя всегда отодвигалось на задний план или скрывалось в «et al.». — Понятно. — Квин де Лаво — продолжил Бенедикт. — Знаменитая «ведьма» из Луизианы. Мастер Вуду, иллюзионистка, гадалка, в общем, занималась разного рода мистическими перфомансами, чтобы осушить кошельки. Альберт заскучал. — Ясно. — Внезапно пропала в середине июля. Идём дальше: Мигель Анджело Бруно Ротти, португалец, скульптор, пропал совсем, совсем недавно. Позавчера. Ушёл гулять и не вернулся. К сожалению, я не успел с ним связаться до его пропажи, но это не так удивительно. Он не шибко доступен в большинстве мессенджеров или через электронную почту, возможно, потому что он слепой. — Для слепых всё уже давно нормально в Интернете сделано и продумано — возразил Альберт. — Страницы просто озвучиваются. Или ты вообще мог записать ему голосовое сообщение. Бенедикт приподнял нос. — Нет, Цвайнштайн, вскрывать свой голос опасно. Так или иначе, связаться не получилось, и ничего с этим поделать нельзя. Идём дальше. Мария-Карина Складовська, полячка — исчезла из социальных сетей в конце апреля. На работе взяла бессрочный отпуск, семья о её пропаже не сообщала. Захра Махмуд Хади, архитектор из Ирана — пропала в начале мая. Омар Нашампури, поэт, выходец из влиятельной семьи из ОАЭ — пропал в начале мая. Тришна Девис, единого рода занятий нет, но есть очень толстая колонка возможностей для фриланса — пропала в конце апреля. Меруерт Алтынбекова, занималась разнообразным прикладным дизайном и ювелирным делом — без вести пропала семь лет назад. Далее, вьетнамец Тран Кям Нам — ох, с этим кадром очень трудно было работать! Никаких вестей о нём нет уже почти десять лет, от его существования в Интернете витают только какие-то обрывки: что он родился, учился в элитной школе, на этом всё. Моё предположение: он тесно связан с вьетнамской мафией, как и некоторые его родственники. Далее, китаянка Кан Чинг — занималась журналистикой и философией, пропала в начале мая, взяла увольнение. Ким Сан-Джун — певец и танцор в составе восходящей корейской поп-группы. Пропал в конце мая. И последний: Чарли Дорвин, выходец из великой страны, подарившей нам Матильду — Австралии. Просто перестал ходить в свой исследовательский центр в начале мая. На этом всё. — Стоп — сказала Кирс, загибая пальцы, — ты кого-то одного не назвал. На лице Бенедикта мелькнула злоба. Он отошёл и стукнул согнутым пальцем у последнего имени, расположенного отдельно. — Акисава Куро — единственный, кто точно не умер. Альберт запальчиво хлопнул в ладоши. — Ну, замечательно, с ним можно как-то связаться? Бенедикт сильно сузил глаза и прохрипел: — Можно. Кирс и Альберт посмотрели на него вопросительно. — Я уже связался, несколько часов назад — сказал Бенедикт. — Я со всеми и с каждым попытался связаться, и только он мне ответил. Естественно, в целях осторожности, я не писал со своего профиля, создал пустышку. Моя стратегия такова, что, если ребёнок Миллениума жив и идёт с нами на контакт, мы приглашаем его в Исландию, и оттуда Шварцберт (проверив, что это не ловушка) помогает ему добраться в нашу скромную обитель. Кирс и Альберт потянулись к нему с интересом. — И? — Я ему написал — угрюмо повторил Бенедикт. — И? — И он мне теперь сам постоянно пишет. — М-м-м — протянул Альберт, — а это точно не враги забрали его телефон и пытаются вытрясти из тебя информацию? Бенедикт покачал головой, взял со стола телефон, открыл беседу и положил его Альберту на ладонь. — Можете почитать. Кирс промотала в самое начало через бусы коротких сообщений из очень односторонней переписки. Первым написал Бенедикт. «Дж. Д.: Здравствуй. Мне известно, что ты ребёнок Миллениума. Если в последнее время ты наблюдал, будто за тобой следят, или если ты, тем более, пережил нападение, немедленно убирайся из города и держись подальше от камер. И от цивилизации в целом. Ты не в безопасности. За всем стоит организация, которую мы условно называем «Шелкопряд». Мы не знаем, зачем, но их цель — убить всех детей Миллениума. И у них пока что получается. Ты не обязан верить мне, но, если у тебя нет альтернатив, я могу предложить убежище. Это, естественно, не мой настоящий профиль, я тоже не в безопасности.» «Акисава Куро: Беня!!!» «Акисава Куро: К Л А С С» «Акисава Куро: Привет!!!!!!!!» — Он тебя как-то узнал? — удивился Альберт. — Он знает, что ты «Беня»? — удивилась Кирс. Бенедикт сглотнул. — Надеюсь, что нет. Это было бы уже чересчур. Возможно, он меня уменьшительно-ласкательно назвал по-японски, и при переводе возникло «Беня». — А ты с одного и того же ненастоящего профиля всем детям Миллениума писал? — спросил Альберт. — Может, Шелкопряд понял, что это ты, и пытается тебя обхитрить? — Я не дурак, я всем писал с разных и на разных каналах информации, конечно же. Они читали дальше. «Акисава Куро: Ах, Беня, у меня столько вопросов!» «Акисава Куро: Вот самое горяченькое: ты попал в тюрьму святой Александры, потому что тебя подставил Гильермо Стеллс (который на самом деле ЖИВ?!), и это он потом сам взорвал её, чтобы еще больше тебя подставить, и потому что он отпетый террорист? Это моя конспирологическая теория, не суди строго, ничего другого и более элегантного мне голову не пришло» — А он не плох — отметил Альберт. Бенедикт закатил глаза. — Пальцем в небо… «Акисава Куро: Слушай, а каково это быть наследником аристократической династии?» «Акисава Куро: Каково это быть наследником аристократической династии в мире победившей демократии и капитализма? Какой вообще в этом смысл, кроме, может быть, денег, а еще фальшивого повода для гордости?» «Акисава Куро: И напиши, пожалуйста, как ты справляешься с тем, что тебя ВЫГНАЛИ ИЗ СЕМЬИ (очевидно, из-за твоего роста, да?)» «Акисава Куро: И вообще, расскажи, как это было? Как вообще ВЫГОНЯЮТ ИЗ СЕМЬИ? Я представляю такую сцену, что ты грустно стоишь с чемоданами на пороге, и родители в прямом смысле отворачиваются от тебя с презрением, хлопают дверью, а там снаружи еще дождь или снег, или что у вас там, ТУМАН?» «Акисава Куро: Хотя, нет, у тумана нет сугубо драматической коннотации, отмена, не туман» «Акисава Куро: И каково это — ежедневно видеть напоминание, что от тебя отказались, буквально в зеркале, когда твоя макушка совсем чуть-чуть не помещается в его верхний край?» — Ой — сказал Альберт, — я понял, в какой момент тебе расхотелось ему отвечать. Бенедикт прорычал: — Теперь я никогда не смогу смотреть в зеркало высотой меньше двух метров. ВСЁ БЛАГОДАРЯ АКИСАВЕ, чёртовому расисту! — Да ладно — хмыкнула Кирс. — В твоём графском проклятом особняке других зеркал все равно нет. Они читали дальше. Бенедикт всё же ответил на этот поток сознания: «Дж. Д.: Почему ты считаешь, что я — Бенедикт?» «Акисава Куро: Я так понял, ты жив и где-то прячешься от этого «Шелкопряда». Когда ты мне написал, мне показалось, что мне это пишет кто-то неприятный, но смешной. Я сразу подумал про тебя.» — ДА САМ ОН «НЕПРИЯТНЫЙ, НО СМЕШНОЙ» — прогремел Бенедикт. Кирс с Альбертом хихикали. — Правда смешной — согласился Альберт. — Зови его сюда, будет весело! Бенедикт топнул. — НИ ЗА ЧТО. Я ЕГО БОЛЬШЕ НЕ ПРИГЛАШАЮ. ВСЁ. — «Мне показалось, что мне это пишет кто-то неприятный, но смешной» — повторила Кирс. — У тебя в сообщениях тон максимально нейтральный. Бенедикт облокотился о столешницу. — Это правда, я тоже обратил на это внимание. Кирс посудила: — Либо он поехавший, и ему повезло это угадать, либо это из-за этого вашего очередного особого восприятия. — Я читал о нём — ответил Бенедикт. — Думаю, верно и то, и другое. Альберт читал дальше. «Дж. Д.: И всё же, тебе нужно безопасное укрытие, или нет? Я могу его предоставить. Но предупреждаю, что, возможно, нужно будет добираться на самолёте и подвергнуть себя риску в пути.» «Акисава Куро: Нет, лучше не надо, я уже в безопасности. Но спасибо за предложение!» «Дж. Д.: Ладно. Это хорошо, что ты нашел убежище.» — Как ты вежливо и осторожно с ним переписываешься — заметил Альберт, — вот бы ты и с нами был таким тактичным! Бенедикт свирепо вздул ноздри и топнул. «Дж.Д.: Я могу время от времени тебе писать, чтобы точно быть уверенным, что ты жив? Ты часто заходишь в онлайн, или мне случайно повезло тебя застать?» «Акисава Куро: Нет, лучше не следи за мной, я не на сто процентов уверен, что ты Беня, ха-ха-ха, и рассказывать ничего конкретного я тоже не буду, ха-ха!» «Акисава Куро: А каково это вообще — быть детективом?» «Акисава Куро: Каково это — быть в разводе?» «Акисава Куро: Каково это — быть мудаком?» Далее шло несколько десятков вопросов подобного толка. Вся спрошенная информация обычно не уходила глубже того, что о Бенедикте можно вычитать из парочки интервью, старых статеек или логически вывести самостоятельно. Акисава присылал очереди вопросов в пустоту уже несколько часов. Пока Кирс с Альбертом читали, прилетел новый: «Каково это иметь такие красивые, фактурные руки?». Бенедикт на секунду восхитился своими руками. Он и не замечал, что они были великолепны. — Он просит не следить за собой, а сам постоянно пишет — проговорила Кирс. — Типичный гений. — А кто он по специальности-то? — спросил Альберт. — Вопросы такие задаёт… какой-то странный психолог, что ли? Бенедикт мрачно покачал головой. — Намного хуже. Бенедикт махнул доской, она закрутилась и показала зелёный тыл с временной полосой от абстрактной метки «2015» до нынешнего времени — тринадцатого ноября. Самой жирной точкой, после которой начиналось большинство отметок, было двадцать четвёртое апреля нынешнего года — смерть Леонтины. Бенедикт стукнул мелом в начало таймлайна. — Условно осень две тысячи пятнадцатого года — с радаров самым первым пропадает Тран Кям Нам (в сентябре он ещё мелькает на школьной фотографии). Две тысячи семнадцатый — исчезает Меруерт Алтынбекова. Две тысячи двадцать первый — пропадает Фиона Пабнум, не внезапно, но тихо — увольняется с работы, съезжает со съемной комнаты. Пока что рассмотрим это. — Всё начинается в две тысячи пятнадцатом — заметила Кирс. — На списке Сефоры дата составления «31 марта 2015». Бенедикт кивнул. — Хорошее замечание, мисс Кирс. Значит, сначала Сефора составила окончательный список, а потом принялась за дело. Возможно. Может, нет. Кирс фыркнула. — Тоже мне, вывод. Бенедикт это проигнорировал и стукнул мелом в «смерть Леонтины». — Как видите, большинство пропаж произошло после этой точки. Самое очевидное объяснение — в арсенале Шелкопряда появился Сёри. Можно предположить, что до этого активной боевой единицей была только Скру Драйвер, которую сразу отправили к нам. Также в пользу этого аргумента говорит то, что известные нам стычки с прихвостнями Шелкопряда всегда производились только с помощью Сёри или с экземплярами Скру Драйвер. — Это да, но что с тремя ребятами за много лет до этого? — вопросил Альберт. Бенедикт сардонически хмыкнул. — Помнишь, я говорил, что убийственные правила должны были откуда-то появиться? Что заявление, что ребёнка Миллениума может убить только ребёнок Миллениума, не могло возникнуть на пустом месте? Альберт притих. — Ах, да, с ними Гильермо. Тогда логично — это он их убил. Бенедикт покачал головой. — Не обязательно. Это правило проскользнуло от Сёри ко мне в день после смерти Леонтины. Шелкопряд мог узнать, что на курок нажал ты. Ему бы Стеллс, может быть, успел проболтаться. Альберт хмуро посмотрел в пол. Совсем не потому, что озвучил плохую догадку. Бенедикт на секунду повысил голос, призывая слушать себя, а не грустно существовать. — Опять же, не хочу фантазировать. Кто-то из этих троих мог пропасть даже не из-за Шелкопряда. Тот же Тран Кям Нам может быть до сих пор живым, здоровым и под хорошей охраной, но просто стёр себя отовсюду, как закоренелый член мафии. А Фиона Пабнум явно сбежала. Бенедикт добавил: — Впрочем, есть возможность, что правило действительно было выведено раньше. Если это правда, то есть возможность, что по крайней мере одного из троих первых пропавших убил Гильермо Стеллс. Или другой ребёнок Миллениума. — Понятно — пробормотал Альберт, проясняясь. Бенедикт вернулся к таймлайну. — Далее идём в хронологическом порядке. Для понятности и во избежание шелухи про «уволилась, сдала квартиру и уехала в неизвестном направлении» или «ушёл на пять минут и не вернулся» обозначаю пропажу как «резкую» или «плавную». Кирс кивнула. Альберт внимательно смотрел. Бенедикт ткнул в первую точку, сразу жирную и двойную. — Поехали. Двадцать шестого апреля Тришна Девис пропадает резко (Индия) и, одновременно с ней, в этот же день плавно пропадает Мария-Карина Складовська (Польша). — Одновременно? — удивился Альберт. — Интересно, не правда ли? — Что это значит? — недоумевала Кирс. — За один день Сёри успел убить Тришну и напасть на Марию-Кар… — она зажмурилась и ухнула, — ненавижу двойные имена, и так народу полно! Он убил одну и напал на другую? Или у них уже был кто-то кроме Сёри, например, эти новые Скру? Когда они их тогда сделали, и почему не выпустили раньше? Или они их тогда и выпустили? Бенедикт махнул рукой и стукнулся костяшками о тонкую доску. — Снова выдумываете! Цвайштайн, могут ли современные технологии перенести человека из Польши в Индию меньше, чем за пять часов? Волшебные порталы существуют? — Не существуют — доложил Альберт. — Хорошо — кивнул Бенедикт. — Они украли некоторые твои разработки во время кибер-атаки. Они, теоретически, могут сделать твёрдую голограмму, чтобы Сёри напал в двух инстанциях одновременно? Альберт резко ответил: — Не могут. И она так не работает, «оригинал» должен сидеть относительно смирно, ты же сам знаешь. Да и вообще, если они что-то захотят построить из того, что украли, удачи им разобраться в моей документации. Я её пишу для себя со своими сокращениями и недоговорками об очень важных вещах, которые для меня очевидны. — Хорошо, спасибо. Значит, Сёри однозначно не «убил одну и напал на другую». — Чем тебе не понравился вариант, что одно из нападений сделали Скру? — спросила Кирс. Бенедикт со скрежетом пальца о доску прошёл дальше по таймлайну и подчеркнул отрезок между пропажей Лизы третьего сентября, встречей Лизы с Матильдой тридцатого сентября и инцидентом в исландском городишке десятого октября, с близнецами и клонами. — Если Елизавета целый сентябрь так удачно убегала от Сёри, и у них уже была целая более расторопная группировка, они бы поймали её намного раньше. Плюс, экземпляры Скру Драйвер вступили в игру в самый последний возможный момент. Одна из них могла бы втереться в доверие к Матильде намного раньше и легче разузнать координаты, а также выступить двойным агентом. Поэтому, я считаю, что их «откупорили» совсем недавно, и напасть двадцать шестого апреля они не могли. Кирс махнула рукой и вернулась в позу ленивого зрителя на диване. — Ладно. Логично. Бенедикт показал на следующую дату. — Идём дальше. Четвёртого мая резко пропадает Омар Нашампури (ОАЭ), примерно пятого мая резко пропадает Чарли Дорвин (Австралия), через три дня, восьмого мая, резко пропадает Захра Хади (Ирак), через четыре дня, двенадцатого мая, резко пропадает Кан Чинг (Китай), через шесть дней, восемнадцатого мая, резко пропадает Ким Сан-Джун (Южная Корея), через три дня, двадцать первого мая, резко пропадает ВАШ ЛЮБИМЧИК АКИСАВА КУРО (Япония), ещё через четыре дня, пятого мая, плавно пропадает Коко Сюлай (Маркизские острова). Это был самый крупный кластер, потом исчезновения стали происходить заметно реже. Также, смею заметить, некоторые пропажи произошли географически линейно. Сначала из Индии (Тришна) на два пояса на запад (ОАЭ, Ирак), потом последовательно на три пояса на восток (Китай, Корея, Япония), за исключением Чарли и Коко. Меня это напрягает, хотя нельзя сбрасывать со счетов, что это совпадение, которому хочется придать смысл. — Ну, логично идти более-менее «по прямой» — сказала Кирс. — Чтобы не таскаться туда-сюда. Бенедикт качал головой. — Отнюдь. Это слишком предсказуемо. Если нападения можно прогнозировать, это уже глупо. Такие вещи — это не чек-лист, всегда остаются следы, абсолютно везде, и Шелкопряд должен это прекрасно понимать и действовать максимально случайно, на мой взгляд. И он бы тем более понял, что убить всех детей Миллениума за пару недель, да еще и «по прямой» — неосторожная стратегия. Заметят связь. Альберт дёрнул плечами. — Да кто заметит связь в исчезновениях или даже явных убийствах случайных одногодок в разных точках планеты? Люди пропадают и умирают каждый день. Бенедикт постучал по пробелу между пропажей Акисавы и следующей, почти через месяц. — Связь замечу я, Цвайнштайн, прямо сейчас. Почему тогда пропажи приостановились и дальше стали происходить намного реже, притом почти все они стали «плавными»? У них временно сломался Сёри, да еще и стал хуже охотиться? У них возникли трудности? Это очень, очень говорящие данные. Если бы Шелкопряд добавил в нападения больше случайности, такой явной заминки никто бы не заметил. И это мы ещё не учитываем, что некоторые из пропаж могли произойти не из-за него. Альберт умолк. Бенедикт договорил: — Опять же, ничего конкретного пока что сказать не могу, — он повернулся к доске. — Итак, что было дальше: почти через месяц после пропажи Коко, двадцатого июня, погибает Антонио Сантос (Бразилия), через две недели, восьмого июля, резко пропадает Луа Тео (Самоа), через две недели, семнадцатого июля, плавно пропадает Квин де Лаво (Америка), через две недели, первого августа, умирает Френк Буматаи (Гавайи), через две недели, девятнадцатого августа, плавно пропадает Нэш Форд Джонс (Америка), через две недели, третьего сентября, плавно пропадает Елизавета, потом, через два месяца, двадцать девятого октября, резко пропадает Мигель Анджело (Португалия). Последний длинный перерыв можно объяснить тем, что Сёри долго гонялся за везучей Елизаветой, к которой ещё и подключилась Матильда. Тут снова замечу, что большая часть пропаж второго кластера произошла на Западе, в Америке и на прилежащих островах, но это банально — на Востоке уже просто некому было пропадать. Бенедикт повернулся и присел на столешницу. — Выводы. Пропасть между двумя кластерами пропаж определённо что-то значит. Это не просто перерыв, произошла заметная смена паттерна. Сначала это были резкие исчезновения с интервалом от одного дня до недели, потом — только плавные, с интервалом в среднем две недели. Бенедикт вновь перевернул доску, возвращаясь к статусам детей Миллениума, и припомнил: — Двое точно мертвы. У семнадцати статус неизвестен. Один (Акисава) точно жив и пока что в безопасности. Думаю, если он лишится укрытия, ему хватит ума с нами связаться и поспешить под нашу опеку. — Можно попробовать хотя бы разговорить его — предложил Альберт. — Может, он что-то знает. Может, например, когда на него напали, ему сболтнули что-то важное. Он же просто так бы не прятался. — Я с ним отказываюсь говорить — заявил Бенедикт. — Он невыносим. — Да ладно! Альберт взял телефон с перепиской и написал: «Дж. Д.: Почему ты изначально ушёл в бега? На тебя напал крупный мускулистый парень с равнодушным лицом или несколько мелких ехидных девушек с ножами? Пожалуйста, ответь, это для меня очень важно, чтобы разобраться во всей этой канители.» «Акисава Куро: Оооооооо, Альберт, привет!!!!!!!!!» «Акисава Куро: Каково это, производить впечатление скорее миролюбивого человека, но зарегистрировать столько патентов на потенциально летальное оружие? Ты никогда не думал, что твои изобретения могут кого-то убить?» Альберт замер. Потряс телефон, сунул его Кирс и ушёл. Кирс с Бенедиктом бессильно переглянулись. Бенедикт наклонился над телефоном, прочитал, выровнялся и крикнул вдогонку: — Альберт, ты хочешь об этом-… — НЕТ. И не ходите за мной, не обращайте на меня внимания, пожалуйста! Говорите дальше, всё в порядке. Альберт ушёл и больше не выдал ни звука. Вокруг него формировался Шварцберт. Кирс озверела и написала: «Дж. Д.: Ты — бестактная, тупая свинья.» «Акисава Куро: Прошу прощения, мадам, но это справедливая критика!» «Дж. Д.: Задашь сюда ещё один вопрос, и я тебе отвечу азбукой Морзе — твоим лбом об асфальт.» «Акисава Куро: Как красиво… и маловероятно… но ладно, я понял, молчу.» Кирс мечтала харкнуть в экран так сильно, чтобы это попало по абоненту с другой стороны. — Придурок. Бесит. Ненавижу придурков. — А я говорил… — напомнил Бенедикт. Кирс подняла глаза и в сердцах кинула телефон ему в голову, но он махом поймал его, и невозмутимо положил — параллельно с краем столешницы. — Ты тоже придурок, тоже бесишь — тявкнула Кирс. — Но реакция у тебя уже нормальная. Неплохо. Бенедикт обаятельно упёрся в столешницу, перекрещивая лодыжки в остроносых ботинках. — Спасибо, вы очень недурно меня научили, когда кидали в меня все эти камни. Кирс не поддавалась на комплименты и всегда говорила, что ненавидит, когда к ней подлизываются. Но было ясно, что ей был приятен этот прогресс. Ей по носу ударил её же каштановый локон, и она заправила его за ухо, умащиваясь обратно. Бенедикт наблюдал это со сладким мучением. — Давай, что ты там хотел рассказать про своё творчество? Бенедикт очнулся и приосанился. — Ах, да, главная новость сегодняшнего дня! Приготовьтесь, мисс Кирс, это для меня крайне важно! Кирс подготовилась так: зевнула и почесала кожу головы под буйными волосами. — Я готова. Бенедикт с наилучшей дикцией произнёс: — С этого дня я начинаю вести видео-блог. Кирс замерла. Её брови полезли вверх. Щёки наполнились смехом. — Что? — она проронила хохот. — Что ты будешь с ним делать? Обзор своих рубашек? Топ десять вопиющих проявлений расизма в рекламе йогурта? — Расследования! Разговорные видео! — краснел Бенедикт. — В прошлый раз, когда делали трансляцию, она очень быстро набирала просмотры, и не только благодаря манипуляциям Стеллса, но и благодаря моей харизме и шарму! — А ты не думаешь, что нам нужно скрываться от Шелкопряда, а не кричать на весь мир, где мы? — В том-то и дело! — подловил Бенедикт. — Шелкопряд знает, что мы здесь, но не знает, где остров. Нам не нужно скрываться. Цвайнштайн ведь сделал нам надёжно зашифрованный доступ в Интернет. К тому же, у меня есть план. Я наберу достаточно большую аудиторию, полностью очищу своё имя (из-за скандала с Ханиёй моя репутация уже не настолько плачевна) и расскажу всем правду. Про Шелкопряда. Про Гильермо Стеллса. Про то, как он меня подставил, посадил в тюрьму и взорвал её. Про все козни против нас, все секреты. Весь мир будет на нашей стороне. Мне просто нужно начать с хорошей репутации и большой аудитории, чтобы Стеллс точно не смог меня заткнуть. Кирс неодобрительно опустила одну бровь. — Твой план спасти нас всех — это просто план стать знаменитым. У тебя вообще все планы такие. — Это верно, но ведь одно другому не мешает! — Хм… Кирс подумала, пришла к какой-то звонкой мысли и удивилась. — Чёрт, знаешь, наверное, это тебе подходит. Действительно же, чем тебе ещё заниматься с твоим смазливым личиком и ораторским искусством. Тебе его настолько некуда девать, что ты вчера рассказал мне монолог про то, что качалка это «пятьдесят минут потрясающей боли». Бенедикт воодушевился. — Вы правда думаете, что у меня получится, мисс Кирс? — Да. Делай, что хочешь. Бенедикт преисполнился светом, любовью и радостью. — Спасибо. Она строго направила на него указательный палец. — Только обо всех решениях предупреждай. Ненавижу, когда делают необдуманную дерзкую хрень и не предупреждают. — Само собой. Я буду с вами и Цвайнштайном советоваться. Бенедикт улыбался, глядя на неё сверху вниз, пока она сидела на диване. И снова между ними оседала уютная тишина, которую Кирс терпеть не могла. — Всё, три минуты прошло, иди за Альбертом, развесели его — приказала она. — Быстро. Бенедикт вздохнул. Он пришёл к временной мастерской. Как и ожидалось, Альберт уже успокоился и направил все мысли к проводкам и расчётам. На одном конце стола стоял распахнутый ноутбук, за другим Альберт отбросил микро-отвёртку и приголубил крохотное устройство. Оно состояло почти полностью из экранчика и походило на редкий камешек, который вынесла морская волна. Бенедикт взыскательно вытянулся и многозначительно кашлянул. Альберт переключился в реальность. — Ой, Беня, привет. — Ты хочешь поговорить о том, что написал этот расист? Альберт выглядел совершенно спокойным, даже умиротворённым. — Ах, да, мне правда стоит объясниться. — Вот как — Бенедикт удивился. — На самом деле, я уже подумал об этом миллион раз, пока был грустный. Что, наверное, это было крайне глупо вообще делать какое-либо оружие. Его было весело делать, было весело его давать своим крутым друзьям, чтобы они делали крутые бедовые вещи… а потом случились «не те руки» и стало совсем НЕ весело. Просто это первый раз, когда кто-то ткнул в меня этим снаружи. И, может быть, не последний. Прошу прощения за истерику. Мне стало очень стыдно. Бенедикт развернул заученную фразу из статьи по эмоциональной помощи: — Излишне себя пилить делу не поможет. Альберт кивнул. — Ты прав. Я этого не делаю, я делаю выводы и меняюсь. Теперь я ничего, что может нанести вред, не изобретаю (честно говоря, мне уже вряд ли захочется). Никакого оружия, а уж особенно летального. Только полезные штуки. Шварцберту я тоже запретил приносить кому-либо боль и увечья, только обезоруживать и обездвиживать, если это необходимо. — Это хорошо. Альберт повернулся к нему на стуле всем телом, сложил руки на колени, и яснооко заговорил: — И да, большое спасибо, что так заботились обо мне, пока я был грустный. Особенно приятно было видеть такую заботу от тебя, Беня, я не ожидал. Я думаю, я уже в порядке. Можете больше со мной не носиться, правда. Мне уже немного неловко, что вы со мной так осторожничаете и разговариваете трафаретными фразочками. Бенедикт растерялся и не знал, что с этим делать. Ни в одной статье по эмоциональной помощи такое развитие событий не предусматривалось. Сам страшным было то, что Альберт говорил это искренне, без задней мысли, что он обуза, или попытки скрыть какой-то невменяемый стыд. Бенедикт считывал из его ясных голубых глаз, что он абсолютно спокоен, адекватен и честен. — Точно? — Точно — Альберт улыбнулся. — Тебя разве не расстраивают упоминания… прошлого, или, когда мы говорим о смерти? — Расстраивают, но я уже отхожу. Мне уже не так больно. Жизнь идёт дальше, у меня новые проекты и всё такое. Можете уже нормально говорить вслух, что Онти умерла, Клоу умер, Скру умерла… ну, наша Скру. И Сёри, по сути, тоже умер. Я всех их люблю, и мне бесконечно жаль, но я уже скорее смирился, чем нет, правда. Он уже выздоровел. Он был совсем как раньше, и в придачу значительно поумнел. — Хорошо, как скажешь. — И ещё раз, большое спасибо за помощь. — Пожалуйста. Осела тишина. Альберт вдруг хитро улыбнулся. — Протестируешь мою новую штуку? — Ах, конечно. Бенедикт проследовал по указанию пальца, погудел заправленным стулом и расселся у ноутбука. На экране был только цветовой круг, с квадратом градиента из ярко-синего в чёрный посередине. Мышкой можно было выбрать какой-то цвет: из бледно-яркого в тёмный и из серого в радиоактивно-кислотный. Выбор сохранялся нажатием на кнопку «ОК». В углу экрана выписывался выбранный цвет, представленный как шестнадцатеричный код с решёткой. — Так что же это за изобретение? — спросил Бенедикт. — Или, всё-таки, закон физики, как я хлёстко пошутил? Альберт не ответил. — Смотри в компьютер, выбери цвет, какой угодно, тут у тебя вариантов — шестнадцать миллионов. Мне нужен живой человек, потому что Шварцберт умеет выбирать цвет только по предписанному алгоритму случайных чисел, который можно обхитрить. Когда это делает человек, это уже ближе к подлинному рандому. — Понял, мне уже начинать? Альберт повернулся так, чтобы ладонью с приборчиком закрыть себе обзор на компьютер и Бенедикта, хотя он и так видел только тыл крышки с потертым логотипом. Он ненадолго замер, но вдруг дёрнулся, как будто на экранчик пришло сообщение, сказал: — Выбери, нажми на «ОК» и назови код. Бенедикт покрутил колесо, выбрал симпатичный буровато-красный оттенок и в последний момент подкрутил ему яркости. Нажал «ОК». — Называть? — Называй. — #452c2f. Альберт уставился на ладонь, загораясь от счастья. — Да! Правильно, Беня, правильно! О! Быстрее, еще раз! Бенедикт крутанул колесо и выбрал нежно-фиолетовый. — #efe9f5. Альберт пискнул от радости. — Да! Да! А теперь выбери и не говори мне. Скажи, когда выберешь. Бенедикт выбрал просто самый белый возможный цвет. — Готово. Альберт усмехнулся и сказал: — #ffffff, очень оригинально. Бенедикт быстро догадался, в чём дело. Это осознание наливалось и заполоняло всю комнату. И Бенедикт замер. — Цвайнштайн, я не понял, твоя штучка «предсказывала», какой цвет я выберу? В момент нажатия на «ОК» я посылал это в прошлое? Альберт затряс свободным кулачком и пропищал: — ДА! Но я бы немного уяснил термины. И вообще, с учётом того, как это на самом деле работает, мы неправильно лингвистически это описываем. Но ладно, это пока ерунда, — он подпрыгнул со стула и вскинул руки. — Я ИЗОБРЁЛ ПЕРЕДАЧУ ДАННЫХ В ПРОШЛОЕ! — Это невероятно. Насколько далеко в прошлое ты можешь что-то отправить? Альберт вскружился, обнимая себя за плечи. — Пока что на десять секунд, но я буду его улучшать! — Что это? Как это вообще работает? — Если без физики, которую я буду больше недели объяснять, то я сделал приёмник и передатчик. Передатчик для человеческого восприятия отправляет позже, чем приёмник получает. — Понятно, Цвайнштайн, а ты не боишься, что твои передачи порвут Вселенную? — Всё будет в порядке — заверил Альберт улыбчиво. — Ладно. И ты ведь понимаешь, что не просто гаджет открыл? Ты открыл портал в миллионы часов обсуждений эфемерности свободы воли, причинно-следственных аномалий и прочей фантастической философии. — Да всё в сто раз проще, на самом деле! — И почему это твоя технология ничего не отправляла в момент прошлого раньше, чем она была изобретена? — Приёмника не существовало. — Вопрос закрыт. Свобода воли существует? Может такое случиться, что мне из будущего прилетит, что я выберу желтый, а я возьму и выберу красный? Альберт остановился и серьёзно посмотрел ему в глаза. — А зачем тебе красный? Зачем вообще это так использовать? — Я хочу узнать, существует ли свобода воли! — вспыхнул Бенедикт, взявшись за тачпад. — Говори мне, что я выберу, и я это не выберу! Альберт усмехнулся, посмотрел в экранчик и ничего не сказал — ничего и не приходило. — Это просто так не работает. — Ты говоришь искренне, или боишься, что я этим экспериментом порву Вселенную? Если второе, то ладно, могу не рвать! — Я говорю, что эти философские игры совершенно бесполезны. К некоторым вещам можно относиться проще и более практично, а не уходить в экзистенциальные ямы. Если хочешь, я тебе даже прямо отвечу: свободы воли нет. Что это изменило? Я могу послать себе в прошлое полезную информацию, которая обретёт контекст через десять секунд, и как только она полностью обретёт этот самый полезный контекст, я с радостью помогу себе в прошлом тем, что поделюсь этой информацией. «Свободы воли» тут нет, но и ничего плохого — тоже. — А если не получится себе отправить в прошлое эту полезную информацию? Вселенной каюк? — Нет. Если не получится, значит изначально информация не приходила. Эта ситуация теоретически невозможна. Если что-то пришло, значит ты точно послал\пошлёшь это обратно. Без исключений. Бенедикт скривился. — Мне это не нравится, Цвайнштайн, ты порвал мне всю Вселенную. Альберт пожал плечами. — В некотором смысле, чтобы эту штуку сделать, надо было научиться думать немного по-другому. Я совсем не удивлён, что звучу странно. — И всё же, я проведу эксперимент! Я хочу это подтвердить! — Бенедикт подскочил и потянулся, чтобы отобрать приборчик. — Я ведь могу? Вселенная не порвётся? Точно? — Не порвётся — улыбался Альберт, кладя приёмник ему на ладонь. — Не переживай, Вселенная и не такое пережила. Бенедикт уселся с маленьким обтекаемым квадратом в руке и начал выбирать цвет, ожидая, когда из будущего прилетит выбор, которого он может ослушаться. Где-то минуту ничего не происходило. — Пусто — комментировал Бенедикт. — А чего ты ожидал? Это невозможно. Бенедикт думал. — Хорошо. Другая ситуация. Из будущего приходит сообщение, что произойдёт что-то плохое. Это возможно предотвратить? — Если сообщение было правдой, а «что-то плохое» — это объективная истина, которая произойдёт, то никак изменить её невозможно. Считай, что, если в прошлое передана объективная истина, это уже случилось. Благодаря этой передаче, можно просто лучше к этому подготовиться. — Понял. А почему сейчас ты сделал эксперимент именно с выбором цвета? Почему ты не попросил меня, например, написать короткое сообщение? — Целые слова — это слишком длинно, тяжело и неэффективно получится (а ты ещё любишь витиевато изъясняться). С нынешними возможностями в прошлое можно передать максимум три байта информации. Это как раз, например, цвет. Или, например, три буквы в кодировке UTF-8. — Ясно. Не густо. — Очень даже густо — возразил Альберт, — сейчас это 16 миллионов цветов, а может быть 16 миллионов разных независимых кусочков информации! Если составить конвенцию и распределить какие-то короткие коды как полезные сообщения, можно очень неплохо этим пользоваться. Например, «452c2f — опасность слева», «ffffff — всё хорошо». Бенедикт фыркнул: — Какое расистское у тебя «хорошо»! Всё с тобой понятно. Альберт устало улыбнулся. — Спасибо. Бенедикту захотелось просто отправить себе цвет, ради смеху. Через секунду, пока он выбирал, на экране загорелось число, которое он не рассматривал. Он выбрал цвет и посмотрел на экран. Числа совпали. Он хмыкнул. — Неплохо. — Скажи! — обрадовался Альберт. Бенедикт ни капли не радовался, в нём разбухало чудовище. Оно давно заполонило всю комнату и уже тучными растяжками теста вываливалось из окон, капая шматами на газон. Оно распространялось всё дальше, накрывая весь его хворый остров, стекало в воду, затапливало океан и подбиралось к самому космосу. Насколько всё несправедливо. Почему он, узнав Теорию, потерял ухо, а Альберту странная магия дала эту идею? После всех стараний, страданий, что Бенедикту пришлось пережить, после всех ударов о неправильные решения, барахтанья в понимании самого себя, Альберт за пару недель вышел из депрессии, тряхнул головой и левым пальцем пробил границы науки и техники. Всё точно так же, как раньше. А Бенедикт сидит совершенно один, с обнулённым прогрессом, на пороге карьеры, с которой неизвестно, повезёт ему, или нет, и в придачу смотрит целыми днями на девушку, которая его не любит, пока Альберт купается в заботе друзей и разговаривает с ним снисходительно. Бенедикт покосился на приёмник и окаял его, как самого злейшего врага. Вспыхивали картинки, как он разбивает его каблуком. Всё точно так же, как раньше. Его отвлёк рваный чих и звук елейного голосочка. — Это странно — сказал Альберт, утирая нос костяшкой большого пальца. — Я иногда думаю, сделал бы я это, если бы не вся эта канитель. — В каком смысле? — То есть, я не воспринимаю то, что я прочитал Теорию, как чит-код. Это очень важно, конечно, но я с полной ответственностью могу сказать, что это моя идея, я это придумал. Теория просто дала маленький последний рывок. Она не лишила тебя правого уха. — И в чём же проблема? — Во всём остальном! — Альберт раскинул руки. — Я на полгода отгородился от своей работы и вернулся немного… с другим складом ума, что ли. То есть, ум у меня такой же, но его как будто стало больше, открылись новые измерения, и я сделал это благодаря им. Теория только… посветила на них фонариком, что ли. Очередное вселенское совпадение, которое сделало тебя ещё на два миллиарда богаче и заставило тебя болтать как пространственно-временную мессию, а я теперь наполовину глухой. Всё точно так же, как раньше. — Ах, ты об этом. — Ты ведь понял меня, Беня? Я имею в виду, у меня такое чувство, что у меня получилось придумать это только из-за всего ужасного, что мы пережили. Или я брежу? Или это тут ни при чём? Думаешь, я сделал бы это сам? Я бы пришёл к этому, если бы ничего из этого не произошло? Альберт округлил брови, у него по лбу поехала морщинка. Бенедикт его ненавидел. — Я не знаю, Цвайнштайн. Всё точно так же, как раньше.