Самая общая теория всего

Триста метров над уровнем моря. Из медного тумана деревьев лезут прохладные полигональные шары, отливающие глянцем. Они сидят на трёхэтажных массивных шеях и с годами обваливаются, раз за разом теряя по треугольнику размером с яхту. Это были радары радиолокационной станции, которая сейчас стояла заброшенной в Восточном Берлине. На этом месте сначала были казармы. Потом — точка прослушки и радиообмена, затем рекреационный комплекс с бассейном и, наконец, полуразваленный туристический объект, который реанимируют шлепками стрит-арта, обложками инди-альбомов, летними кинотеатрами и экскурсиями о его инкарнациях. Из лёгкого интереса парни вполуха послушали гида. Гуляет городская легенда, что в одной из стен этого комплекса замурован револьвер образца начала двадцатого века. Слухи и пересказы дорисовали ему специальный контейнер, в котором он спустя столько лет остался в идеальном состоянии без намёка за ржавчину, и так и лежит с заполненным магазином, готовый стрелять. Бим вдруг зашипел от затаённого истеричного смеха, подергал Лёшу за локоть и аккуратно показал пальцем в неприметную голую стену. Видимо, это конкретное место, где спрятали револьвер. Видимо, он всё-таки рабочий. Лёша свёл брови и предложил поскорее убраться в кафе, в которое он изначально хотел. Пол скрипел разломами сельдерея. Бим шаркнул ногой по дощатой бугристости, не в силах смириться, что это не рисунок на ламинате. Из стен пёр кирпич. На баре около кофейного агрегата виниловый проигрыватель цедил первобытный вой крунеров. За каждым круглым деревянным столиком гостей встречал фикус или лиана, растущая из глиняного горшка с патиной. — Лёша, напомни мне, — изводился Бим, ожидавший застать нормальный ремонт, — почему мы приехали в этот хипстерский гадюшник? Лёша выпучил глаза и сжал кулаки. — «Ой, Лёша, я так рад, что тебя наконец-то выписали из больницы, я тебе так благодарен, что ты пошёл ради меня на такие жертвы и ДАЖЕ НИ КАПЕЛЬКИ НЕ ЗЛИШЬСЯ! Ой, Лёша, мне так стыдно, что у тебя до сих пор на шее синяк, так стыдно, давай ты выберешь место, куда мы сегодня пойдём!» — Ах, точно, верно. А почему ты выбрал гадюшник? — ЭТО ЛОФТ. И тут, скорее всего, будет хороший кофе. — А как ты понял, что кофе хороший? — По интерьеру всё обычно понятно. И по растениям. Бим горько причмокнул. — Ясно. Лёша очень любил лофтовые кофейни и прочие воскрешённые заведения. Бим верил, что где-то в мире есть машина, которая создаёт их процедурально, а на неприглядных местах малюет муралы, граффити, цепляет постер, или пихает монстеру. Пришлось ненадолго задержаться в проходе. Рекви отстал на экскурсии и уже крикливо их догонял. — И ещё, напомни, почему мы всё ещё от него не отделались? — спросил Бим. — Я забыл. — Ты будешь всегда забывать, но поверь: он очень, очень полезен, — заверил Лёша. — И лучше его не терять. Бим умилился. — О, ты уже научился делить людей на полезных и бесполезных, какая прелесть. Я тобой горжусь. Лёша скривился и ткнул его локтем. В ту же секунду к ним подпрыгнул Рекви. Лёше стало стыдно, что он болтал у него за спиной, и он отлучился что-то пофотографировать. Бим с Рекви поднялись на второй этаж, обладавший очень уютной, излюбленной для Бима чертой: сверху видно абсолютно всё, что происходит в кофейне, а снизу их не видно почти совсем. И ни одной камеры. — Вкусно пахнет кофе, — оценил Рекви, присаживаясь с Бимом на стулья из разных тысячелетий. — Можно мне будет попробовать? — Я тебе не папочка, делай, что хочешь. — Заплати за меня. Бим оскалился. — Кофе — можно. Алкоголь, на всякий случай, никому нельзя. Мы вроде оторвались от моего папочки, и я не вижу для него хорошей причины меня сейчас трогать, но война не окончена. Нужно быть начеку. — Хорошо! Рекви выгрузил на стол планшет для рисования с умной ручкой и начал елозить ею по матовому экрану. Бим купил ему их в ту же секунду, как понял, что не знает, о чем с ним ещё поболтать после фразы «доброе утро». Лёша присел и развернул меню на тонком пергаменте, приколотом на дощечку. Рекви сунул ему под нос свой новый рисунок. — Смотри, это котик! Он потряс пиксельной трехцветной схемой из овалов. Благодаря озвученному названию, стало понятно, что это котик. Линии были более ровными и плавными, чем у него выходило на бумаге, но неестественно приглаженными. Если, однако, выбирать между эпилептическими штрихами и этим, побеждали технологии. — Красиво? — Есть прогресс, — признал Лёша, маневрируя подальше от слова «красиво». — Очень недурно. Необычно. Своеобразно. Оригинально! — Стабилизация! — пропел Рекви по слогам. — Теперь линии сразу ровные и мне не нужно много лет улучшать мою мелкую моторику рук! Ура! Спасибо Биму! Бим обворожительно улыбнулся. — Кому вообще нужна мелкая моторика рук в светлом мире будущего? — вопрошал он, стуча одновременно десятью пальцами по клавиатуре. Лёша моргнул и уставился в меню. Был заказан обед и сфотографирован фикус с розоватым отсветом на листьях. Обсудили и нарисовали кокедаму, которая кружилась прямо над столом, как планетка с баобабом. Принесли капучино для Рекви, с ребристым сердечком в оседающей пене, эспрессо-тоник с ветвистым розмарином для Лёши и аспидно-чёрный кофе для Бима. — А-ха! — Бим залихватски ткнул пальцем в последнюю кнопку, не глядя в чашку выпил половину своего кофе, проглотил и сказал. — Есть улов! — Да? Уже? — взметнулся Лёша. — Мы что-то вообще ловили? — Я закинул две удочки в телефоны наших подружек еще неделю назад. Лёша вздохнул. — Понятно. Когда Мати и Лиза давали свои телефоны, чтобы ты поставил чат, ты не только поставил чат. — Разумеется. У меня теперь есть вся их личная цифровая информация, в том числе новая. — Ты урод. — Я знаю. — Что поймал? — Свежие новости. До острова наши капитулянтки так и не добрались. Капитулянтка Матильда, судя по геолокации, вернулась в Брюссель, и обильно фотографирует свою гипоаллергенную собаку. Капитулянтка Елизавета не делает фотографии, но разъезжает по всей Европе и часто гуглит цены на вино, платья и туфли. Я полагаю, их пути безвременно разошлись. Лёша подытожил: — Окей, они почему-то до острова не доехали… поссорились, видимо, … — А ещё, Мати сфотографировала всё, что они отыскали в подвале Сефоры, и у нас на руках вся их добыча. И в придачу конспект того, что с ними произошло. Я догадываюсь, что все оригиналы она как-то передала нашим друзьям и ушла на приключенческую пенсию. Иначе зачем это фотографировать ночью в километре от исландской береговой линии! — ТАК, — Лёша вскипел, — показывай давай! Бим развернул компьютер с рассказом-письмом, написанным с точки зрения Мати, и Лёша тут же начал читать, карабкаясь через англо-французский. — Ого, про меня ни слова, — заметил он мимоходом. — Вроде бы. Она как будто не захотела меня дискредитировать… — Ой, — Бим отмахнулся, — ей просто нравятся незрелые мальчики, которые её предают, не обращай внимания. — Спасибо, никого не предающий зрелый мальчик, — Лёша живо читал дальше, –… что? Четыре Скру?! Бим посерел и вчитался. — Да? Ого, а мы вроде в шутку говорили, что Скру можно штамповать… Лёша паниковал. — Мы с одним Сёри еле справились, и то он под конец выглядел… уставшим, а тут их четыре! Бим смотрел на пол, весь в медалях отсветов подвесных ламп, жмурясь, будто вот-вот чихнёт. — Ну, да, мне показалось, он в тот раз мне даже поддался. Это было слишком легко. Так больше не будет. Лёша повизгивал от испуга. — ЦЕЛЫХ ЧЕТЫРЕ. Жуть! А если они на нас набросятся? Я не успею так быстро всех вырубить вспышкой! Ох! Лёша рухнул лицом на стол. Растрясся его мутнеющий эспрессо-тоник, обвалился розмарин. — Мне это не нравится! Становится всё более опасно и страшно! Бим погладил его по волосам, воркуя дежурное напоминание, что Лёшу он тут не держит. — Нет, нет! — вспылил Лёша. — Прекрати проговаривать это вслух. Мы это уже прошли. Я никуда не уйду и одного тебя не оставлю, всё. И я уже даже не знаю, насколько безопасно мне вообще возвращаться домой! — Им нет смысла тебя трогать. Достаточно не высовываться, — заверил Бим. — И у меня к тебе, кстати, вопрос. Как это тебя отпустили неизвестно куда на неопределённое время? Ты же вроде не сирота, студент и живёшь с родителями. Лёша уложил щёки на кулаки. — Я год назад поступил в Киев, а там живёт мой брат, и родители меня в учебное время сплавили жить у него. Ты ко мне заходил, когда я возвращался на лето домой. Сейчас я на учёбе тихонько взял академ. Сказал брату, что уехал на семестр учиться по обмену, а он так обрадовался, что я свалю, что особо подробно ничего не спрашивал (обидно, я очень тщательно продумал легенду). Брат подумал, что родители уже выполнили функцию параноиков и всё про меня расспросили. А родители подумали, что функцию параноика выполнил брат, поэтому абсолютно всем достаточно, что я раз в неделю пишу «всё в порядке» и присылаю какие-то фотографии. У меня такая хорошая репутация, что никто не беспокоится. «Если Лёша присылает какие-то фотографии, значит, он жив». — Понятно, у тебя в семье ровно один параноик. — И я правда не хочу пока домой. Боюсь, что всё-таки за мной придут. Даже если «ты не видишь на это причин». — Понял, — кивнул Бим, и его рука тарарахнула по клавиатуре. Глаз дёрнулся. Губы смяло, как чернослив. — Опять? — спохватился Лёша, уже подымаясь. — Туалет, быстро, — пробормотал Бим, закрывая крышку компьютера. — Понял, — сказал Лёша, — Рекви, сторожи вещи! — Хорошо! Лёша уволок робеющего Бима прочь, вниз по лестнице, на них оглянулась пара глаз, и тут же забыла. Рекви корпел над рисованным котиком на полянке. У него долго не получался левый глаз, чтобы он был такой же красивый, как правый, а лапки выходили разного размера. Рисовать — дело хитрое и очень-очень тяжёлое. От тучи попыток контуры котика становились жирными и щетинистыми. У себя внутри, где-то между глаз, прямо в мозге, надо продавить третье измерение, чтобы рисунок выходило делать объемным. Рекви защекотало чьё-то дыхание над волосами. — Какой красивый котик, зум-зум! Он обернулся рьяно вдарить «Спасибо» и ахнул — это была его сестра! Рекви подскочил. — Ого! Сестричка! Привет! — Привет! Они сцепились в объятьях. От неё пахло соевым молоком, сладкой ватой и улицей. Её губы мерцали. Она была выше него и на ощупь намного крепче, чем с виду. Даже крепче него. — Сестричка! Я так хотел тебя увидеть! — Вот мы и вместе, зум-зум! Что ты тут делаешь, малыш? — Рисую. — Ага, понятно! А я пришла тебя забрать. Ты ведь хочешь встретиться с мамой? Рекви оторопел от пятитонного счастья. — Да! Больше всего на свете! У меня к ней есть разговор, что убивать это плохо… Скру хлопнула в ладоши. — Класс! Тогда погнали! И взяла его под руку, чтобы утащить. Рекви упёрся и уставился на стол. — Нет, давай подождём, когда Лёша и Бим вернутся, Лёша попросил посторожить их вещи. — Мы очень сильно спешим, скоро машина уедет! Не переживай, никто ничего не возьмёт. Это хорошее заведение, тут же столько фикусов и монстер! — И кокедама, — резонно добавил Рекви. — Ладно, тогда пошли, если машина. С Рекви всегда легко договориться. Он уже натянул на плечи джинсовку, как вдруг сестрёнка пикнула и упала на пол. Лёша подлетел с фотоаппаратом в руках и сгоряча дёрнул Рекви за шиворот. — Всё нормально? Она тебе не давала какие-то таблетки или конфеты? Рекви рассматривал спящую сестру. У неё были такие большие платформы, что казалось, она с них упала и в долгом полёте потеряла сознание. — Нет, конфеты не давала… она меня хотела куда-то увести. Лёша оцепенел. — Они хотят тебя забрать. Рекви глянул Лёше через плечо. — Где Бим? — Ему ещё плохо, сказал не ждать его, вернется, как станет легче… а тут такое… Лёша беспокойно обводил взглядом спящую и их окружение, подошёл к решётке и свесился вниз — в основном зале никто ничего не заметил. Он вдохнул, набрался храбрости, наглости и крикнул на всю кофейню: — На помощь! Девушке плохо! Бариста вскинул голову, выслушал два повторения крика и бросился наверх; у него за спиной столпились другие работники. Внизу гости неспешно выворачивали шеи в направлении происшествия, как подсолнухи следовали за солнцем. — Что случилось? Лёша отошёл от вырубленной Скру, уводя Рекви и зачитывая нарратив. — Она, видимо, хотела занять столик, а потом упала в обморок. Мы не знаем её. Простите, пожалуйста, не хочу прозвучать некрасиво, но можно мы пойдём? Мы очень спешим на поезд… — Заплатили? — выпалила официантка. — Можно мы быстро заплатим и пойдём? — смутился Лёша, собирая вещи со стола и запихивая в общий рюкзак. — Прошу прощения, очень неудобно… — Да, да… — бормотал бариста. — Платите и можете идти… Одна работница отвела парней к кассе и отрешённо закончила рыночный ритуал. Лёша смотрел наверх — Скру подымали и несли как русалку. «Можете идти, хорошего дня», — сказала официантка, когда касса выплюнула чек, и сама ушла к потерпевшей. Так её можно хотя бы ненадолго задержать. У Скру есть прекрасная возможность проснуться через десять минут среди дюжины глаз, вежливо сказать, что с ней такое случается, и уйти восвояси. А не подскочить и побежать резать Лёшу. Лёша поволок Рекви к туалету (нельзя оставлять его без присмотра), на всякий случай держа наготове фотокамеру. Они остановились у облупленной двери и вслушались: хрипы и стон. — Ты мне сегодня скажешь координаты или нет? — интересовалась Скру из банной акустики. — Да не знаю я эти ваши координаты, отстаньте… — Хорошо. Тогда, может, передумаешь и уйдёшь с нами? Мы так скучаем… — Обойдётесь. — Очень жаль, зум-зум, тогда придётся тебя додавить. Я ведь могу. Лёша медленно приоткрыл дверь, глядя внутрь через объектив. Бим скукожился на молочно-голубом кафеле, дрожа, как поломанная заводная игрушка. Его глотку сминало каблуком, и что-то говорить выходило только благодаря наушнику. Дёрганое лицо посинело. Скру грозно держала нож, хотя всю работу делал вес её платформы и сила нажима. Скру увидела объектив и тут же закрыла глаза, как раз за долю секунды перед тем, как Лёша выстрелил. Но он выбрал не вспышку. Её ударило по носу силовым шариком и оттолкнуло на два шага назад — Бим высвободился и жадно вдохнул. Лёша продолжал стрелять ей в лицо, чередуя со вспышкой, но она никак не хотела открыть глаза, чтобы можно было закончить. Лёша отгонял Скру подальше, чтобы Бим оказался между ними, и приоткрывал дверь, чтобы он сразу же смог удрать, как только кончится приступ. Залпы силовых шариков кончились, а приступ нет. Бим лежал и до сих пор дергался. Лёша замер. Скру сильно щурилась, осматривая противника. А потом кинулась на него с ножом, с закрытыми глазами резанула воздух напротив его лица. Он попытался податься назад, а она потащила его в свою сторону за фотоаппарат на ремешке, как за уздечку, порвала ножом ремешок и кинула камеру прочь — та булькнула в унитазе. Лёша болезненно ахнул, а Скру уже вмазала ему в глаз. В голове случился погром, и он удержался в сознании, но осел на колени. — Нельзя драться! — строго рявкнул Рекви. — Им не больно, мы так играем, просто заигрались, зум-зум, — приговаривала Скру, протяжными вдохами аккомпанируя шорох Бима и скуление побитого Лёши. — Сейчас они немного отдохнут, и всё будет в порядке. Ну, так что, поехали с нами? — Ты их побила! Сначала извинись! Скру немного отошла и дёрнула за грушу на ниточке, чтобы смыть в унитазе — фотоаппарат захлюпал, заездил и загрохотал — и со вспученными губами заговорила: — Простите, мальчики, дурочку! Больше я так не буду! Честно-честно! Рекви этого было недостаточно. — Ты плохо себя ведёшь! Учись добру! С этими словами он поднял с полки горшок с лианой и запустил его в Скру (по мнению Рекви, цветы научат её добру). Скру от удивления выронила нож, тот стукнул древком об голову Бима и упал перед ним, и запуталась в стеблях. Бим, ещё не готовый действовать, пересилил себя и пнул нож локтем, чтоб тот проехал по кафелю к Лёше. Горшок бабахнул об пол, и лиана рассыпалась. Скру переступила и свирепо пошла на Рекви. — Что тут происходит?! Кто там?! — послышалось из коридора. Сюда снова валили сотрудники. Скру подпрыгнула, осмотрелась, нельзя ли удрать в окно — нельзя. Потом бросилась к унитазу. Вошли бариста и две официантки. — Что это?! Кто это натворил?! — забасил бариста. — ЯЯЯЯ! — проорала Скру и наставила на них вспышку. Лёша спохватился и зажмурился, Рекви и работники — нет, и рассыпались по полу так же, как и лиана. Другая лиана тут же полетела на Лёшу и начала лезть обниматься, путаться, цепляться за волосы, терпко лизать и колоться. Пока он выкарабкивался и резал стебли ножом, Скру удрала со спящим Рекви на руках и фотоаппаратом. Лёша поднялся и глянул на Бима: — Ты как? Он дрожал и выпускал слюнявые пузыри. — Не очень… — Понял. Лёша оставил ему рюкзак с вещами и бросился в погоню. Адреналин его уже отрезвлял и прокладывал всякие мысленные дорожки: топологические, стратегические и логические. Топологические дорожки. Скру убегала в заброшенный фрагмент комплекса, в который не пытались вдохнуть жизнь. Просто закрыли вход палетами и строительными огрызками в таком количестве, чтобы средний посетитель, смерив взглядом одиозный тёмный угол, малодушно ушёл. Скру проскакала над преградами с Рекви на руках и шнурком от фотоаппарата в зубах, на котором болталось бремя. Лёша сокращал дистанцию и внутренне хныкал, что она оставила ему синяк на глазу. Стратегические дорожки. Стратегии у Лёши нет, он узнал об этой стычке четыре минуты назад, когда она началась. У него при себе есть запасная вспышка, которая не сработает, пока он не обгонит Скру, складной нож, который он тайком вытащил у первой Скру, и второй нож, отнятый у нынешней Скру, который он сминал своими холёными пальцами. В кармане ещё валялся кусок мощного магнита в защитной плёнке, потому что эту куртку он носил ещё тогда, когда его первый раз пригласили «поймать Рекви» чтобы «показать свои мужские принципы». Сёри тогда протянул Лёше магнит и сказал, что, если вдруг что, магнит против Рекви точно поможет (ему вот помог), и вообще им можно делать пранки с гвоздями. Логические дорожки. Что сейчас вообще происходит? Скру пришли за Рекви, чтобы его забрать, а также им нужны координаты острова. Рекви не скажет координаты острова, но, если его условно посадить в лодку, он будет хорошим навигатором, потому что дети Миллениума для него как маяки с неограниченным радиусом… лучше бы этого не допустить. Лёша пробился из картонной пылищи на свет и очутился в бассейне — с пятиметровых стекольных замызганных потолков на него тут же канул озноб, остатки которого долетали до днища квадратной рыжеющей ямы, в которую влез бы посёлок. Скру улепётывала к распахнутой двери с другой стороны. Засвербело шестое чувство: на Лёшу сзади кто-то смотрел, крался без единого звука. Очередная Скру. Он схватился за вспышку, ему дыхнули в затылок, он ничего не успел и принудительно замер — на шею из периферии лёг нож. Новая Скру прислонилась всей грудью, угрожая перерезать горло. — А-та-та! Лёша сглотнул, и его кадык потёрся о лезвие. Скру начала плотоядно шептать: — Я порву тебе всю спину, вспорю позвоночник, и кину на дно этого бассейна, зум-зум. Ты будешь умирать много часов, будешь бредить. Ты медленно выгоришь там, как свечка, но вместо воска будет твоя кровь. Ты будешь мечтать, лишь бы скорее подохнуть… — Цветы не научили тебя добру. Лёша слишком долго общался с Бимом чтобы реагировать на провокации. Но как боец он был так себе: сминал в руке нож как годовалый ребёнок, которому дали средство для имитации взрослого. — Кинь его в бассейн, — приказала Скру. Лёша повёл кистью, острие покувыркалось по плитке и слетело вниз на горчичную мягкость. Скру напирала: — И всё, что в карманах, тоже выкидывай, зум-зум. За что ты там ухватился, а? Лёша с сожалением вывалил вспышку, и она свистнула вниз. Потом пришлось стратегически расстаться с телефоном. — Это всё, — сказал Лёша. — Ты меня обманываешь, зум-зум, — ворчала Скру, когтистой змеёй руки полезла в карман со вторым ножом, который он спёр ещё у самой первой, — а-ха… Со спелым щелчком нож выстрелил и залучил бензиновыми переливами прямо у Лёши под носом. — Так это ты его забрал, зум-зум! Лёша обратил внимание на формулировку, но пока не было времени перемалывать её на гранулы скрытого смысла. — У меня вопрос, — заговорил Лёша, — зачем вам Рекви? Скру на секунду затихла. В перемене дыхания Лёша различил раскосую улыбку. — Думаешь, возьму, и выдам тебе все наши секретики, зум-зум? Лёше не был важен ответ (естественно, она бы не стала раскрывать карты, Сёри тоже так никогда не делал, даже если хотел), но он смог отвлечь её. Скру не заметила, что он выудил магнит. Быстрым движением он поймал и присосал им одно лезвие, и тут же обратной гранью прибил ко второму. Оба ножа склеились в оловянный замок. Скру каркнула из-за спины, не до конца осознав, что случилось. А произошёл железный бутерброд, которым Лёшу уже не порезать. На тяге первой ошпаренной мысли она попыталась разнять ножи горизонтально, силой мышц против силы магнита, не получилось, Лёша в эту секунду попробовал присесть и вырваться из её силков, тоже не получилось. Она зажала его руками со спины в непонятных нелепых объятьях, он накренился вперёд, и их конструкция свалилась ничком. Лёша приминал грудью ножи и её запястья, Скру не могла выбраться, и нельзя было этого допустить: у Лёши подчистую кончился инвентарь и слабоумные отважные стратегические решения. Скру всем весом потянулась, чтобы они упали набок, Лёша тужился противовесом. Скру уже встала на ноги, склонившись над грузом, закрывающим её руки, отпустила ножи и выдернула изморённые длани, Лёша перекрутился лицом вверх, и снова накинулась на него, чтобы просто задушить. Её пальцы из каучука легли прямо на круглый синяк на шее, стало противно ещё до того, как она на него надавила. — Всегда хотела собачий кайф половить, интересно, каково это… — чирикала Скру. Лёшу снова несло в плохую безвоздушную тучу, он затягивался и прогибался, закатывал глаза и гнул пальцы, словом, путался в ложных усилиях, чтобы вкусить хоть капельку воздуха… Случился рефлекс. Из белой холодной мглы показался фрагмент, затянутый испариной: кеды двухлетней старости, которые он сегодня случайно обул, надо в правильном месте, в правильной манере, друг о друга ударить и сказать… — Artillerieunteroffizierswitwensterbekasse. От такого речевого выпада Скру ослабила нажим и задалась вопросом. — «Фонд смерти вдовы артиллерийского сержанта»? Что? Лёшины ноги вспарили, а потом их обоих оторвало от пола и подбросило вверх. Скру насмерть уцепилась за Лёшу, Лёша кричал, вкусно вдыхал и плохо соображал, что вообще происходит, их подбросило под самый потолок, и силёнки кончились — по параболе они полетели на днище бассейна. За пару метров до болезненного конца, их подчерпнула другая сила, и уже нежно вмазала ими по вязкой, замшелой гнили. Они упали порознь, но недалеко, Скру сразу же подалась обратно к лежачему Лёше, чтобы напасть. Он втихую отчеканил другое слово и пнул ногой ей в живот. Из-под подошвы вырвалась третья волна (та, что вообще-то нужна для паркура), и откинула Скру на пять метров, а Лёша реактивно проехался спиной по грязи, как раз в сторону, где были погребены вспышка, нож и телефон. Скру снова с рёвом побежала на Лёшу, и он с разворота её ослепил. Скру упала, чмокнув всем телом об гниль. Конец. Лёша собирал с пола вещи, которые минутами раньше пожертвовал, и вдыхал пропитанный спорами воздух. Штришки холода царапали его чахлые лёгкие. В данный жизненный момент, после того раза, когда он чуть не умер от удушения, для Лёши не было лучшего чувства, чем сладкий вдох. Ничего не кончено, и нельзя мешкать, надо спасти Рекви. Покончив со сборами, Лёша снова использовал волшебное слово, запрыгнул со дна бассейна наверх и побежал. Снаружи вовсю шелестела осень, на Лёшу косились дубы и платаны. Комплекс стоял на горе, на склонах которой рос лес. В лиственном буйстве Лёша заметил живые объекты: Скру бочком тащилась к парковке, сильно подзадержавшись — ей пришлось обходить беззубый овраг, неся Рекви с фотоаппаратом. Лёша перемахнул на другую сторону и догонял, уже держа вспышку двумя руками, как пистолет. Поперёк парковки стояла машина без водителя, смотрящая в сторону съезда. Скру бросила Рекви у колёс и начала суетиться с ключами. Лёша затаил дыхание, безликими шагами переступая через валежник, прошляпил колючую ветку, подвернул ногу, чертыхнулся и затоптался у границы асфальта. Скру услышала. Развернулась с фотоаппаратом, оторвала от него вспышку и нацелила на противника. Лёша метко повторил её жест. Щёлк и второй щёлк. Лёша в порядке: вовремя закрыл глаза и не открывал. Скру тоже не падала и не издала ни единого звука. Они оба успели зажмуриться. Со вспышками в вытянутых руках, они замерли в дуэльном троеточии. Лёша подсчитал, припомнил и сопоставил, что и его, и её вспышки хватит максимум на одну другую попытку. Дилемма: если попробовать открыть глаза, может оказаться, что противник их открыл раньше и уже внимательно следит за твоими. Оставалось дожидаться вмешательства. Либо проснётся Рекви, либо очухается Бим, либо прибегут две прошлые Скру. Брякнул скрежет обуви об асфальт. Скру наощупь двинулась к Лёше, медленно и осторожно, будто вот-вот провалится. Значит, шла вслепую, но это может быть блеф. Лёша накренился и почти на носочках постарался отстраниться от неё как можно дальше. Она, наверное, собиралась цапнуть его за лицо и оттянуть веку. На ветру посвистывал её маникюр. Вдруг Скру рявкнула, перепугав этим Лёшу, прислушалась, откуда шёл писк, и прыгнула на него. В полумраке случилась смена положения: Лёша потерял вспышку и всей спиной слипся с промозглым асфальтом. Скру хваталась за его ноги и подбиралась к лицу, он вертелся, дёргался и во тьме мотал головой. Он постарался коснуться её подошвой, как в прошлый раз, но она схватила его за лодыжку и подняла к небу, а потом болезненно испытала его растяжку, прогибая всю ногу, чтобы носком тронуть чуть выше темечка. Лёша, ещё и с синяком на глазу, корчился и скулил. — Открой глазки, зум-зум! — зазывала она, тыча вспышкой ему в лицо. — Хочу на них посмотреть! Лёша подавал признаки бесцельного боя и немножечко плакал. Скру поднесла вспышку в упор к его глазу, задела веко пластмассовым уголком, и в левую часть обозрения хлынул свет. БАХ. Скру исчезла. Лёша остался в сознании. На сто восемьдесят градусов вывернул ногу. Несколько секунд он лежал неподвижно, коптясь в утихающей боли. Глаза держал закрытыми, вдруг она снова блефует? В стуженое амбре гнилых листьев врезался тёплый, жёлчный околомясной запах. Не было звука её дыхания, только от ветра трещала бумажная курточка. Лёша со скрипом позвонков приподнялся на локти и боязно встретился с правдой. Скру сбили выстрелом в голову. Она умерла. Её белые волосы окрасились в красный. Она лежала на боку, с висячей шеей и томно раздвинутыми губами, будто очень, очень устала. Лёша тоже устал. Заложило уши. Он смотрел и не мог отвести от этого взгляд, даже пошелохнуться, потому что любая перемена значила выход из стазиса, любые действия означали, что время не заикнулось и идёт дальше, и будут последствия, и будет ответственность, будет много решений, которые обязательно нужно будет принять, и которые безусловно окажутся неправильными. Бим поднял его с земли, как тяжёлую марионетку, отвёл подальше и крепко обнял. — Ч-что ты наделал? З-зачем? — Лёша, смотри на мои очки, какого они цвета? — Нет, нет, я не в шоке, не надо, я просто… — Лёша закрыл рот рукой и расплакался. Мёрзли уши и дубели ладони. Болела вся нога и особенно ляжка, из-за того пыточного занятия йогой. Саднило у глаза. Бим и дальше его обнимал, как мог, но это было то же самое, как если бы на Лёшу через голову надели тесную автомобильную шину. Что-то бахнуло, как петарда, которую спрятали в фаршированного гуся. Поднялось мясное зловоние, и так же быстро пропало. Лёша ничего не видел, но хорошо понимал. — Я не такой человек, — вдруг выпалил Лёша, стараясь больше никогда в ту сторону не смотреть. — Я… я не сказать, что я убеждённый пацифист, может, я бы кого-то ударил, ну знаешь, от злости,… то есть, во мне бывает злоба,… но я…я против убийств. Я. я против насилия. Я думаю что… я думаю, что убийство… что насилие… что это не выход, а… не выход, а… а… а вход… Лёша не знал, что он нёс. Лепет тёк из него как кислая лимфа, побочный продукт усвоения, лечения от того, что он увидел, что он допустил, и что ещё не раз придётся допустить. Теперь уже придётся. Бим смотрел на него обычным коровьим взглядом, почти с любовью. — Очень бессвязно говоришь. Всё-таки шок? Лешу знобило, он потянул сопли. — Да, наверное, да, шок. — Бедняга. Рекви забубнел спросонок что-то невнятное. — Убираемся, — велел Бим. Лёшу провели к машине, подхватили с пола ключи, подтолкнули в зияющий салон и приземлили на заднем сидении, подсадили Рекви. Бим стукнул передней дверью, кинул рядом рюкзак с вещами. Они покатили прочь. — У тебя есть водительские права? — спрашивал Лёша на автопилоте. — Конечно. У меня и все документы есть, подтверждающие, что я Бим Чаклс. — Хорошо. Они выкатились на лесную дорогу, испещрённую тенями деревьев, и с подскоками уходили на трассу, за город. Бим что-то объяснял про то, что машина съемная и ни вещей, ни жучков девчонки тут не оставили, но это было как будто где-то далеко, снаружи плотного пузыря, в котором Лёша кататонически увяз. Сильно укачивало, как будто ехали задом. — Я прекрасно понимаю твой дискомфорт, — заговорил Бим спустя время и несколько километров, не сводя глаз с дороги. — Мне жаль, что я довёл тебя до этого стресса. — Тебе её должно быть жаль… — Тут посмею не согласиться. Прости. Она делала тебе больно. Она могла меня убить. Она собиралась свистнуть у нас фотоаппарат и Рекви… не совсем понятно для чего. — Понятно, для чего, — сказал Лёша. — Случилась бы катастрофа. Не знаю, есть ли смысл тебе объяснять. Но поверь. Бене и Альберту была бы крышка. Абсолютно всем была бы крышка. — Понял. Вот видишь… Диалог проседал. Закончились деревья, и осталась только сердцевина дороги посреди бесконечного поля. — Стоит также иметь в виду, — заговорил Бим, — что это был предупредительный выстрел. Бойцы Шелкопряда вряд ли им дёшево обходятся, что финансово, что в плане времени производства. Теперь они к нам с тобой так просто не сунутся. Теперь они знают, что мы кусаемся. — Это мерзко. Снова тишина. Бим снова заговорил первым. — Сейчас очень важный момент в нашей стратегии. Ты это понимаешь. Я думаю, ты даже понимаешь, к чему я клоню. — Это бессердечно. — Шелкопряд начал их штам-по-вать, — Бим высекал каждый слог. — А мы слабые. Неорганизованные. Даже одного Сёри хватило, чтобы всех сломить. — Это бесчеловечно. — Я не заставляю лично тебя это делать. Я просто объясняю свою позицию. Я хочу, чтобы ты её принял. Я имею в виду, что ЭТО Я буду так делать. Что мне ПРИДЁТСЯ так делать. — Это гадко. Бим зычно вздохнул. — Я бы с радостью никогда в жизни не пользовался этой дурацкой суперспособностью — честно, она так сильно меня выводит, каждый день, ты не представляешь — я бы с радостью нашёл волшебный камень, из которого мироточит вся эта хрень, и засунул её обратно. Но. Конкретно тут. Это может кого-то спасти. Если всегда просто их временно вырубать или связывать, они все равно будут просыпаться, выпутываться и снова будут иметь возможность кого-то убить. А сдать в полицию их нельзя — самоуничтожатся, еще и заберут кого-то с собой. Они саранча, радиоуправляемая саранча. Биотелефоны, блин. У них нет ни желания, ни возможности поступать иначе. — Это отвратительно. Бим покачал головой. — Прости. Я гружу тебя, а ты не можешь никак меня аргументированно загрузить в ответ. Может, я даже неправ. Мы можем вернуться к этому разговору, когда ты снова сможешь нормально говорить, а не метаться наречиями. — Нет, слушай, — Лёша помедлил, осип. — Я с тобой не дискутирую. Я согласен. И добавил, крутя скрипучим объективом фотоаппарата: — Я просто всё сейчас ненавижу. Мимо проскакивали другие машины, стенали гусеницы-грузовики. Лёша успел рассмотреть весь салон за четыре минуты, и он уже ему опостылел, а вид из окна нельзя было отличить от статичного, хотелось порвать его. Рекви закачался в дороге, уснул и засопел, гудя тонким курносым носом. Как же жалко, что жизнь — не литературное произведение. Когда самая низкая точка, настолько болезненная, что даже плакать уже не хочется, хочется выйти и удариться головой о трассу, нельзя взять и закончить главу. Живи дальше, переваривай, давай, думай, обмочаливай щекой оконное стекло. Нельзя отвлечься и любезно перейти в другую сюжетную линию, сбавить обороты, что у нас там? Что там у других персонажей? Какое-то занимательное расследование? Какой-то милый ситком, головоломки, шуточки? Хи-хи! Ха-ха! Ан нет, ты живи и думай, что только что, двадцать восемь минут назад, из-за тебя сдохла девочка. С виду маленькая и хрупкая. Может, поэтому они штампуют Скру, а не Сёри? Чтобы потом вот так вот страдать, когда маленькую хрупкую селезёнку размазывает по сырому линованному асфальту, вперемешку с блёсточками и капроновыми колготками? Хи-хи, ха-ха. Перекипел закат. Кажется, они катили вторые сутки, но переехали только первый закат… Почему текст такой упаднический и импрессионистский? Может, проблема в этом? Нужно больше сатиры, сарказма, балагурства, вот! Критики капитализма и бюрократии, вот-вот, сейчас… кхем, и вот мы едем десятый километр, и мимо пролетает вывеска уже четвёртого Макдональдса. Ох уж этот капитализм, с ума сойти, сколько Макдональдсов! Хи-хи! Ха-ха! Они остановились на жёлтой капле заправки посреди неумолимо-черного неба. Бим бросил Лёше на колени бутылку воды и запакованный бутерброд. — Покушай хоть что-то. — Да, спасибо. Лёша лёг щекой на острые звёзды и только изредка посасывал воду. К огромному счастью, у него всё-таки получилось уснуть. *** Мирная будничная рутина (Альберт ковыряется в технике, Кирс делает растяжку, а Бенедикт то ли расследует, то ли готовит триумфальный монолог) оборвалась тем, что Бенедикт заверещал: — ААААА! Я ТАКОЕ НАШЁЛ! ОХ, ЧТО Я НАШЁЛ! НЕМЕДЛЕННО, БЕГИТЕ СЮДА! Лестница пошла ходуном. — Что там?! — грохотал Альберт. — Невероятная находка! — распевал Бенедикт, кружась на носочках с планшетом для чтения, как с объектом пылкой любви; пришла Кирс. — Вы только на это поглядите: наша не единственная и повторимая Скру Драйвер имеет упоминания в литературе! — Литературе? — Альберт поднял брови. — Типа, ты какую-то засекреченную научную работу по её разработке откопал? — Нет, в художественной литературе! Самой настоящей, печатной! Драйвер — персонаж знаменитой новеллы! И она была написана до того, как ты с ней впервые встретился! — Да ладно… — обалдел Альберт. Бенедикт вручил ему планшет для чтения с главой сборника, озаглавленной сумбурным готическим шрифтом. «Непутёвая убийца». Альберт тут же бросился перебирать слова как крупу, ища нож, пирсинг или экстравагантные синие побрякушки, но всё внимание быстро увязло в канифольные строки и утопало в них ровно в том темпе, который подразумевала история. Он даже позабыл, что что-то искал, что неудобно ссутулился и что надел для долгого чтения неподходящую пару очков, от чего слезились глаза. По залитому солнцем бульвару плутал растяпа. Он уже давно проморгал ту самую лавку, в которой прели фарфоровые сервизы и жмурились вафельные полотенца, и высматривал подарок бабушке в витрине между панамок, цветастых крючков и выцветших рыболовных сапог. Он остановился, чтобы потянуться и беззвучно зевнуть. Вжикнул свист и хрустнул бетон. Прямо под его носом в кирпичной кладке завибрировал нож. — Тебе кранты, сладенький, — говорила убийца с бирюзовыми блёстками на выступах скул, пока нарратор с опаской обрисовывал другие черты ее внешнего вида, из которых с вероятностью очень счастливого совпадения складывалась та самая Скру, включая пирсинг на чёрных точках. Литературную ипостась не лишили даже игривой разнузданности, но потеряли её звенящую присказку, «зум-зум», хотя та, кажется, родилась значительно позже. — Правда ведь Скру! — признал Альберт. И читал дальше, а история разбежалась и замелькала по виражам и локациям. Скру нападала и постоянно промазывала ножом мимо жертвы, даже когда одной рукой держала его за манишку. Действовала, как самый ретивый хищник, но оставляла растяпе лёгкие пути отступления. Двигалась быстрее атлета, но в важный момент спотыкалась о вакуум, отдалялась от жертвы и теряла её почти что с концами. Альберт много смеялся, когда Скру снова неуклюже проваливалась, и замирал, когда она опять выскакивала из вентиляции. Комедийный дуэт пронёсся по акварельному городу, скользя на скатертях опавших вишнёвых чешуек, влетел, разгромил, а потом раскрошил всю фарфоровую лавку и выдохся. Поумерив пыл, Скру присела на корточки и завела беседу с птицей овсянкой, которая клюнула ручку от чайничка. Текст новеллы сообщал об этом клочке собственной Вселенной невозмутимо и без единой запинки. Между птицей и девушкой произошёл такой памятный, прошитый опытом диалог, что Альберт потом думал о том, что сказала овсянка, ещё неделю. — Вау, — прошептал он, встретив последнюю строчку. — Это кто написал? Бенедикт пресно улыбнулся. — Наш хороший друг Акисава Куро. Под псевдонимом, но я его расколол. — Правда? — Да, и я уже попробовал с ним связаться по этому вопросу. На, полюбуйся… Бенедикт показал телефон с новым витком переписки, теперь уже двухсторонней. «Дж. Д: Непутёвая убийца.» «Акисава Куро: …а?» «Дж. Д: Это ведь ты написал?» «Акисава Куро: Ого, Беня, ну ты даёшь!» «Акисава Куро: Да, это написал я.» «Дж. Д.: Спасибо.» «Дж. Д: Итак. На тебя напала Скру Драйвер, и ты чудом остался в живых. Пожалуйста, расскажи без прикрас, что именно с тобой произошло. Мне нужны факты.» «Акисава Куро: …Кто напал? Это имя такое?» «Дж. Д.: Девушка с ножом, с которой ты писал образ убийцы в новелле.» «Акисава Куро: Ой, Беня, это как-то неловко, но на меня никто не нападал. Ты что-то не то надедуктировал.» «Дж. Д.: Вот как.» «Дж. Д.: Я думаю, ты мне врёшь.» «Акисава Куро: Честное слово, я её выдумал.» «Акисава Куро: И ситуацию выдумал, этого не было, правда.» «Дж. Д.: …» «Дж. Д.: Твой телефон кто-то украл и пишет мне от твоего лица, чтобы меня запутать?» «Акисава Куро: Эм, нет. Это я.» «Дж. Д.: Докажи.» «Акисава Куро: В смысле «докажи»????» «Акисава Куро: Сам-то ты ни на один мой вопрос не ответил!!!» «Акисава Куро: А я так жду, Беня, когда ты откроешься мне, я так мечтаю понять, что у тебя в голове, насладиться твоим внутренним миром!!!!!!!!!» «Акисава Куро: Ни себе, ни людям, Беня, и от меня ещё что-то требуешь!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!» «Акисава Куро: !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!» Дальше Акисава из восклицательных знаков состроил огромную грустную угловатую рожу, порезанную на четырнадцать сообщений. Самозванец настолько сильно бы не заморочился. Судя по моменту отправки, после символьного подбородка Акисава остыл и через пару минут написал: «Акисава Куро: Что ты почувствовал, когда я так категорично тебе отказал? Как ты вообще реагируешь на отказ? Ты считаешь себя избалованным?» «Дж. Д.: Понятно. Хорошего дня.» Кирс прочитала новеллу, а потом переписку. — Ох… у меня ощущение, что она на него правда напала, но он не врет нам, а просто об этом забыл. Ненавижу это ваше мистическое забывание. Может, она ему что-то волшебное наговорила, поэтому и забыл. Но как бы не полностью. И он теперь думает, что сам это придумал. — А-ха, — подхватил Бенедикт, — я вас понял. Тогда допросы действительно бесполезны. — Ну, зато пишет он очень хорошо, прямо очень… — Альберт зачарованно качал головой, перечитывая эпизоды с овсянкой. — Да, пишет недурно, — кивнул Бенедикт. — Ты ведь догадался, что то, что он остался в живых, не комедийная убер-случайность? — Я прекрасно понял, что не случайность, — кивнул Альберт. — Скру не смогла его убить из-за «правила»… при чём тут овсянка непонятно, но овсянку я на всю жизнь запомнил теперь. — Цвайнштайн, соберись! — гаркнул Бенедикт. — Это уже была отсебятина. Важно то, что в то неудачное нападение, которым вдохновился Акисава, Шелкопряд подтвердил «правило». Что детей Миллениума кто попало убить не может. Потом они что-то сделали со Скру Драйвер и со следующим творением, Сёри, и правило теперь на них не действует. — Да, но постой, овсянка… Бенедикт проявил терпение. — Что «овсянка»? — Она… такая умная… прости, я просто под впечатлением. Продолжай. Бенедикт процедил воздух сквозь зубы. — Ты не задавался вопросом, зачем они вместо того, чтобы сваять «очередную Скру», затеяли весь этот цирк с вербовкой Сёри и превращением его в робота? — Задавался. Я пришёл только к тому, что они сволочи-садисты и очень любят трепать наши нервы. — Это, конечно же, правда. Но я задам другой вопрос. Чем отличается Скру Драйвер в этой новелле от Скру Драйвер, которую знаем мы? Уточню, что это, по всей видимости, Скру Драйвер до встречи с тобой. Что у неё общего с Сёри? И что общего с Матильдой? Напоминаю, её тоже угрожали «завербовать». У Альберта был один ответ, неудобно произносимый и дурно пахнущий розовым вином, поэтому он засмущался и пожал плечами. — Я не поняла, — заговорила Кирс. — Сейчас что, телега про силу дружбы началась? Или про силу любви? Ненавижу телеги про силу дружбы или про силу любви. — Я предлагаю не гадать, — попросил Бенедикт. — Это уже мистические, непонятные, неизведанные, необозримые территории. Быть может, это телега про то, что детей Миллениума могут убивать только те, кто ночевал дома у Альберта. Кирс нахмурилась. — Тогда это кто угодно и все коты мира. — Вы правы, круг необъятный, — согласился Бенедикт. — Но вы всё же утрируете: опасен всего лишь каждый третий человек на планете и все коты, у которых лишай. Альберт закатил глаза. — Один раз был такой бедненький котик с лишаем, и даже в безопасной для человека форме. Всего один раз! Бенедикт надменно закрыл глаза. — Мне этого хватило, чтобы сделать выводы на всю жизнь. Дети Миллениума сердито отвернулись друг от друга, но Альберт быстро расслабился и переключился в другую, урчащую и ворсистую, идею. — Блин, Беня, давай заведём овсянку. По медальному лицу Бенедикта прошествовал солнечный зайчик. — Давай. Маленькие серые птички меня восторгают. — А ещё они весьма кругленькие, у них желтые переднички, и ещё они очень умные. Такие мудрые вещи говорят иногда… — Вот-вот. Быть может, хотя бы овсянка объяснит, что нам теперь делать. Кирс подняла ладони и хлопнула ровно один раз. *** Лёша проснулся, и всё опять было плохо. Голова гудела, будто бы двигалась, будто бы бесконечно проваливалась в простую подушку. Он завалил её набок и почувствовал странный запах. Опилочная, серная вонь. Она не появилась внезапно, а всегда была фоном, играла сольной нотой долгое время, пока он спал, но сейчас, наяву, Лёша её разобрал. — Почему так воняет овсянкой, ох… Голос из горла басил. Так случалось с ним в каждое тяжелое утро, а в этот раз даже вылезли модуляции жабы. Лёша зарылся в одеяло, в уютную темень, похожую на кленовый сироп, не задаваясь вопросами, что вообще происходит (уснул в дороге, проснулся в постели). Потом повалялся, оклемался и любопытство все-таки взяло верх, но пока только до той степени, что он неспешно высунул нос. Покатый потолок, на который накрапывал озорной дождик, плитка в аппетитных орнаментах, резная мебель. В окна тюкали сосенки. С каменистым паром трещал камин. Лёша пребывал на диване на берегу масштабного белокурого ковра. Где-то в его волнах, перекрестив ноги кренделем, сидел Бим в клетчатых носках. Он отвлёкся от компьютера. — О, с пробуждением! — Дай угадаю… — слабо забасил Лёша. — Я спал очень, очень… — он зажмурился от давящего головного писка, — очень долго, да? Бим мягко кивнул. — Так бывает в тяжелые времена. Организму всё не нравится, он не хочет ни в чём участвовать, поэтому спит по восемнадцать часов. — А сколько спал я? — Двадцать семь часов, не считая дороги. Лёша удивился бы, но он весь скрипел. — Это уже ненормально… — Да. Есть хочешь? По моим подсчётам, ты вообще нормально не ел двое суток. Лёшина мысль ещё до этого не дошла, но Бим её подтолкнул, и по желудку всадило кувалдой. — Да. Очень хочу. Лёша получил обед из микроволновки в запотевшей пластмассе и быстро всё переживал. С поступлением еды развиднялось и в мыслях. — Где мы? Тут мило. — Глубоко в лесу в съемном домике под Дрезденом. Тут можно пешком ходить в Чехию. — Понял. — Приехали мы сюда, чтобы отдохнуть подальше от всякой цивилизации и камер, которые к ней прилагаются. Набраться сил и подумать, что делать дальше. — Понял, согласен. — Съемную машину, которую мы украли у Скру, я оставил на заправке на окраине Дрездена, а вас, сонь, оттащил в такси, и нас привезли сюда. Вы долго не хотели просыпаться. Я начинал нервничать. — Так крепко уснули? — поразился Лёша. — И Рекви тоже? — Да, но он чуть меньше суток лежал. Я думаю, вас усыпили эти Скру. — Просто снотворным, без яда? Очень странно. Во всяком случае, я сейчас чувствую себя варёным только из-за долгого сна. Больше никаких повреждений. — У тебя ведь есть странный запах в носу? Рекви говорил, пахло кашей. — Мне как будто пахнет овсянкой, да… странно. Но запах уже проходит. — Так или иначе, нужно обследоваться в ближайшей больничке. Меня это сильно смущает. — Да, нужно будет обязательно, — кивал Лёша, глядя на колтун прошлой мысли. — Очень странно было просто нас усыпить. И как они это сделали? И которая из них? И в какой момент? И тебя почему не усыпили? — У меня есть предположение. Вы пили кофе, а я в итоге нет. У меня часто бывает, что закажу и не притронусь, потому что есть дела поинтереснее. Скру крутились внизу на баре, ещё пока мы там сидели. Подмешали что-то в наш заказ. А поскольку Рекви нужен был им живым, подмешали что-то совсем мягонькое, чтобы он только уснул, но надолго и крепко, и его легче было украсть. Непонятно было, какой кофе был для кого, поэтому подмешали во все. Ну, или, как вариант, они хотели усыпить заодно и нас, чтобы мы за ними не побежали. — Ага, — рассуждал Лёша. — Но постой, я же очень долго не мог уснуть. Я прекрасно это помню. Понятно, что снотворное не должно подействовать мгновенно, но мы часа четыре ехали точно. Не сходится. Бим развёл руками. — Не знаю, может, произошла какая-то биохимия, выброс адреналина, эмоциональное потрясение, и снотворному пришлось немного подождать, пока ты не успокоишься. Лёша нахмурился. — Вау, самая научная вещь, которую я от тебя слышал. Бим ядовито улыбнулся. — Спасибо. Было решено круглую неделю отдыхать и держаться подальше от камер. Ходили в журчащий, промытый лес, вдыхали много озона, гуляли к зеркально-синим озёрам и лазили по косматым холмам. По возвращении Бим уходил в себя и без устали что-то кодил, иногда ехидно ворча с компилятором. Рекви самозабвенно живописал котиков, кролей, сосны и автомашины. Лёша фотографировал белочек. Все вместе однажды забрели в Чехию, где сразу после границы немецкий язык переклинило. Для Лёши он стал клочками понятным и клочками смешным, а на многие буквы падали палочки: косыé и прогнутыě. Лёша часто ворочал шеей у зеркала, проверяя синяк: в самом начале он был ежевичным с зелёным подтоном, потом сургучным, а сейчас уже розовел. Чикнули часы. — Всё, неделя прошла, — объявил Бим, хлопнув в ладони. — Всем спасибо за идиллическое времяпровождение, пора работать! Лёша вздохнул, закрывая графический редактор с сырыми файлами снимков белок. — Я только вошёл во вкус… — Придётся тебе читать записи Сефоры, — Бим разворачивал к нему компьютер, — вон сколько Мати наснимала! — Эх! Лёша приступил к чтению, и даже не доходя до той самой теории, очень сильно удивился. –… В смысле? — Что там? — спросил Бим. — Сефора видит… неважно, ты все равно не поймёшь. Рекви заинтересовался. — Что она видит? — Червей, о которых ты всё время говоришь. Но она называет их «нити»… — Правда?! — воодушевился Рекви. — Мы точно подружимся! Ну, когда она признает свою неправоту, перестанет быть плохой и извинится. Лёша кусал губу и вчитывался в строки, где она подробно пишет о нитях. И сравнил, что о них говорил Рекви. Они видят одно и то же. — Ни черта не сходится. Зачем Скру приходили за Рекви? Чтобы он пальчиком им показал, где дети Миллениума (Лёша так считал, во всяком случае). А почему Сефора сама так не может сделать? И почему она до сих пор так не сделала? Почему она столько страниц автобиографии исписала истериями, как сильно её коробит её особое видение, и теперь, когда оно понадобилось, она им вообще не пользуется? И не может найти детей Миллениума без камер? Это логическая яма. На дне будут либо драгоценные минеральные залежи, либо открытые переломы. Вероятнее всего, и то, и другое. — Ладно, я ещё подумаю об этом, — заключил Лёша. — Видимо, один. — Кстати, тут есть подлинный текст Теории, — добавил Бим, отмечая у себя этот файл как опасный. — Интересно? — Ох… — Лёша вспомнил мясную пещеру, после которой подутратил желание что-то узнавать, — мне интересно, но лучше потом, а то у меня совсем крыша поедет. Что-то более реалистичное есть? — Окей. Ещё есть список всех настоящих детей Миллениума. По данным на две тысячи пятнадцатый год, их родилось двадцать четыре. Лёша вылупился: — Сколько?! Как их спасать?! Это слишком много! Мы даже в группах из двух людей еле-еле организуемся! — Я тоже не рад, слишком много переменных, — Бим пожимал плечами. — Если тебя это успокоит, некоторые уже мертвы. — Откуда ты знаешь? — Я тут на днях запустил в интернет робота, которому можно скормить одно только имя и дату рождения, и он когнитивно соберёт полноценное досье. Самые сухие данные: девятнадцать детишек неизвестно где (включая наших островитян), четверо официально мертвы (включая меня и художницу). Только один вроде как сидит дома в полном спокойствии, слепой скульптор Мигель Анджело. Можем сейчас всё почитать. Бим открыл длиннющий файл из двадцати четырёх досье, сгенерированный роботом, и они пошли по списку в том же порядке, котором детей записала Сефора — с Запада на Восток. Лёша озарился: — Ого! Есть ребёнок Миллениума фотограф?! Замечательно! — Да, бразилец, но он умер, — сообщил Бим, читавший быстрее. — Очевидно, от лап Шелкопряда. Ушёл в поход и не вернулся, нашли порезанным и пожёванным. Лёша расстроился. — Ясно, жалко. Они листали дальше и обменялись парой шутливых уколов, когда робот не нашёл ничего не криминального про Гильермо Стеллса, кроме того, что он, возможно, красавчик. — Мы уже дошли до дальнего Востока, но нашей громкой подруги что-то не видно, — заметил Бим. — Кажется, она говорила: «я из Питера». Это же западная часть России, почти Европа, разве нет? — Ну, — протянул Лёша, — я не совсем уверен, но мне кажется, говорить: «я из Питера», родившись при этом где-нибудь на Камчатке, более чем нормально. — Ясно. Голову Бима посетила идея. — Что-то я, кстати, давно не проверял её телефон! — Следить за ней таким способом — неэтично, — напомнил Лёша, перекрикивая стук по клавишам. — Да, конечно, разумеется, — протараторил Бим, сделал финальный клик, и выскочила её самая свежая фотография. — Ага… ой. Его пронял ужас. Лиза сняла себя на фронтальную камеру в обнимку с ухажёром. Последнему было далеко за сорок, или даже за пятьдесят, он был очень похож на Бима и очень беспечно окунул руку ей под маечку. — Ой, — сказал Лёша, примерно догадываясь, что происходит, и стремительно зеленея, — это твой…? — Теперь и её, — Бим истерично хихикнул, и скрыл фотографию, но не свою фантазию. — Фу. Ох. Ах! Прошу меня простить! Бим отлучился на десять минут, чтобы покричать, умыться и подумать о жизни, и вернулся с почти нормальным настроением. — Ты как? — кривился Лёша. — Отвратительно. Давай делать вид, что я сирота и вообще возник из непорочного воздуха. — Давай. Бим подсел к компьютеру и прокашлялся. — Теперь, Лёша, следить за нашей сладострастной подругой очень даже этично. Хотя у меня на то нет никакого желания. И вообще, я сирота. Какая мне разница, с кем она спит? Лёша некрепко кивнул. — Это правда фу… очень, очень фу. — Давай посмотрим, где сейчас находится наша порочная подруга, которая с кем-то спит, но точно не с моим отцом, потому что я сирота… — Бим бил по клавишам и перемещался по окнам, — ага, она в Португалии. И… ой. Бим напрягся. Лёша бледнел. — Что там? … — Она гуглила информацию про Мигеля Анджело. Очень много всего нагуглила, стоит сказать… вплоть до распорядка дня и бренда очков. Либо она его поклонница, либо… — Мы же только что читали… — сказал Лёша, — в списке Сефоры… слепой скульптор… единственный, кого ещё не трогали… Бим перешёл в браузер и начал нетерпеливо заказывать авиаперелёт. — Ну, видимо, за скульптором выехала полиция гнид.