Самая общая теория всего

Всё было неправильно. Мигель не предчувствовал смену давления, колыхание ветра, не слышал грозового предупреждения в новостях, но прямо сейчас, в штиль и палящее солнце, с картонным грохотом порвалось небо. Мигель задрал голову, придерживая одно ушко очков, будто они станут лучше от этого видеть. «Начинается внезапная буря, хаотично движутся тучи», — докладывал искусственный интеллект, который с помощью компьютерного зрения пересказывал Мигелю в наушник всё, что видят маленькие камеры на оправе.  Ладно, бывает. Грядёт буря — ну и прекрасно. Заморосит ему на голени и на предплечья, станет свежее, можно будет шлёпнуть в лужу резиновой подошвой, от вездесущего омовения взмокнут волосы, заледенеет одежда и крепко пристанет к груди, плечам и лопаткам. Редкие ощущения. Быть может, появится вдохновение. Мигель воет без него уже которую неделю, сидя в плотном кольце из дома, мастерской и работы. Он ритуально смазал руки увлажняющим кремом и пошёл дальше, щупая землю тросточкой. Мигель был среднего роста, если не учитывать сгорбленный позвоночник и поникшую голову, наглухо заваленную тёмными косматыми кудрями, расшторенными на маленьком лбу. Половину лица перекрывали громоздкие прямоугольные очки-поводыри с тёмными стёклами, вторую составляли фигурные крупные губы. Он носил тёмные мешковатые одежды в разводах гипса, закрывающие всё его тело по худощавые локти и спичечные колени, и горбоносые резиновые тапочки.  Немного позже Мигель снова притормозил, чтобы намазать руки. Как-то странно крем чвыркнул в кармане, ну да ладно, неважно. Запахло мускусом и ирисами. Как только он закрутил крышечку прохладного тюбика, очки доложили, что навстречу шли «двое крупных мужчин в балаклавах». Потом добавили: «Подозрительные личности. Угроза нападения, рекомендуется бежать». Мигель невозмутимо спрятал крем в карман. «Угроза нападения, рекомендуется бежать»? Очки никогда так не делали, и уж точно не занимались профайлингом или оценочными суждениями — «подозрительные личности». Опять странность. — Э, — один из них свистнул, и очки сказали, что у него в руке нож, которым он указал на Мигеля. Мигеля это обстоятельство нисколечко не смутило. Его часто грабят и бьют, потому что он слепой и беззащитный. Для него это было данностью, к которой он был подготовлен, поэтому всегда носил в кармане самый дешёвый плоский бумажник с восемью евро, с которыми не жалко распрощаться. Шокер или газовый баллончик он даже не покупал — промажет мимо обидчиков и только сильнее их рассердит. Ещё кинут на пол и отпинают ногами. Но что это за нелепое ограбление? Зачем тыкать в него ножом? Он же слепой. Он не видит нож. Обычно с Мигеля просто сметают очки и колотят… — Без проблем, не трогайте меня и берите что хотите. Все мои деньги — ваши. — А нам не деньги нужны. «Рекомендуется бежать, угроза жестокой расправы или убийства», — отрапортовали очки. У Мигеля стеснилось в желудке.  — А что вам нужно?  — Хотим тебя убить. — А. Убить? Да ладно? Зачем? Может, лучше кошелёк?  Телефон я вам тоже отдам, на здоровье. Мигель слышал, как воры дышали, и по объему легких и тембру голоса прикидывал их размеры. Действительно, два бугая.  «Рекомендуется бежать, угроза жестокой расправы или убийства», — нетерпеливо повторили очки. Мигель не слушал и заупрямился. Ну, ограбление и ограбление, пусть забирают кошелёк, раз уж угрожают ножом. Какая погоня, если он слепой? Мигель начал доставать из кармана бумажник и телефон, как вдруг в руках у второго грабителя разразился рокот бензопилы. —Тебе крышка! — застрекотал незнакомец, и его голос застелило металлическим ревом.  Грабитель размахивал орущей пилой во все стороны и чуть не разрезал Мигеля напополам. Странно, он не чувствовал её запаха или дуновения, когда та пролетела под носом, только звук, как в кино. Наверное, это шок, чувства на секундочку притупились. Мигель всегда готов к ограблению или укусу пса, зараженного бешенством, но вот о готовности к нападению психопата с бензопилой он никогда не задумывался. Ну, ладно, бежать так бежать. Мигель удрал раньше, чем окончательно на это решился. Очки бросили типовое предупреждение, что на пять процентов хуже считывают предметы на бегу, но это не так уж важно: здесь он ориентировался без очков и без тросточки. За ним бежали по парку, в котором он пролазил пол жизни. Он знал тут все тропы, ухабы и замшелые подлые камушки, помнил на ощупь каждое дерево и расстановку на каждой детской площадке: все горки, тупики и пути.  А дождь так и не начался. ***  Такси гнало по направлению к парку, где в это время обычно гулял Мигель. Лёше с Бимом повезло — рейс, которым летела Лиза, сильно задержали, и у них был шанс перехватить Мигеля раньше, или (скорее всего) столкнуться с ней нос к носу. Рекви выжидательно смотрел в окно. — Лиза уже в городе, но ещё далеко. — Хорошо, — сказал ему Лёша.  — А Мигель где? — Ещё, наверное, дома. Не уходит пока с одного места. — Отлично, спасибо. — Пожалуйста. Нужно дождаться, когда Мигель выйдет на полуденную прогулку. Ломиться к незнакомому человеку в дом с безумными рассказами про Шелкопряда не хотелось. Лучше пристать к нему с этим в парке, чтобы он априори не смог доминировать над ситуацией. У Леши на ладони вздрогнул мобильный — уведомление, пришло сообщение. Адресант удивил. — Ого, это от Мати. С чего бы это? Я же с ней не здороваюсь. Бим всхохотнул. — А я говорил, что ты ей понравился!  Лёша задействовал одну руку на то, чтоб развернуть пришедшее сообщение, и вторую, чтобы пнуть Бима локтем.  Он читал, в уме невольно озвучивая это знакомым приторным голоском. «Привет.  Прости за очень резкие последние сообщения. Это не я писала, а Лиза.  Мне жаль, что так получилось. Не знаю, что ты задумал, но я знаю, что ты хороший человек. Ты физически неспособен манипулировать или причинять боль. Ты не такой, как он. Одно из двух: либо он водит тебя за нос, либо у тебя очень хороший план, как его обхитрить. Или, по крайней мере, ты так считаешь. Пожалуйста, будь на чеку. Помни, с кем ты связался.  Береги себя и удачи. Целую, Мати. P.S.: Я никому не говорила, что ты с ним. Если ты решишь бросить эту затею, ничего не бойся. Для всех нас тебя во всей этой истории как бы никогда и не было, никто ни в чём не будет тебя обвинять. Имей в виду.» Лёша вздохнул. — Ну… теперь я буду с ней здороваться. Нехотя. Дипломатично. — Что там? — Бим заинтриговано выгнул бровь. — Приползла на коленях?  — Ой, в общем, на, почитай. Бим прочитал. С развитием текста раздвигались уголки его рта. — Понятно. Интересно. — Минута прошла, — доложил Рекви, сверяясь с мобильным, — обновляю Даню: … — Данные, — поправил Лёша, с трудом догадываясь, как он умудрился это сказануть. Какого Даню? — Данные: Мигель ещё дома, Лиза ещё далеко, но едет на машине в сторону Мигеля. — Спасибо, — кивнул Лёша. Бим моргнул. — Так и не понял, что он несёт. Такси встало у входа в парк, пассажиры выгрузились. Лёша сразу повёл Рекви совсем в другую сторону, через дорогу к какому-то зашторенному кафе. Бим уставился: — Вы куда? — Мы будем через минуту, Мигель все равно ещё дома! — крикнул Лёша, хлопая дверью на тугой короткой пружине. Рекви вошёл, осознал и завыл от восторга.  — СКОЛЬКО ТУТ КОТИКОВ! При виде Рекви, котики бросились врассыпную.  Лёша решил оставить его в кошачьем кафе, чтобы он, во-первых, не путался под ногами, пока они борются за Мигеля, во-вторых, чтобы его не выкрали Скру. Ну, и в-третьих, потому что Рекви постоянно их рисовал, но ни разу с живым котом не общался. Хотелось ему это дать. Рекви подошёл к самому излохмаченному, согнул палец в крюк и почесал за вертлявым ушком. Котик вытянул шею и замурчал. Рекви пригладил махровую шёрстку и открыл в себе новый вид радости, которого ещё не испытывал. Его губы вытянулись в экстатическое «о». Лёша прыснул. За две недели в немецком лесу они заметно притерлись, хотя не до конца понятно, по какой причине. То ли из-за интереса к рисунку, то ли от того, что Лёша частенько умничал и занудствовал, а Рекви словно марля впитывал что угодно с хрустальными глазками. То ли потому, что Рекви постоянно во что-то вляпывался, а для Леши естественной средой обитания были хлопоты, нервы, и отряхивание грязи с чьего-то воротника. На днях дошло даже до того, что они в лучах душевного резонанса вместе пошли прокалывать уши. Рекви вставил гвоздики с сиреневыми звёздочками, а Лёша, пролистав семь каталогов, подобрал самую минималистичную серьгу-индастриал и проколол хрящ. Это была старая, тайная, сокровенная мечта. Бим в своё время увидел его и хлопнул в ладоши. — Вот твои родители с братом обрадуются: уехал на семестр в Европу примерный скромняга, а вернулся с проколотым ухом и гей! Но сейчас это неважно. Лёша обвёл взглядом хвостатое царство. — Как тебе, нравится? — Очень, очень нравится! — Рекви сиял, держа куняющего пушистика на руках. — Я столько котиков в жизни не видел! Спасибо! И отшвырнул кота на пол, да навалился на Лёшу, цепко обняв. — Лёша, спасибо! Ты такой хороший!  Лёша робко заулыбался. — Без проблем, на здоровье. Сиди тут и рисуй котиков с натуры, помнишь, как я тебе говорил? — Да! С натуры лучше всего рисовать! — И ещё… — И с незнакомцами не разговариваю. Даже если это сестрёнка. — Правильно. Ещё раз, где Лиза, а где Мигель? Рекви прильнул к окну, перекрытому сеткой, чтобы котики не сбежали, и показал в разные стороны. — Лиза ещё далеко, но едет на машине и скоро будет, Мигель вышел из дома, вот прямо только что. Поторопитесь. — Блестяще, спасибо, пока! Лёша поспешил на улицу под немилосердное португальское солнце и тут же закопошился с тёмными очками, сравнялся с Бимом, и они резвым шагом двинулись навстречу Мигелю.  — Ты с нашим полезным компаньоном нянчишься больше, чем требуется, — заметил Бим. — Мог просто на лавочку его посадить и сказать, чтоб считал до квинтиллиона. — Ну, мне интересно с ним нянчиться, — Лёша пожал плечами. — Всегда хотел братика. Бим изогнул бровь. — Но у тебя же есть брат. — Этот не считается. Бим расхохотался. — А, ну да, ну да, никогда не забуду один твой красноречивый рассказ… — Который? — Когда твой брат просто попросил тебя подать его одеколон, когда сильно спешил, а ты размозжил его ему об голову, да так мощно, что потом швы накладывали! Лёша смутился. Бим докидывал: — Умора! У нас на Гаити так контрабандисты с рэкетирами здороваются. Лёше было за это обидно и стыдно. Он поплотнее надвинул очки. — Я же тебе говорил. В тот день он убил мою ручную крысу. — По-моему, там было «взял без спроса, и она задохнулась у него в рюкзаке». Глубже задвинуть очки не получалось. — Да какая разница. Он даже не извинился. Парк был огромный, запутанный, с сетью тропинок, перепадами рельефа, уймой горок-тоннелей, которые спускались под землю и выныривали, как капилляры. Все рукотворные элементы, от водостоков до детских площадок, были выдержаны в едином прохладном стиле, очень приятно ложащимся на субтропики: серебро и слюдяной блеск.  Бим вскользь посмотрел на Лёшу и идиллично хихикнул. — А вообще, мне очень нравится твой пирсинг. — Ого, ты сделал мне комплимент? Даже не знаю, это поразительно или подозрительно.  — Это серьезно. Никогда б не подумал, что ты бы его себе сделал. Это круто. И тебе идёт. Красавчик. Лёша подрумянился, но виду не подавал. Притворился, что роется в настройках фотоаппарата. Бим присмотрелся: — Ха! Знаешь, кого ты мне с этим пирсингом напоминаешь?  — Кого же? Бим громко прыснул. — Мою бывшую! Лёша надул ноздри и сделал вид, что этого не слышал, а терпеливо елозил ползунки экспозиции, а Бим и дальше смеялся, вещая о своих безумно неинтересных половых похождениях: — Так вот, мы познакомились в Венгрии… — Я тебя не слушаю, мне не интересно. — Она такая красивая! Азиатка. Не помню, откуда она. У неё этих пирсингов было штук, наверное, двенадцать. И маллет! — Мне не интересно. — Так вот, это был год, наверное, две тысячи семнадцатый… — Что это? Эхо? Сирена? Бродячие собаки? Я ничего не слышу.  — Я там вообще случайно оказался, мама приехала у какой-то знати отель покупать, и по каким-то очень выгодным причинам оформляла его на папу… неважно.  — Да, неважно, потому что тебя никто не слушает. — Та девушка была дочкой кого-то из этой знати, и пока наши родители вели переговоры, мы очень романтично через подземный ход убежали от них на панк-рок фестиваль… ну, ты знаешь, все эти готические пивные поцелуи, я постоянно царапаюсь об ее брюлики, когда мы обжимаемся, конфеты на обед, подростковая ссора, из-за того, что мне не хочется ходить с ней под ручку, героиновый передоз… Ой!  Далеко впереди сверкнула Лизина зажигалка. Она прикуривала, топая ножкой под какой-то неслышимый ритм. Бим одернул Лёшу за плечо и мигом стащил с дороги. — А вот и наша подружка… Бим оттаскивал Лёшу поглубже в кустистую тень. — Она нас не заметила, кажется. — Не заметила, — подтвердил Лёша, следя за её взглядом. Он не чувствовал его на себе. — И, вроде бы, она одна, повезло. — Сможешь отсюда выстрелить вспышкой?  — Попробую. Лёша включил фотоаппарат и навёл фокус.  — Лиза в тёмных очках, сомневаюсь, что получится.  Лёша щёлкнул, сошлась диафрагма. — Не получилось. Бим хихикнул. — Вот когда они шли за Рекви, железно зная, что там будешь ты со вспышкой, они до тёмных очков не додумались, а сейчас, в солнечный день, додумались. — Не все тут умные и продуманные социопаты. — Я не социопат! — А я вас слышу! — крикнула Лиза, туша окурок. Тупые улыбки исчезли.  — Снимай наушник и вступай с ней в переговоры, — командовал Бим. — Без наушника она нам ничего не сделает, вы по-русски легче договоритесь. Лёша кивнул. Оба выдернули из ушей наушники, чтобы она их не оглушила, и двинулись наружу из зарослей. Лиза за три недели похудела и постарела. Всё, что не закрывала одежда, было зашпаклевано слоями тонального крема, перекрикивавшего эхо дюжины синяков. Одежда стала дороже и совсем ей не шла, губы побагровели до цвета заспиртованной вишни, скулы замерцали безжизненным блеском, взгляд помутнел от сороконожек-накладных ресниц. — Negotiate, — напомнил Бим. Лёша кивнул. — Ладно. Negotiate. Лиза, привет, шо ты тут делаешь? Лиза уставилась на него.  — Ты сказал «шо»? Мне не послышалось? — А шо такое? Лиза наморщила нос. — А, ты снял наушник… фу, ясно. Лучше его носи, это отвратительно. Этот колхозный говор тебе совсем не идёт.  — Да… — Лёша попятился от чистейшего возмущения, — да я всегда так разговариваю! Лизу как будто стошнило, губы сжались в ниточку. — Ты ещё и гэкаешь, фу! Лучше вообще молчи! Лёша оскорбился до глубины души. Настолько сильно, что прекратил переговоры, заявив, что he will not negotiate. Бим наблюдал за этим диалогом как задумчивый абориген.  — Didn’t get a single word, but I kinda feel Liza is being racist right now.  А потом он галантно к ней подступил и повёл непереносимо-вежливый зубоскальный разговор самостоятельно (на английском языке): — Елизавета! Вот так встреча!  — Вот так встреча, — заголосила Лиза на хорошем английском, — Подлые, лживые гниды пожаловали! Бим радушно развел руками. — Елизавета, дорогая, я даже не успел тебя хорошенько обидеть, а уже подлая лживая гнида! Дай мне хотя бы шанс! —  Ещё чего, Гильермо Стеллс! — Ой, так кидаешь в меня это, будто я этого не знал! Впрочем, что мы обо мне, да обо мне! У тебя-то как дела? Новый бойфренд? Лиза повела бровью. — Допустим. — Вижу, сменила имидж? Очень красивые синяки! Лиза сдержанно улыбнулась. — Спасибо. — Просто для отчётности: ты уже догадалась, что у вас там явно не великая любовь, или мне тебе с этим помочь? — Догадалась, конечно же. Я не тупая.  — Оу, — Бим удивился. — Мы ТАК ведём разговор! Лиза усмехнулась. — А что, ожидал, что я потерянная овечка, что меня опять надо спасать? Что, пригласишь «идти с вами»? С «хорошей компанией»? Лиза, ты просто всё время напарываешься на мудаков, в этот раз мы точно тебя не кинем! Теперь всё будет по-другому, тебе просто нужны другие люди, те, прошлые, были просто плохие!  — Ну… — Нет, спасибо, уже проходили, тысячу раз проходили. Хватит. Никуда я с вами не пойду. —… если честно, никуда я тебя и не приглашал. Я думаю, что ты невменяемая и тебе нужно в дурку. — Ещё чего. Пробовала, там только пичкают неизвестно чем, а сестричкам на меня наплевать.  — Ага, — размышлял Бим, — и именно поэтому ты решила, что лучшее, что можно сделать — это начать якшаться с психопатом, который тебя бьет, вполне возможно насилует, и совершенно точно не любит? — Меня вообще никто не любит. Какая разница? Бим хмыкнул. А ведь правда — он тоже её не любил. Лиза вдруг оглянулась — где-то далеко, у неё за спиной, на эту тропинку вышел Мигель, виляя глянцевой тростью. — Ни с места, а то буду стрелять! — буркнул Лёша, направляя на Лизу фотоаппарат.  Лиза аж облизнулась, как будто только этого и ждала. — Напугал, сейчас закричу! И закричала. С закрытым ртом. Неземной крик вмазал по ушам с такой же мощью, как резонанс концертной колонки, как будто бы расшатал саму землю и сразу вызвал мигрень. Лёша перекосился, выронил фотоаппарат. Ор растягивался, мутировал, наслаивался другими зубодробильными партиями… Потом стало так больно, что ослабели ноги, Леша упал на колени, с Бимом та же история. Лёша оторопело посмотрел на наушник, смятый меж пальцев, убеждаясь, что всё-таки его снял. И надел его обратно. Разницы уже больше нет.  Лиза подделывает звуки прямо им в головы. Без наушников. Она стала даже сильнее, чем раньше. Что с ней теперь делать? Мигель беспечно и буднично шёл навстречу, как обычный прохожий, вырезанный и вставленный из другого видеоряда. Бим пялился на Лизу, хватаясь за уши. Его голос поделили надвое. — Что они с тобой сделали? Они давали тебе прочтение Теории внутривенно, буйволиными дозами, или что? Как ты это делаешь? Лиза взмахнула руками, словно волшебница, и Бима с Лёшей шандарахнуло стоном гитары размерами с церковь. И раскидало по граниту, как мошек, которых застал врасплох аэрозоль. От боли щурились глаза, и сквозь полутёмные щёлочки Лёша видел, как Мигель оказался в метре от его носа. Он не видел Лизу. Он не слышал её. Он ничего из этого не слышал. Лиза вскружилась, а с ней и платье, на носочках, как на пуантах, чутко подсунулась к скульптору и овеяла волшебством. Мигель поднял голову к небу, как будто что-то интересное было там, а не валялось и стонало вокруг, жизнерадостно пожал плечами и порылся рукой в кармане шорт.   Лёшу задавило сильнее, его уже всем телом вмяло в асфальт. Это была единственная позиция, в которой ему не было невыносимо больно. Мигель так и стоял у него перед лицом, Лёша унюхал его ноги, резину его калош, какой-то синтетический холодок. Мигель начал растирать руки кремом. Лёша осмелился поднять руку, чтоб цапнуть его лодыжку, включить в реальность, и шум ударил сильнее. Пальцы самовольно погнулись, рука ослабла, завяла.  Мигель ушёл, а с ним и Лиза, как ангел-хранитель, а с ней и шум. Пока затихало ужасное эхо, оба пропали из виду. Парни натужно мычали. Итак, факты: Лиза теперь Бог. Она беспредельно опасна. Но при этом она не убила Мигеля силой мысли сразу же, будучи в абсолютно безлюдном парке. И точно также ещё не убила Бима и Лёшу. Почему? Может, она просто добрый человек? Нет, точно нет. — Что будем делать? — спросил Бим, всё ещё слегонца щурясь. Лёша помогал ему встать.  Во лбу так и осталась, как остервенелая пчела, головная боль. — Мы не знаем лимиты её способностей, — рассуждал Лёша. — По впечатлениям Мати, она могла бы её убить, тогда, в антикварном. Значит, сейчас это она ещё сдерживается. Или нет… я не знаю, у вас этими вашими суперсилами всё слишком абстрактно… Бим рассуждал, помогая себе верчением пальцев. — Выдвигаю предположение, что нас она не убила, потому что одновременно долбила нас и маскировала наши настоящие стоны от Мигеля. И ещё какие-то дополнительные звуки для него придумывала, по всей видимости. У неё просто производительности нас добить не хватило. Оперативка закончилась. — Да, ты прав, наверное, (кроме той части, в которой она у тебя процессор), но что делать-то… опять лезть к ней, чтобы она опять нас… сдула?  — Не знаю, надо думать. Пока что правда звучит невыполнимо. Но мы сейчас немного подумаем, алгоритмы выстроим, … У них за спинами, где-то в глубине парка, раздался жалобный крик. Это Рекви. — Ох, конечно, как же без этого! — простонал Бим. — Что… — Лёша опешил. — Я всё проверял, в кафе и по дороге не было камер! Они не могли его найти… я так хорошо проверял…ну как так?!..Рекви! Лёша беспокойно теребил пальцем по кнопке на камере и почти что бросился на помощь, но Бим его схватил за предплечья. — Лёша, соберись, мы это только УСЛЫШАЛИ. Это опять Лиза может шалить. Может, у неё ещё и радиус очень большой… Лешу обуяла надежда. — Точно, я дурень, нужно ему позвонить! Может, он в безопасности! — Звони, звони. И не нервничай. Никому это не нужно. — Да-да, я просто от этого её шума сам производительность потерял… Лёша защелкал по нарисованным сенсорным кнопкам на телефоне и ударил им себя по уху. После двух истошных гудков, отозвался ехидный женственный хохоток. — Зум-зум! Лёша уставился на экран — звонок шёл, нарастали секунды, значит, не послышалось, а привидеться не могло. Лёша бросил трубку. — Он у них. У Скру. Бим всё так же зажимал его руку. — Понятно. Без паники. Соберись. Давай так: разделяемся. Я разберусь со Скру, а ты беги за Лизой с Мигелем. В любом случае, у тебя с фотоаппаратом против неё шансов немного больше, чем у меня. Можешь попробовать стрелять издалека, например. Лёша сглотнул тревогу и энергично кивнул. — Да. Хорошо.  Я попробую. Спасибо. Бим мимолётно пригладил его ладонь, улыбнулся, без иронии и насмешки, и игриво подмигнул. — На связи, милашка. Лёше похорошело от сгустка нежности на подушечках пальцев и эстетически поплохело от этой клички. — Как ты меня назвал?! А Бим уже убежал.  — Понятно, — гундосил Лёша. — Это навсегда. И бросился вслед за аудиальным перформансом.  Он перебирал в голове функции фотоаппарата. Вспышка пока более-менее бесполезна, в ход пойдут силовые шарики. Ещё была другая функция, луч, выключающий электроприборы. Лёша частенько использовал его на камерах, которые не успели его заметить, а после выстрела уже не заметили бы. Самым здравым решением было бы заткнуть своё милосердие и нокаутировать Лизу силовым шариком в затылок, но мешало три фактора. Во-первых, Лёша не умел и не знал, как это сделать с одного выстрела. Во-вторых, если не получится сразу, он морально не сможет колотить её по голове до потери сознания. В-третьих, после первого неудачного удара Лиза сама его нокаутирует. Атаковать нужно внезапно, быстро и так же быстро довести дело до конца. Как только Лиза его заметит, опять обрушит на него адский гам, и в этот раз, может, даже убьёт. Он ведь не уверен в её стратегии (и в архитектуре процессора) наверняка. Лёша с удивлением для себя обнаружил, что у него то ли пропали, то ли стёрлись былые тормоза, которые не дали бы ему вообще ни в чём подобном участвовать, а трусливые ноги сами несли его в самое пекло. Он винил в этом слишком долгое общение с Бимом. Лиза с Мигелем возникли в ста метрах впереди, на вымощенной дорожке, где всё так же фланировали как хозяйка с незрячим пуделем. Лёша со скользящего бега перешёл на размеренный, на ходу прицелился и в очереди щелчков высвободил три заряда: первый выключил Лизины наушники — самое дорогое и неприкосновенное, что у неё есть, — второй и третий сбили наушники и стукнули её по голове, так, что наушники скользнули в одну сторону, а Лиза прошипела и шагнула в другую, едва удержавшись на ногах. Ещё парой залпов-шариков Лёша отпинал наушники подальше в заросли можжевельника. Лёша стукнул пяткой о пятку, сказал команду и в прыжке оказался перед Мигелем (не рассчитал силы, рухнул на колени, поцарапался ладонью об асфальт, на стёртой коже сверкнула кровь — неважно!).  Леша поднялся и быстро оценил ситуацию. Лиза всё так же возилась в кустах в поисках драгоценных наушников. Лёша её достаточно отвлёк. Мигель перед ним остановился. Осталось привести его в чувства и утащить. — Без проблем, — вдруг заговорил Мигель, с опаской, диковинно перетекающей в безразличие, — не трогайте меня и берите что хотите. Все мои деньги — ваши. Лёша недоумённо моргнул. Мигель дальше с ним разговаривал: — А что вам нужно?  Лёша вопросительно моргнул. Мигель на это ответил: — А. Убить? Да ладно? Зачем? Может, лучше кошелёк?  Телефон я вам тоже отдам, на здоровье. Лёша обреченно моргнул. Мигель подался назад, а потом с криком увильнул от Лешиной беззлобной руки, как будто это бензопила, и бросился наутёк, придерживая очки. Лиза во включённых наушниках уже поднялась над кряжистыми кустами, подняла руки по широкой дуге, и Лёшу заглушило разломом эклектического разряда, от которого как будто что-то захрипело, потрескалось и загорелось в раковинах ушей.  Лиза удрала с Мигелем, а Лёша снова проснулся от агонии шума спустя минуту, и снова за ними погнался, кривя лицом от головной боли, которая окрепла после первого раза, и теперь сильно мешала думать. Ещё несколько таких ударов, и.… да что угодно, он либо выдохнется, либо потеряет сознание, либо умрет, либо сойдёт с ума. Нужно думать, думать изо всех сил. Лиза снова только предупредительно бахнула, значит, пока она занята Мигелем, сильнее этого и первого раза вряд ли ударит.  Лиза, как человек не особо спортивный, поспевала за Мигелем без видимых усилий. Мигель, как человек, который просто по жизни вряд ли куда-то далеко убежит, бегал нескладно, но упорно, со свешенной головой и воздетыми руками, как крыльями птицы, которой свернули шею и склепали из неё пучеглазое чучело. Лёша, как человек, который частенько вымещает злость в беговую дорожку, даже со скидкой на самочувствие бежал безупречно и быстро их догонял. Он несколько раз стрелял шариками Лизе под ноги, чтобы она упала, и либо промахивался (прицел был ослаблен мигренью), либо это было бесполезно, Лиза даже лёжа могла атаковать. А она и дальше, замечая погоню, время от времени притормаживала и огревала его децибелами, отчего выводила его спортивное преимущество в чистый ноль. Придумать пока ничего не получалось — как оказалось, Лёша тоже не такой уж и производительный, особенно, когда он чахнет от шума и головной боли. Сил хватало только на примитивную, однопоточную беготню… ****  Мигель опрометью бросился по дорожке, но спустя время смекнул, что лучше сманеврировать в заросли. Он перемахнул через узловатую петлю можжевельника, из-за которой в отрочестве трижды разбивал нос, скакал дальше и слышал, как на ней спотыкались громилы, как бензопила отрывисто рявкнула, и так и продолжила жужжать в вечном коротком отрыве. Должен быть способ оторваться. Мигель крутнулся в кустах, выпрыгнул из прелой листвы в пустоту и погряз ногами в песке. Судя по знакомой жёсткости почвы, знакомой гладкости валуна, с которым он столкнулся лодыжкой на вылете, и знакомому чуткому скрипу металла где-то впереди справа, это та самая детская площадка с утятами на пружинах и большущей альпийской стенкой. Она будет слева, откуда не доходит никакой ветер — очки это подтвердили. Мигель бросился в том направлении, прыгнул, уцепился за мятые выступы чуть выше уровня его роста и вскарабкался вверх. Очки помогали и подсказывали, куда ухватиться, даже охотнее, чем обычно, но он сам справлялся. На плоской, но шершавой, с текстурой бильярдной доски, вершине он подтянулся, перекувыркнулся несколько раз бочком до края и так и слетел горизонтально, бахнулся животом на защитную подушку, присыпанную колючими иссохшими листиками, загремевшими от резкого приземления, и понёсся снова в кусты. С точки зрения рельефа, площадка с альпийской стенкой была где-то сверху, чтобы посетитель парка мог с её вершины «увидеть» «панораму Старого города» и даже мифическое море. Значит, где-то рядом будет и жерло крытой горки, в которую можно прыгнуть, разогнаться и оторваться. Горки часто раздваиваются, может, бандитов вообще от него отрежет случайность. Во всяком случае, этот план с четвертной вероятностью успеха намного надёжнее, чем серьёзно рассчитывать убежать от больших сильных зрячих. — Очки, ищите горку, — приказал Мигель тихо, чтобы никто не услышал, и начал юрко крутить головой, чтобы камеры с оправы могли всё рассмотреть. Он знал, что горка где-то неподалёку, нужно двигаться направо вдоль клумбы, кажется, с фиалками, но где именно — уже не знал. Обычно друзья доводили за руку или он шёл на их голос. Вой пилы приближался, топали громилы. — Я тебя сейчас на абажур покромсаю! Мигель нервно сглотнул и застрял в тупике — трость почесалась об изгородь, горки нет. Он бесконтрольно обстукивал тросточкой всё подряд, надеясь, что получит звенящую отдачу конкретного тембра, сообщающую об истоке горки. Очки вдруг сказали, что горка совсем близко, немного вперёд и налево, он ринулся, и едва учуяв урчащее холодное эхо, прыгнул туда солдатиком и с зычным звоном ударился копчиком. Съезд с ветерком в полной стуже казался более медленным, жарким и неповоротливым, чем обычно, хотя он прижался спиной чтобы ехать на полной скорости. Свистело в ушах, воздух исполосовал лицо, забивался в нос и парадоксально не давал нормально вдохнуть, футболка свернулась рулетом до самых ключиц. До лопаток добирались вибрации, за ним хвост из двух человек. Если они весят значительно больше, они его скоро догонят. Он прижимался всем телом, ехал быстро, как никогда раньше, быстрее, чем в самом безбашенном детстве. Мигель вспорол себе локоть на скорости о знакомый винтик, значит, через двадцать метров эта горка раздваивается! Есть шанс оторваться.  Его резко колыхнуло влево и пустило по завитой спирали, Мигель набирал скорость, и весь так напрягся, что уже не чувствовал приходящих вибраций, он воспарил. Спуск плавно замедлился, его выкинуло под солнце, и в спину вгрызся песок. Мигель подпрыгнул, копошась в сыпкой почве, и срочно побежал дальше. Лицо облупцевали сухие ветки, он их раздвинул и побежал в обход корневища фикусов-исполинов — тут-то воры точно попробуют идти напрямик и переломают носы! Он тут однажды ногу ломал!  Мигель выскочил на асфальт, выдохнул и понял, что от самой горки ничего страшного не слышал, даже их спуска. Видимо, они всё-таки разминулись.  Не теряя бдительности, он тут же шустро пошёл вперёд, но уже медленнее и вдумчивее, больше вслушивался, чем удирал: действительно, никакой бензопилы, бега, пыхтения. Накал погони улёгся до природного фонового шума. В груди бултыхнулась радость. Оторвался!  Мигель обнял себя же за локти и почти рассмеялся, убираясь поскорее на выход из парка. Вдохновения он сегодня наелся! В воображении уже запекалась новая форма, которую он будет сейчас лепить: пластичная, с перепадами, как горка, с назойливой щетинистой рябью, как кусты, и скошенными гладенькими выемками, как ручки на альпийской стенке. Мигель вынул смятый после горки крем и в яростном предвкушении смазывал свои главные инструменты — руки. — Мигель! — крикнули у него за спиной. Голос был юношеским, запыхавшимся. Его носитель был выше среднего и довольно стройный (Мигель редко в таком ошибался). Он точно не был из тех бугаев. У него на шее качалось что-то тяжелое, с лязгающими детальками. Фотоаппарат? Мигель обернулся, и очки подсказали: да, фотоаппарат, а его владелец вполне совпал с ожиданиями: русый конопатый безвредный юнец. «Безвредный» — опять оценочное суждение. — Мигель, ты меня слышишь? Всё нормально? — Да. — Мигель, тебе угрожает опасность. — Мне постоянно угрожает опасность. Ты пробовал быть слепым? — Послушай меня, это очень серьезно. Тебя хотят убить, потому что ты ребёнок Миллениума. — А. — Нам срочно нужно убраться подальше… Мигеля взяли за плечо и развернули, чтобы идти в другую сторону. Пришелец явился со своим запахом, Мигель его разобрал: лосьон для волос, пудра, мазок менструальной крови, абрикосово-пломбирный парфюм из пота, который носили только милые феи, и много-много сигарет… — Мигель, что такое? Ты в порядке? Мигель загрузился. Что-то где-то его подводит, что-то где-то его обманывает. — Мигель, пошли, скорее! — Да-да… Мигель повиновался, пошёл вровень с незнакомцем или незнакомкой. Он или она говорили, что ведут Мигеля на выход из парка. Внутренний компас от этой вести строптиво вертелся, протестовал. Мигеля заводили далеко вглубь. — А почему мы так неправильно идём? Мы же сейчас недалеко от скульптуры, торуса, верно? Мигель указал тросточкой туда, где должен быть торус. Спутник или спутница удивлённо помычали. — Нет там никакого торуса. А очки это подтвердили — торуса нет. Мигель изводился. Торус там быть обязан, он опознал его по запаху клумбы напротив и по перемене текстуры асфальта еще четыре метра назад. — Ладно. Его обманывают, или он сам во всём путается? Это не в первый раз. Он весь день понемногу чумеет. Те преследователи тоже были странными: ни разу его не коснулись, и он ни секунды не слышал запаха двух потных амбалов. Нападение с бензопилой: легко явились, легко пропали, — что за нескладный этюдик? Может, ему всё померещилось? Мигель тревожно увлажнял руки и шёл за очередным приведением, вылезшим из его кровоточащей фантазии. Очень хотелось кому-то позвонить, чтобы его привели в чувства и трактовали ему его бред. Звонить было некому. Вообще некому. Он жил один, работал один, лепил один. Впереди залаяли десять злобных овчарок. Пришелец волок Мигеля им в коллективную пасть. — Это что там? — испугался Мигель. — Впереди, там впереди звери какие-то? — Там ничего нет, — утверждал человек, а собаки цедили, хрипели, рычали, студили раскалённые рты, приближались, разрастались и нюхали сухими рывками. «Ничего нет» — согласились очки. Мигель пошёл на попятную, но незнакомец снова что-то науськивал с невменяемой адекватностью, потащил его обратно, а потом брутально толкнул прямо в пасти. Те разом схлопнулись у него под грудью и смылись, исчезли. Никаких собак никогда не было. Мигель вибрировал от беспокойства. Он шарахнулся от спутника или спутницы и обнял себя за плечи. После собак осела такая гудящая, кварцевая тишина, что в ушах стало отдавать разворачивающимся пластилином. — Что такое? — спросил человек, единственный звук. — Что-то неправильно, — сказал Мигель прямо, не слыша собственных слов, они куда-то проваливались, как под воду. — Мне это не нравится. Неадекватно себя чувствую. «А с чего ты взял, что ты адекватный?» — сказали очки. В животе опустилось. Мигель искорёжился и убежал, не чувствуя, что переносится в пространстве — аудио-картинка равнодушно запнулась на одном месте и не смещалась, как бы он ни гнал и не продавливал калошами путь. Он уже не знал, где находится, заблудился во всех измерениях. И зазвучала мелодия, очень странная, с первой ноты неприятно-родная. Выуженное из аорты нисходящее арпеджио. И куда бы он ни бежал — бежал ли? — отовсюду гудела одна и та же дурная составляющая, её будто подвесили перед ним, как морковку на ниточке, но наоборот. Она перерастала в полновесную композицию, становилась конкретнее, каверзнее: вздулась и забомбила бочка, лупившая его под самую печень, иступлённые модуляции, терменвокс. Мигель помнил, как ему не понравилось ЛСД. Вопреки творческой, фрактальной репутации, никакого вдохновения оно не приносит. Оно перемалывает сознание в изумлённое смузи и не добавляет ничего нового: ты обречён купаться в собственном разуме, изуродованном микроскопом, балансируя на носочках, боясь, как бы тебя не всосала Луна. На вкус это всё было очень знакомо. Эффект ЛСД, подход отбойного молотка. Голова трепетала, как воздух в полости барабана из-за дроби парадного марша. Её хотелось ухватить и натугой мускулов расколоть, чтобы вызволить нещадный мятущийся треск…  Собственный ор показался комариным писком. На какой-то отметке, если так можно оценивать хаос, Мигелю стало плевать. Он был не против оглохнуть, или чтобы его череп раздавило домкратом. Он начал иначе оценивать саму жизнь, как будто бы издалека, свысока, мелкую, нелепую, однобокую, он готов был навсегда её отпустить. Ему в руку вложили гранату. Созвездия, солнечные системы, само небо нашептывало: — Я хочу, чтобы ты сделал это сам. *** Лёшу выплюнуло из трубы на волглый песок. Лиза с Мигелем сначала ехали впереди, потом оба исчезли. Разминулся. Лёша скорее сунул нос в карты, узнать, куда нужно теперь бежать искать их. Разметки горок в Интернете не нашлось. Осмотрелся: разветвление случилось давно и радикально, его выкинуло вообще в другой части парка. Трубы спускались вниз по горе. Включил кеды, поскакал наверх вдоль трубы, заводя дружбу с каждой дюжей веточкой можжевельника на скользких покатых местах. Допрыгал до раздвоения и проследовал за второй половиной горки, уже не прыгая, а спускаясь бочком и братаясь с можжевельником, лишь бы не сорваться в полёт. Коррекция пути заняла минут десять. Спрыгнул на другой волглый песок, пошёл по следам калош Мигеля, сопровождаемых впалой виляющей нитью от трости, и сапожек Лизы, но те кончились вместе с податливой почвой. Услышал неистовый крик, побежал. Мигель орал где-то далеко и недолго, Лёша был слабо уверен, что бежит верно, да и зачем он туда бежит? Чем он сможет помочь? Он ничего нового не придумал. Понадеется на очередной фокус своей недочищенной памяти, как тогда с кедами, которые оказались электроприбором? Неизвестно, но непременно надо бежать. Леша сунул руку в карман в поисках неочевидно-полезного инвентаря. В джинсовке грустила одна-одинокая вещица: картонная подставка под пиво, прихваченная на прошлой неделе в Чехии из-за интересного шрифта на логотипе, чтобы потом его как-нибудь отыскать. Если верить тенденциям того, как в жизни всё сейчас происходит, этот промокший, ссохшийся и скорчившийся подстаканник обладает могуществом десяти водопадов Виктория и метафизической мощью кольца Сансары. Он обязательно вёртко вылетит у Леши из рук и так стукнется Лизе об темечко, что она потеряет свои суперсилы, а потом, слетев с её подобревшей головы, картонка свалится наземь, но долго не пролежит, а взмоет к небу, уносимая внезапным фонтаном нефти.  Нет, хватит баловства, идей ноль. Лизу ничего не берёт. Бежал дальше. Миновал начало горки, которую явно закрыли на ремонт — на входе крестом перевязали пчелиную ленту. Кататься запрещено, будут переломы, вывихи или, скорее всего, неуклюжее приземление в гущу другого ремонта. Закончилась тропа, открылся лужок. В центре стояло высокое безлиственное графического вида дерево, на травянистом бугорке, окаймлённом круговым прудиком с серой водой. У подножья чернушного ствола стаффажем присела Лиза. И сразу заговорила у Лёши в ушах. — Привет, милашка! Лёша изнемогал от возмущения и отчаяния. У него даже не было шанса напасть из засады. Лиза вскинула руку, приглашая к себе. Лёша послушно двинул навстречу, перескочил через излучину прудика, уязвлено удерживая зрительный контакт. Запас идей нулевой. Она вальяжно прикуривала: втянула ярко-красный сантиметр и выпустила дымом сквозь тюльпан черешневых губ. — Не надоело тебе за мной гоняться? Это же жалко. Лёша приближался. Это была крайняя идея. Перебросил ремешок от фотоаппарата через голову, уместил боевое устройство в метре между собой и Лизой и уважительно отшагнул, заводя руки за спину. — Ты права. Мне это надоело. Давай нормально поговорим. Лиза хмыкала, исходя дымом. — Какой там «поговорим». Я же чудовище. — Ну, ты не убила нас звуком сегодня. И идёшь сейчас на диалог. Может, всё-таки, не на сто процентов чудовище? Лиза ещё раз посмотрела на сложенное перед ней во имя дружбы оружие и рассмеялась. — Лёша! Какой же ты милашка! Лёша покраснел. Она затушила одну и раскалила вторую. — Где Мигель? — спросил Лёша. — Я его уже убила. — Как убила? — Подорвала гранатой. Это точно неправда. Не было звука взрыва. Чушь. — А на самом деле? Лиза бесхитростно пожала плечами. — Подорвала гранатой. Вложила её ему в руку, поцеловала в лобик и попросила, чтобы сделал это сам, когда я уйду, чтобы меня не запачкать. А он взял и послушался. Лёша скептично набычился. Из этого всего, если это хотя бы отчасти правда, истекал вывод: Лиза не может убить звуком, зачем-то же нужна была именно граната. Теперь первая заговорила Лиза, мягко улыбаясь: — Как вы нас нашли? Откуда вы тут взялись? — Ну, — Лёша стушевался. — Не скажу. Лизе понравился этот ответ. — Понятно. Это такое новое правило Интернета. Если существует некоторая информация, Гильермо Стеллс её уже достал. — Ну, да, типа того. Да. Так и есть. Вот. Всё верно. Это так. Лёша очень плохо вёл переговоры, а Лиза очень хорошо проводила время. Она расхохоталась. — Серьезно, Лёша, ты такая милашка, я тебя обожаю. Такое незатейливое, джинсовое, лоу-файное инди. Хотя вот сегодня откуда-то вылезло бурление TB-303. Я бы даже сказала… лютое! Любопытно. — Кто? Что? Чего? — О, хочешь послушать? Лиза затушила бычок, и Лёшу нахрапом схватили рвущие, долбящие, неадекватные синтезаторы. Он уже по обычаю упал на колени и схватился за голову, жмурясь. Переговоры окончены. Как же всё это глупо. Какой же он слабый. Но ведь кроме наивного плана «сдаться и поговорить» у него уже правда ничего не было… или… Лёша заколотил кулаками и со всей мощи, огарками собственных сил проорал: — МАТИ! МНЕ НАПИСАЛА МАТИ! Из этой вести изринул атласный гул. Лиза как будто очнулась, музыка пошатнулась, в ней приоткрылась кулиса, чтобы Лёшу было хорошо слышно. — Что ты сказал?.. Лёша надсадно дышал. — Мне написала Мати! Она… она знала, в каком ты положении, мы… мы переписываемся. Лиза уставилась. Музыка послаблялась. Лёша с трудом собирал слова. — Она знала, что я тебя встречу, и попросила кое-что передать. Т-тебе передать. Про тебя. — Про меня? Правда? Что она написала? — Мати написала, что… что… что ей жаль. Всю музыку вобрало в одну мелкую точку, у Лизы слева в груди, и оттуда залучила другая, ласковая, с добрым струнным аккордом. Апельсины, магнолии, гвоздика, морские сэмплы. Наверное, это она уже не специально. Лёша глубже вдыхал и автоматически много сглатывал, боялся перегнуть палку. — Она сказала… она думает, что ты хороший человек. Что ты физически не способна манипулировать или причинять боль. У Лизы увлажнялись глаза. — Вот как… милая… — Передала, чтобы ты берегла себя и помнила, с кем ты связалась. Ей очень жаль, что между вами всё так получилось. — А мне-то как жаль… Она качнулась, обретая темп таящего нагретого воска, и стекла на колени. Музыка поутихла, испарилась. Вместе с колдуньей перекочевала в её же внутренний монолог. Битва окончена, ей было просто не до неё. У неё дрожала слегка опущенная нижняя губа, туда сливались слезинки. — Мати… — всё, что она могла сказать, — Мати… Она сняла тёмные очки, чтобы вытереть слёзы, но только пошатнулась и всхлипнула. Лёша потянулся за запасной вспышкой. Вылетела птичка. *** Лёша встал над Лизиным анфасом. Её нельзя тут так оставлять. Проснётся — убьёт. Поднял её за подмышки и утащил. Приволок к нерабочей трубе, содрал жёлтую ленту, закинул туда её лодыжки, протолкал по колени, по бёдра, просунул дальше, по самые запрокинутые запястья. Она повисла, держась за его ладони, над пропастью. Лёша ещё немного подмял своё малодушие и распрощался с ней. Труба снова забрала её куда-то далеко, в совсем другую часть парка. Если встретятся, то не скоро. Приклеил ленту назад и ушёл за Мигелем. *** Фикус микрокарпа — это дерево-зрелище. Над головой вздымалась полутонная китовая крона. Она сгущалась не в сплошной ствол, а жгут из нескольких голов гидры, прелюдию перед имперским переплётом корней, заграбаставших землю подчистую, конкурируя с тенями от листьев, кто расползется сильнее. Яблоку негде упасть, оно провалится и исчезнет в многоуровневом задеревенелом лабиринте. Лёша раньше заметил одежду, чем самого Мигеля. Тот валялся у подножья ствола, на корнях. Одну ногу они вовсе укутали — ниже колена она исчезала среди таких же худощавых бледно-кофейных палок, как она сама. То ли застряла, то ли вросла.  Лёшу огрела догадка, что Мигель всё-таки мёртв (Лиза ведь его почему-то бросила, и лежит он теперь неподвижно, может, убила не гранатой, а ядом), и он ломанулся, скача по бугоркам корневища, к пострадавшему, Лёша его звал и не получал отдачи, он приближался, приблизился. Запнулся на скользком выпуклом корешке, пошатнулся, равновесие улетучивалось, Лёша в поисках якоря тщетно размахивал руками, фотоаппарат бахнул по животу, и он упал навзничь. Падал дольше, чем ожидал, ударился, какое-то время скользил по гладким корням, а потом свалился в пылищу. Рука вёртко пролезла в какую-то корневую ямку, так, что он её сочно подвернул, и она там застряла. Из локтя засочилась тёплая боль. Лёша шипел. — Мигель! Ты слышишь меня, Мигель?! Лёша застрял в неглубокой впадине совсем рядом, обзор на Мигеля отрезал деревянный хребет, по самую всклокоченную макушку. «Поправимо» — решил Лёша, и на вытянутой кверху свободной руке при помощи фотоаппарата организовал себе перископ. Живой лежачий Мигель отобразился на экранчике. Лежал как бесхозная марионетка. Его губы без умолку разнимались и схлопывались — он всё это время что-то тихонько бубнил, как обмороженный. Лёша сделал усилие разума, чтобы наушник начал считывать эту болтовню как половину диалога. —… замечательно, всё просто замечательно… Лёша громко выговорил: — Мигель, всё кончено, я настоящий. Мигель ухнул и поднялся из лежачего положения в полулежащее. С темпом сыпучего песка, он весь двигался как шарнирный. —… нет, нет, не настоящий, я уже не поведусь. Опять голос этого «безвредного конопатого русого» мальчика, зачем так делать, зачем… Лёша ещё пару раз попробовал доказать, что он настоящий, но Мигель только вертел головой, укал и просил свою загноившуюся фантазию помолчать. Лёша укоризненно думал о Лизе. Мигель понурился, лицо завалило кудряшками. — Как же это глупо, как же мне всё это не нравится. Меня и так было не особо много, а теперь ещё и это, ох… от меня же вообще ничего не осталось. Мигель откинул голову назад. — Ещё эти неприятные разговоры, как будто назло, мол, «ты ребёнок Миллениума». Я так боялся, что кто-то это скажет. И так мечтал. Мигель закрывал лицо руками, его выдохи нагревались, становились влажными. — Неприятно это. Надеюсь, я всё-таки всё это придумываю. Если бы кто-то настоящий меня так назвал, мне было бы очень неприятно. Ещё рано. Я ещё не в том месте. Я сейчас вообще не в том месте, никто не должен на меня смотреть. Нету пока ни черта, и ни черта не получается. Ещё и с ума теперь сошёл, галлюцинирую по всем фронтам. Это же и есть смерть. От меня живого только руки-то и остались, нежнейший мой дорогой инструмент… Он трогал ими себя за лицо, ключицы, грудную клетку. — Ужас. Что мне теперь делать? Мне же конец. Куда ни глянь, только я и мои переваренные по третьему кругу мысли… это же отвратительно, это как трогать восемь тысяч часов один и тот же камень. Хотя при жизни было не лучше. Восемь недель ни с кем не разговаривал. «Прикольно, что ты слепой, но я от этого устала». Мигель молчал с полминуты. — В детстве всё было проще, так много народу было в парке. Сейчас-то никто не выберет тебя просто так на улице, потому что, мол, прикольно, трость, не подойдёт и не скажет: «Давай дружить». Ужас, я ни с кем не разговаривал восемь недель. Мигель всхлипнул. — Такая вот, получается, поучительная смерть. Я чувствовал, что так кончится. Сам себя переварю своим же желудочным соком. Так мне и надо. Не додумался вовремя завести друзей, некому теперь плакаться, что я споткнулся и сошёл с ума, что скульптуры уже больше года не получаются и вообще мама два года назад умерла, а я до сих пор в шоке. И угасаю теперь. Дурак малохольный. Мигель плакал. Совсем скупо, цедя, на манер человека, который не делал этого без веской причины. Он поднял на ладони гранату и прошёлся округлой подушечкой пальца по её граням, похожим на тракторные отметины. — Всё, хватит, я только себя жалею. Давно уже пора это сделать. — НЕТ, ДАВАЙ НЕ БУДЕМ ТАК ДЕЛАТЬ. Лёша стрельнул силовым шариком, гранату выбило из руки, и она покувыркалась по многослойным корневым перипетиям. Мигель не придал этому значения, а размеренно изучил почву рядом с собой, чтобы не убиться, и полез её искать. Лёша выиграл время, пару минут, недалеко закатилась. Лёша засунул руку в карман. Подстаканник. Поможет?  Нужно что-то острое. Поборов брезгливость, Лёша отвернул замочек и вытащил из уха серьгу, чтобы вооружиться ей. Потом нашёл на телефоне нужные символы и продырявил ею картонку (одной рукой и щипцами зубов), потрогал проколы носом, подул — кажется, сойдёт. Мигель вытащил гранату, и повертел её в руках, ища чеку. Лёша перепугано вдохнул. Он сконцентрировал все умения, прямо или косвенно связанные с меткостью, аэродинамикой, глазомером, фрисби и интуицией в одно мановение кистью, и лёгкая картонка спланировала к Мигелю на сложенные колени. Сначала он замер, будто поверх бедра полз питон, потом осмелился коснуться и постепенно с первобытным интересом её всю потрогал. Гранату отложил в сторону. И, наконец, он проехался по надписи пальцами в особенном жесте. Руки соврать не могут. Это его инструмент. Его якорь. Там было написано «Давай дружить» шрифтом Брайля. Мигель обездвижился на минуту. Он перечитывал, перещупывал. Его лицо теряло в красных оттенках. Последний, растроганный, победный всхлип. — Ты же правда здесь, да? Лёша облегченно улыбнулся, и передал это в голосе: — Да. — Я не сошёл с ума? — Нет, ты в порядке. Произошла научная фантастика и та девочка силой разума транслировала страшные звуки тебе в мозг, из-за чего тебе показалось, что ты сошёл с ума. — А, ясно. Хорошо. Мигель так и вертел в руках подстаканник, переворачивал, гладил, читал туда и обратно. Лёша нарушил тишину: — Слушай, я застрял, ты мне не поможешь? — А. Разумеется. Мигель расторопно прилез на голос и помог вытащить пойманное запястье, разняв узко сцепившееся корни. Лёша освободился, рука ныла, но не сильно, синяка нет. Даже голова после Лизы уже почти не болела. Лёша залез на место трагического лежания, чтобы прикарманить гранату, дабы её тут не нашёл кто-то другой, нашёл там ещё уроненный телефон Мигеля, и машинально оставил себе. Они с Мигелем пропутешествовали на однородную почву, к лавочке, где сделали перевал. Мигель долго молчал. — Получается, я при тебе много ерунды наговорил. Прошу прощения. — Да чего ты, всё нормально, я понимаю. Она тебя довела. Мигель опять молчал с полминуты. — Хм. Как тебя зовут? — Лёша. — Это что за имя? Ты откуда? — Я из Украины, это сокращение от «Алексей». — А. Далеко. Приятно познакомиться. — Мне тоже.  Мигель принялся растирать на ладонях белую пелену крема. Повеяло холодком из цветов и пряностей. — Часто мажешься, — заметил Лёша, чтобы не затихал разговор. — Да, меня это успокаивает… и очень забочусь о руках. Я же ими работаю. И ещё, мне говорят, они красивые.  Лёша как тонкий эстет уже это оценил. Ребристый переплёт жилок, длинные пальцы, выпуклые суставы, ни следа заусениц, нулевые кутикулы и белоснежные контуры начала ногтя. Такие руки нужно класть вместе с розами, цепями, жемчугом и шелковой драпировкой, одевать на них кольца и фотографировать. Из-за не белой кожи они были даже красивее. — Да, согласен, очень красивые руки. Фотогеничные. — Спасибо, правда, этот комплимент мне мало о чём говорит. Лёша хмыкнул. Мигель застенчиво сплетал и расплетал пальцы. — Спасибо за, видимо, спасение от самоубийства гранатой. Мне до сих пор стыдно, что ты слышал моё нытье. Можешь делать вид, что этого не было. — Слушай, всё в порядке… — Ну, нет, не в порядке. Ты теперь, наверное, думаешь, что я нытик. Неприятно. — Эй, ну, слушай, я вообще так не думаю, ты ничего такого не сказал… Лёша наткнулся на снятую серьгу-индастриал у себя в кармане, и большим пальцем приголубил бусину серебра на конце. — В общем… не нужно себя стесняться. В этом нет никакой пользы. Вообще никакой. Правда. И я очень хорошо тебя понимаю, я только недавно перестал так сильно переживать насчёт этого. Мигель молчал десять секунд. — И как же ты перестал? — Хм. По большому счету, встретил правильных людей. — А. Встретил… Мигель опять надолго замолчал, а потом вовсе бросил попытки заговорить. Лёша почувствовал, что налажал в каком-то социальном алгоритме. — В общем, правда, расслабься, всё в порядке. Все нытики. Со всеми бывает. — Звуковые галлюцинации, от которых тебе мерещится, что Вселенная приказала тебе себя взорвать? Это со всеми бывает? — Три недели назад меня до полусмерти задушил кусок мяса и дело разрулили ромашки. — А. Все вопросы снимаются. Лёша вздохнул. — Я давно не задаю вопросы. Я уже месяц просто что-то делаю и как-то живу. Какие-то решения принимаю, как-то поступаю… — Спасибо, конечно, что ною теперь не только я, но тебе необязательно было подыгрывать. Лёша вздохнул в четыре раза дольше. Они отправились на выход из парка, теперь уже окончательно и по-настоящему. Лёша попробовал позвонить Биму, затем Рекви — оба не отвечали. Нервозно прикусил губу. Искать их было рискованно, Мигеля в пылу разборок было бы очень легко убить, ушибить или изувечить, а эти двое — всевидящий бегун и Гильермо Стеллс — уж кое-как справятся. Скорее всего. Мигель вдруг задержался. — А сейчас мы ведь возле торуса, да? Лёша оглянулся. — Да, вот он. А что такое? — Ничего, душевная невосполненность. Пошли. Лёша хмыкнул, они погнали дальше. Мигель снова с ним поравнялся, резво орудуя тросточкой, как вдруг случились события. Лёша не знал, что произошло первым. Наверное, хронология была тривиальной, но по ощущениям всё слилось воедино и случилось за одну полугодовую секунду. Лёшино запястье намертво сжали пальцы, пальцы Мигеля. В периферии взгляда, в излохмаченных кудрях загосподствовал овал серебра. Мигель крякнул, скоропостижно согнулся и возопил во всю глотку. Ухо Мигеля навылет пробили ножом. По обе стороны ушной раковины торчало древко и лезвие. Лёше перехватило дыхание. — А вот и мы, зум-зум! — Ну привет, гнида! У них за спинами в полном сборе сошлась коллегия лукавых мадемуазель. Лиза с апломбом позировала, соприкасаясь кистями с тазом, немного потрёпанная после поездки в горке, с хромой ногой, но в целом не сильно повреждённая. Её свитой, шалью и подтанцовкой были Скру с одной глумливой экзальтацией на троих. Плечо Мигеля заливало темнеющей кровью. У Леши идеи по применению фотоаппарата или кед кончились ещё две экстренные ситуации назад. Подстаканник Лёша уже потратил. Лиза посмеивалась одним только носом, убойная музыка почему-то не начиналась. Оттягивала, морила, чтобы шандарахнуть намного громче, чем Лёша осмелится вообразить. Дело было на исходе. Мигель свалился к Лешиным ногам, сворачивался как больное дитя. Нужно что-то делать, нужно что-то решать. Вариант был только один. Лёша вытащил из кармана гранату и поднял над головой, а второй рукой направил на девушек вспышку. — Ни с места! Девицы не впечатлились. Скру так и улыбались. Лиза снисходительно свела руки и наклонила голову. — Ну-ка. — Так! — гаркнул Лёша. — Живо все снимайте тёмные очки и смотрите на меня, а то… — А то? — умилилась Лиза. — Я вас взорву. — Не взорвёшь, милашка. Скру разразились хихиканьем. Они оценивающе его разглядывали с ног до головы и нелицеприятно шушукались. Кажется, Лёша даже услышал что-то про пирсинг. Мигель увядал у Лёши в ногах, на асфальте расширялась кровавая метка. Лёша вспомнил, как в точно такой же сцене из кустов выстрелил Бим. Как тот вёз его на машине по осенней Германии, по зернистой дороге, мимо платанов и клёнов, как будто в одеяле из флиса. Терракотовое спокойствие, с которым он пояснял, почему эти девочки — саранча, почему это — разумная мера, убивать их. Почти что забота. Полная норма. Единственное правильное решение. Лёша сопел. Нет, он не мог этого сделать. Они правы. Он не убийца. Он милашка. А Бим так рассуждает и принимает такие решения, потому что это — его персональная норма, которую он сам же и хочет искоренить. Просто ему с этим пока тяжело. Но Лёша ему поможет. Обязательно. Девчонки так и потешались над ним, а Лёша отгородился и ускоренно думал. Граната. Это не может быть настоящая граната. Классическое оружие нынче очень трудно достать, даже если ты Шелкопряд с условным ворохом лазеек и связей. Скорее всего, там какой-то ядовитый газ, скорее всего, тот, которым отравили Матильду и Лизу в апельсиновом поле. Причинит боль, надолго, но не убьёт мгновенно. В таком случае, если это яд, то они, как и в прошлый раз, на всякий случай взяли противоядие, и его можно найти у них в карманах. Наверное. Лёша на это надеялся. Итак, окончательный план: всё-таки бросить гранату, этим самым на время их обезвредить, снять с них очки, вырубить вспышкой, вколоть противоядие, пока они без сознания, убежать. Наверное, получится. Лёша очень надеялся. Лиза поправила сепию тёмных очков. — Ну что, милашка, придумал что-то? — Да. Лёша выдернул чеку и швырнул зашипевший заряд. Шарик с сопящим отверстием пролетел двадцать метров, стукнулся Лизе о грудь, и упал наземь у неё перед носом. Лиза отшатнулась и пинком отбросила его в сторону. Граната взлетела, уже почти истощившись, пролетела прямиком в отверстие торуса и с громом разорвала его на куски. На траве пропечаталась отметина сажи. Лёша окостенел. Всё-таки это была классическая граната. Но маленькая. Самодельная. Лизина усмешка триумфально домяла надежды. — Ты не можешь убить ребёнка Миллениума. — В смысле?! — попятился Лёша. — Прямо настолько?! Почему я?! Опять какая-то научная фантастика. Лиза по-издевательски пожала плечами и, прихрамывая, двинулась навстречу к Леше с Мигелем. Музыка так и не заиграла. Мигель перестал скулить и, кажется, потерял сознание. Его красивая рука слегла на Лешин ботинок. Второй он почти дотянулся до крема. Лёша невольно уселся на землю и сгрёб пальцами футболку Мигеля, не глядя, крепко-накрепко, как будто это его исцелит. Это край. Дальше ни идей, ни планов, ни перспектив, ни помощи, ни инвентаря. Даже самого Леши уже дальше словно бы нет. Лиза остановилась, когда от неё понесло табачной отрыжкой, на расстоянии откровенного диалога, и снизошла к истлевающему Лёше на корточки. Сверкали её голубо-серые, волчьи глаза, затенённые блеклыми стёклами. Она заправила длинным ногтем непослушный волосок. — Мне птичка напела, Лёша, что ты большой трус. Я хочу это проверить. — Я этого не отрицаю, зачем это проверять? — А я делом хочу это проверить. Не двигайся, а то оглохнешь. Лёша повиновался, да так, что задержал дыхание. Лиза смахнула с него тёмные очки, потянулась к его животу и отцепила вспышку от фотоаппарата, затем приставила её к его оголённому глазу. — Держи, возьми её. Лёша взял. Их пальцы сплелись. Они вместе поднесли вспышку к самой роговице, как прибамбас офтальмолога, и Лиза отняла руку, чтобы сложить свой подбородок на домик из пальцев. — Значит так. Мигеля, Рекви и твоего любимого парня мы оставляем себе… Это мармеладное словосочетание было настолько неверным, что Лёша от злости похрабрел. — А кто третий? Я не понял. Лиза назидательно улыбнулась. — Давай, отшучивайся. Нам всем очень смешно. В ушах возникла высокая, пищащая частота: она увеличивалась, сужалась, давила, давила, давила, давила, давила… Лёша оробел. — Молчу. Лиза лениво запустила тонкие пальцы в густоту волос, и из-под неё открылся её белый лоб. На тончайших фалангах текло серебро, аметисты и фиалковый жемчуг. Лиза цокнула ногтем по вспышке, с напоминанием. Половину Лешиного поля зрения забирало стекло в пупырку. Лиза сказала на выдохе, с украдкой, почти с исступлением: — Я хочу, чтобы ты сделал это сам. — Что сам? Нажать на кнопку? — Да. Я разрешаю тебе испугаться, вырубить себя и убежать домой к мамочке. И больше в это дело не лезть. Но только в этот раз, гнида. Учти, это благотворительность, притом одноразовая. Увижу тебя ещё раз — сдохнешь быстро и грубо. Что-то кому-то расскажешь — сдохнешь медленно и болезненно. Ты меня понял? Писк крепчал, становился громче, упрощал мысли, отщипывал на корню ответвления альтернатив… — Понял. Хорошо. Лёша себя вырубил. *** Так вот, каково это. Сознание мягко сошло на нет, как будто над головой подбросили одеяло, только тяжелое, две тонны валящих посулов уснуть. Не болела голова, не было ломоты и озноба, вспышка даже как будто наоборот подарила силы и залатала мигрень. Лёша очнулся вмиг, здоровым и отдохнувшим, готовым хоть сразу бежать в гору или побеждать в шахматы. (Нужно было себя на ночь так вырубать, всегда бы высыпался.) Он поднялся на ноги и обнаружил страшную лёгкость на груди и на шее. Ну, разумеется, они свистнули фотоаппарат. Как же жалко фотоаппарат… Лёша сразу загоревал по нему и по снимкам, которые никуда не сохранил. Проверил карманы — забрали запасные вспышки, но больше ничего спереть не додумались: телефон, деньги и документы остались с ним. Лёша проверил входящие. Бим ничего не писал и не пытался звонить, Рекви тоже. Лёша написал Биму, подождал десять минут, не получил никакого ответа и решил позвонить. Телефон отключён. Произвёл то же самое с Рекви. Не ответил. Лёша упорно сделал ещё шестнадцать Сизифовых телефонных звонков каждому. Из-под одежды вместе с потом утекало драгоценное время. Он сам себе сочинил, что они с Бимом договорились встретиться в конкретном месте, если вдруг потеряются, и пошёл было туда, но сплюнул и признал, что ничего такого не было. Потом он наполовину подумал, наполовину придумал, куда именно Бим пошёл разбираться со Скру, и побежал туда, осмотрел весь сектор, и ничего не нашёл, даже улики вроде уроненного телефона. Он методично и долго обхаживал парк, терзаясь между спешкой, внимательностью и ленивым отчаянием. И всё бесполезно, он только и делал, что бередил пустоту из трёх друзей и любимой вещи. Это всё? Хватит выдумывать, конечно же, это всё. Лиза прямым текстом сказала, что они их забирают с собой, а Лёша из-за накопленной усталости провалялся добрых сорок минут, а то и час. Он уселся на лавочку, чтобы отдохнуть, но только больше напрягался и нервничал. Вдалеке, уже в свете прогнутых фонарей, замерцал травяной ореол. Лёша сам озарился: — Рекви! Рекви выглядел невесёлым, усталым. Лёша подбежал к нему и разглядел в руках фотоаппарат. — Ого! Откуда он у тебя?! — Ну, нас поймали, но я потом освободился, забрал у них фотоаппарат и убежал. Лёша прощупал пропажу и шустро перевесил её за ремешок через шею. — Расскажи всё с самого начала, пожалуйста! Рекви походил на амфибию. Лицо было на двадцать градусов холоднее, чем окружающий его воздух. — Дело было так. Я увидел в окно ниточку моей сестры. Только одну. Я подумал, с одной сестрёнкой-то я точно справлюсь. Научу добру. Прихожу, а там их много, целых четыре. Ниточка только у одной была. Они меня поймали. — Рекви, ну что же ты так, — расстроился Леша. — Мы же договорились, что ты будешь сидеть на месте… — Потом вы позвонили, — продолжал Рекви. — Сестрёнки достали мой телефон и потом разбили его. Пришёл Бим меня от них спасать. Они начали ссориться, а потом сестрёнки на него напали и… Рекви надул ноздри. — И? — надавил Лёша. — И он убил одну из них. Проткнул ей грудь ножом и выкинул её в горку. Лёша понял. — Ах. Так вот, что с тобой. Рекви, я очень хорошо тебя понимаю. Мне жаль, что ты это видел. Рекви шмыгнул носом, ухабисто всхлипнул, зажмурился и вывалил две слезы. Рассказывать выходило только шероховатыми мазками. — Потом… потом… одна из них, та, что с ниточкой, сразу убежала, а две другие начали с ним ещё драться, бегать, вот это всё… и он хотел их щёлкнуть вспышкой, но у него случился приступ. Выронил вспышку. — Ага… — Но я поймал вспышку! И там так получилось, что я прямо между ним и двумя сестрёнками с этой вспышкой оказался. Лёша решил его поторопить: — Ну, и ты, естественно, вырубил этих двух Скру, и в сумме, получается, вы справились со всеми, а одна убежала. А дальше что? Рекви смотрел на Лёшу здоровенными жабьими глазами. — Нет. Я Бима вырубил. Лёша расстроился. Какая дурацкая случайность. — Ладно, жаль… и что дальше? — Я думал убежать, но сестрёнка меня поймала. Нас вдвоём в машину утащили. Потом ещё Мигеля принесли, начали его ухо лечить. Я их перехитрил, забрал фотоаппарат и убежал. Лёша сложил руки на талию. Обрабатывал. — Думаешь, они уже уехали? Где они сейчас? Рекви оглянулся. — Уже уехали и взлетели на самолёте. Лёша вздохнул. — Как они быстро. Ладно, мы проследим, куда они летят. Это всё решаемо. Если они не убили Бима и почему-то не убили Мигеля сразу, есть шанс… чёрт, как жаль, что ты случайно вырубил Бима… — Я не случайно. Я так и хотел. Я хотел вырубить его и убежать. Лёша замер. — Что? — Бим плохой. Я думал так его проучить. Чтобы он научился добру. — Рекви… ты шутишь? — Нет. — Ты… ты чего? Рекви, так делать не надо. Мы все друзья, такие вещи надо словами в сторонке обсуждать, а не в разгар драки! — Больше не друзья. Я Бима теперь видеть не хочу. И искать я его теперь тоже не буду. Он плохой человек. У Леши тряслись руки. Отовсюду словно бы подступал чернеющий дым. — Нет, нет, нет, ты не понимаешь, — Лёша категорично мотал головой. — Всё не так однозначно… он не плохой… — внутри всё дрожало, — что же ты наделал, Рекви… Лёша не знал, когда было хуже: тогда, с порезанным Мигелем у него на руках, или теперь. Нет, это решаемо, это можно починить. — Рекви, давай, ты покажешь, куда они унесли Бима, мы спасём его, и вы лично об этом поговорите? Я уверен, он тебя выслушает и исправится… — Нет. Я с ним больше ничего общего иметь не хочу. — Рекви, он не такой плохой… — Убивают только плохие люди. — Всё не так однозначно, Рекви, бывают разные ситуации… — Убивать нельзя.  Лёшино сердце стучало как бешеное. — Слушай, они взяли в плен ещё и Мигеля. Мигель вообще ни в чём не виноват. Они убьют его, если мы их с Бимом не найдём. Ты же хочешь спасти Мигеля? Рекви не менялся в лице. — Нет, — сказал он непроницаемо. — Вы плохие. Вы убийцы. Это моё последнее слово, вот. — Ну что ты… Лёша чувствовал, как он по капельке замещается и перевоплощается в загнанную в угол карикатуру на себя самого. Становится намного меньше этого мира, намного глупее и незадачливее всех его неисчислимых параметров, обстоятельств, юродивых демиургов, нитей. Сама Вселенная над ним потешалась, зарывала его куда-то по самый нос и забирала от него Бима, Мигеля… противный, несправедливый порядок. Лёша зажмурился. Случился могучий электрический разряд, дикая встряска, что-то неописуемое: потоки, волны, напряжение, резонанс… У него засаднили костяшки. Случилось… что-то случилось. Во рту почерствело.  Лёша открыл глаза. Рекви валялся у его ног, ничком. Избитый. — А?! Что…? — выпалил Лёша, отступив. Рекви ему не ответил. — Рекви? Тот тихо скулил, потом кашлянул кровью. Лёша отдалялся и пялился. Рекви расплакался и показал замызганное лицо. Исцарапанное и побитое, с двумя синяками: под глазом и под бровью. Он облокотился на одну руку, чтобы подняться, вторая валялась вдоль тела и еле-еле тряслась.  — Ты плохой… ты плохой, — роптал Рекви. — Зачем ты дерёшься? Лёша бесконтрольно ухватил себя же за горло. Он ничего не понимал, его пробрал шок. Рекви ветхо опирался на одну руку, тужился, чтоб подняться. Вторая так и лежала. Лёшу парализовало маятником единственного вопроса: это перелом или вывих? Перелом или вывих? Перелом или вывих? Он подался к ребёнку: — Давай помогу… Перелом или вывих? — НЕТ, ОПЯТЬ КИНЕШЬ МЕНЯ, — пискнул Рекви, и сам же свалился навзничь, и забрюзжал. — Не трогай! Уйди! Уйди! Драться нельзя! Уходи и учись добру!  Лёша медлил, пятился, проговаривал: — Рекви. Я этого не делал. Я бы так никогда не сделал. Я ничего не понимаю. Это что-то странное, правда. Мне очень жаль. Рекви не отвечал, только скулил и пытался встать самостоятельно. — Ты плохой. Он даже не мог согнуть повисшую руку. Перелом или вывих? Лёша замер. У него были разодраны все костяшки, ладони порозовели, их щипало, мышцы рук подустали, будто он правда кого-то мутузил. Взгляд потупился. Перелом или вывих? Рекви левша, как он будет теперь рисовать? Лёша так и стоял, как фонарный столб, сияя от замешательства. Рекви гладил себя за плечо и не желал смотреть ему в глаза.  Перелом или вывих? — Ты плохой, — констатировал он, заливаясь слезами. —  Мы больше никогда не будем дружить! Я ухожу! Лёша не знал, что тут вообще можно предпринять, как объясниться, все мысли кромсались и комкались до двух клеточек. Перелом или вывих? Рекви поднялся на ноги, отвернулся и двинулся прочь. Лёша пошёл по пятам: — Рекви, это правда не я, я не знаю, что это было… Рекви упрямо сердито топал, стараясь создать дистанцию. — Ты плохой, ты побил меня, вот что это было!  Лёшу осенило, он догнал Рекви и ухватил его за плечо, плечо здоровой руки. — Рекви, а давай мы прямо сейчас пойдём искать твою маму? Ты же этого хотел? Мы теперь будем делать только то, что ты хочешь. Если они придут к Сефоре, возможно, рядом будет и Бим. Технически, это даже не… Рекви вскипятился. — НЕТ. ВСЁ! ОТВЯНЬ!  И с разворота влупил Лёше по носу. Он оказался очень сильным — во лбу зажглись зелёные блёстки, поперёк губ повалила кровь. — Мы больше не дружим! — заявил Рекви, ультимативно удаляясь, рассерженным, широким шагом, так быстро, что Лёша не смог бы его поймать. — Ты только и делаешь, что мной маневрируешь! — Манипулирую…