Самая общая теория всего

- Матильда Добльвуст, - представилась девушка и пожала руку Клоу. – Можно звать меня Мати. Оглашенное имя довершило мозаику из знакомых карамельных глаз и мягкого личика, которая зашевелилась бы в мыслях, не будь француз слишком сонным и невнимательным. - Сестра … этой, эм, Карбонары, а нет, это вообще не пицца, а паста,… - к счастью Клоу, последние слова он бубнил слишком неразборчиво. – Неаполитанская, «Четыре сыра»… А! Сестра Маргариты? – спросил он. - Да, - Матильда кивнула. – Хочу еще раз поблагодарить за то, что оправдал ее. Ты для нашей семьи теперь как герой. Клоу это польстило, даже чересчур, заставив устыдиться, потому что тогда его целью была очередная мелочная поимка. Он почувствовал жар в ушах, а потом осознал, что и воздух был жарким, несмотря на атлантический бриз. Он извинился и снял с плеч черный пиджак. - Платок снимать не будешь? – поинтересовалась Матильда. На красном велюре, повязанном узелком на затылке, раскинулись пятна от пота. - Нет, не жарко же совсем, - соврал Клоу. Он машинально поправил его в месте, о котором желал молчать до могилы, но с виду у него вышло отчаянное теребление. - Извини, просто я знаю, что там, - сказала девушка тише, хотя маленькой группе туристов у края обзорной площадки до них явно не было дела. – Не понимаю, чего там прятать. Клоу застыл, пытаясь справиться с сокращающимся в объемах желудком и страхом, который норовил выскочить на лице. Рука сама обхватила половину шеи с намерением не отпускать ее никогда. - Никому не говори, - вырвалось у него. Матильда захлопала ресницами озадаченно, как турист, наблюдающий за причудами аборигенов. - Я не буду, - она мотнула головой и положила руку на грудь, выразив уважение к чему-то, что она не совсем понимала, - честное слово. Извини. - Хорошо, - сказал Клоу, не специально с угрозой, и ослабил мертвую хватку до умеренно крепкой. – Давай поговорим о чем-то еще. - Конечно, - Матильда кивнула, и оба пошли по дорожке вдоль зеленых лужаек. - Мне ведь уже можно задавать вопросы, да? – спросил Клоу, утаивая отчаяние от неотложности поднятой темы. Для него оно консервировалось уже около суток. - М…можно, - подумав и взвесив, ответила девушка. – Я не обещаю, что отвечу на все прямо сейчас. На то есть причины. Не могу их оглашать, извини. Внутри Клоу смешали и взбили какой-то неприятный коктейль: из удивления, раздражения, огорчения и дробленого льда. Там же, внутри, остро недоставало спиртного, или чая с ромашкой. Клоу поднатужился и придушил побуждение к членовредительству снова, борясь отныне с идеей, которая предлагала представить на месте его спутницы спутника и повиноваться порыву. Матильда смотрела на парня с раскаянием, и француз вынужден был признаться, что видит подобный взгляд адресованным конкретно к нему в первый раз. Он был тронут. - Так, - Клоу задумался над вопросом, пытаясь выбрать как можно более пустяковый, чтобы Матильде точно не было, что скрывать. Он вернулся к свежей неприятной догадке и вопросил. – Почему тебе вообще надо было браться за это? Я имею в виду, не лень было это все расследовать, рыться в информации? Француза не покидало давящее на него ощущение, что поиски Матильды, которые довели ее до конспирации и статуса инкогнито, были благодарностью за подвиг, спасение ее сестры, который казался бескорыстным и недвусмысленным только ей, не знающей, что изначально парень хотел упечь Маргариту в тюрьму как очередного убийцу. - А-а, это, - Матильда не придавала этой детали такой важности, как предыдущим, будто вопрос собственной мотивации ее едва ли касался. *** Напряженная схватка началась задолго до начала партии, но теперь искрилась обоюдным могуществом. Каждый ход, наименьшая и самая существенная системная единица стратегии и тактики, подолгу обдумывался, потому как короткой линии карандаша было подвластно перевернуть игру безвозвратно. - Победил! – Бенедикт оторвался от журнального столика, вскинув руки и голову, коснувшись потолка пальцами. - В следующий раз выберу нолики, - пожаловался Альберт, надувшись и съехав со стула. – Может, двадцать два из сорока двух? - С радостью, - Бенедикт вырвал из блокнота новый листок и своим дорогим паркером, которым сегодня воспользовался впервые после годового хранения внутри бархатного футляра, начиркал разметку и сделал ход. Дети Миллениума сидели в кабине пилота, хотя таковой ее делала только рабочая панель со штурвалом, управляемым автоматически, которая смотрела на нос самолета и проплывающую впереди панораму. В остальном это была комната отдыха, где можно полежать на диване и поиграть в «Крестики-нолики». С главной панели, усеянной кнопками и переключателями, раздалось характерное пиликание, воспринятое Альбертом как сигнал. Механик метнулся с места и через мгновение перегнулся через бортовой контроллер, как ребенок через вольер в зоопарке, чтобы лучше рассмотреть пункт назначения. Смутные абрисы осколка суши сменились внятной разницей между особняком три этажа в высоту, двором, очерченным забором из камня, и мохнатым слоем деревьев, покрывающим все, за исключением выемки – лысого пляжа из крупных булыжников. Зеленый мох разросся кривоватым рисунком от самой воды, словно зеленые мохнатые руки, которые силой пытались погрузить остров на глубину, в море. - Выгружаемся, - скомандовал Альберт. Шасси белоснежного самолета уткнулись в неровную почву, подав пример трапу, по которому через минуту начали спускаться посетители. - Повсюду грязь! Невыносимая расистская грязь! Стеллс специально ее тут разлил, чтобы я вымазал о нее свою новую трость! - Ненавижу грязь. А еще этот камень. И вас. Всех вас. Особенно тебя. - Ух, прохлада! Чудесненько. - Когда будут давать еду. - Когда мы поедем домой? Можно я останусь в самолете? Брать Лешу с собой – самая худшая идея, которая могла прийти в голову к Альберту, потому что этим решением он подписался на нытье и упреки со стороны фотографа, не горящего желанием избить злодея Миллениума так же сильно, как остальные. Леша ни за что бы не влез в самолет и даже запер бы себя в комнате, если бы не хорошая компенсация – конец испытаний. На оставшийся арсенал, ожидающий проверки на практике, осталась неделя, но вместо этого фотограф мог испытать его здесь, а после отправиться в центр чистки памяти и на самолет рейсом до Харькова. - Почему мы не сели на крышу, чтобы пробраться в дом этого расиста как можно скорее? – спросил Бенедикт, глядя в гущу деревьев. - Это невежливо, - пояснил Альберт. – Хорошие гости обычно стучатся. И только потом избивают. Группа добралась до леса и пошла вдоль рощи из елей, тополей и ясеней без намека на тропы. Там было бы легко потеряться, но направление ходьбы угадывалось без труда – особняк прятался впереди, а неокончательная дикость территории усекала блуждания. Воздух от близости к океану был холодным и до противного влажным, а под ногами тут и там произрастал мох. Переступая через пучки старых корней, Бенедикт глухо ворчал, потому что калеке на одну ногу ходьба в принципе не давалась легко. - Говори уже, - разрешил аристократ. Постоянный взгляд под ноги не помешал улучить взор Альберта в свою сторону. - Тебе не кажется слишком странным то, что Стелс умер при свидетелях, его хоронили при свидетелях, (специально для тебя вставлю) зомби из могилы не вылезало при свидетелях и … - Свидетелей вполне можно и подкупить, - фыркнул Бенедикт. - Есть даже видео, как он себе в нос стрелял, - стоял на своём Альберт. - Качество съемки камер наблюдения и близко не стоит с достаточным для того, чтобы мы могли легко определить человека, - не поддавался собеседник. – Застрелиться мог кто-то другой с похожей комплекцией, чертами лица, одеждой и цветом волос. - Как насчет того, что на видео есть еще пятнадцатиминутная речь про то, что все люди – идиоты-потребители и ему надоело так жить? - Замечательная, - детектив нарисовал кавычки пальцами, - пародия на алиби. «Вот, смотрите, это суицид, точно-точно суицид, я даже речь приготовил! Да еще какую! Загляденье речь! Можно как оригинальное веяние философии запатентовать! Не расследуйте это дело, ладно?» - Фотографии с похорон и заключение патологоанатома это даже не намеки на аргументы, я прав? – закатил глаза альбинос. - Разумеется, - кивнул аристократ. Беспорядочные заросли ближе к дому обретали закономерность, медленно выстраиваясь в дорожку навстречу главным воротам. Леша вдруг крутнулся на месте и выстрелил. Сверкнула синяя, и за ней сразу красная ниточка, на мгновение они соединили фотоаппарат и предмет в глуби листьев. На толстый полупленный корень бухнулось нечто, которое поместилось бы на ладони. Все взгляды переметнулись на фотографа. - Алекс, что это было? - спросил Альберт. - Прекратите меня называть этим имечком, - Леша ненадолго набычился. – Просто листья тут очень, безумно однотонные, сплошной 23341e, грубо говоря. Я заметил там подозрительное пятно b18950, которое, ясное дело, исходило от какого-то красного источника цвета, и немного запаниковал. - Погоди-погоди, - перебил Альберт. – Я люблю числа, но не до такой степени. 23341е это который цвет? - Это обозначение цветов в фотошопе, я привык так говорить, для точности, - объяснил фотограф (он упомянул и Фотошоп, потому что из слушателей не все могли понять его с полуслова). Раньше он часы проводил в милой сердцу программе, слегка ретушируя неидеальные снимки. – 23341е – это такой тёмно-зелёный, ближе к серому, а b18950 – это бледно-рыжий, не совсем коричневый. Это оттенок красного свечения исказился за счет густоты листьев и рефлекса от зелени. Я заметил лампочку и выстрелил туда, откуда шел свет. Вряд ли это что-то хорошее, если оно на меня так… пялилось. - «Пялилось»? – переспросил Бенедикт. От делового тона необычайно высокого едва знакомого человека фотографу было не по себе. - … Я чувствовал, что на меня оттуда кто-то смотрит. Я всегда это чувствую. Даже через видеокамеры. Взгляд детектива налился скепсисом, но он промолчал. - Ох ты мой маленький главный герой с антинаучным талантом, - Альберт сложил губы трубочкой от умиления, вызвав всеобщее омерзение. – Посмотри, тут нигде таких же нет? – механик повернулся к остальным. – Лучше пока стоять смирно, есть у меня одно подозрение… - Поблизости ничего, - доложил Леша. - Чудно! – Альберт рванул с места. Широкими шагами он переступил все корни и заросли, чтобы подобрать подстреленный Лешей предмет (на механике была толстая синяя куртка с белым пушистым воротом, надетая нараспашку; от быстрого темпа скачущие полы никак не могли успокоиться). Уже вблизи Альберт уселся на корточки и подобрал черный пластиковый коробочек, уподобившись мартышке, которая нашла побрякушку. Большой объектив играл бликами. - Блестит! – сказал он, вертя находку с восторгом. Бенедикт воззрился на механика с раздражением: - Это вся характеристика, которую ты можешь дать? - Для начала, она блестит, - поправился Альберт и присел на корень, который сгодился за лавку, вскинув ногу на ногу. - Во-вторых, она блестит прикольно. В-третьих, это камера-наблюдатель модели 2422-J с сигнализацией с лазерным прицелом с длинной волны двести нанометров, производитель Америка. - Двести нанометров? – убедился Леша. - Невидимый свет, - подтвердил Альберт. – Камера кроме подглядывания, которое во включенном режиме обозначается красным огоньком в углу, еще пускает… свет особый, грубо говоря, который мы не увидим, даже если поднимем пыль, или что там делают в плохих боевиках. Когда лазер встречается с незнакомым ему нестационарным предметом, из соседнего отверстия мигом производится выстрел, и бах! Тебе каюк. - Что же, - Бенедикт уперся обеими руками в рукоять трости, - Стеллс явно подготовил теплый прием. - Ненавижу теплые приемы, - буркнула Кирс. – Вообще в любом контексте их ненавижу. - Я тоже! – высказался Альберт. – Мне по душе холодные. Возмущенный просторечной констатацией того, что опасность кишела в каждом невыразительном намеке на неестественный свет, Леша развел руками: - ВЫ ОЖИДАЛИ ЧЕГО-ТО ДРУГОГО ОТ ЗЛОДЕЙСКОГО ЗЛОДЕЯ НА ЕГО ЗЛОДЕЙСКОМ ОСТРОВЕ ЗЛА? - Я ожидал, что он будет обстреливать нас с крыши своей винтовкой и гоготать, - признался Бенедикт сухо. – У всех злодеев в чулане должна быть хотя бы одна винтовка. Белая. Цвета расизма. - Идите уже, - Кирс начала всех подгонять, размахивая руками. Лешу по понятным причинам поставили идти впереди, хотя он этому не обрадовался. По пути он успешно обезвредил три камеры и один подозрительного вида пакет (в него он в приливе паранойи стрелял силовыми комами до тех пор, пока тот не убрался подальше). Для стрельбы фотограф выбрал новую функцию – хотя он мог с легкостью обойтись предыдущими – тепловой луч, плавящий только неживые предметы. Сначала цель сканируется на составной материал, проходя все доступные слои, вроде неорганичной одежды, кожного покрова руки и так далее; данные анализируются, и только за отсутствием органики повторный выстрел делает в целевом объекте отверстие, поджаренное по краям. Обретая порядок по мере приближения к дому, деревья уже выстроились в два долгих ряда тополей по оба края дорожки из гальки, которая кончалась недалеко от ворот. - Алекс, сколько тут камер? – спросил Альберт, хотя некоторые рыжие искры было видно им всем. Пока его глаза бегали по деревьям, пышным от листвы и иголок, фотограф нервозно крутил двумя пальцами кольцо фокуса. - Больше двадцати, - доложил он. – Все на разной высоте и большинство не на тополях, а на елках и туях сзади. Лес загорелся. Не огнем и не полностью, а лишь в той части, что была перед носом – все тополя замигали сначала красными, потом синими и зелеными, ритмично скатывающимися по спиральным линиям, огоньками. Свет переливами пробивался сквозь толщу листьев, от чего вначале могло показаться, что стволы начали излучать радиацию. Суматошное ядовитое мерцание несло непереносимую тяжесть для глаз. - Рождественские гирлянды, - констатировал Бенедикт, прикрываясь рукой. Альберт с глазными проблемами повернулся спиной, со стоном прикрываясь руками. - Ну почему у них такой высокий предел короткого замыкания?! - То есть, они перегорят от такой яркости? – обеспокоился Леша. - Нет, они должны быть качественными, - ответил механик, пытаясь проморгаться. - То есть, там в деревьях теперь больше двадцати спрятанных поводов умереть, которые мы не увидим из-за сильного света, - подытожил Леша. Щурясь, фотограф нацелился на ближайшую гирлянду. Дерево было пышным, и сквозь листики скользили тени крохотных лампочек, но ни одна из них не была открыто видна. Плавящий луч среагирует на заросшие ветки и не допустит их возгорания. Фотограф попробовал, и после синего пошел сигнал отрицания. Леша предпочел не сдаваться: выбрал наименее закрытую область и пустил туда леску луча, который проверил позавчера, выключающего электроприборы. Гирлянда встретила его – хлопок, и лампочки со всего дерева одновременно потухли. Через пару секунд они так же одновременно загорелись опять. Леша огрызнулся. - Они подключены к сети, - объяснил Альберт, услышав фотографа. – Луч останавливает ток, но тот сразу восстанавливается. - Лопнуть лампочки комком силы это глупо, я прав? – спросил Леша без капли надежды. - Да, пожар это не самый лучший вариант. - А мне нравится этот исход, - выступил Бенедикт. – Пожар быстро распространится на дом, и Стеллс сгорит заживо, а мы вовремя убежим. - … убежим есть, - добавил Сёри, поддерживая предложение. – Стреляй, Фотоаппарат. Леша понадеялся, что оба оратора пошутили, хотя первый выглядел вполне серьезным. Он повернулся к Альберту (контраст между полярным сиянием, излучаемым ветками, и теменью рощи дал глазам отдых). - Как работают эти стреляющие штуки в камерах, если вернее? Бьют в зацепивший их невидимое излучение объект, правильно? Альберт кивнул. - После выстрела камера пускает вторую партию волн, которая работает по тому же принципу, и опять новую, если эту перегородил еще какой-то объект. В общем, функция не одноразовая. Ты не можешь туда кинуть камушек, чтобы он задел прицел, и выключить так сигнализацию. У Леши появилась идея, а ей в спину уперлось двоякое чувство: он мог без труда преодолеть мигающий карнавал и выйти к воротам, где его будут ждать другие ловушки, или изобразить безыдейность, вернуться вместе со всеми в самолет и отправиться в Ульм, а потом и домой. Альберт посмотрел на фотографа затекшим всезнающим глазом. - Нет, Алекс, мы не скажем «Ну, не судьба» и не полетим домой из-за первой же препоны. Леша поник. - Тогда у меня есть идея… - пробормотал он с сожалением. - Отлично! – Альберт улыбнулся от уха до уха. – Говори. Все уже смотрели на Лешу. Вариант с забывчивостью и тем, что идея легко ускользнула, становился опасным от взгляда Кирс, хоть и спокойного. Фотограф обратился к Альберту: - Ватманы Сёри сдержат выстрел этих камер? Не говорю уже, что отразят, да еще и в обратную сторону, потому что это глупо. Альберт призадумался и ответил: - Сдержат. Три минуты спустя, Сёри развернул оба ватмана как два крыла, выставил один вперед, ребром указывая на себя, а второй передал Леше. Мальчик встал на тропу из гальки, щурясь, от чего казалось, что детские глазки и вовсе закрыты; за ним вышел фотограф с камерой наизготовку. На вытянутой руке он поставил один ватман сверху на другой, который держал Сёри, чтобы щель меж ними была минимальной (вышел один сплошной лист, а за один край в двух местах за него уцепилась пара рук). Согласованно и неторопливо, оба шагали вперед, держа щит, превосходящий человеческий рост, чуть выше земли, но иногда царапая его галькой. Вскоре после начала пути, дальний край ватмана, который удерживал Сёри, начали бомбардировать красные шарики наподобие пуль, но энергетических. Как только в металл врезался один, спрятанная камера с единым промежутком выпускала второй. Леша поднял фотоаппарат до уровня глаз и, ориентируясь по траектории выстрелов, наметил точку, откуда они поступали. Он опустил ватман, обошел Сёри, равнодушно держащего пласт, который гнулся от бесперебойных атак, и встал на линию огня, огражденный щитом. Одно наведение фокуса с нажатие кнопки, и камера-стрелок падала в слякоть. Возвращаясь к версии с пожаром, можно понять, что выстрелы камер были огнеопасными, а Гильермо, в отличие от Бенедикта, не желал своей смерти в пожаре, потому поставил камеры так, чтобы их атаки шли мимо деревьев с гирляндами, а у Леши, соответственно, была брешь, которую можно поразить с его стороны. Альберт на радостях захлопал в ладоши. - Молодцы! Леша с накатившей усталостью хныкнул: - Еще. Больше. Двадцати. Таких же. Справились больше, чем за час. Камер было за четыре десятка. Когда выстрелы приходились на верхний, Лешин ватман, он осторожно передавал его Сёри, а тот убирал свой в сторону, чтобы фотограф пролез под сотворенную планку. Пару раз ему приходилось стрелять из лежачего положения, иначе траектория приходилась на листья (в неповоротливой куртке было еще неудобнее). Для фотографа это было не в новину – звери со съемок, не желавшие встать ровно или отодвинуться, чтобы взять их в кадр было реально, зачастую были такими же упертыми, каким перфекционистом был Леша. Щит вышел за пределы рощи, взглянув на голое пространство перед воротами, – камеры кончились. - Тут уже безопасно, - крикнул Леша, повернувшись назад. А если небезопасно, то маленькое искреннее желание пристрелить Альберта в нем все-таки теплилось. Сёри вырвал у фотографа ватман и свернул оба таким же движением, каким развернул, а потом бросил в сумку. Он направился к Альберту за шоколадкой, обещанной на случай, если он согласится помочь (он изначально не имел ничего против, но раз механик предлагал…). Через минуту навстречу фотографу плелась группа людей, которые до сих пор жмурились от гирлянд, возглавляемая мальчиком, грызущим грильяжную плитку. Леша ждал их на месте. Неожиданно, в трех метрах от фотографа галька разверзлась и приподнялась. Леша вцепился в фотоаппарат и уже начал прокручивать колесо функций к силовому комку. Земля извергла маленькие, затем удлинившиеся листики, которые в секунды ощетинились белыми волосинками, похожими на пушок. Перед фотографом словно произошло какое-то волшебство, связанное с растениями. - Заячьи ушки? – изумился Леша. Бенедикт зарычал, а Альберт прыснул в кулак. Леша расценил это как старую шутку, которую понимали только они. Фотограф был бдительным. Он выстрелил в миниатюрную клумбу всем арсеналом фотокамеры (даже ослепляющим только человека лучом, на случай, если это зомби с заячьими ушами немного другого контекста), и только потом решил подойти. Из гальки местами торчал контур пластикового коробка, внутри которого выросли ушки. Между пушистыми листиками, примятыми из-за залпа силовыми шарами, зажалась записка, сложенная пополам. Леша осмелился присесть на колени и взять ее. Вышло не с первого раза – бумажка засела там прочно. Когда фотограф ее заполучил, на скрытом ранее краешке остался сок и ошметки листа, к которому она приросла. Леша развернул ее и прочел: «Please, take off the barrette. I beg you. Seriously, man, you look gay. (I could interpret that on Russian or whatever language you speak, but, nah, no)» (прим. авт. Непереводимая игра слов) Фотограф ослушался совета – он застыл от ужаса. Заячьи ушки дали ему рекомендацию по имиджу. Заячьи ушки знают английский! Заячьи ушки обладают интеллектом! И СОЗНАНИЕМ! Рассмотрев проблему с более трезвой точки зрения, Леша пришел к выводу, что Гильермо явно подглядывал, к тому же давно, еще до высадки на берег посетителей, потому что составить, напечатать, и зарыть записку за двадцать минут, пока гости подходили к тропинке, при таком ее тексте было бы глупо. У фотографа витали догадки, что трюк с ускоренным ростом не обошелся без капель Хантергейта. В пределах коробки находились зерна и простой механизм, который по сигналу опрыскал их сывороткой. Не совсем ясно, откуда ее взял Гильермо, но был правдоподобным исход, при котором Франц продал часть украденного, чтобы пустить на продажу. ... И, естественно, все это просто повод, чтобы заманить Лешу обратно в рощу и пристрелить из камеры, включенной только сейчас. Фотограф застыл на корточках. Если беспрерывная атака по нему не началась до сих пор, то передвигаться было опасно. — Остановитесь! - крикнул он, подняв глаза, и только их, боясь повернуть голову. - Тут еще есть камеры. Поймав взгляд фотографа, группа послушно застыла, унаследовав его тревогу единогласно, за исключением Сёри, который сунул обглоданную шоколадку в карман и снова развернул ватманы. Позже щит из двух бумаг размера А0 он нес вместе с Кирс (высотой больше двух метров, в высоту он обгонял ее саму и даже Бенедикта). Когда девушка и мальчик были на полпути к обездвиженному фотографу, свет лампочек стал тусклее, таким, какой уже переносили глаза, а потом пропал целиком, резко, как при некачественном монтаже. Далеко во дворе Леша услышал шаги, хрустящие по пожухлой траве, спешащие к махине, у которой они прекратились (фотограф понял, что это большой механизм, когда человек его активировал). Прибор загудел целым корпусом, выдав свои габариты. После того, как снова прозвучали шаги, уже приглушенные механическим воем, он начал заливисто шипеть и чвыркать, как кофейный автомат. Звук не прекращался. Фотографу все было ясно – для работы такого агрегата понадобилась изрядная доля электроэнергии, питавшая лампочки. Неизвестно, что это за машина, но для Гильермо она оказалась важнее, чем маленькое Рождество. Отсюда же следовало, что хозяин скорее ждал гостей во дворе, чем установил дополнительные ловушки в преддверии. Мысль о Машине Смерти, а то и Детонаторе Судного Дня при незамысловатости задумки заставила фотографа побледнеть. Из осторожности Кирс и Сёри закончили проверку на древесные снайперы полностью (вокруг Леши они водили листами на манер полицейских, орудующих металлоискателями). Когда безопасность была подтверждена окончательно и наглядно, девушка стукнула Лешу по голове. - Это было глупо, согласись, - сказала она, в то время как и без того сгорбленный на земле фотограф согнулся сильнее, обхватив руками макушку. Как и он, Кирс прознала о планах Гильермо. – Ненавижу глупости. И ненужные предосторожности. И трату времени, - она немного подумала, и одарила фотографа еще одним тумаком. Ее голос остался равнодушно спокойным. – А ему это и надо. Корчась от боли, Леша понял, что маневр с заячьими ушками – не завлекающий, а отвлекающий. Отвлекающий на что-то еще, кроме продвижения к главному входу, чтобы гости особняка не пробрались во двор до того, как будет включен большой агрегат. Поднявшись с земли, Леша отстранился и уступил дорогу временным коллегам и детям Миллениума, оставшись в хвосте – он посчитал, что с него предостаточно. Дальше пусть думает и действует кто-то другой. На высокий вымощенный из крупного камня забор при желании и наличии стремянки можно было присесть как на лавку – свесив ноги и упершись руками в мрамор покрытия. Вопреки этому подобным образом Гильермо сидел вовсе не там, а на краю плоской крыши. Его было видно не лучше, чем на видео, которое показал Альберт, а одет он был уже по погоде: в джинсы, большие ботинки, белую рубашку, застегнутую до последней пуговицы, и расстегнутую черную куртку. Леша различил квадратные очки, точно такие, как у его учительницы по физике, давно достигшей пенсионного возраста. «Привет». Звук раздался из многих мест одновременно, растормошив гостей острова на оглядки. «Вам должно быть хорошо слышно, динамики я ставил расчетливо, как и микрофоны. Если нет, то это ваши проблемы» Голос был скорее синтетическим, чем настоящим, изрядно омытым правками. Гильермо даже его хотел скрыть. Бенедикт встал к злодею вполоборота, держа одну руку в кармане, другую – на рукоятке трости, нос – высоко, глаза – на Гильермо, а себя – в позе, которую он долго репетировал. - Вот мы и встретились, Стеллс. Сейчас я тебе прямо в твои микрофоны расскажу монолог о законопослушности, порядочности и полном отсутствии этих высоких понятий в твоей бестолковой голове, забитой расистами. И ты не сможешь от меня убежать. - Только не это! – Альберт закрыл уши руками и бросился за спину Кирс. «Забитой кем?» - переспросил Гильермо. - Расистами, - Бенедикт выделил это слово как свое излюбленное, пройдясь по каждой букве, словно по струнам золотой арфы. Злодей только что обрек сам себя на разъяснительную беседу, которая сулила тянуться часами. – Понимаешь ли, мало кто на самом деле правильно воспринимает этот термин. Расисты – все и во всем, от понедельника до воскресения, в каждой душе, ослепленной верой в резкий контраст, и в каждой пачке бумаги для принтера, они… - Захлопнись, - перебила Кирс, воззрившись на детектива со всей серьезностью. – Во дворе работает что-то опасное, а он только и хочет, чтобы мы были здесь. Будешь гипнотизировать этого клоуна потом. Или что ты делаешь, - Кирс совершила большую ошибку и призадумалась о том, что хотел донести Бенедикт. – Эм. В общем, я понятия не имею, что это за ахинея была, но иди уже. Потом ее доскажешь. «Эх вы, а я бы послушал, - взгрустнулось хозяину дома. – Выключив звук со своей стороны, конечно же» Бенедикт прищурился. - Знаешь, Стеллс, мне кажется, что твоя брешь Миллениума – чувство юмора. «Это моя-то?» - злодей не пытался удержать смех. Все дети Миллениума имели изъяны в физическом и душевном здоровье, чаще всего связанные с недостатком или полным отсутствием. Их объединили в словосочетание – бреши Миллениума. Альберт отроду был лишен меланина, слеп на один глаз, и не мог себя контролировать, когда дело касалось сиюминутных порывов, наподобие танца нагишом или препарирования собеседника, поэтому часто глотал таблетки, охлаждающие его пыл. Бенедикт родился без малоберцовой кости на левой ноге и совести. Леонтина, с которой познакомиться еще предстоит, была нема, чрезвычайно восприимчива к вирусам и имела тенденцию на пике депрессии совершать суицид (путем повешения на петле, связанной спицами и украшенной бисером), но каждый раз ее ждало фиаско. О бреши Гильермо известно не было, что не мудрено. Кирс надоело подначивать. Пополняя список вещей, которые она ненавидит, себе под нос, она пошла к главному входу самостоятельно. У самих железных ворот она гневно топнула и взметнула взгляд на фигуру на крыше. - И как это мы должны войти, если тут заперто?! – прокричала она. «Милая леди, необязательно горланить, я отлично слышу тебя через микрофон» - безмятежно ответил Гильермо. Кирс еще больше повысила голос: - Это мой нормальный тон, когда мне холодно, скучно и у моих рук нет доступа к твоему позвоночнику! Открывай дверь или я кину в тебя Лешей! Леша стратегически отступил в лес. «Не открою, замок сломался, видите ли, а ключи я все время теряю. Связка эта, в ней только найди нужный ключ! Да и мне невмоготу спускаться с третьего этажа, не люблю летать. И еще во дворе неубрано, такой срам, не хочу, чтоб вы пялились на разбросанные тела прошлых гостей, но больше меня беспокоит трава – ай-яй-ай, я же ее не подстриг, стыдоба! – и вообще, сегодня четверг» - Среда, - поправил Бенедикт. - То есть, с остальным ты согласен? – спросил Альберт. «Вы обойдите участок с другой стороны, там есть калитка, я уж ее вам приоткрытой оставлю, чтоб вы прошли. А то что эти парадные входы, зачем помпезность, у нас же тихая, скромная, хорошая компания, можно и с тылу войти, по-домашнему». - Нет, - сказала Кирс таким голосом, каким можно резать по стали. - Вы втроем могли бы запросто перепрыгнуть через забор и открыть нам дверь, - предложил Альберт. – У ваших кед заряд полный, я проверял. - «Втроем»?! – пискнул Леша и поднял ногу, чтобы осмотреть подошву. – Вы и мои кеды…? Когда? - Уф, ты очень сладко спал и я не хотел тебя будить, - проговорил Альберт, как любящая мамочка. «А вот прыгать лучше не надо» - сказал Гильермо. Он вынул на обозрение винтовку, смотрящуюся громоздкой в худосочных руках, и нацелился на гостей. Бенедикта это только порадовало – он принялся лихорадочно тыкать тростью, указывая на злодея, будто отыскал клад, в существование которого считали за старую байку. - Я знал! Я знал! Я же вам говорил, что у него есть винтовка! Говорил же! Большая, расистская винтовка! И сейчас он будет стрелять по нам с крыши и гоготать! Говорил ведь, говорил! «К калитке сзади, прошу. Не бойтесь, дикие звери вас даже не покусают, я буду за вами приглядывать. Через прицел» - Подстрели нам обед, - попросил Сёри, между делом. Гости послушно отошли от ворот и поплелись вдоль забора. *** - А-а, это, - протянула Матильда. – Не буду окунаться в сильную конкретику, но изначальная мотивация была до ужаса эгоистичной, - призналась она с налетом безразличия, после чего заговорила более мягко. – Но потом, когда я узнала совсем все, мне стало тебя жаль. Очень, очень, очень жаль. В каком-то смысле я и была инициатором того, чтобы ты сначала… - Матильда прикусила губу, чтобы не болтать лишнего. - В общем, - добавила она, - если бы не некоторая моя инициатива (честно, это только во благо), ты бы, скажем так, вышел на поиски позже, но и результата ждал меньше, и тебя не надо было бы так долго мучить. Прости. - Ясно, - протянул Клоу, чувствуя снова, что ввязывается во что-то тяжелое для понимания и не менее тяжелое для прохождения через это. Клоу задал еще вопрос, и снова Матильда противилась ему и даже себе, скрывая ответ, потом опять, и опять. Они все шли по парку, по белой плиточной кладке, мимо амфитеатра, аккуратных одиноких деревьев и панорамы заката, отсвечивающей бликами на цельностеклянных небоскребах, укрывших весь берег и даже часть моря – в виде построек на продолговатом острове, что был в паре миль; а Матильда стыдилась и извинялась, но не рассказала практически ничего. Клоу вспомнил о боли в спине и ассоциативно выбрал следующий вопрос. – Зачем нужно было лететь сюда, так далеко? И долго. И неудобно… и уборная дрожала, когда я укладку делал… - Мне очень, очень, очень жаль и я искренне извиняюсь, - Матильда сжала кулачки и скользнула взглядом парню прямо в глаза. Меньше всего он хотел, чтобы и тут она отказалась ему отвечать. - Но нам надо будет лететь еще десять часов. Когда-нибудь количество удивлений на короткий срок должно было достигнуть лимита, и они прекратились бы, или, по крайней мере, челюсть Клоу приловчилась бы не отвисать. Вместо этого нервы француза умерли, и его потянуло на заливной продолжительный смех. Но он не поддался и просто заулыбался. - Продолжай, - он махнул рукой. – И куда мы летим? В Ульм? - Не могу сказать, куда, но я ручаюсь, что вот тогда ты точно узнаешь совершенно все. «Совершенно все» ускользнуло опять, а все более и более клятвенные обещания пока служили лишь смазкой, чтобы оно продолжало скользить бесконечно. А Клоу надоело терпеть. «Мне надоело терпеть», произнес француз мысленно. «Мне надоело терпеть», написал он в твиттер. - Извини, но мне надоело терпеть, - произнес он губами. Первый раз за прогулку его мысли и слова почти полностью совпадали. - Меня извини, - сказала Матильда с печалью и раскаянием, которое за долгий вечер опостылело до тошноты. - Извини, но мне надоело терпеть, и я ухожу домой, - сообщил Клоу, остановившись. – Прости, если обижаю тебя, но это все слишком странно и ты толком ничего мне не рассказала. Я уже немножко думаю, что ты вообще ничего не знаешь. Матильда открыла рот, чтобы сказать что-то в свое оправдание и хорошенько повздорить, но слова застревали у нее в горле. - Извини, правда, это очень мило с письмами и всеми этими полетами, но ты могла сказать хоть что-то. Я устал, голодный, хочу спать и в душ. В общем, пока, и прости еще раз, пожалуйста. За всю сознательную трехлетнюю жизнь это был самый неловкий побег. Клоу много раз извинился, и прошел самую тяжелую его часть – повернулся к ошеломленной Матильде спиной – после чего осознал, что в сравнении с невозмутимым уходом эта стадия была самой легкой. Он чувствовал провал с самого начала, и каждый шаг все только усугублял. Клоу уже попытался вынуть телефон и чиркнуть пару строк в твиттер для отвлечения, но провал все смотрел ему в спину, бездействуя. Вдруг сотовый выскочил из руки – в сенсорный краешек вцепилась лапа из трех когтей, будто бы кожаная, и отдернула его на себя (ее продолжение оказалось гибким жгутом, который по пластике походил на гадюку). Уже через секунду мобильный лег в загорелую ручку Провала. - Мне тоже надоело терпеть, - призналась Матильда. Француз даже не заметил как она оказалась у него перед носом. Жгут, прежде подобие змеи, прежде крупный браслет, свесился из ее кулачка как простая веревка. Перед тем, как Клоу успел что-то тявкнуть, девушка взялась за золотую пластинку по центру и стеганула его по лицу, показав, что ее оружие уже было хлыстом. Клоу простонал и, пока бельгийка удрала, чтобы обеспечить три страницы ненужного экшна, пал заложником нехорошего дежавю. *** Участок оказался большим – чтобы преодолеть половину периметра, обнаружив калитку, гостям понадобилось двадцать минут (треть времени ушла на препирательства между Гильермо и Бенедиктом, который во время разговоров предпочитал останавливаться и вставать в заученную позу, что, по его мнению, сквозило харизматичностью). Злодея Миллениума уже давно было не видать – пристальный дозор через прицел ему быстро наскучил. Он встал и ушел куда-то вглубь крыши, а беседы с детективом вел просто не глядя. Группа столпилась у прикрытой металлической дверцы, обратив на Кирс три взгляда ожидания и один индифферентный, обращенный за компанию. Девушка пнула шаткую калитку ногой, и та откинулась на сто градусов, качнулась, вернулась и распахнулась наружу. На гостей белым туманом навалился мороз. Все съежились и принялись застегивать куртки и обматываться шарфами, за исключением Альберта, который торжественно, привольно расставил руки и улыбнулся с упоением. Он вошел первым, почти на носочках. Двор наводнило холодное марево, оставившее неясные очертания дома с высокими окнами, пределов забора и пары деревьев. Пар был настолько тяжелым и влажным, что, обволакивая одежду, покидал ее мокрой. С мечтательной улыбкой, Альберт выбрал по бокам от себя два самых густых потока и начал их гладить, как двух преданных тигров. - Он ведь принимал таблетки? – спросила Кирс. - Не знаю, - сказал Сёри. – У меня есть телефон. Если опять будет заигрывать с деревом, можно снять. Бенедикт вышел вперед и попытался патетично удержать одну руку в кармане, а другую на трости, избегая отирания плеч, чтобы как-то согреться, чем занимались другие. - Что за фокусы, Стеллс? – спросил он. – Хочешь, чтобы все простудились, стали немощными, и у нас не было сил тебя избивать? «Нет, это я так очень альтернативно поливаю цветы» - Ах, или в этом тумане прячется кучка штатных ниндзя, которые днём и ночью поджидают гостей? Тут как раз полно места для дешевой потасовки. С уклоном в расизм. «Проходите в дом, - пригласил Гильермо, - только смотрите под ноги, можете на брошенный секатор ненароком наткнуться. Или на мину. Или на минированный секатор» С этими словами земля в нескольких метрах приподнялась и раздулась, как пузырь, и с огненной вспышкой взорвалась столбом черного, а затем белого дыма. Гостей в пояс ударил отголосок силового кольца, что распространилось от того места, особенно задев Бенедикта – он оказался ко взрыву ближе всего. Детектив упал навзничь, а на него упала холодная грязь, которую взбудоражила и подбросила мина. - СТЕЛЛС, Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ. Дальше прогремело снаружи – раздался гром, хлестнувший по затылку, и от мощного толчка захлопнулась дверца. Автоматично щелкнул замок. Леша начинал непроизвольно пищать. «Идите же, дорогие гости, в дом. Вам должен понравиться мой маленький садик, тут очень много сюрпризов» - … и фейерверков со спецэффектами, - добавил Альберт, подтягивая Бенедикта за руки, чтобы тот встал. Леша (уже прибившийся к группе ввиду шансов своего подрывания), неуверенно заговорил: - Эм, мистер Стеллс? «Да» - Вы заметили, что уж очень сильно ведете себя как типичный архизлодей? «… Нет» Фотограф не говорил дальше, чтобы не сеять в голове Гильермо такие рациональные для него мысли, как убийство гостей прямо на месте, вместо позволения скитаться по участку только потому, что он приготовил для них какую-то экзотичную муку. «Идите» В ближнем углу забора со вспышкой и дымом лопнул волдырь из земли. Гости неторопливо двинулись в обход дома. Каждый шорох служил поводом для паники, любой неровности почвы сторонились изо всех сил, а когда Альберт наступил на секатор, он отпрянул и с хваткой утопающего обнял Кирс. - На самом деле, - сказал он, - если мы не подорвали ту мину, что была у калитки, и другие работают по этому же принципу, то они будут взрываться только если Гильермо пошлет сигнал, поэтому необязательно так сильно волноваться. - Так отпусти меня, - сказала Кирс, зажатая в объятьях. - Нет, - он прижался сильнее. – Ненавижу твои холодные ладошки. «Что-то скучно идем» - сказал Гильермо. Взрывы пошли чаще, мерно ускоряясь, будто сад был кастрюлей воды, которая закипала. Гости перешли на панический бег, групповые прыжки, когда очередная мина грозила взорваться неподалеку, крики и более эмоциональные находки садовых инструментов у ног. Неприспособленных к забегам Бенедикта и Альберта Кирс толкала взашей, дойдя до того, что все трое двигались быстрее, чем был способен фотограф. В скором времени Леша отбился, а после вовсе потерялся далеко позади, когда у него спереди бабахнула мина. Он кричал, прося дождаться его, но от холода уже хрипло горло, а бесконечный грохот гарантировал полное заглушение. Фотограф бросился вперед со всей прыти, но ударная волна сбила его с ног на ходу. Леша встал с земли с чувством пустоты и комка на месте желудка, как при безвозвратном падении, будто полет от нежданного удара длился до тех самых пор. Его руки тряслись. Не было ясно, стоило ли бежать – две бомбы подряд разоврались у него перед носом, третья может быть активирована под ногами. Леша корил все свое существо за то, что выдвинул критикующую заметку Гильермо. Сердцебиение тарахтело в ушах. Рассуждая трезво, что было предельно трудно, фотограф подошел к дому. Гильермо был не из тех дураков, которые пичкают взрывчаткой почву недалеко от фундамента. Леша уперся в кирпичную кладку спиной как в надежный знак безопасности. От холода, который уже позванивал в пальцах ног, его тянуло поджечь что-то неорганическое, чтоб обогреться. То ли от изморенности, то ли по веским причинам, он не отбросил эту идею. Придерживаясь стены, будто лопатки были намагничены, фотограф отошел в сторону и поднял с земли пластмассовую лейку, которая упала набок рядом с декоративным кустом. На всех инструментах, которые попадались среди травы, Леша заметил характерный белый овал, внутри которого черным каллиграфическим шрифтом было выведено одно слово, ранее непрочитанное из-за суеты и тумана. Теперь он увидел его отчетливо и не смог сдержать себя от того, чтобы ахнуть. Оттолкнувшись от надписи, фотограф у себя в голове собрал головоломку, о наличии которой никто не подозревал до сих пор. Это было так неотложно, что он чуть было не отлетел от стены, нырнув в белый туман, позабыв о морозе и минах, лишь бы поведать Альберту и остальным огромную правду. Но остался сидеть в безопасности, потому что не хотел рисковать. Фотограф еще подумал связаться по телефону, но это было проблематично: во-первых, никто не услышит звонок, а если услышит, то проигнорирует, спасая свою жизнь бегством, во-вторых, за неделю у него так и не появилось ни единого повода взять чей-то номер, а о таком исходе он не подумал. Леша стал ненавидеть себя сильнее. Взрывы прекратились. Во дворе стало тихо. Леша думал снова попробовать напрячь свое больное горло и заорать, но и без того понял, что это напрасно. Во дворе было совсем тихо, не было даже разговоров, полных упоминаний расистов, любви к холоду, ненависти ко всему сущему и желания есть. В саду он остался один. Сверху с тянущимся звуком прилетела веревка, которая повисла над крышей, и фотограф не успел удивиться, как лейка выскользнула из его рук и вынужденно стукнулась оземь. Отрытое круглое днище было прострелено. Не решаясь двинуться, Леша вскинул взгляд вверх – Гильермо махал ему рукой. - Подымайся, - крикнул он своим голосом, резко отличающимся того, которым говорили динамики. Тот был звонким, с колючей ноткой веселья, а на самом деле парень произносил все лениво, приглушенно и в нос. - Давай-давай, - он указал на Лешу стволом. Фотограф взялся за веревку руками, задубевшими от холода, перекинул фотоаппарат за спину, чтобы тот не мешался, и обхватил трос ногами. Он уже начал жалеть, что освобожден от физкультуры ввиду сколиоза. Карабкаться было трудно. Помимо отсутствия нормальной физической подготовки в основном потому, что тяжелая фотокамера обеспечивала удушье, промокшая куртка была невозможно тяжелой, а сверху его осматривало черное дуло. Спасали только выемки в кирпичной кладке и рамы окон, в которые можно было упираться ногами. Добравшись до самого верха, Леша вцепился в крышу ногтями. Гильермо взял его за руки и помог выбраться на поверхность. Фотограф упал ничком на шершавый бетонный пол в полной усталости – все его мышцы ныли после нагрузок. - Дохлик, - прокомментировал ребенок Миллениума. Леша встал на локти и мягко, в меру возможностей поднял себя на ноги. Хоть вся боль и отходила на второй план, когда он понял, кто перед ним, двигаться полноценно проворно он пока был не в состоянии. Незнакомец по виду не дотягивал до двадцати двух: ростом ниже среднего, с округлым лицом, по которому блуждала вечная скука, с мягкими, не мужественными чертами и черными глазами, а большие очки были ему будто бы велики. Каштановые волосы с медным отливом торчали челкой спереди и сзади были зачесаны в маленький хвостик. - Вы… - пробормотал фотограф с опаской. - Не Гильермо, - закончил за него парень. Леша расслабил плечи. *** Матильда подлетела к окраине парка, где зелень и белую плитку наглухо обрезала магистраль, после чего исчезла в людном подземном переходе. Хоть сестры Добльвуст были идентичны внешне и генетически, вторая для Клоу оказалась уровнем выше. Она бежала быстрее, проворнее и не по линии — скакала по сторонам, чтобы в нее было трудно целиться, — а когда французу удалось пригвоздить ее платье, подобно юбке Мари, девушка отстегнула нижнюю часть, оставшись в стройнящем бежевом комбинезоне, и выпорхнула на свободу. Теперь ее одежда стала такой, что приколоть девушку издали можно было только при условии крови и мук, обязательных при контакте гвоздя и кожи. В переходе Матильда замедлилась, потому что была не из тех, кто на пике неотложности раскидывает прохожих по сторонам (в особенности, если это провоцировало внимание патруля). Ровно так же задержался француз, так что отрыв ни сократился, ни прибавился. Оба по очереди выскочили на улицу, оживленную только за счет магистрали, и побежали в тень застекленных высоток. Неказистая часть города поздним вечером в большинстве пустовала. После долгого прямолинейного марафона бельгийка прыгнула вбок и свернула на соседнюю улицу, француз бросился вслед и потерял ее из виду. Тротуар был чист по обе стороны. Клоу что-то прихватило внутри. Он заерзал взглядом по улице, и нашел свое отражение, встревожено смотрящее из дальней многоэтажки, отражение бара-ресторана с выключенной неоновой вывеской и отражение девушки, которая семенила позади тонких букв. Матильда энергично перебирала ножками на носочках, точно балерина, во время партии позволившая себе отвлечься на телефон. – Знаешь, по-моему, тебе стоит писать туда меньше, - высказала она, вычитывая твиттер. - Отдай телефон, пожалуйста! – крикнул Клоу гневно. - Ладно бы это был личный дневник. Так я на тебя всего неделю была подписана, а уже могу свободно рассказывать, что ты делал в любой момент времени, как ты готовил Альберту какао, из чего ты готовил Альберту какао, какого оттенка коричневого было какао и что за температурная кондиция у несчастного какао, - гнула Матильда свое. – Тебя очень весело читать, кстати. И вообще ты милый. Последнее сработало как щелчок по лбу. - Ой, спасибо! – Клоу ненадолго зарделся. – Но отдай телефон! - Не-а, - Матильда дошла до края, где узкое подножье обогнуло зеркальное здание, и скользнула за угол. Клоу метнулся за ней и сразу за поворотом напоролся на нежданный тупик. Впереди оказался тоннель, какие строят в случае глобального ремонта дороги, из балок и железных пластов. Француз вдруг вспомнил о своих кедах и отругал себя за несвоевременность – до того Матильда бежала от него на расстоянии одного большого прыжка. Активировав нужный режим, Клоу сиганул на крышу и обрушил гром как от смачного удара по гонгу. Покрытая толченым гравием магистраль находилась в спячке от работы асфальтоукладчика. Матильду было не видно, но слышно – сильные ножки топотали по подстилке из досок. Клоу перелез с крыши внутрь коридора (наружу он смотрел через сплошное окно от потолка до середины стены, оставленное пустым). Озарение продолжалось, и Клоу снова обрадовался и разочаровался в своем интеллекте одновременно - бельгийка давно смотала браслет обратно в гнездо, которое можно без труда поразить и прикрепить к балке. Парень наметился, составил в голове подобие уравнения, просчитал хронометраж, вывернулся на бегу и запустил гвоздь. Ноги девушки по инерции понеслись впредь и от невозможности сдвинуться взмыли вверх – ее левое запястье хрустнуло и задержалось пригвождённое к дереву. Раздалось девичье стенание, и Матильда чертыхнулась, упав. Клоу остановился. Весь этот набор звуков немедля вызвал смятение. Бельгийка не замешкалась ни на секунду. Щелкнул замочек браслета, и безжизненную веревку колыхнул ветер, поднятый быстрым разгоном. Погоня продолжилась, но теперь Матильда держалась за раненую руку, была разоружена, и все еще обладала заложником – телефоном. Клоу опять бежал по пятам, уже с подобранным браслетом в кармане, предназначенном для ценностей, потому как Матильда наверняка им дорожила и оставила бесхозно висеть не беспричинно. К тому же, по поводу механического аксессуара до сих пор оставались вопросы, хоть один из ответов Клоу уже получил. Позади овала из золота с высеченным собственноручно поздравлением была подпись автора. Этим автором был Альберт Цвайнштайн. Матильда вывела Клоу на улицу, которую он узнавал – по ней от аэропорта его везла дама в такси. Все это время бельгийка заманивала парня обратно, чтобы посадить вместе с собой на тот самолет, которого неизвестным сообщением ждал полет длинною в десять часов. Француз начал серчать, но вспомнил о вине, водруженной на его совесть – вывихе или переломе, которым он наградил девушку, и вопреки которому она безустанно бежала. Наперекор всему выступило старое раздражение. Без нудных отказов объясниться со стороны Мати вся эта неурядица бы не произошла. Клоу решил выказать твердость. Матильда завернула на какую-то полностью пешеходную, лишенную дорожной разметки, улицу, и побежала посередине, огибая иногда зевак и петляя мимо шумных компании, затеявших ночную прогулку. Клоу преследовал ее, изучая местность на наличие роялей в кустах, которые могли бы ему пособить. И нашел, после чего составил систему уравнений, вычислил точку отсчета и точку конечную, мысленно проскандировал свое имя с восхищением от самого себя и привел задуманное в действие. Поперек дороги густым рядом тянулись полосы реклам. Матильда неслась быстро, но заметила, как один из листов оторвался от креплений и под давлением встречного ветра угрожающе полетел на нее, точно лезвие смертельного маятника на последнем периоде. Она попятилась и успела метнуться назад перед тем, как глянец распластался на асфальте у нее перед носом, но сделала еще шаг, раздался лязг, и ее нога провалилась сквозь землю. Полуоткрытый люк в канализацию поглотил ее по бедро, и сила тяжести помогала ему продолжать – на поверхности Матильду держало ветхое сопротивление ноги и натуга единственной здоровой руки, вжавшейся в асфальт пятерней пальцев и чужим телефоном. От тяжести та немного дрожала. Клоу поспешил помочь: вытащил бельгийку наружу, взяв под руки, и остановился, когда она красная от румянца повисла над зловонной дырой. - Если ты пообещаешь мне все вот прямо сейчас рассказать, я тебя не уроню, - выдвинул он условие. - Обещаю, - сказала она на выдохе, будто сама порадовалась такому исходу. – А ручки-то дрожат, - заметила бельгийка с приятельской укоризной. – Смотри, не урони меня так, ну знаешь, случайно, иначе это будет самая фееричная глупость в истории. - Ха! Я это предусмотрел! – задорно высказал Клоу. – У меня есть влажные салфетки и маленький фен. Много влажных салфеток. И, эм, очень сухой фен. Держать трясущуюся от хихиканья девушку стало труднее, потому парень поднял ее во весь рост, от чего она ойкнула, и поставил на землю, потом подобрал расцарапанный телефон и спрятал в карман, откуда достал жгутовый браслет. - Ты забыла, - сказал он, вручая бельгийке аксессуар. - Спасибо! – она просияла, взялась за овал из золота, и толстая нить намоталась на руку сама. - Твое обещание, - поспешил напомнить Клоу и дождался, пока Матильда порядочно кивнет. - Начну с простого, потому что это самое легкое. Ну, и странно, что ты не ответила, очень. В общем, зачем было изучать … меня? Зачем письма, почему ты молчишь? – он быстро понял, что выронил на собеседницу половину вопросов. - Все элементарно, - пояснила Матильда. – Ух, знал бы ты, как мне надоело молчать! Просто все основное должна рассказать не я, и я, соответственно, должна была тебя задержать тут и желательно отнять твой телефон, чтобы ты не болтал лишнее через него. Не думаю, что ты бы согласился не писать в твиттер «ну, потому что нам так надо, уж извини». Просто мне как-то стыдно стало его отбирать поначалу, а потом ты меня разозлил, - в ее глазах проскочило смущение. – В общем и целом, прости меня, весь вечер – моя инициатива, чтобы как-то тебя поддержать, потому что правда может оказаться очень тяжелой для тебя. Но мне дали слишком много глупых наставлений и все пошло наперекосяк. Извини. И письма не я писала. Вернее, я набирала по-французски, а мне диктовали, потому что он не знает французский. - Кто диктовал? Кто он? Это был ОН? – Клоу изумился, а часть его пританцовывала, празднуя, что его не возвышают как отважного и бескорыстного незаслуженно. Он встретил взгляд Матильды, которым она смотрела на него во время каждого отклонения от ответа, и почувствовал самый сильный прилив отчаяния за весь день. - Тот, кто подарил мне этот браслет, - она цокнула ногтем по надписи «Happy Birthday».