Самая общая теория всего

Отельный комплекс «Дюма» встречал гостей строго согласно канонам роскоши. Швейцар в смешной тюбетейке на оббитых ковром ступеньках кивал и желал приятного вечера у витрины-двери, рекламирующей холл, исполненный мрамора и прихорошенного персонала. Девушка в рубашке и строгой юбке заготовила улыбку и поднос бокалов шампанского (после налёта стайки рук он поредел). Уполномоченный именным бейджем и самым дорогим среди прислуги галстуком лично поприветствовал приглашённого на церемонию Альберта Цвайнштайна, его спутницу Леонтину д’Аосту и разменялся кивком с персонажами приписки «+4» из распечатанного приглашения. Кирс, Клоу, Сёри и Скру, все как один, тоже были безмерно рады их встрече. Из-за спины встречающего материализовался коридорный с очередным подносом, только уже укрытым бархатом: поверх него были расфасованы рядами невыразительные круглые платиновые броши. Следовало прикрепить по одной к одежде, включить и ввести имя и свой комментарий, чтобы надпись потом реяла голограммой над плечом и представляла носителя. Альберт первый обзавёлся товарной вывеской «АЛЬБЕРТ ЦВАЙНШТАЙН (Буду рад беседе, особенно если она обо мне и Нобелевской премии, но не обязательно!)». Постепенно загорелись «ЛЕОНТИНА Д’АОСТА (Простите, если отнимаю Ваше время, но сообщите, пожалуйста, если у вас есть нож и вам нетрудно его одолжить. Верну по возможности чистым, но не обещаю.)», «СКРУ ДРАЙВЕР (Зум-зум)», «НЕ СОВЕТУЮ», «СЁРИ К.* (К - Король этой вечеринки)». Когда над подносом оказалась рука Клоу, ее перегородила рука конферансье: - Вы не можете участвовать в приёме, - сказал он почти с сожалением. У Клоу поднялись брови и плечики нового пиджака, так долго ждавшего выгула. Красный галстук на чёрной рубашке тоже скривился от негодования. - Почему это? - Ваша причёска совсем никак не отвечает дресс-коду. Скру тихо отсчитала для всех: «раз, два, три…», и дружно прозвучала отрепетированная строка: - А МЫ ТЕБЕ ГОВОРИЛИ. Клоу отбивался: - Но вы только что перед нами пропустили женщину с выбритым виском! - Она выбрила его в знак протеста. Нынче это широко актуально. И, пожалуйста, не притворяйтесь теперь, что тоже против чего-то протестуете. - А вот и не протестую! Я … поддерживаю! На лице конферансье отразилась наименьшая возможная степень заинтересованности. - Что же? - Политическую партию! Конферансье возвёл глаза к бордовому застывшему языку пламени, сложенному из волос, изучая его политический подтекст. - Не знаю, что за партия, но очевидно радикальная. Сидите и агитируйте ко вступлению в неё в холле, пожалуйста. Клоу обратился к друзьям за содействием, но получил соболезнующие хлопки по спине от Альберта, Кирс, Скру и Сёри, которого специально ради этого подняла Кирс, чтобы не пришлось хлопать копчик. С видом отвергнутого Клоу ушёл на ближайший диван ловить вайфай. - Пройдёмте к нашей чудной лифтовой системе, вы обязательно оцените, господин Цвайнштайн, - продолжил конферансье, напрочь позабыв о молодом депутате и подзывая всех руками, как недоверчивых собак, к полукругу, высеченному снаружи прямоугольника вестибюля, и обведённому, как и остальной пол, тесьмой золота. Четыре лифта стояли как двери на судьбоносной лабиринтной развилке. В центре вместо сказочного камня-указателя на толстой ножке стоял его модернизированный родственник. - Программа определит, на котором из лифтов сейчас поехать будет выгоднее всего, - объяснил конферансье, колдуя пальцем по сенсорам. – Можно задать число пассажиров здесь, тут этаж, тут – спешите вы, или нет… (прим. авт. Такая система правда есть как минимум на факультете ИТ в Чешском техническом университете в Праге. Не видела, но слышала, что программу писали студенты.) Половину экрана занимали параметры выбора, половину – схематическая анимация с ползущими вверх и вниз кабинами. Внутри ехали имена пассажиров (их, очевидно, хитро добыли через интерактивные бейджи). - Ой, тут Беня, - заметил Альберт, - за минуту до нас отъехал. - Хотите догнать? – воодушевился конферансье. Нос Альберта в переносице ссохся как сухофрукт. - Не совсем. Можно так, чтобы мы ехали очень-очень медленно? Альберту даже нужно было переговорить с Бенедиктом. Они не виделись с тех пор, как детектива оживили после нападения пары цепких ручек Скру Драйвер, а сейчас прошёл почти месяц и информация о Шелкопряде по-имперски расширилась. График Альберта, однако, был гибкий, и оттолкнуть встречу с Бенедиктом в конец всех его концов в целом было вполне реально. - Ах, конечно, - конферансье был немного сбит с толку, но непрестанно улыбался. – В таком случае, вам к номеру два. Лифт номер два выделялся. У него были простодушно открыты двери, в отличие от трёх графинь, которые иногда махали витражными занавесками, как веерами, пропуская людей. До того, как выяснилось, что на нем ехать можно, не хватало таблички «Не работает». Кабина не тронулась, пока компания из пятерых не накричала на нее, не закрыла двери в десять рук и не постучала по кнопке, представляющей нужный этаж, ровно двадцать четыре раза. Сегодня все были выряжены в одежды из-под иглы Леонтины. За неделю до этого художница снова пережила упадок чувства своей нужности и желанности. Пересидев тяжелую стадию в коморке под ковром и выплакав в пласте пыли дыру, она умылась и через три часа прислала Альберту по скоростной почте штрудель с грушами и брусникой, чтобы он вдруг не разочаровался в их дружбе, которая так долго держалась всего лишь на разговорах. Потом она решила, что этого мало, и подпитала их шаткий союз пошивом белого фрака с пингвиньим хвостом и черной отстрочкой (в упаковке еще была покупная черная рубашка и сердитая записка «НОСИТЬ ТОЛЬКО С НЕЙ»). Еще через час подоспел пакет конвертиков слоеного теста с лососем. Но от этого пропасть самомнения Леонтины обвалилась только глубже. Целым четверым людям приходилось видеть её больше двух раз в неделю и вести себя с ней приветливо, а теперь плата за эту толерантность достается одному Альберту. Посменно курьеры приносили позолоченную желтком выпечку и одежду в чехлах. После костюма для Клоу и прячущего гипс наряда для Скру (синяя накидка, припорошенная самоцветами на плечах, и узкое платье, будто бы вылитое из платины) Леонтине в ответ пришел письменный убедительный предзаказ. Для Кирс приехало не платье, а пунцовые брюки, молочный пиджак с коротким рукавом без воротника (записка «НОСИТЬ ТОЛЬКО С БЕЛОЙ РУБАШКОЙ» по почерку несла характер ненастойчивого пожелания) и гранатовые клипсы. По следующему предзаказу Леонтина лишила Сёри бремени стиля и просто сшила костюм, но с карманом для перекуса. В кармане для перекуса при распаковке был найден сверток домашних леденцов. На шифоновом платье салатного цвета в жемчугах, сшитом для себя, депрессия закончила плодоносить, откашлялась меренгами и отступила. - Давайте на следующем этаже пересядем в другой лифт и поедем домой! – прокукарекал Альберт. Кирс хлопнула его по макушке, и он стих. В нем шалило волнение. Впереди презентация Леонтины высшему обществу учёных как твёрдой голограммы. Текст доклада зазубрен и вкопан в голову то ли как семя успеха, то ли как мина – в зависимости от реакции членов Нобелевского комитета после его обнародования. Леонтина без предупреждений штурмовала Альберта, натравив свои руки на его воротник. - СНИМАЙ ПИДЖАК, ТАМ ПЕТЕЛЬКА КРИВАЯ, СЕЙЧАС ПЕРЕКРОЮ. - Онти, успокойся, … - ВСЕ УЖАСНО, КАК ТЫ ПЕРЕД ПРЕССОЙ С ТАКОЙ-ТО ПОЗОРНОЙ ПЕТЕЛЬКОЙ, БЫСТРО СНИМАЙ! И ШТАНЫ, НА ШТАНАХ МОЛНИЯ ПОКОСИЛАСЬ, СНИМАЙ. Кирс прихлопнула уже Леонтину. Художница как в обратной перемотке вернулась к позе ожидания с робко сдвинутыми носочками. - Ты-то хоть чего нервничаешь? – ласково спросил Альберт. Леонтина молчала на самой грани того, чтобы издавать звуки, будто бы долго не получалось попасть нижним зубным рядом на верхний. - Я боюсь публики. Там будет очень много людей, я растеряюсь, убегу. Закачу истерику или повешусь на шторах. И там папарацци. Я с ними никогда не сталкивалась, но в фильмах и книгах они как стая волков… - Вранье, никакие они не страшные, - заверил Альберт. - На них шикни хорошенько, и сами разбегутся. Был у меня один знакомый фотограф, он и без сигнала с радостью убегал… Маленький стон свидетельствовал о вулканическом взрыве негодования. - Ты ровняешь меня по себе. Я не могу шикнуть, улыбнуться, «расправить плечи» и тому подобное. Это мой характер,… - художница уткнулась подбородком в ключицу. - …Прости. Мне очень жаль, что тебе нужно со мной возиться, слушать это депрессивное нытье. И вам всем. Я приношу только затруднения. - Эй, мисс низкая самооценка, опять за своё! – Альберт поддёрнул её за нос. – Ты тут всем нравишься, ты очень классная, у тебя все классно получается – вон как мы неожиданно похожи на порядочных людей в твоих нарядах – а ты тут ещё комплексы развела. - Мне даже было стыдно капать мороженным на эти штаны, - поддержал Сёри. - Я даже не ненавижу то, что на мне надето, - поддержала Кирс. - Накидка прикольная, а юбка тесная, - прямо сказала Скру, встретилась взглядом с тройкой несогласных и исправила положение, насколько хватило искренности. – А вообще ты очень ничего, зум-зум. - Спасибо, - только и пропищала Леонтина в плохо скрываемой истерике. Низкая самооценка это не приступ, который можно задушить добрым словом. Это однотипные мысли, с ней ты живёшь, в отличии от порционной похвалы, которую на тебя скидывают ковшами бульдозеров, лишь бы ты снова не заревела. Никто этого не понимает. Лифт между тем подкрался ко второму этажу. Об этом он уведомил звонком и переменой цифры вверху. - Мы правда что ли хотим ехать часа четыре? – хмыкнула Скру. Альберт взвесил чашу с четырьмя часами против встречи с Бенедиктом и бойко выдал ответ: - Да, почему бы и нет! Сёри направил взгляд своих глазок далеко за абрисы Млечного Пути. - Когда смотришь, как инфантильная девчушка выбирает между «синими» и «синенькими» ботфортами шесть часов, учишься быть выше всего этого дурацкого «времени». Учишься, черт подери, понимать, что такое «ботфорты»… Скру ласково почесала малыша за ушком, так, чтобы почти наверняка разодрать там все до крови. После рентгеновского таможенного осмотра воспоминаний Скру Драйвер, все возможные, невозможные и второсортные тайны были расфасованы из ровной колоды в руки всех зрителей киноленты. О Скру теперь знали фактически все, что знала она сама. В скором времени Скру пришла к мнению, что если бы её спросили, какой ей нравилось быть: нелюбимой и подозрительной, или невероятно предсказуемой и понятной, она бы задумалась. Скру Драйвер из тошнотворной драмы попала в социальный феномен: все её знают, будто по тесному соседству прожили с ней пять лет, а она так и живет в чужом племени. Все было далеко не мрачно: её ум привели в благоразумную не убивающую норму и позволили остаться в убежище Альберта (даже заставили – пока рука не заживёт и Шелкопряд не будет пойман, ведь осторожная Ма так и не назвала настоящего имени и не уточнила, зачем именно ей нужна коллекция из трёх двадцатидвухлетних голов). Когда настольный флирт оправдался и позабылся, Альберт признался, что Скру милая. Скру тут же потеряла мыслительные поводья, контролирующие циничный прищур и усмешку свысока, на пятнадцать минут, и вышла из комнаты чтобы тихонько покричать. Если предполагалось извлечь из получаемой информации выгоду, а не поводы подшутить, память Скру Драйвер изучали практически зря. Даже Бенедикт, пересмотрев всю ленту за всех в одиночку, нашёл мизерно мало. Если они хотели увидеть интриги Шелкопряда изнутри, то у них явно не получилось – вместо этого им достался фильм о воспитании заторможённого взрослого в хамоватого головореза, всё в пределах обычной квартиры без признаков местоположения с вечно зашторенными окнами (заметив это, Скру немедленно испытала тоску по солнечному свету и спросила Ма о причине такого дизайнерского решения, а она ответила, что почему бы и нет, и включила кино). Первый выход из дома состоялся только когда её провели до автобуса, чтобы выпустить в природную среду обитания в переулках Ульма и вручить нож, как мороженое. До этого внешний мир посылал к ней коробки с одеждой, заказанной с сайтов-каталогов, Ма с пузатыми пакетами продуктов и тренера по владению ножом. Лицо его тоже было разводами, но не целиком: Скру помнила большой сломанный нос и против него ненатурально мелкие губы, будто тренер их всегда напрягал, чтобы набор накачанных мышц со всего остального тела пополнился. Лифт остановился по вызову. Двери отъехали на четверть и заглохли, оставив интригу женского бедра в юбке цвета слоновой кости. Его владелица поторопила их носком туфли с остринкой, которая сделала звук удара насыщеннее. Лифт понял своё место и перестал проказничать, в кабину вошла молодая женщина в шёлковом розовом пиджачке. Голограмма описывала ее как доктора гуманитарных наук Амину Пасик из Венского университета. Она почти сразу повернулась спиной, хотя ни от кого не скрыла свой выступающий размером с яйцо подбородок. Её волосы были волнистыми и мелированными через одну волосинку, а о виске сказал ещё Клоу – область кругом левого уха была начисто выбрита. Незнакомка вышла из нормального лифта и дождалась этого. - Пиджак шёлковый, это Шелкопряд, надо её брать, - прохрипел Сёри. - Но мы не знаем, настоящий ли это шёлк, всё может быть, - заметил Альберт. - Надо её поджечь, зум-зум, - сказала Скру. – Тогда узнаем. - Мудрое решение, - Альберт кивал, - настоящий шёлк при горении сразу рассыпается в белую пыль, а искусственный ярко вспыхивает, сворачивается и чернеет. Сёри уже подвёл огонёк зажигалки к бантику на спине ничего не подозревающей незнакомки. - Альберт Цвайнштайн, - заговорила она, повернулась к адресату приветствия и не заметила, что из-за неожиданных телодвижений кусочек банта у неё на спине подгорел. Сёри убрал зажигалку и получил по голове от Леонтины и Кирс. Огонь не разошёлся и сразу истлел. Альберт всем лицом доказывал легенду, что никакого микро-пожара не произошло и гарь нагрянула абсолютно извне. - Здра-авствуйте. Незнакомку занимал вовсе не запах. - Вы знаете, что означает этот выбритый висок? Голос Амины Пасик звучал иначе, чем у других. Наушник-переводчик делал так, чтобы носители говорили на неизвестном им самим языке без акцента, а в её речи он слышался все равно. Амина Пасик не носила переводчик. Альберт заглянул в её ухо, стараясь не выглядеть бестактным, и ответил: - Вам не нравятся мои наушники. - Верно. Я и мои последователи боремся за запрет вашего изобретения. Альберт приготовился к ударам. На него впервые в жизни смотрели как на отъявленного мерзавца, с рыцарской тягой его побороть. - Почему? - Вы когда-нибудь интересовались, сколько лингвистов осталось без работы? Тревога легче воздуха поднялась в атмосферу. Альберт знал, что когда-нибудь ему сунут это в лицо. Он мог ответить мыслью без лицемерия и постоять за неё. - Есть профессии, которые себя изживают. Мануфактуру заменили на более эффективное машинное производство. Профессия переводчика тоже в некотором смысле механический труд, если это не касается переводов художественных произведений, конечно. А книги, как вы знаете, до сих пор переводят «вручную». Контраргумент Амину не поразил. - Была бы это единственная причина, почему ваша компактная машина Судного дня достойна такой громкой клички, все бы было в порядке. Профессия переводчика ради переводов ужасно скучна заведомо. Но, позвольте, вся мировая лингвистика из-за вас медленно погибает. Никто не хочет учить иностранные языки. Это крах для иноязычных кафедр, а то и целых факультетов… - Я, опять же, не вижу в жизни этих самых кафедр ничего, кроме пережитка прошлого. Люди учили языки чтобы обойти неудобства в общении, разве нет? Теперь их просто нет и жить намного легче. Амина была оскорблена и, тем не менее, глаза её горели, будто Альберт оступился вовремя, чтобы она занесла меч. - Только ради этого? Вы действительно так считаете? Я не хочу обидеть вас, ни в коем случае, но если общение это правда все, что вы видите в языках, то вы бездушный. Сколько языков вы знаете? - Два, немецкий и английский. Амина проглотила возмущение и подняла нос. - Как я могла подумать иначе. Один из них даже ваш родной, а не знать английский просто стыдно. Я пришла сюда не чтобы распушить хвост, поэтому не скажу, сколько выучила я. Что я хочу вам сказать: уже на четвёртом языке ты смотришь на каждый предыдущий и следующий по-другому. Языки разные, как люди, песни, фильмы, цветы – с чем их только не сравнивали – но вам не понять, что вы с вашими наушниками разрушаете. Вам, хер Немецкий-и-английский, не понять, что значит учить и вживаться в новый язык, примерить его на себя, пронизать себя правилами, которые выкладываются в живое существо, с чудесными неровностями и исключениями по велению его левой пятки, потому что оно живое, а не угрюмый код для компьютера. О, а что это за впечатления – это выйти на слуховое сафари! Вы когда-нибудь подслушивали иностранцев, изучая язык? Да хотя бы ваш истрёпанный английский! Кардинально разные люди в рамках одного языка звучат с одной общей тональностью, делят одно настроение при произношении одного и того же словосочетания на целый народ! Язык приближает к чужому народу, даёт его самым неподдельным способом понять. Стоит ограничить его полномочия и все. Это волшебство пропадёт. Пропадает единение в рамках страны и единение со страной чужестранцев. Все и так друг друга «по-ни-ма-ют», что они «го-во-рят», но понимают ли действительно? Амина развела пальцы, поджидая очевидный неочевидный ответ. Альберт терпеть не мог такое отношение, еще с того момента, как учитель литературы попросил выразить мнение о книге пересказав его собственное. - Вы мне говорите, что я должен запретить выпуск моих наушников и сказать людям снять и растоптать существующие, потому что учить языки годами приятнее, чем понять незнакомца в чужой стране мгновенно, даже если ты выедешь из этой страны уже завтра и никогда не вернёшься? Что если тебе вообще не нравится ни страна, ни уж тем более её язык, но так все сложилось? - Это конкретный пример, а мы говорим о глобальном. Нельзя же не любить ни одну другую страну и быть шовинистом. Вы мыслите слишком сухо и практично, точно ваша голова так и застряла в мастерской у бумажки для вычислений. Не вам стоило лезть в такие высокие материи, как языки (а по-хорошему - вообще никому), не в обиду. Ваши прочие разработки впечатляют, но эта – чудовище. Умирают чудесные языки – никто их не учит! – и тянут за собой память о их истории и культуру. Народы теряют колорит и люди «по-ни-ма-ют» друг друга максимально элементарно, как машины. Детям уже подсовывают вашу гадость в дошкольном возрасте. Скоро их даже не будут учить разговаривать, зачем, можно же тривиально читать друг у друга мысли. - Я не вижу той катастрофы, которую вы описываете. Людям стало на деле только легче общаться. Я не понимаю «высоких материй», которые вы мне хотели втолковать. Культура никуда не денется, потому что её поддерживает не один единственный фактор. Есть, грубо с моей стороны говорить об этом, люди-гуманитарии вроде вас, которые её поддерживают, в конце концов. А родители, я думаю, не такие идиоты, чтобы не учить детей разговаривать. Амина выдохнула и опустила оружие. Красноречие не сечёт инженерскую шкуру. - Вы правы. Глупо было к вам даже подходить. But here is something I can’t but mention. Враз её голос преобразился. Слова вытянули спину и уплыли в глубину горла, звуча оттуда белым прибоем. - You knew, but you have might forgotten about… И опять передумали. Захрустели на нёбе в утомлённом фейерверке. - …une nuance. J'ai découvert un secret… У Альберта загудело в левом ухе. Голос Амины обмяк и заструился перламутром в уголках рта. - … про який ви, мабуть, здогадалися. Щиро вибачаюся, але мені просто кортіло.. От уха отошло наводнение головной боли. Голос с душой бил ритм по медному щиту. - … tohleto vyzkoušet. Hele, zdá se že mi to docela dáří. Мигрень всполохнула, прожгла глаза и уши и шрам на ноге и втянула в себя все ощущения. Равновесие изветшало. - Перестаньте. - Хорошо. От пят все снова начало затвердевать. Колени качались. Амина нажала на кнопку этажа и вышла в раскрытые двери. - Мен кешiрiм сураймын, бiрак маган окiнiштi емес. В голове разорвало петарду. Альберт упал. Лифт пастью старца куснул его волосы. Все видимое, слышимое и ощущаемое попадало со своих мест и сползалось обратно. К носу припали коленки Онти. - Альберт! - Мне почти норэмуально, - сказал Альберт. Язык почему-то разленился. – Проусто поднэмите меня. Кирс взяла его за подмышки и посадила, как плюшевого. Сёри осмотрел его лицо. - Скажи «А». - Ауа. - А теперь не по-французски. - А-а. - А теперь скажи «Artillerieunteroffizierswitwensterbekassе». - Artillerieunteroffizierswitwensterbekassе. - Ведьма. - Альберт! – Онти схватила его за плечо. – Тебе лучше? Ты жив? Тебе станет лучше, если я уйду или просто прыгну под лифт? - Не надо, - язык взял разбег, а все остальное уже будто переживало рядовую лётную болезнь. – Я в порядке. Теперь я просто знаю, что мне надо было поменять наушник, а я забыл. - Эта женщина тебя мучила! Давай я затащу её под лифт вместе с собой! Разборки и убийства еще до начала презентации не предвещали ничего хорошего. - Нет, не надо, ни в коем случае! И вообще не трогайте её! Скру и Кирс заранее пренебрегли мнением Альберта и, преступив через его ноги, пошли за Аминой. Леонтина с солидарностью хмыкнула и последовала поданному примеру. Альберт серьёзно глянул на Сёри. - Пожалуйста, останови их. - Успокойся. Дрель не такая тупая. Она не будет ломать людей и позорить тебя. Как обычно. Или они сделают это тихо и труп никто не найдёт. Альберт вздохнул с нервными перебоями. - Это идиотизм. Лучше бы я уже просто пожаловался в полицию на эту полиглотку. Цивилизованно как-то… Леонтина между тем догоняла парочку, идущую иноходью. Ее пальчики держали шифоновые подолы платья. - Что не так с его наушником? – спросила Кирс. - Не разбираюсь, зум-зум. Леонтину не замечали, а она знала. - Я знаю! … Если, конечно, вы согласны выслушать мои неточные сведения… Хвост Кирс колыхался пушистой метёлкой. - Ненавижу твои унылые перепады самооценки. Выкладывай. - Альберт до сих пор носит тот самый первый наушник, который вообще существует.…. В нем есть несовершенства, которые убрал он и другие учёные, которые работали с ним потом. …. Одно и самое большое из них – наушник выходит из строя, когда тот, кто его носит, говорит с одним человеком и человек все время меняет язык. …. Если на человеке есть наушник, они оба нормально синхронизируются, а так получается каша и … ну … - Ненавижу переносный смысл каши. А ты поняла, что эта королева лингвистов сказала? - На французском «Я узнала один секрет», наверное, это именно об этой ошибке программы, остальные языки я, признаться, впервые слышала, они восточно-европейские какие-то… - Украинский, чешский и казахский, зум-зум. Кирс и Леонтина остановились. Скру прошла только на три шага больше и, повернувшись, вильнула бедром. - Я ведь робот, зум-зум. Кирс посмотрела исподлобья. - И что она сказала? - Вообще ничего ценного. «Ой, ну да, я в общем узнала, но вот я в общем продолжаю мысль, ой, налью-ка еще воды, ой, перейду-ка на другой язык, упс, что-то ты недостаточно мертвенький, Альбертишка, сказану-ка по-казахски вся такая шикарная «прости, но мне не жаль»». - Ненавижу всех таких шикарных…, - сказала Кирс и пошла дальше. Скру засеменила у неё под боком. - А меня, зум-зум? Кирс её оттолкнула. - Я не бью маленьких девочек. Леонтина поравнялась с остальными за несколько метров до Амины. Доктор гуманитарных наук ушла от лифта куда быстрее, чем если бы отвечала оставленному о себе впечатлению. Она зашла за куст скульптурных размеров с крапинками-ягодами и бантами. Через секунду оттуда выпятилось пустеющее донце бутылки минеральной воды. Голос Кирс прозвучал с эхом. - Ну и что это было? Амина опустила бутылку и вышла. Она выпила почти четверть литра и готова была их все выплевать со слюной. - Никто со мной не согласен. Все высшие чины на стороне Альберта Цвайнштайна, сколько подписей бы я не собрала и какими бы связями не обладала. Никто не видит проблему, кроме меня и моих «многочисленных последователей». Хотя что это такое – эти последователи? Пятьсот человек с новым решением для причёски, миллион «Like» у моей статьи по этому вопросу, грант на триста евро за неё же. А действия? Ни единого. Я в отчаянии. И мне совершенно не жаль зачинщика этого языкового катаклизма. Тем более, такого незрелого и узко мыслящего, в чем я убедилась после неприятного общения. - Вы хотите его убить? Амина закрутила крышечку, выровняла дыхание и сардонически улыбнулась. - Я только что положила на душу грех – злорадствовать его боли. Уж не знаю, до какого зверства меня можно довести дальше. Леонтина вышла из-за спины Кирс. - А меня не хотите убить? Если первый вопрос был коварным, совпадающим с внутренними конфликтами доктора гуманитарных наук, то второй для Амины оказался действительно как с потолка. - Я… как я сказала, предсказать не дано, моя злость может принимать разные формы и, вы ведь знаете, во время кризиса в человеческой натуре происходят разительные перемены, перевоплощения, в сторону ненасытной твари или успокоенного мессии… - А ножом не хотите убить? - Понимаете, неопределенность… - Она не Шелкопряд, - сказала Кирс. – Тогда ее смс-ка не поместилась бы в лимит на семьдесят символов. Скру расхаживала вокруг Амины, будто та была манекеном в спорном наряде. Амина взялась за бутылочку крепче. - Я её точно никогда не видела, зум-зум. Что тогда будем с ней делать? - Что хочешь, - Кирс уже пошла назад к лифту. – Я не бью слабых женщин. - Что хочу… Через пять минут Скру вернулась к Альберту в лифте. Видок у него был не парадный, все ему опостылело. Ноги поочерёдно сгибались и разгибались, возомнив себя в разгаре “Le Tour de France ”. Большой палец, зажимавший кнопку «Держать двери открытыми», уже задеревенел. - Наконец-то! Вы же не били её, верно? Я вас знаю, говори как есть, пожалуйста. Хотя погоди, - он переступил через порог с приклееной рукой и осмотрелся, - где Кирс и Онти? - Кирс встретила своего парня и пошла с ним, сказала, догонит, плаксу взяли в плен двое доходяг-журналистов, мы договорились «Через пятнадцать минут на предпоследнем этаже». Прокатимся тогда этаж и выйдем в зал вместе, зум-зум. - Хорошо. Что с-с-с … - Альберт тянул одну букву дольше пяти секунд и ровно за одну договорил, - женщиной, у которой имя очень похоже на одновалентную функциональную группу NH2? - Амина. - Да, с ней. Скру приложила запястье ко лбу Альберта. Холодный как всегда. - Ты себя нормально чувствуешь? Механик моргал разными глазами. - Не совсем. Я нервничаю. Но если что, мои таблетки у Онти и с ней есть связь. Скру почувствовала, как её нанизали на неизбежную сюжетную линию, и вздохнула. Она потянула Альберта за второй большой палец, чтобы он выставил ладошку. Когда туда легла мокрая жемчужная окаменелость, он выпучил глаза. - Что это. - Зуб Амины, зум-зум. От испуга Альберт изобрёл новое слово, которое состояло только из восемнадцати звуков «ы». Все его пальцы выгнулись к зубу, как головы гидры. - Ты сдурела?! Сёри опустил руку ниже, чтобы полюбоваться на трофей. - Сделай из него кулон, выкинь эту старую бабочку и носи его вместо неё. И всем рассказывай, откуда его взял. Тогда тебя все будут уважать. Выбить зуб первому несогласному, еще и бабе – вот это по-мужски. Скру чмокнула бедного Альберта в щеку. - Это камушек из цветочного горшка, зум-зум. Настроение механика исполнило акробатскую цирковую программу, которую закрывал враждебно настроенный взгляд. Но долго Альберт зла не держал, как и кнопку закрытых дверей. *** Художница не заметила, как попала под натиск прыткой парочки. «Леонтина д’Аоста, здравствуйте!», упало на неё из двух ртов разными голосами, два носа напали на неё исподтишка и два тесных предплечья зафиксировали её на месте. Женщина средних лет имела лицо сердечком, которое обрамляли красные волосы, как соцветие цветка каллы, белое платье в рисунках красного сердца, красные сердечки в ушах, на маникюре и кольцах. Ее более «бессердечный» спутник остановился на запонках и красном пиджаке. У него был инспекторский критикующий взгляд; появилось предчувствие, что если он заговорит, то скорее с телом Леонтины в целом, 1 шт., а не с верхней лицевой частью. - Здравствуйте, - сказала художница. Приветливая незнакомка будто не умела закрывать зубы губами. - Меня зовут Стелла Ротелла, а это мой супруг Паоло Ротелла. Мы представляем добродетельную организацию «Подари сердце». Леонтина заставила себя улыбнуться. Зачем говорить то, что она уже сама прочла на их бейджах? - Я помню ваш сиротский приют, вы купили одну из моих старых росписей с радугой над лугом. - Замечательно! – Стелла Ротелла стукнула костяшками о костяшки. – Вы ещё помните, вот это да! Такая занятая девушка, и все помнит! Молодец! В приюте от организации «Подари сердце», где работала Стелла Ротелла, детей с умственными отклонениями учили чувствовать себя уникальными и выдающимися. Видимо, из-за гор работы Стелла Ротелла привыкла учить чувствовать себя уникальными и выдающимися всех. - А какое красивое платье! С жемчужинками, прямо как на волосах! Самостоятельно, без мамы наверное их заплела в такой ровненький жгутик, вот это да! - Да, спасибо, - Леонтина свела плечи. Если она проговорится, что сшила и придумала все сама, то спустит на себя поросячий радостный визг. Кирс и Скру ждали. Леонтине не хотелось их этим изводить. - Я вас догоню, обещаю! - На предпоследнем этаже через пятнадцать минут, - сказала Кирс. - Хорошо! Стелла Ротелла наклонила голову, отчего та вляпалась во второй подбородок. - Какие милые, хорошие подружки. Как хорошо, когда девочки дружат и не ссорятся. Леонтина подозревала, что без вмешательства её захвалят до смерти. – Вам что-то от меня нужно, верно? - Деловая девушка, деловая! Только по делу говорит! Поговорим о деле, раз так. Мы будем собирать деньги на новую меблировку: кроватки, тумбочки, столики ДЛЯ РИСОВАНИЯ, - Стелла Ротелла понадеялась пробудить в Леонтине симпатию на почве знакомого слова, - и прочие нужные новые красивые вещи, а то старые детки сломали уже почти наполовину. Мы хотим, чтобы вы согласились быть лицом акции. - Лицом? Леонтина была готова, что из неё начнут вытягивать деньги или выручку за будущий рисунок, посвящённый проблеме. Она была согласна даже расписать всю новую мебель для детей. Но в такое предложение она не поверила. - Лицом, красивым выдающимся лицом! А ещё прямой спинкой и улыбкой нашего благого, хорошего дела! На всех наших листовочках и бигбордиках! И в рекламе, если получится договориться. Ей врали. Её хотели нанять для чего-то другого. Как такое лицо, её угрюмое, больное лицо девочки-переростка с сальными волосами, могло склонить простых людей к тому, чтобы они отдали ему свои деньги? Это лицо бы преследовало их на плакатах, пихалось им в руки из рук распространителей и может даже мучало бы их в их собственных домах во время рекламы. Леонтине просто не могли польстить таким предложением. Она не знаменитость. Ее либо не знают, либо мирятся, что эта выскочка есть и рисует полотна за неприличные суммы. Низкая самооценка не нападает. Она приходит только если затронуть хоть одну честную, неприятную мысль. Если случайно позвать её, она быстренько вылезает из норки и выносит оттуда старые, ясные всему миру доктрины. К тебе относятся с толерантностью, потому что ты больна, а не потому что вызываешь симпатию. Ты рисуешь посредственно и одинаково, и то это самое большое твоё достоинство. Кого ни спроси – все будут долго думать перед тем, как скажут, что в тебе есть хорошего. Ты обязана всем, что у тебя есть, тем, кто есть вокруг; они ждут чего-то в ответ, но тебе нечего дать. Леонтина замолчала, натянув струнами все мышцы лица. Нельзя допустить слёз. И сказать было нечего, за любое слово на неё набросятся и сгнобят, если просто не уйдут. - Леонтина, с вами все в порядке? – спросила Стелла Ротелла. - Да, в порядке, просто голова немного болит. Нельзя открываться. Ни в коем случае. Даже если бы тут был Альберт, или родители, она бы не сказала правду. Эти ребяческие проблемы вызовут у остальных только смех. - Что вы скажете, вы согласны, для деток? Между ответом и Леонтиной грохнул непроходимый забор. От неё ждали слов, а она тряслась. - Я говорил, что она не согласится, - впервые заговорил Паоло Ротелла. – Ей стыдно показываться на людях. - Да брось ты, Леонтина умница, преодолела такую большую потерю – просто героиня! И ей все равно, что пропал её талант, она старается и старается! Вот как надо, а не сидеть и распукать нюни. Верно, Леонтина? Доктрины на ватманах, как плакаты митинга, разбросал ветер. - Какой ещё пропавший талант? - Ох, Леонтина, забыла. Ну ничего, это со всеми бывает, вы же так много работаете, такие красивые рисунки, умница. Я про ваше, хм, как бы сказать… Паоло Ротелла помог: - Ухудшение после одиннадцати лет. - Не ухудшение, вы молодец, Леонтина, просто у каждого художника бывает такой момент, когда… - Заканчиваются идеи и работы уже ничего не стоят. - Паоло! - Стелла Ротелла приголубила Леонтину за плечи. – Ты слишком груб с такой воспитанной, работящей девочкой! Леонтина говорила тише прикосновения. - Почему вы так решили? - Не слушайте грубиянов, вы умница. Ну и что, что из работ что-то ушло. Это трудный период. Вы же такая сильная молодая девушка – вы переживёте. Вскоре работы снова станут как раньше, и даже лучше! - Спустя двенадцать лет. - Паоло! Весть из ниоткуда привела в замешательство. Леонтина не верила ни в какой талант. Она научилась рисовать, потому что очень хотела. Её ранние работы не отличались от работ других детей, но она очень много тренировалась и любила это. Она вырастила своё мастерство, выкормила его срисованными в огрызки карандашами и килограммами эскизов на макулатуру. Она просто рисовала, что хотела, идеи всегда сами росли в ней, томились и вылетали через пальцы. Как какой-то божеский однозначный талант мог сначала быть, а потом исчезнуть? Леонтина не могла дальше слушать этих людей, плотина от слёз рухнула. Она убежала. Понеслась по бесконечным коврам с золотой тесьмой, душила складки платья кулаками, била боком клатч, кувыркавшийся на леске через плечо, и издавала приглушенные всхлипы. Она добралась до свободного лифта и поехала вверх, вышла и дождалась лифта с Альбертом. Упала ему на руки. - Онти! Что случилось?! - Все в порядке, … просто голова болит. Альберт охнул и крепко обнял её. *** На пути к лифту Скру отклонилась от общего с Кирс маршрута и запустила руку в наполнение горшка с кактусом. Вокруг прыщавой огуречной сосиски была рассыпана белая галька, которую Скру привела в движение. Затёрлись друг о дружку гладкие скрипучие стеночки. - Что там? – спросила Кирс. - Скажу, что выбила мисс языковеду зуб. А то чего Альберт такой грустный, зум-зум. - Хорошая идея, пусть будет мёртвый. Скру вернулась с камушком, неотличимым от зуба. Он свернулся на ладони как жемчужина-барокко. Кирс оценивала находку на достоверность. В вопросе внешнего вида выбитых зубов и изувеченных конечностей она была опытнее медсестры самого злосчастного травм пункта. - Я бы не поверила, сухой, как только с раскопок. Скру плюнула в руку и облизала губы. - А так, зум-зум? - Крови бы, но для нашего неженки сойдёт. - Спасибо! И они пошли втроём: Кирс, Скру и зуб на пьедестале. Шеренга шла мимо половинок колонн, вбитых в стены, и скудных натюрмортиков, где площадь полотна не превышала общую площадь рамки. Один раз от них убежала пожилая горничная в бестолковом кружевном чепчике. - Дамы, здравствуйте! На дюжих мужчинах фраки обычно скукоживались. Они не уживались с мышцами, которым подавай латекс и вырезы, и смешно укрывали треугольные шеи, а щуплые бабочки смотрелись на качках как на ротвейлерах. Но Сарко как-то договорился с костюмом и остался таким же красивым. Его торс будто имел ВИП-пропуск во всю одежду, и вся она встречала и облегала его превосходно. А волосы он подвязал. Кирс скомкала и выкинула в корзину секундное восхищение, вызванное нежданностью встречи, и раскрепостилась. Ей нашлось с кем поговорить. - О, привет. Сарко калибровал рукава, подходя и посматривая на Скру. - А это маленькая мисс Скру Драйвер? - Я, зум-зум, - Скру разогнула шею до предела. – А вы кем будете? - Сарко, - реслер решился было пожать руку в честь знакомства, но мокрый зуб на единственной доступной руке смутил его так сильно, что он о нем и вовсе не заговорил. - Очень приятно. А Бим мне сказал, что ты очень обидела моего маленького Бенечку. Прямо с порога. - Пусть учится суровой жизни, зум-зум. О похожести на Камбербетча тут говорят в лицо. - Я тебя потом угощу шампанским. - А где твой карапуз, кстати? – спросила Кирс. - Недалеко. Он просто хочет сегодня кое в чем кое-кому признаться, собирается там, - Сарко указал большим пальцем через плечо. – Но это пока не важно. Ты сама как? Как голень? - В порядке. Я с повязкой только два дня в итоге проковыляла. - Хорошо, значит и ушиб не сильный был. Меня один раз, кстати, какой-то пьяный придурок вот точно также долбанул по ноге, когда я отыгрывал хилла и меня случайно выбили за ринг. Еще и стеклянной бутылкой. Тут уже не до эластичной ленты. - Жуть. Прямо в мясо? - Ага. - И швы накладывали? - Три. Я мальчик взрослый, но когда медсестра орудует иголкой прямо по тебе,… - Да, то же самое было в боку. Меня лопатой хотели копнуть в Техасе. Почти до кости добрались. - У-ух, бедняга, - Сарко выкатил губу. - Знаешь, не так уж сильно ты похожа на грунт! Кирс издала смешок. Пришёл Бенедикт. Он выглядел как обычно – напыщенно, в сером кашемире, - но образ казался незавершенным. Его трость была уже не с ним. Пропала нотка шика и опора. Хотя по отсутствию замены было видно, что безногий инвалид справлялся с задачей хождения сам, только без богатой принадлежности походка обнищала, стала дёрганной. Пустая рука гребла, как утопленница, ища призрачный набалдашник, а его всё не было. Бенедикт примкнул к компании второпях, швырнул в Кирс приветствие, Кирс не ответила, и ему было начхать. - Я готов, - говорил он Сарко. - Можно идти за ней. Сарко ждал этой готовности как мешка белья для ручной стирки. - Ну, пошли. За ней. Кирс, ты, кстати, не знаешь, где Леонтина? - Мы шли от неё, она там с попрошайками из приюта застряла, - Кирс обернулась и начала повторять кистью их путь, отзеркаленный обратно. - Тут два раза налево, прямо и направо. - Давай ты лучше покажешь. Мы один раз потерялись в садовом лабиринте при Версале. Он был по колено. Просто кусты переступать нельзя было, там была новая сигнализация. - Не мы потерялись, а Бим, - поправил Бенедикт. – Этот расист упал, уснул и потерялся. - Но друг друга мы все равно минуты четыре не могли встретить, не отрицай. Кирс и Скру с почтением показывали большие пальцы. Скру даже раскрыла гипс от накидки, чтобы был виден второй, а Кирс свой опустила, будто прозрев. - Погодите, то есть Бим часто падает и засыпает в случайных местах? - Да, случается, - сказал Сарко. - Он говорит, что к врачу он уже ходил с этим, и не к одному, но ничего общего ему не сказали, кроме «меньше сиди у компьютера». - Ясно. Бенедикт потряс кулачком с нетерпением, и кроме того в нем бултыхалась обида - в этот самый момент он должен был устрашающе стучать тростью, а не доить воздух. Это так ярко отпечатывалось у него на лице, что в глазах Кирс он набирал все больше и больше очков отвращения; ему уже почти хватало на удар в какой-нибудь ломкий лицевой хрящик, или на пять подзатыльников и плевок в глаз. - Мы идём, или нет?! - Идём, - сказала Кирс. – Скру? - Через десять минут на предпоследнем этаже, зум-зум. Я же не могу не отдать Альберту его утешительный приз. Кирс согласилась, хоть и расстроилась, что не увидит реакции от вручения. Бенедикт уже озабоченно шёл впереди неё, собственного проводника пришлось обогнать. Он нёсся как попало, задевая края ковров; Кирс пыталась поравняться, Сарко не отставал. В конце концов у троицы получилось образовать прямую с одной нестабильной точкой, как муха. Кирс заметила: все дети Миллениума сегодня теряют рассудок намного усерднее, чем обычно. Ей редко случалось контактировать с тремя за раз и ещё реже – наблюдать, как они по одному пускаются в пляску святого Вита, - но она была уверена заранее: подобные дни она ненавидит. - Чего он такой нервный? – спросила она у Сарко. Сарко понаблюдал за своим протеже и сделал очевидный вывод: - Потому что он идиот. - Точно. Я и забыла. В другом коридоре Сарко спросил беспокойно: - Клоу ещё держит с Мати контакт? А то со мной она его яростно обрубила. - Да, я, правда, не шибко интересуюсь. Последнее, что я знаю, это что у неё все наладилось. Она уже финансовый консультант в какой-то фирме по соку в алюминиевых банках. В Мельбурне. Мутное предприятие, как по мне, и сок и алюминий добывают. Но ей виднее. Еще она снимает квартиру. И хочет купить собаку. Не знаю, как и зачем я это запомнила. Сарко прослушал это как хорошую сказку. - Ой, это отлично. Я рад, что она сменила обстановку. И ушла от своего старого идиота, - Сарко показал на идиота обеими руками. - Да. Это правда лучше проституции в Болгарии. И плача, мороженого и ликёра. Для всех, потому что это я отмывала ванную от смеси плача, мороженного и ликёра, - Кирс споткнулась о воспоминание смердящего бежевого киселя на белой плитке, коврике, торчке и раковине, и его остатки у Мати вокруг рта и на волосах. - Ненавижу мороженое и ликёр. Сарко остановился, Кирс встала тоже. Реслер медленно нацелил взгляд и с ним всю голову на неё. Сарко был удивлён. Его рот раскрылся, и он крикнул во всю мощь громадных лёгких: - БЕНЯ. Беня почти побежал. Кирс прошла назад, прогнала Сарко на паркет и дёрнула за край длинного ковра. Беня ударился грудью об пол. Сарко будто набрал сорок килограмм. Он топал к Бенедикту так грозно, что два декоративных куста с двух сторон шатались и клацали бусинками. Детектив встал на ноги с мыслью, что простоит очень недолго и лучше бы он дальше лежал. Сарко поднял руку, и Бенедикта передёрнуло, а тот просто сложил обе руки на груди. Кирс на всякий случай раздумывала, как можно спасти этого недотёпу, если Сарко сойдёт с ума от злости. Но голос был спокойнее белого шума. - Малыш мой. Скажи мне, пожалуйста, о каком плаче, ликёре, мороженом и уж тем более проституции в славной, южной стране Болгарии говорит милая Карамболь? Бенедикт приосанился. - Я обязан был тебе об этом рассказывать? - Да, потому что технически твоё осведомление меня, что Матильда бросила нас с тобой просто потому что хотела чего-то нового, становится… давай-ка подумаем, если два плюс два четыре, то … оно становится ложью. - Разве так тяжело было догадаться? Бенедикта пошатнуло в бок – Сарко чиркнул костяшками его подбородок. Детектив устоял на ногах, но замычал. - Да. Знаешь, дружок, у меня нет ни малейшего желания разбираться, как именно ты обидел дорогую, светлую Мати, как именно она, видимо, добиралась домой одна и так далее. Я ведь идиот похуже тебя. Думал: ну не мог же ты правда её так бросить, ты тогда просто пошутил или как-то бредил после своего соло на клавишах. Может, вы поссорились между собой на той вылазке и она, слава Богу, решила, наконец, капитулировать. Ан нет! Малыш, это край. Бенедикт смотрел на него с упёртостью высшей пробы, но уже не рисковал говорить. - Малыш. Я тоже капитулирую. Ты мне просто надоел. Каюсь: ты мне сначала очень понравился. Милый, умный мальчик, тебя бы только немного перевоспитать. Нормальную девушку ты как-то однажды уже завёл, всё бы у тебя было. Просто ты мудак. Вот прямо конченый мудак. С какой-то волшебной способностью меня дурить и заставлять верить в свои самые благие намерения. Знаешь, все, я ухожу. Я думал об этом уже пару месяцев, дал тебе еще один испытательный срок и сейчас точно решил. Ты мне не платил, контракт у нас закончился три года назад, и моя опека до сих пор держалась на чистом энтузиазме и отцовском инстинкте, так что никаких формальностей и просто «Прощай». Бенедикт даже не моргнул. Сарко развернулся и пошёл в сторону Кирс, но мимо нее, устремив взгляд в пол. Бенедикт не смотрел ему вслед, а уставился на место, откуда тот ушёл. Его пшеничные брови сбились в недовольную кучку. Кирс встала на пути Сарко. - Мне пойти с тобой? Сарко будто опомнился от тягучей спутанной мысли, и с видом, словно Бенедикта не было в его жизни никогда, он улыбнулся, хоть и с натяжкой, и отряхнул лацканы на широкой груди. - Как хочешь, Карамболь. Я не совсем буду настроен веселиться или что-то вроде того. - Тогда я точно с тобой. Я никогда не настроена веселиться. Сарко горько хмыкнул и они пошли вместе. - Мисс Кирс! – крикнул Бенедикт. Кирс обернулась. Еще одно слово – и Бенедикт накопит баллов на расправу такую зверскую, такую кровавую, что он умрёт без криков, потому что его голосовые связки будут слишком заняты – его единственную малоберцовую кость Кирс воткнёт ему в горло аккурат между ключиц, а ребра будет ломать руками, наступать и садиться на них, пока не закончатся целые, живой он будет или уже нет. - Вы уходите? – спросил Бенедикт. - Да. - Я люблю Вас. Кирс выдохнула настолько медленно, насколько смогла, и повернулась к Сарко. - Пошли пить. - Пошли. Они пошли, будто внеплановой задержки не случилось. Кончались шаркающие ковры, менялись коридоры. Кирс выполняла дыхательное упражнение и писала Альберту смс: «Меня не ждите. Беня сдурел. Домой тоже сама». *** Сегодня вечером Клоу узнал, что его прическа не соответствует элитному дресскоду. Друзья в один голос предупредили его загодя, но он не послушал. Велика потеря, подумаешь, бесплатно не поест. К тому же, разницы между торжественным залом и диванчиком в холле он не ощущал: вайфай есть везде. Напротив Клоу на диван-близнец уселась немолодая женщина. Морщинки, отёкшие пухлые руки в родинках, болотное платье и очки-полумесяцы свидетельствовали о том, что ей больше пятидесяти, а вот лицо с жестами били энергией, как из источника, точно как у своенравной старшеклассницы. Клоу никогда не видел настоящей «копны» из волос и считал, что они залегли у себя в девяностых на фитнесс-инструкторшах в купальниках поверх лосин. Сейчас один экземпляр, причёсанный, рыжих британских кровей, возлегал прямо перед ним на голове очень грустной дамочки. - Здравствуйте, - поздоровался Клоу. - Оу, - женщина заморгала, будто он выдернул ее из транса. - Добрый вечер. - У вас что-то случилось? Я могу помочь? Женщина наконец посмотрела ему в лицо, потом на волосы, потом опять на лицо и ответила заторможенно. - Вы… не знаете, как я пройду внутрь? То есть в зал? Мне действительно нужно попасть туда. - Что-то важное? - Да. Я надеялась, что встречу сегодня кого-то из детей Миллениума. Смысл моей работы, с которой я вожусь очень, очень давно берет базис именно в них. Если я к ним не доберусь, чтобы наконец-то поговорить хоть с одним из них, то... - она запнулась, - я напрасно потеряла довольно многое. А тут этот истукан, который меня не пускает без приглашения. - Ясно, я вас понимаю и очень сожалею, - а ещё Клоу понимал, что это ей не поможет. - Он мне тоже насолил (намного меньше, чем вам, конечно, но тоже обидно!) - не пропустил, да еще и мою прическу обидел! Женщина посмотрела на его шевелюру снова. Она поводила в воздухе рукой, подбирая наиболее точное описание. - Ну, она довольно… интересная у тебя. Такая... бордовая и... блестящая. Оригинальная вся из себя, в общем… да. - Спасибо, - Клоу не учуял напуска. - Можно, пожалуйста, адрес вашей электронной почты? Или твиттер, еще что-нибудь? Чтобы вы могли с телефона кое-что получить. Если вам не трудно. - Оу, да, конечно. Женщина вскинула глаза и отчетливо проговорила контакты, которые помнила. - Ага, - Клоу вбил это у себя и тотчас написал ей письмо. - Вот. В сумочке незнакомки звякнул мобильный - одно новое сообщение. Она с непониманием его прочитала. - Что это? - С этим кодом вас впустят, - пояснил Клоу. - Приглашённый может заранее оформить такие на любое количество друзей, которых хочет позвать с собой. Они нужны, если люди без именного приглашения вдруг придут без того, кто их позвал с собой, или раньше него. Я не прошёл из-за дресскода, мой код ещё не использован. Идите тогда вы. Женщина открывала рот и закрывала обратно, при этом растягивая и сминая геометрично ровные нарисованные красным губы. - Спасибо! – она подскочила на ноги и наклонилась к сидящему Клоу. Губы определились на широченной улыбке. – Я ваш должник! - Не за что, правда, - Клоу улыбнулся в ответ. Она протянула ему руку для знакомства: - Сефора Макфи! Клоу пожал её. - Клоэр Попеле, можно Клоу. - Какой интересный псевдоним! – Сефора улыбалась уже лучезарно. - Сам придумал? В ногах звякнула полная готовность бежать через чёрный ход или окно. - Ну, эм, я бы сказал, почти… На колени упала и хрустнула закрученная сосиска из белой и розовой пастилы. Этикетка была пропечатана надписями на китайском. - Ты весьма забавный и большое спасибо, - говорила Сефора, уходя прочь почти вприпрыжку. – Приятно было познакомиться! - И вам спасибо, до свидания… - пробормотал Клоу. *** Лифт тяжело отворил свои двери прямиком в церемониальном зале. Толпа разодетых людей растеклась там как жидкость высокой плотности, огибая столы буфета и зону для детей в дальнем углу, закрытую наглухо мягкой стеной вспененного полиэтилена яркой окраски. Лампы на потолке светили сиреневым, подкрашивая всем макушки, но прелесть освещения часто портилась фотовспышками. Проектор во всю стену немногословно показывал фотографии с вручения Нобелевской премии профессору Генриху Хантергейту, Нобелевского обеда с королевской семьей и просто его фотографии за работой. Генрих Хантергейт был счастливым беловолосым стариком с розоватым лицом и страстью смотреть прямиком в объектив, даже если на снимке он режет водоросли лазерным ножом или собирается надкусить яблоко. Сегодня он позвал всех знакомых ему членов научного бомонда на праздник своего дня рождения. Альберт там числился со времён поимки Франца Невысказанного и последующего неформального чаепития через видеосвязь. Он догадывался, что нетактично приходить на вечеринку с намерением обратить внимание на себя и голографическую Онти, но, вспомнив опыт немногих подобных приёмов, которые ему довелось посетить, ни разу не увидев даже виновника торжества – будь то блокада прессы вокруг него или кого-то другого - он набрался уверенности. С появлением Альберта и Онти начался ритуал. Сначала люди замолкали и смотрели на них или, всё так же наблюдая, перестраивали беседы в согласии с взглядом. Журналистский молодняк расторопно заклацал вспышками, рыбы крупнее лавировали в толпах и стратегически сплывались к добыче. Вылезали тылы мобильных телефонов с камерами, целящиеся на Альберта. Одному особенно близкому он улыбнулся и показал язык; владелица уникального снимка покраснела и, казалось, изображению на экране обрадовалась больше, чем живому Альберту прямо перед ней. Скру взяла Альберта под руку, как кавалера и суженного, обозначая свою территорию демонстративно. Альберт не был ничьей территорией и вряд ли когда-то будет, но заголовки о незнакомой миру блондинке его устраивали намного больше, чем непоколебимый и уже почти легендарный «марьяж Миллениума». Разные микрофоны торпедами пошли на Альберта и Онти, заштормило вопросами, хотя больше собирала явно художница, вышедшая на публику в первый раз. - Леонтина Даоста! – кричали люди, не умеющие или не желающие произнести ее фамилию правильно. – Что вас сподвигло появиться здесь, несмотря на вашу болезнь? Онти побоялась осады репортеров, стала похожа на загнанную в угол, но держалась изо всех сил и вполне успешно. Одной рукой она взяла Альберта за предплечье, не крепко, с сигналом убираться отсюда, а чтобы подвести его ближе к себе, не как щит, а чтобы он присоединился к интервью. Минуту назад она плакала у него на руках, крича ему в грудь, по причине, которой никогда не делилась, сколько бы его рубашек не засолились её слезами. Сейчас осталась краснота у глаз и на носу и больше ничего. - Я нахожусь здесь материально благодаря «твёрдой голограмме» Альберта Цвайнштайна и только ей. Вы видите проекцию, в действительности я дома и контролирую это изображение. Намного больше вам расскажет сам изобретатель, уверяю. Головки микрофонов восторженно прицепились к Альберту. - Почему именно Леонтина стала объектом эксперимента? Вы «оживили» её из-за ваших глубоких чувств к ней? - Как к вам пришла идея изобретения? Вы хотели показать Леонтине мир снаружи её загородной усадьбы? Альберт пригорюнился. Это были плохие репортёры, потомки самого первого негодяя, ввёвшего термин «марьяж Миллениума», и того, кто вовсе назвал их четверых детьми Миллениума еще за пять лет до даты рождения и трех побед в европейских олимпиадах. Ни один не спросил, как работает голограмма, сколько она весит, как получен эффект теплопередачи, идентичной телесной, а Альберт ведь только за этим и пришел. Идти на таран к хорошим журналистам из научно-популярных журналов и, по возможности, людям из Каролинского института или Шведской королевской академии наук, представлялось сложной задачей, даже если бы с ним был бульдозер по фамилии Кирс. Пришлось преодолевать весь напор честным путём – развёрнутыми ответами на поступающий шлак. Когда-нибудь интерес к его личной жизни закончится, и он доберётся до правильных пытливых людей. - Как работает эта голограмма, и почему Леонтина кажется настолько материальной и живой? Уже на пороге рефлекторного «Мы просто друзья» Альберт просиял и поставил на проигрыш другую аудиозапись: - О, на самом деле все очень просто. Понимаете ли, то, что стоит перед вами – не Леонтина, а, скажем так, ее оболочка, построенная из нескольких миллионов крохотных пластинок, создавших иллюзию живого объема. Мне пришлось их печатать на домашнем З-Д принтере, уже запрограммированными, чтобы они собирались вокруг главного процессора-ядра и держались на нужном от него расстоянии, создавая, таким образом, фигуру по кусочкам, пустую внутри. - Папье-маше? – хмыкнула профессор Ши. К этому моменту Альберт узнал собеседника, женщину средних лет с вьетнамским разрезом глаз, волосами крашенными под яичный желток и фигурой с эффективных курсов шейпинга, подчёркнутую вызывающим платьем. Профессор теоретической физики Марцелла Ши из Каролинского института (это подтвердил голографический бейдж) состояла в одном из Нобелевских комитетов. Однажды, когда Альберт уже был в отчаянии, что его ни разу не выдвинули даже как кандидатуру на лауреата по физике, он послал жучка на совещание и внимательно слушал. Стоило зазвучать его имени, как он попадал под обстрел профессора Ши. Каждое изобретение она считала переоценённым из-за того, что он ребёнок Миллениума. Она склоняла коллег к мнению, что так высоко оценивать юного выскочку – низость для нобелевского комитета. Поразмыслив, с ней соглашались. - Вы абсолютно правы, тут все держится на клею ПВА, - Альберт глупо улыбнулся. – Начну с того, что дома на Леонтине надето специальное устройство, с виду похожее на обруч для волос. Его сенсоры выполняют сканирование нужных долей мозга и процессов в них (как следствие – способность моей напарницы управлять вторым телом). Так вот, эти самые частицы, которые находятся перед Вами, с помощью специального поля, в целостности сдерживает генератор, который левитирует внутри (связь между «обручем» и генератором поддерживает спутник). Пластинки умеют менять цвет и температуру, гнутся и, разумеется, в зависимости от махинаций над генератором, изменяют положение, от чего мы видим, что Леонтина ходит, говорит и жестикулирует, будучи у себя дома и спокойно рисуя. Верно? - Все верно, - кивнула Онти. – Только сейчас я отлучилась от холста, и спускаюсь на первый этаж, чтобы заварить себе чаю. - Также Леонтина обладает тактильными ощущениями, - добавил механик. – Здесь пришлось повозиться, зато результат! Кроме генератора здесь существуют еще два генератора там, в Аосте. Они выглядят как несколько браслетов-фенечек в собранном виде. Когда же Леонтина активирует обруч, вместе с ним работу начинают браслеты. Они, как и оболочка, по большей мере состоят из пластинок, только на этот раз прозрачных, невидимых. Пластинки распределяются над кожей и действуют синхронно с генератором здесь, то бишь, когда кто-либо ее касается здесь, то во второй оболочке появляется изгиб нужной формы и с нужной температурой. Технически, получается, что воздействие на оболочку здесь дублируется туда, и Леонтина может в полной мере все ощущать, будь то объятие или укол иглой. Марцелла Ши долго ерзала взглядом по девушке. Она не постыдилась провести по ее руке тугим пальцем, будто проверяла мебель на пыль. Онти окоченела. В том месте из-за ногтя осталась белая линия в маленький волосок. Марцелла осмотрела свой палец, нисколько не изменившийся, обнюхала его (Альберт понял, что так она тестировала образ Онти на целостность до уровня мельчайших частиц). Лизнула. Облизала губы и заговорила с подопытной. Уровень симпатии с ноля не сдвинулся. - То есть, фактически вы управляете двумя телами одновременно? - Да. - И легко вам это удается? - Ах, что вы, конечно легко! - у Онти краснели щеки. – Мне всего лишь приходится различать одновременно звуки и картинку отсюда и оттуда, и не путаться в телодвижениях. … и тут одна из ее рук самовольно поднялась и начала заваривать невидимый чай прямо у Альберта на голове. Профессора Ши рассмешило это и то, как Альберт с Онти за короткий срок дошли до истерики и общими усилиями начали опускать непослушную руку. Из-за взрыва нервов оба начали размахивать ей будто та вовсе сопротивлялась. Они соединились в безмозглую паникующую силу, шлепающую профессора и репортёров, на целых десять секунд, и распались в двух напуганных клуш. - Прелесть, - сказала профессор. Ей растрепали прямые волосы, но она не придавала этому никакого значения, потому что в момент нападения чистосердечно смеялась. – Мне вот интересно, вы проверяли этот прибор на людях среднего ума, НЕ СПОСОБНЫХ при виде каши из звуков и изображения управляться с самими собой и при этом каким-то невероятным образом еще и различать тела здесь и там? Голос Альберта будто бы сел. Лицо начинало гореть. Профессор сделала вывод и без него. - Я будто говорю со студентом. Ваше изобретение, бесспорно, уже лучше, чем папье-маше, которое вы нам демонстрировали до этого, но вы, надеюсь, понимаете, что никакой практической пользы оно кроме этого единичного случая не принесет. И много электроэнергии потребляет генератор? - Полного заряда хватает примерно на двадцать часов, - Альберт терял прямоту речи. На месте его лица должна была вот-вот появиться обугленная дыра. - А в цифрах? - В цифрах? – проговорил Альберт. Цифры там были астрономическими. – Да что Вы! Это не интересно! Совершенно бесполезная трата нашего времени! – его взгляд трусливо перескочил на начавших скучать репортеров. - Давайте я лучше расскажу, когда у нас с Леонтиной помолвка. Мы решили где-нибудь между весной и зимой… Профессор молча ушла. Альберт почувствовал, как его снова выкинули из счастливого поезда в страну лауреатов, как неумелого безбилетника. Он пинал ответы в лапы журналистам еще двадцать минут на автопилоте, пока голова оправдывала его, утешала, искала лазейки в разговоре с профессором, выставлявшие всё в лучшем свете. Провал развязал все узелки, которые поддерживали его в сознании, уже освобождённый от интервью он плелся прочь полумёртвый, гонимый усталостью и мыслями о поражении. Хотелось лечь на пол и растаять. Он опять не смог попасть кубиком по дырке в виде квадрата. Под носом появился стакан, пышущий прохладой на лицо. Туда навалили льда из ведра для шампанского, и капнули пунша, как из пипетки. Любимое питье подавала тощая рука с синим лаком на ноготках. Любимого цвета. Натюрморт обожаний болтался, блестел, играл и прохлаждал лицо усиками холода. - Пей, давай, а то из тебя уже пар идет, зум-зум. Альберт взял стакан и вывалил часть лакомства в себя. Ледяная крошка расширилась во рту и исцеляющей лавиной пошла в глотку. Холод спустился в самый желудок, напомнив о чуде жизни. - Спаси… - голос охрип от передозировки холодной услады, но в целом стало значительно легче. – Спас… кхем, спасибо. - Не за что, - Скру поправляла его бабочку. - Где твоя невеста, зум-зум? Альберт выпрямился и бросил взгляд в обе стороны. - Ой, не знаю, - он высматривал воздушное платье, открывающее стройные ноги, в сборище шиншилловых накидок и юбок до пят, - ушла куда-то, наверное. - Не потеряется, зум-зум? - Думаю, нет, пересечёмся. - Как скажешь, зум-зум. - Лучше Беню найти, ну, знаешь поговорить о Шелкопряде и всяком таком. Это сейчас важно. Да. Важнее… всего другого. - Хорошо, зум-зум. Скру обвела пальцем его нижнюю челюсть, опустила глаза ненадолго, опять взяла его под руку, пристроившись в сторонке, и повела через людское месиво в полумраке. С её поддержкой Альберт ожил после штурма профессора Ши. Он очень ценил, что Скру так заботится о нем, догадывается сама, когда его одолевает жажда, носит ледяные напитки, да и далеко не только это. Он знал, что очень ей нравился, и она очень нравилась ему. Но половое увлечение существовало как явление где-то совсем далеко от него, снаружи его республики электрики, снежинок и баловства. Бенедикт нашёлся в компании со своим побратимом – высоким и тонким одноногим буфетным столом. Он глотал шампанское один, придерживая рукой компаньона, совсем подавленный. Впервые в жизни Альберт заметил, чтобы на галстуке и рубашке этого педанта были складки. Уголок воротника погнулся, а он этого и не замечал. Тяжело верилось, что детектив враз расскажет, кто из окружающих на прошлой неделе убил человека или носит поддельного песца. Альберт даже засомневался, так ли сильно он призирает его. - Беня, привет! Как дела? Сосредоточившись, Бенедикт попал по столешнице бокалом. - У меня… не попросили… интервью… Альберт взял свои слова обратно, даже несмотря на то, что сказанные им четыре слова во время приветствия были эмоционально нейтральными. Вот, он взял обратно свой восклицательный знак, в который вложил оттенок сочувствия. - Ясно. Где Бим? Сарко? - Чаклз не хотел сюда идти. Второй меня бросил практически как и Матильда. - Оу, - Альберт чистосердечно удивился, но своевременно бросил в голос щепоточку жёсткости. – Ну, знаешь, все к этому и шло. Если хорошо подумать. Бенедикт поставил себя ровно, сложил пальцы на руках в стенки, пригладил их кончиками помятую рубашку, не смотря туда, а вбирая весь скепсис мира в себя обратно и окинув взглядом все помещение. - Я не горюю. Это очередной воспитательный ход. Он слишком притерпелся ко мне, чтобы вот так оставить, притом настолько быстро. И ударил он меня жалея силы. Я легко различаю спектакли – это был один из них. Да и этот болван, как мы хорошо знаем, неплохой актёр. От меня ожидалось беспомощно выставить в его сторону руку и крикнуть «Нет! Не уходи!» на счёт «три». Я мог бы притвориться, что что-то «усвоил», чтобы он отстал от меня, но нет. Мы оба знали бы, что поставили две якобы достоверные постановки. А каков смысл? - Ясно. Но я бы лично на его месте ушёл по-настоящему. - Ты не так хорошо разбираешься в этом орангутанге, как я. Фрося впилась ноготками Альберту в пиджак так, что пять уколов поразили и кожу, но это замечал только он. - Но ты даже не зовёшь его по имени или, как всех мужчин, по фамилии, - подметила она. Бенедикт хмыкнул. - Зову как хочу, мисс Драйвер. Альберт сначала осенило – действительно, Беня никогда никак не звал Сарко в третьем лице, кроме «этот», «идиот», «этот идиот» и «этот орангутанг», - потом он зауважал Фросю за выслеженную деталь, и потом одновременно его пришибло и он вознёс её ещё выше – Беня вдруг с ней начал разговаривать. - Я подозреваю, что вы меня искали не чтобы спросить, как у меня дела, - сказал детектив. Альберт собрался. - Да, по поводу… того самого, связанного со всеми тремя. Я вот думаю: может отойти куда-то, чтобы нас не подслушивали? - А зачем? – Бенедикт опять хмыкнул. Число его смешков для подчёркивания нерациональности чьих-то выводов, очевидно, было поднято градусом шампанского. – Во-первых, если мы пойдём через весь зал в укромное место, то это заметят и за твоей персоной увяжется пытливый хвостик. Во-вторых, что нам скрывать. Что на нас охотятся? Мы не побежали с этим в полицию только потому что я сам справляюсь лучше них, в остальном никакая это не тайна. Пусть даже все узнают и Шелкопряд запрячется куда подальше лет на семь. Нам вообще все равно. Во-вторых, как ни прискорбно, мы ничего не знаем. Так что подслушивать почти нечего, только мои теории. В-третьих, нас и подслушивать вряд ли кто-то будет. Я никому не интересен, все вокруг, если ты не заметил, разбиты на группы по интересам. Так что… - Понял, тебе просто нравится этот стол. - А также мне нравится это стол. - Хорошо, убедил, начинаем. Бенедикт разминал пальцы в замке около груди. Из-за сиреневой каёмки на голове, настолько яркой из-за его роста и из-за того, что он стоял почти под прожектором, он походил на молящегося святого, у которого не выходило поставить ладони вместе. - Что нам известно на этот момент. Есть некто, желающий смерти детей Миллениума в целом, что мы подтвердили экспериментом с ловлей на живца. Цвайнштайн, не перебивай. Да, это была ловля на живца. Некто для нас создал модифицированного человека, слушающегося приказов на расстоянии, и запустил этот механизм. Мы механизм раскусили и детонировали. Этого «некто» мы зовём Шелкопряд. *** Сейчас, находясь ровно в четырёх метрах от вещателя, Шелкопряд сложил руки на груди и кривовато улыбнулся. Он думал, что поперхнётся от смеха и поляжет прямо тут, у детей Миллениума за спинами. Полминуты назад он то ли открыл, то ли просто выявил особенность в работе наушников: Альберт Цвайштайн, сам того не ведая, наделил их подслушиванием. Если того, кто стоит не очень далеко, захотеть услышать в гаме толпы, программа преподнесёт каждое его слово, а он и не догадается. Главное, вероятно, ничего не произносить, иначе слова выйдут в эфир к объектам прослушки. - Что мы знаем ещё, - продолжал Бенедикт. – Предположительно, Шелкопряд – рыжая женщина (хотя рыжей и женщиной себя может сделать кто угодно). Мы видели её квартиру (именно её, потому как ведёт себя там полностью «как дома» и по горсточке наблюдаемых мисс Драйвер деталей видно, что всё там достаточно обжито, причём именно этим человеком), но никак не можем найти её по скриншотам или примерно определить страну. Надписи на упаковках еды и журналы немецкие. Мы поняли общий костяк характера этой мадам (холерик, открыта к неформальному общению, но следит за своим языком и умно выбираето чем говорить не стоит). Мы поняли, что нас, в общем-то, надули. Альберт не был готов к тому, что монолог так обрубится. - Что? … В смысле? - А то. Это не нечёткие воспоминания. Очень многое нам стёрли и подмазали. Как ты думаешь, ты бы помнил лицо единственного человека, которого видел в жизни? - … если честно, мне тяжело в голове представлять лица. Но я сразу всех как бы узнаю. Может, для Фроси это так и работало? - Низкопробное воображение это не память. Если узнаешь, значит, информация не нова и ты её помнишь. Альберту пришлось согласиться. - Верно… - Шелкопряд догадывался, что мы заглянем в голову его подопечной, и вовремя убрал оттуда самые ценные воспоминания, не нарушая целостность личности мисс Драйвер и делая эффект того, что мы всё-таки победили. Настоящий Шелкопряд был несправедливо польщён и смеялся сейчас сардонически. Когда на Фросю нацепили заколку с обманкой, от предвещённой беды он разлил свежий кофе. Ещё два часа до активации он скользил по фрагментам памяти и подчищал там всё издалека, но с должным трепетом, чтобы Скру при этом не разучилась ни с того ни с сего говорить букву «п» или не забыла, что она девочка. Шелкопряд мало верил, что она одна завалит троих детей Миллениума за раз при плохо сыгранном отсутствии Альбертовской свиты, но имел правило - не выкидывать лотерейные билеты до розыгрыша. Сожжение важнейшей информации пришлось отодвинуть на конец; Шелкопряд уже довёл процесс удаления до клавиши «Enter» и просто пялился в экран с занесённым указательным пальцем, пока дети Миллениума не закончили драматическую постановку и её жертва не пала (из кружки вдоль стола бежало кофе, по нему уже сплавлялись невыкуренные сигареты) и уж только затем стёр теорию. Скру была готова убивать только зная её суть, а это – несущая стена всего, что Шелкопряд пока что скрывает. Именно чтобы она не решилась прикончить Альберта прямо тогда на морозе он навёл на неё помутнение, заставил подзабыть, с чего началась эта канитель. Потом вернул всё на место, и подмёл следы снова для так называемого «второго пробуждения», чтобы сделать её менее сведущей, но более милой и безобидной. - То есть, никакой такой уж большой пользы вообще вся память Фроси нам не принесла? - Не драматизируй. Шелкопряд подтёр то, что считал важным. Мисс Драйвер в своём кровожадном обличии сболтнула нам о каком-то «папочке», что, по произношению, больше похоже было на аббревиатуру, чем на следующего человека в её недолгой жизни. «D.A.D.». Это какой-нибудь план или субпрограмма её самой, в общем, я бы пока не выдвигал этот вопрос на первый план. Скру и о «папочке» растрепала. Замечательно, пусть бы ещё сказала Альберту свой адрес, код домофона, и посоветовала трамвай. Шелкопряд иногда поражался, как его до сих пор не выследили и не шваркнули мордой об комод. Каждая вторая схема выкидывала ниоткуда несостыковки, потом Скру: вроде бы своя и ручная, а болтала как под присягой. Кроме неё в пассивном запасе имелось ещё трое таких же болванчиков, но, оценивая работоспособность каждого по отдельности, особенно младшенького, хотелось заплакать. А потом впихнуть всю четверню обратно в коробку и отправить на утиль, налепив листик «БРАК, ТОКСИЧЕСКИЙ МУСОР, НЕ ОТКРЫВАТЬ». Жаль только, теория не позволяла. - Что ещё? – спросил Альберт. - Ничего, шредером в эквиваленте памяти Шелкопряд пользуется безупречно. Я и про тренера по владению ножом ничего не скажу, только, что это человек совсем со стороны и не надо забивать им голову. Даже не имею понятия, сам ли Шелкопряд построил мисс Драйвер, или кто-то другой, и есть ли в природе её братья и сёстры. В инкубаторе, точнее выражаясь. Сейчас хочу спросить тебя. Есть ли у тебя – ох, расистский уход в криминалистику, - подозреваемые? Шелкопряд навострил уши. - Марцелла Ши и Амина Пасик, - ответил Альберт. – Я знаю, глупо так плохо думать обо всех. Просто я им не нравлюсь по какой-то непонятной причине. - Амине ты не нравишься по понятной причине, - вступилась Скру. Эта тема утомляла Альберта на корню. - Но я так и не понял причину. Я же не бразильские леса рублю, в конце-то концов. - Нет, но она думает, будто ты изобрёл бензопилу. Бенедикт вторгся в спор, который мог бы начаться, с гипотезой. - Языковед считает, что наушник Цвайнштайна ввиду популярности и повседневного применения губит языки и культуру? - Да, - сказала Скру. - Явной и разумной связи со мной и Леонтиной нет, только если её целенаправленно искать, но это уже всего лишь поиск поводов, почему нужно убить всех. В общем, нет. Хотя персона как Шелкопряд вовсе не должна быть раскрыта поверхностным анализом. Я разузнаю об Амине Пасик, раз она правда пришла тебе на ум. Других вариантов и нет. Следующий? - Марцелла Ши, - доложил Альберт. – Я ей просто так не нравлюсь и она не даёт мне получить мою Нобелевскую премию. - Ой, а я говорил, что два года назад мы с Матильдой за инцидент с бракованной застёжкой на моём пальто отсудили у производителя полмиллиона фунтов и получили за это премию Стеллы? - Нет, но это не лучший способ меня поддержать. - Я и не хотел, просто вспомнилось. «Какой же он мудак» - подумал Шелкопряд. - Вернёмся к основному. Подозреваемые лично у меня есть, но я не буду называть имена. Альберт впервые вскинул голову чтобы не избегать контакта глазами. Стал быть виден невыразительный пробор в волосах и синий круг глазной повязки. - Знаешь, по-моему, это нечестно. - Будто, если я назову имена, ты сможешь убедительно их оправдать или подтвердить их причастность. Хотя бы для меня. - Я хотя бы знаю этих людей? - Лично – нет. Альберт не опускал голову. - Не могут же это быть твои родители. Бенедикт допил бокал, прежде чем ответить. Он даже долго гонял шампанское между щёк, прежде чем проглотить. - Ты не всё знаешь. - Рассказывай, - тон Альберта стал холоднее. - Или обещай рассказать тет-а-тет. Мы говорим о, черт подери, моей жизни, твоей жизни и жизни Онти. Тут не до секретов по велению левой пятки. - Обещаю, что расскажу, когда посчитаю нужным. Идёт? - Идёт. - Не забывай, ты сам уже мне однозначно сказал, что мы «не друзья», Цвайнштайн. Моей чистосердечной открытости без веских на то причин больше не ожидай. - Знаешь,… мне даже нечем отшутиться в ответ, - Альберт опустил голову. И размял шею. – Это всё, что можно сказать по нашему делу? - Могу только просуммировать важные вопросы. Кто такой Шелкопряд. Зачем ему нас убивать. Почему для это нужна непосредственно контролируемая дистанционно мисс Драйвер. Это – три камня, на которых стоит загадка охоты Миллениума. Сместим один, и это скажется на всем её равновесии. Если я к чему-то приду, буду докладывать. Вопросы? - Никаких. - Значит, вы свободны. А мне ещё нужно будет переговорить с подозреваемыми. Шелкопряд решил отодвинуться обратно в свой недостижимый мрак, в который его так заботливо поселили дети Миллениума, чтобы дальше быть вроде бы коварным. Его лицо их к немедленному разговору не побудит, а сходу вычислить, что он подслушивает, они могли только если бы сдурели совсем, но встречи даже на уровне периферического зрения пока не хотелось. *** - Какой же он противный, - высказался Альберт, отойдя от Бенедикта далеко. - Согласна, зум-зум. В то же время Скру радовалась. Мысли механика давно уже ускакали от провала с Марцеллой Ши, от попрошаек-интервьюеров и от собственных букашек в его голове, которые множились, если не пить таблетки, брали верх и дарили ему мысли о перекройке человеческих тел, чтобы те могли ловить радиоволны. Невыносимый Бенедикт как-то это всё с него отряхнул. Альберт и Скру некоторое время бродили по залу, ища Сёри и Лео и попивая подтаявший лед, пока кто-то не выкрикнул: - Альберт Цвайнштайн! Механик обернулся и пискнул. Он задрожал и начал втягивать в себя воздух мелкими порциями, как при виде мировой знаменитости, которая первая с ним заговорила. - Профессор…? Седой мужчина с бородой, имевшей схожесть с якорем, поставил бокал на столешницу и подошёл к Альберту. - Очень рад встрече с вами, - учёный схватил ребёнка Миллениума за руку и пожал её без помощи владельца. - Я-я тоже! – Альберт приходил в себя. – Очень. Честно! Профессор относился к тем джентльменам, которые заискивающе смотрят на объект интереса и при этом держат одну руку согнутой до упора и трут средний палец о большой. - Как вам вечеринка? Как гости? Не слишком на вас набросились эти любители поболтать, а? Мне доложили, что в их кругу вы провели непростительно много времени, - профессор улыбнулся уголком рта. - О, мне тут очень нравится! Прелестная компания, и лед в бокалах первокласс.. кхем. Насчет журналистов – это я привык. Всегда меня баррикадируют. Особенный ребенок и дальше по списку. Я к тому же с Леонтиной пришел. - Ясно-ясно…Где же сама Леонтина, вернее, Ваша чудесная голограмма Леонтины? – профессор оглянулся по сторонам. - Я только прибыл, а уже наслышан о ней! - Она где-то здесь, - сказал альбинос. Он занервничал. – Вам же не принципиально ее видеть здесь и сейчас? Я могу устроить приватную презентацию, или не приватную! Что угодно! - Расслабьтесь, все в порядке, - успокоил профессор. – Вместе с ней и другими Вашими изобретениями, которые мы посчитали удачными, я полагаю, у нас будет достаточно оснований для того чтобы выдвинуть Вас в лауреаты премии. Если все пойдет гладко, то вы станете самым молодым лауреатом в истории. - Ой, спасибо! – Альберт очаровано положил руку на сердце. Ему страшно хотелось прыгнуть до потолка, обнять этого профессора и расцеловать куда только можно (Скру позавидовала старичку). Однако, когда его попустило, его тон протрезвел. – А как же заключение профессора Ши? Она посчитала голограмму непрактичной. - Профессор Ши? – ученый вскинул брови. – О, она сюда явилась специально, чтобы насолить Вам, это я гарантирую. Понимаете ли, Марцелла всегда была очень придирчивой в выборе лауреатов. Она была одной из тех, кто полагал, что сейчас мы раздаем премии кому попало. Именно когда она отказала конкретно Вам в последний раз, мы всем комитетом пришли к выводу, что стоит ее должности лишить. Официально она еще состоит в комитете, потому как не истекло два месяца из ее контракта. Поэтому в списках она еще есть, но фактически власти не имеет. - Она чисто случайно не откликается на «Шелкопряд», не занималась конструированием чего-то наподобие сверхлюдей и не хочет меня убить? – поинтересовался Альберт. Профессор расхохотался. Скру возжелала стукнуть Альберта по голове за чересчур прямой вопрос. - По поводу последнего – уверен, что да, хочет. Но с, как Вы выразились, «сверхлюдьми» она не работала точно. Марцелла – физик-теоретк и знает в этом поле все до малейшего корешка, но в чем-то ином – не сильна. Кроме математического анализа, конечно же. К тому же, такой проект был бы дорогостоящим и очень затратным в плане времени, думаю, я знал бы об этом по крайней мере косвенно. А почему Вы интересуетесь? - Да так, навеяло, - отмахнулся альбинос. - Ага… но мне все-таки хотелось бы взглянуть на Леонтину этим вечером, - скромно добавил профессор. – Мне уже успели доложить, что она необыкновенно красива сегодня. Любопытность берет верх, знаете ли. - Ах, конечно, - еще чуть-чуть, и Альберт отдал бы честь. – Я попытаюсь привести ее. - Это не приказ, а пожелание, не заводитесь так. И все же увидеть Леонтину сегодня было бы просто замечательно. Что же, не хочу отнимать ваше время, - он указал на столик, вокруг которого толпились подобные ему профессора. Там был и Хантергейт, хвастался своей новенькой Нобелевской премией. У Альберта пошла слюна. - Я все время буду с коллегами. Если понадоблюсь – ищите меня там (и да, вам не помешает салфетка). - Хорошо. Альберт не снимал дружественную улыбку до времени, пока профессор окончательно не повернулся затылком. - Нам нужно срочно найти Онти! - протарахтел механик. - Разве срочно, зум-зум? - Фрося склонила голову. – Даже необязательно ведь. - Это КРАЙНЕ срочно, - протянул Альберт. - Если я не покажу Лео хотя бы кому-то, кто интересуется самой разработкой, а не в каком месяце у нас свадьба, то все будет плохо. Получится, что я привел ее сюда только ради пары вшивых интервью, а не ученым показать - заметила, как именно профессор подчеркнул, что я много времени провел с журналистами? Крайне непрофессионально и оскорбительно, знаешь ли. А говорить напрямую, что это его обидело - довольно низко для уважаемого профессора. В общем, понимаешь, впечатление обо мне сложится по этому мероприятию, потому что другие я особо не посещаю. Получится, что я тщеславный чурбан, у которого единственная радость - на камеру улыбаться. С такой репутацией комитет ОЧЕНЬ засомневается, делать меня самым молодым в истории лауреатом, или нет. Просто, сейчас он больше всего печется об имидже. - Об имидже? – Скру наморщила нос. – Серьезно? Посылай к чертям эту премию. У Альберта в глазах будто встал сигнал «SOS». - Я не могу. - Почему это, зум-зум? – девушка сощурила один глаз. - Секрет? - Да… нет, погоди! – он тряхнул головой. – Я расскажу все дома. Обещаю. С моей стороны очень несправедливо просмотреть тебя как полнометражку и взамен многое скрывать о себе. Это было так мило с его стороны, что Скру чуть не уронила сумочку. - … Нужно бежать. - Фрося, ты сделаешь мне очень большую услугу, если приведешь Онти сама, - Альберт взял ее за руку крепче. Не краснеть становилось все сложнее. - Мне нужно поговорить с профессорами, чтобы улучшить мнение обо мне. Скру кивнула и улыбнулась сладко: - Не буянь только, зум-зум. - Хорошо, - он отпустил ее; и добавил уже вполоборота. - Спасибо тебе. Миссия «не румяниться»: провалена. Скру укусила себя за губу. Ее охватили очень пошлые мыслишки, включающие механика и ближайшую туалетную кабинку. А лучше трансформаторную будку – он такое любит. Итак, Скру нужно было найти художницу в огромном зале. И этот самый зал она уже обыскала несколько раз – безуспешно. Определенно, где-то вот-вот вынырнет некоторая зацепка, которая разрастется в подсказку и станет готовой физической точкой. Или Лео вылезет из-под стола, стоящего рядом. Но никто не выныривал и не вылезал. Нужно подумать. Художница вряд ли шаталась бы без дела в галдеже, где каждый встречный хочет спросить про свадьбу или потрогать. Нет, в ее манере больше затаиться где-то и зареветь. Скру проверила каждый стол со скатертью, касавшейся пола. С гипсом на руке и платьем, которое утягивало ноги как теснейший спальный мешок, задание становилось нелегким. Около пяти раз Скру падала с корточек, и ее поднимали в четыре руки. Но все напрасно – Скру проверила каждый стол, но Лео не нашла. Идем дальше. Потерялся кроме того и Сёри, хотя на до этого момента о нем забыли совсем, то бишь вероятность того, что они вместе есть. Скру позвонила мальчонке. - Алло? - Привет, пупсик, - девушка говорила слащаво и с насмешкой – ее любимая интонация. - Умри, - попросил Сёри. - Не-а, зум-зум. - Или прекрати называть меня так. Я тигр, - и он рявкнул так, словно из него выкачали всю жизненную энергию. - Пупсик, ты просто милейшее создание в мире! Скру издевалась, страстно и всласть. Вид азиата с надутыми губками повергал ее в чертов восторг – даже если он не рядом. Пожалуй, это своеобразная компенсация: ей некуда было девать энергию, которая ушла бы на издевательства над двумя братьями. - Ты сам где, зум-зум? - Меня заточили в детском уголке. Это как все круги ада сразу. Дети кричат словно гарпии, которых обдали кипятком. А все, к чему они прикасаются, повергается в беспросветный цикличный хаос. Тут каждую секунду все разрушается и становится еще более невыносимым. - Ты просто прелесть, зум-зум. - Я тигр! - возразил Сёри. - Думаешь, мои крохотные ручки миленькие? Нет, они могут сомкнуться когтистым замком на твоей глотке, неверная. - Какая лапочка! - Скру хихикнула. - Ррр! Когда баланс издевок оказался восполнен, Скру вкратце описала ситуацию. - И еще, пупсик, не надо особо буянить. Не знаю, повлияет это на репутацию Альберта, или нет, но лучше перестраховаться. - Хорошо. Я поставлю кровь девственниц обратно в холодильник и буду паинькой. - Умница моя! Слушай, пупсик, там у тебя между игрушек и каруселей чисто случайно Лео не затесалась? Это важно, зум-зум. - Сейчас посмотрю, - Сёри лениво осмотрелся. - Не, ее тут нет. Я сделал все что мог. Хотя нет, вон она где. - Серьезно? - Скру медленно моргнула. - Да, это она. Я вижу след из салфеток с академическими рисунками. Сейчас найду. - Спасибо, пупсик, зум-зум. Я сейчас подойду. Скру подлетела к детскому уголку настолько быстро, насколько позволило узкое платье и каблуки. Это был целый радужный бункер, сделанный в виде панциря с рисунками животных на его гранях: тигров, носорогов, жирафов и львов. Сквозь толстые стенки едва уловимо просачивались детские крики - из-за шумоподавления они были таким, будто их громкость сбавили пультом. Скру подошла к входу, декорированному как дверь в пряничный домик, и нажала на кнопку вызова нянечки – она была стилизована под дверной звонок-леденец. Из спрятанных колонок полилась сказочная мелодия. - Добро-о, пожа-аловать, - голос был явно синтезирован на компьютере либо записан специальным актером, словом, был мультяшным, как у Матушки Гусыни. Уже после первого предложения динамик хотелось выковырять и разобрать на мелкие кусочки - медлительный тембр быстро вводил в бешенство, тем более, Скру спешила. - Мне нужно забрать ребенка, зум-зум, - сказала она. – У вас там где-то бегает азиат лет восьми. С ним еще каким-то образом Леонтина д'Аоста. Не перепутаете. - Приключе-ение на-ашего ма-альчика на сего-одня бу-удет око-ончено, - с театральной грустью проговорил автоответчик. – Пожа-алуйста, назови-ите по-олное и-имя. Скру зависла. Неосведомленность по поводу фамилии ей простить можно. Но она даже не знала, полное ли имя «Сёри», или это Альберт так сократил. - Можно без этого? Он увидит меня и узнает. - Не-ет! – динамик проговорил так, словно раскусил ее. - Пожа-алуйста, назови-ите по-олное и-имя. «Альберт должен знать» - сообразила Скру. Она бросилась было искать ребенка Миллениума, но он стоял у нее за спиной. Скру чуть не ахнула. *** Последний диалог Сёри и Скру с перспективы читателя и, собственно, самой Скру казался непринужденным, но таковым не был. Чтобы объяснить, придется вернуться немного назад и переместиться на семь метров влево. Из шумного зала мальчика выловили, взяли за кулачок, сминающий сосисочку из царственной, но жёсткой коровы, и ввели в его точную звуковую копию. Но с учетом площади, оказавшейся вдесятеро меньшей, светские разговоры смялись и преобразовались в ребячий проливной крик. У детского уголка было три уровня – каждый вдоль и поперек прошит мягкими покрытиями. Первый этаж был для младенцев: три кроватки, стойка для смены подгузников, несколько карапузов, кувыркавшихся на ковре, и запах присыпки, стоявший стеной. На второй уровень вела мягкая лесенка (по одному цвету радуги на ступень). Там, в россыпи фломастеров, буянили дошкольники и младшеклассники. В углу с приставкой затаилось пубертатное подобие Бима. В целом, средний возраст аборигенов был около шести лет. Азиату редко перепадало быть самым зрелым. Ему это понравилось. - Можешь идти к друзьям, малыш, - воспитательница похлопала его по спине, как бы спроваживая. - Не волнуйся, я буду видеть тебя и остальных через камеру. Сёри пробормотал что-то под нос и безмятежно вскарабкался по радужным прутьям. Второй и третий уровни оказались зоной извилистых горок. Можно было взобраться на этаж выше и скатиться вниз по слизкой трубе. Там же, наверху, были разные качели и бутафорские лошади, у каждой вместо ног по толстой пружине. Но Сёри это было по боку – на втором уровне был целый стол снеди, чудом не тронутой детским хаосом. Больше он ни в чем не нуждался. Минут через сорок, когда от гор чипсов остались крошки, а от графина сока - горсть мякоти, Сёри заскучал. Мальчика подмывало уйти. И он подозревал, что просто так его не опустят. Значит нужно, чтобы кто-то его забрал. Сёри набрал Альберта и приложил трубку к уху - после серии тягучих гудков телефон сухо пикнул. Вне зоны действия. Другой план. На Сёри может кто-то пожаловаться. Тогда нянечка будет вынуждена связаться с его родителями или опекунами. Осталось только хорошенько нашкодить. Проскочила мысль спросить совета у профи (она специализировалась на непроизвольной поломке частей интерьера и человеческих костей, и, как следствие, попаданиях в обезьянник), но она тоже не подняла бы трубку. Пришлось делать как Сёри умел. Следующая сцена напоминала дешевый ситком. Веселая музыка будет очень уместна. Мимо пробегал какой-то дошкольник. Сёри подставил ему подножку. Тот шмякнулся на ковролин, вскочил на ноги и побежал дальше. Азиат посмотрел на него как на врага. К столу, запыхавшись, подошел еще один. При виде пустого графина его глаза округлились. - А где сок? - Я выпил, - дерзил азиат. - Что-то не нравится, прыщ? Тяжело дыша, ребенок посмотрел на Сёри – тот попытался скорчиться в достаточной мере, чтобы абориген умчался к воспитательнице. Малыш пискнул и просто убежал. Вероятно, он был слишком запуган для жалоб. Потом Сёри выбрал одну цель, и настойчиво дергал ее за косички, пока та не послушала совета подруг о «полном игноре» и не ушла. Он продолжил ходить за ней, не меняя свое обычное выражение лица. В итоге его обозвали зомби и кинули в него куклой. Сёри выругался. Занавес, ситком окончен. Начинается кровавый кавардак. Ну, пять минут назад он сказал, что уже натягивает сапоги и выходит. Сёри поморщился – голову обдало холодом. Его безо всяких предупреждений опрыскали водой, как фикус из пульверизатора. Вниз по лбу потекла капля; сверкнула и ляпнула прямо в глаз. Мальчик нервно моргнул и посмотрел вверх. Из потолка выглядывал шланг с пастью доброй змеи. Головы с раззявленными ртами разместились по всему потолку (Сёри думал, что это такие распрыскиватели на случай пожара). Видимо, кроме огня они в случае брани усмиряли детей. Змеюка, которая оказалась к тому же роботом, прогнулась, чтобы смотреть в упор на мальчишку: - За-а таки-ие слове-ечки Ва-ам сто-оит промыть-ыть ро-от с мы-ылом, ми-истер, - сказал голос рассерженно. - Это первое предупреждение? - спросил Сёри. - После второго или третьего меня выгонят? И да, еды донесите. Что за сервис. Змея промолчала. Ни на один из вопросов она не ответит. Частично Сёри был рад – на одну муку для ушей меньше (еще на первых словах он хотел стукнуть эту мямлю-рептилию миской). Что же, если не работают безобидные проказы и брань, то неразбериха и хаос, возможно, сгодятся. И Сёри нашел даже цель. У столиков для рисования спорила орава детишек - человек пятнадцать; некоторые из них понадевали на головы картонные короны и пиратские треуголки. - Это будет наш клад! - запротестовал один из них, в шапке с Веселым Роджером; голос был под натугой, точно владелец играл в перетягивание каната. - Нет, это волшебный шар! Мы будем по нему гадать! - возразил другой, в тюрбане из полотенца. - Я думал, мы мушкетеры, - апатично встрял кто-то. - Нет, пираты! - Разбойники-пираты! - поддержала ребятня. - Индейцы! Улю-лю-лю-лю! - Нет же! По толпе детей прокатился стон - пират вырвал клад и вскочил на столик для рисования. Он триумфально поднял трофей, и дети в треуголках заулюлюкали. Те, кому просто нравилось улюлюкать, тоже. - И я хочу залезть на стол... - пожурил кто-то. - А мне не хватило шапки… - Тихо все! Кладом оказался пластмассовый шар для хомяка, исписанный маркером и акварелью. Коричневый комочек сидел внутри, как ни в чем не бывало, монотонно грызя семечку. К тому времени люди все-таки додумались вместо живых хомяков бросать в детские ручонки автоматических. - Не обижай его! - крикнул кто-то.- Тыкве больно! - Его зовут Рекс! - Пушистик! - Нет, это Базаров! Вариантов имени для кусочка искусственного меха, натянутого на простой моторчик, Сёри услышал бесчисленно много. Особенно ему понравился «Отто фон Бисмарк». Мальчик на столе всех перекричал: - Все равно как зовут! Это наш клад! Надо его спрятать, а потом мы будем его искать! - Как мы будем его искать, если сами спрятали? - Мы притворимся, что не мы прятали, балда! – шикнул пират. Сфера с хомячком поднялась из его детской ладони – мальчик обернулся. Удивительно, что никто не заметил Сёри, обогнувшего толпу и влезшего на стол позади. - Отдай! - пропищал первоклассник, топоча ногами. - Нет, - азиат показал язык (дети ведь еще делают так?), - не отдам! - М-мы пожалуемся воспитательнице! - пригрозила какая-то девочка. - Да пожалуйста. - Нет! - запретил пират. - Маленькая что ли, к взрослым бегать?! - он обвел взглядом остальных. - А кто пойдет жаловаться - тот ябеда-корябеда солёный огурец! Дети послушно закивали. Сёри обуяло желание убивать. - Отдай клад! - потребовал пират. - Не то хуже будет! Сёри хмыкнул, не показывая улыбки. Что-то похожее он уже слышал от перуанского браконьера. В кармане зазвонил телефон. Последовательно произошло три вещи: Сёри выругался, дети закрыли уши ладошками и из потолка высунулась голова механического питона. Сёри схватил змею за шею и направил на пирата; ему прямо в лицо брызнуло облако чистой воды, тот взвыл и попятился назад, лихорадочно вытирая лицо. Сёри не останавливался, направив струю на остальных, и подкрепляя ее свежим сквернословием – если он доведет детей до истерики, то кто-то в любом случае побежит жаловаться. Четверть детей разбежалась, другие закрывали лицо пиратскими шляпами или просили еще острых словечек. - Отдай клад! – взревел пират. - Не-а, - выговорил Сёри, пшикнув еще. Он бросил шланг безвольно болтаться, соскочил со стола и побежал по ворсистому ковролину – немного помедлив, дети полетели за ним. Спортивный уголок был покрыт пыльной копотью везде, кроме стола с закусками. Если бы было время, Сёри посетовал бы на нынешнюю молодежь. Мальчик схватил графин сока (между делом сунув в рот пару крекеров) и подлетел к шведской стенке – лесенке с узкими пролетами, ведущей под самый потолок. Схватив шар хомяка зубами (на крышке были отверстия), он полез вверх, намеренно проливая сок на ступеньки. Ребятня подоспела уже когда он был выше уровня их вытянутых ручонок. Сёри бросил пустой графин над головами детей. По толпе пошла волна визгов и трепета, и тара из небьющегося стекла мирно приземлилась на пол поодаль. Рядом висел канат, который мальчик тоже облил. Обхватив ногами балку лесенки, он взял его одной рукой за сухое место и повис над малолетками. Азиат вынул изо рта шар и начал дразнить их, опустив вниз: дети подпрыгивали, вскинув руки, и каждый раз им не хватало дюйма, чтобы коснуться пластика. Малыши искрились негодованием. - А ну слезай оттуда! – прокричал пират. - Сам попробуй залезть, слабак! – Сёри показал язык настолько дерзко, насколько мог показать его человек, не имеющий обыкновение выражать эмоции. Дети хотели полезть следом, но никто не решился. - Там скользко и липко! - Я упаду! - И я! - Я не люблю морковный сок! Он воняет. - А меня пучит от него. И аллергия! - Базаров! Хомяка зовут Базаров! - Мы уже не об этом! Сёри довольствовался атмосферой, которую создал. Вот-вот кто-то не вытерпит и доложит на него педагогу. Между делом можно было ответить на звонок. - Алло? – сказал Сёри, держа одной рукой хомячка, другой вцепившись в канат, а сотовый придерживая плечом. - Привет, пупсик, - противно для ушей мальчика сказала Скру. - Умри, - попросил Сёри. Он ненавидел эту женщину больше, чем кофе без сахара, а от его вкуса его выворачивает наизнанку. - Не-а, зум-зум. - Или прекрати называть меня так. Я тигр. Ррр, - он рявкнул и в трубку и на детей. Некоторых это позабавило. - Ты просто прелесть, зум-зум. - Я тигр! - возразил Сёри, снова обращаясь ко всем. - Думаешь, мои крохотные ручки миленькие? Нет, они могут сомкнуться когтистым замком на твоей глотке, неверная. Девочка, на которую он пристально смотрел, расплакалась. - Какая лапочка! - Скру хихикнула. - Ррр! – азиат пошатнулся на месте, как злой орангутанг на лиане. Дети визжали. Скру объяснила ему ситуацию. - И еще, пупсик, не надо особо буянить, - попросила девушка. - Не знаю, повлияет это на репутацию Альберта, или нет, но лучше перестраховаться. Сёри вздохнул полной грудью. Его труды, эти прекрасные крики, угрозы расправы – все тщетно. - Хорошо. Я поставлю кровь девственниц обратно в холодильник и буду паинькой. - Умница моя! Слушай, пупсик, там у тебя между игрушек и каруселей чисто случайно Лео не затесалась? Это важно, зум-зум. - Сейчас посмотрю, - Сёри лениво осмотрелся. После своих выходок мальчик мог пытаться усмирить толпу с тем же успехом с каким рыжая девушка приводить в чувство инквизиторов с факелами – что же, найти тут Лео было реальнее. Размахивая хомячком как приманкой (хуже все равно уже не будет, а дети ведь так прикольно прыгают!), мальчик осмотрел все пространство, начиная со столиков для рисования и кончая трубой горки. Если смотреть внимательно, можно было заметить гору салфеток, которую опрокинули, и дорожку из вафельных колобков, исписанных карандашом. - Не, ее тут нет. Я сделал все что мог. Хотя нет, вон она где. - Серьезно? Пунктир из белых комочков скрылся в бело-зелёной трубе, которая шла к верху. - Да, это она. Я вижу след из салфеток с академическими рисунками. Сейчас найду. - Спасибо, пупсик, зум-зум. Я сейчас подойду. Взяв шар для хомяка в рот, азиат спрятал телефон обратно в карман. Рука соскальзывала вниз по канату. Если мальчик не поторопится, то либо упадет на детей, либо зависнет на ступеньке лестницы вверх ногами, а головой стукнется о балку. Других вариантов быть не могло, но, естественно, к Сёри уже пришла идея. Достав сотовый снова, он нашел у себя в аудио папку со специальными звуками – никогда не знаешь, что тебе понадобится в ходе заданий. Пролистав мимо нескольких собачьих свистков, азиат добрался до ультразвука. Некоторые частоты слышны только детям. Пухлый пальчик зажал белый треугольник, и тот сменился двумя полосками паузы. Малышня поутихла и морщилась, будто ее стал орошать слабый дождь, пока звук не накалился. Кто-то скорчился до неузнаваемости, кто-то начал яростно закрывать себе уши. - Прекрати! – захныкали малыши. Сёри прицелился, чтобы не попасть никому в голову, и бросил мобильный в толпу под собой. Едва гаджет упал оземь, как все разбежались от него как от прокаженного. Мальчик спрыгнул вниз, поднял телефон, выключил аудио и сунул трубку в карман. Ему не нравилось мучить детей. Обнаружив, что боли в ушах больше нет, ребятня штурмовала с разных сторон – и хорошо, так они были разгруппированы и Сёри было легче через них пробираться. Хуже было если бы они снова соединились в толпу. Как успокоить шайку крикунов идей не было и не предвиделось. По логике, как раз в этом он должен быть мастером, ведь он был страшим ребенком в семье, где мать уходила из одного декрета в другой, а потом снова беременела, и по кругу. Мальчик подскочил к ряду шаров-прыгунов. Они были резиновыми и блестящими, высотой до одного метра. У некоторых были нарисованы рожицы и приделаны рога-держатели, чтобы пользователь не падал. Азиат схватил самый большой мяч за рог и поволок за собой, отмахиваясь им от наступающих малолеток. Ближе к трубе он снова на пару секунд включил ультразвук, чтобы лишиться хвоста. Позади раздались стенания. Азиат разогнался как можно быстрее и, пригнувшись, на всех парах пронесся в леденцовый тоннель. Его остановил резиновый скрип и резкий толчок назад – мяч прочно застрял в горле трубы, закупорив ее, как Сёри и планировал. Снаружи доносились крики, топот и удары дюжины кулачков по шару. Сёри взялся за его рога и просунул как можно дальше, для надежности, пока мяч не застрял насмерть. Главное, чтобы потом не оказалось, что это был единственный выход. Воздух, где малейшее движение создавало мощное эхо, сотрясали печальные всхлипы. Онти. Обычно по этой трубе скользили вниз, а художница оказалась вверху (Сёри и примерно не догадывался, как она сама туда влезла). Что же, придется карабкаться. Мальчику не привыкать. «Хм, кто полезет в вентиляцию в очередной раз? Сёри, конечно же! Кто спустится вниз по трубе для грязных вещей? Сёри, конечно же! Кого мы отправим бандеролью, потому что так надо? Сёри, конечно же!». Даже не спрашивайте про бандероль, так надо было. Упершись ногами и руками в соседние стенки, а хомяка уже привычно зажав зубами, Сёри полез вверх. *** Альберт широко раскрыл оба глаза – на нем не было ни очков, ни повязки. При виде правого Скру стало дурно. Она поняла, почему механик так отчаянно его прятал. В кроваво-розоватом белке светила пустая голубая радужка, блеклая, как стекло. Никакого зрачка. Без контакта со светом она выцвела, от чего начала напоминать опухлую линзу, которая приросла к голой глазнице. Глаз был каким-то водянистым и неприятно блестящим, словно альбинос вот-вот заплачет одной половиной лица. Скру не успела удивиться, как парень схватил ее за запястье и обнял талию. Несмотря на это, провалить миссию «не румяниться» у нее вышло прекрасно. По лицу парня распростёрлась улыбка (наверное, средний посетитель детского уголка при виде неё намочил бы штаны). Скру это никак не нравилось. - Давай танцевать! – воскликнул Альберт, сплетая с ней пальцы. - Эм. Тут никто не танцует, - напомнила Скру. Она чувствовала дрожь. Альберт. Ее. Обнимает. Это все равно, что жить без горячей воды и попасть под теплый душ. - Мне все равно! – механик мотнул головой, и отступил назад, потянув за собой девушку, потом в сторону, притопнул, вперед, завернул, и закружил. Все бы пошло хорошо и они начали бы безумно вальсировать, если бы Скру не была физически сильнее и адекватнее, от чего остановила механика силой, застопорившись на месте. - Ты пьяный, что ли?! – ругнула девушка. - Нет! - довольно высказал Альберт. – Я неожиданно обнаружил, что не пил свои таблетки около восьми часов. А из-за эмоционального напряжения я не заметил, что меня начинает нести. Как-то так. Давай танцевать, чего ты скучная такая! - Какой танцевать, таблетки ищи! – Скру оттолкнула его от себя и топнула, как на шкодливого кота. Альберт развел руками. Казалось, собственные движения приносили ему неописуемое удовольствие. - У меня их нет, жалко как! Но, помню, я отдал их Онти, они у нее в сумочке, - он шагнул к девушке и прикрыл рот ладонью, будто говорил важный секрет. – А давай-ка пришьем к моему предплечью кармашек на кнопке! Чтобы они точно-точно-точно-точно не потерялись! - Нет! – на этот раз Скру все-таки выписала пощечину. Механик крутнулся на месте, как взбудораженный винт, и, шатаясь, обрел равновесие. - Классно-то как! Ты знала, что у тебя очень сильные руки? Девушка усмехнулась. - И это еще одна из них сломана, зум-зум. - Ага! Если встроить туда аккумуляторы, то из энергии, что выделяется из… - Скру снова его треснула. Едва он повторно раскрыл рот, девушка смяла его губы пальцами, как прищепкой. - Миленький мой, зум-зум, - Скру заговорила с угрозой. – Давай ты замолчишь, и я спрячу тебя, чтобы ты тут не бегал и репутацию свою не портил? Или мы хотя бы найдем тебе кляп. Ты же не хочешь посмотреть, как твоя ручка или ножка сгибается под неестественным уголком? - Хочу! - Не хочешь. - Правда хочу! – механик заканючил. – Ну Фрося! Ну сломаааай! Фрося увела его за челюсть как можно дальше, вернее, к ближайшему столу с закусками, и отпустила. - Эксперимент! – провозгласила она. – Сколько салфеток и канапе нужно набить тебе в рот, чтобы ты заткнулся и не смог это выплюнуть без усилий? Механик быстро осмотрел сервировку. - Четырнадцать с половиной и шесть сотых канапе и семь с грубой третью салфеток. И вон та виноградинка. Это так, сквозное решение, уравнение-то с двумя неизвестными… Как клей-опора сгодится фиолетовый пунш, но не зеленый, он слишком жидкий. Новый эксперимент! Не успела Скру опомниться, как механик нырнул под скатерть. - Вау, почему я так делал только в детстве? - крикнул он из-под столешницы. Фрося заколебалась, сказать ли "Вылезай", либо "Там и сиди". Девушка вздохнула и опустилась на корточки (за время поисков она уже приловчилась при этом не падать). Подняв ткань за кромку, она заглянула внутрь. А Альберта уже не было. Скру так дернулась, что чуть не опрокинулась. Механик пополз на четвереньках вдоль по тоннелю, ограниченному двумя гранями скатерти и деревянным потолком. В конце стола группа ученых дискутировала о квантах. Чтобы они не заметили Альберта, выскакивающего из-под скатерти как конфетти из хлопушки, разговор должен был их увлечь с головой и еще немного сильнее. Пустившись в погоню Скру упала бы с большей вероятностью, чем фарфоровая улитка, по которой щелкнули пальцем. Значит, нужно остановить парня иначе. Встав с корточек, Фрося быстро осмотрела сервиз. Небольшой серебристый пьедестал как изваяние поддерживал многоэтажный торт, отделанный белоснежной мастикой. На верхнем слое торчком стоял нож. Лезвие было длиной со школьную ручку. Девушка выдернула его из затвердевшего крема, облизнула от крошек и влезла обратно под стол. На прошлой неделе Фрося полюбопытствовала, как Клоу всегда попадает в подвижную цель, задевая только одежду. Сама она стреляла неплохо (однажды даже обыграла Клоу в дартс, хоть и сжульничала), но тут ведь сложнее. На поставленный вопрос француз с интонацией лектора отвечал пол часа (может дольше, он вроде бы не заметил, как Фрося ушла). В большей мере парень пустился в философию гвоздя и преимущества пиджаков по колено. Скру села сложив под себя ноги. Все ее равновесие сконцентрировалось на здоровой руке, которой она упиралась об пол. Ей стоило действовать быстрее, чем молниеносно. - Альберт! - позвала она. Альбинос замешкался; Скру подняла руку и наотмашь запустила кондитерский нож. Звякнув в полете, лезвие зацепило механика за хвост пиджака и вошло в пол под углом. Скру стоило удивиться, как это у тощей ручонки хватило сил, чтобы жало пробило плитку и застряло там, но она была слишком занята падением на пол. Девушка ясно почувствовала, как ее нос приобретает форму монеты. Наколотый пиджак заскрипел и треснул - Альберт вырвался из западни и снова пополз. Скру уперлась ладонью в пол и попыталась встать, но процедура затянулась. С кончика носа закапала кровь, но Скру не уделила этому значения. Слабые сосуды. Выпрямившись, Скру снова посмотрела в сторону Альберта и легонько дернулась, когда обнаружила, что между ними около полуметра. Скру моргнула. Действия механика просто утопали в непредсказуемости. - Заикой хочешь меня сделать, зум-зум? - Ушиблась? - спросил он с нетерпением. - Только кровь, зум-зум, - ответила она. - Пустяки. - Сейчас вытрем! - сказал он. Механик выскочил наружу и вытащил за собой брыкающуюся Скру. Немец махом схватил стопку салфеток и взялся полировочными движениями вытирать раненую. Он смотрелся так, будто ужасно спешил. Фрося жмурилась, силясь найти логику в поведении Альберта, чтобы воспользоваться ею. Хотя... -Есть какая-то логика в твоем поведении, зум-зум? Можешь мне рассказать? - Легко! - выговорил Альберт, его голос лучился возрастающей радостью, как если быстро провести пальцем по клавишам пианино. - Делаю что хочу! Скру что-то поняла, но не была уверена - она словно смотрела на ответ из-под толщи воды. Если в задачках по кибернетике девушка уже немного смыслила, то отношения с психологией у нее были весьма натянутые. Делает, что пожелает. Вздумалось влезть под стол - влез. Фрося ушиблась, захотелось помочь - развернулся и помог. Механик оторвал половину салфетки и скрутил ее в хрустящий пучок. Наведя прицел, он воткнул самокрутку девушке в нос как USB-кабель в разъем. Скру сдержанно прикрыла глаза. - Теперь лучше? - спросил Альберт. - Да, - бросила она. Распрямив плечи, девушка склонила голову и изумительно улыбнулась.- Ты же хочешь премию, зум-зум? В таком случае тебе придется быть паинькой. Еще на половине первого предложения у Альберта сработала сирена: - ПРЕМИЯ? Если бы Скру моргнула, то не заметила бы, как он исчез. - Куда! - выкрикнула сквозь зубы девушка и пустилась вдогонку… вернее, попыталась, ведь из-за тесных швов она шла со скоростью заводной игрушки. Фрося прошипела не своим голосом. В миг или два ее рука схватила со стола еще один нож и сделала в платье вырез чуть ли не до талии. Две половины юбки послушно расступились, оголяя стройную ножку. Если бы Скру не спешила, то еще пару секунд постояла бы в классной позе, бросая крутую фразочку, пока сзади с взрывом появляются слова «POWER SCREW». Вот теперь она пустилась в погоню. *** Сёри вцепился в гладкий выступ на венце почти вертикальной трубы. Подтянувшись на одной руке, он бросил вперед хомяка и упал ничком. Если спуск по винтовой горке это неимоверно весело, то подъем - нет. Мальчик устало поднялся на ноги и зашагал дальше. Горка шла горизонтально вперед несколько метров, пока не разветвилась: вверх лесенкой, для перехода на другую горку, вправо - через короткий тоннель к прикрытой дверце, с полоской света по контуру - выход на третий этаж. Лео притихла около развилки. Она сидела в скопе канцелярии, которую смогла наскрести по всему второму этажу. Вокруг нее выстроились банки гуаши, бутылочки с клеем, несколько пеналов, начиненных пожеванными карандашами и ручками, комок пластилина с большое яблоко, собранный из целого цветного набора, и дюжина кисточек с плешью. Девушка одной рукой водила зелёным мелком по альбому для рисования (в складках пышного платьица он лежал как на мягкой подушке), а второй – по лицу, утирая слезинки. Ее дергало при каждом всхлипе. На памяти Сёри она все время ревела. Хотя, может, ему просто стоит чаще выглядывать из своей комнаты. Азиат подал голос: - Эй. Художница оторвала мелок от рисунка и блеснула мокрыми глазками. - Ах, Сёри, привет, - она натянула улыбку, но та сорвалась. Она трусливо отвернула голову. - Чего плачешь. Опять. - Прости, пожалуйста, - Онти кривилась, словно силилась проглотить булыжник. – Не хотела доставлять беспокойств. - Ясно. Пока, увидимся в лифте, - хотел сказать Сёри. - Давай поговорим об этом, - сказал Сёри. Не нужно было быть психологом, чтобы понять, что девушке необходимо было выговориться. В противном случае она опять попробует повеситься, и не факт, что ей не повезет. - Ах, конечно, спасибо, - Леонтина перемялась на месте; девушка отерла щёку головой Цезаря, выведенной на помятой салфетке, и перевернула лист альбома. - Если ты не против, - тихонько сказала она, страшась взглянуть Сёри в глаза. Художница занесла мелок над бумагой и быстренько смерила мальчика взглядом. Восковой стержень коснулся тверди, и поехал по линии. За десять секунд голый листок ощетинился портретом (из-за воска штришки были обрывистыми и шершавыми). Онти отвернулась, чтобы мальчик на нее не смотрел, и начала разговаривать с его нарисованным вариантом. Натуральный Сёри пожал плечами. Альберт вообще с конденсаторами заводит беседы. - Прости, я не в том состоянии, чтобы разговаривать с глазу на глаз, - извинилась художница. - Ты можешь и помолчать, - разрешил азиат. – Или говорить с бумажкой. Делай как хочешь. - … Большое спасибо, - Лео обратилась к Сёри из воска. - Понимаешь, час назад случились какие-то неполадки с соединением, и я стала прозрачной. Потом меня странно дергало: я исчезала и появлялась в случайных местах, пока меня не выбросило сюда. Люди почему-то перестали меня видеть, но потом я сообразила: меня замечали только тогда, когда оказывались со мной наедине. Пара детишек на меня натыкались тут. Когда я при всех, я какое-то незримое парящее приведение. Но набрать материалов у меня получилось, и я засела здесь. Не знаю, что за поломка такая, - ее голос пошел по наклонной, будто она вот-то заревет. - Я подвела Альберта. Исчезла в самый разгар вечера… Он, должно быть, волнуется… - Ему нужно позвонить, - сказал мальчик (не тот, что на бумаге). Он набрал механика и передал трубку Лео. Девушка повернулась к нему, взяла сотовый, признательно кивнула, и отвернулась обратно. Пошли тягучие гудки, затухавшие и вновь повторявшиеся. Наконец телефон глухо пикнул. Девушка расслабила плечи. - Нет ответа. - Ему не до тебя, - решил азиат. – Значит, все нормально. - Ты так думаешь? – она вцепилась пальцами в альбом. - Да. Не реви только. - Прости, - девушка вернула сотовый, и продолжила разговор. – Просто навалилось… - Конкретно, - потребовал мальчик. - Ах, извини, - художница заерзала. – Тут такое дело… Интервьюеры мне сказали, что я стала хуже рисовать. Нет, ясно, что это могла быть провокация или чье-то личное мнение, но они спросили, как я реагирую на мой – как это называлось? – «большой перелом». Мне объяснили, что среди критиков бытует позиция, что с моих тринадцати лет работы что-то утратили. Они, конечно, такие же анатомичные, красочные и я еще могу делать все объемным как в реальности, но что-то оттуда ушло. В них померкла та особенная крупица, что ли. Их стали ценить куда меньше и они одешевились. Родители, наверное, не говорили мне об этом, чтобы я не расстраивалась. Да и легко скрыть от меня что-то, если я не смотрю телевизор, не пользуюсь интернетом и с заказчиками не всегда разговариваю. - Брехня это. Никого не слушай. Девушка закрыла лицо рукой. Не ясно, то ли от истощённости, то ли совет был чересчур очевидным. - Проблема в том, что я теперь ощущаю, что что-то оборвалось. Какая-то прозрачная ниточка? Не могу сказать. Ее вроде и не чувствуешь, но она есть. Была, вернее. Я начинаю думать, что я какая-то неполная. И чем больше я верчу это в мыслях, тем больше у меня в голове что-то невыносимо трещит. - Это называется самовнушение, - пояснил Сёри. – Знаешь. Когда ты идёшь по лесу, тебе говорят, что вокруг клещи, и ты сразу чувствуешь на себе семь штук. Все было бы хорошо, но на мне тогда правда было семь штук. И я думал это самовнушение. Хорошо, что меня без страховки взяли в больницу. - К чему ты клонишь? - Ни к чему. Я привёл пример и понял, что он тупой. Почему нет. Но то, что у тебя тут – непонятная никому ахинея. Ты ревёшь, потому что думаешь, что ты ничтожество. Неправда. Смотри на очевидные факты. Картины покупают. Рисуешь ты точно так же, как и всегда. Может с каким-то прогрессом, не разбираюсь. Рисовать тебе одинаково в кайф, что сейчас, что тогда. Лео недолго помолчала. - Наверное, ты прав, - она слабо улыбнулась нарисованной детской головке и провела пальцем по ее пухлой щечке. – Спасибо. Это правда то, что мне нужно было. Как только я начинаю плакаться пред Альбертом, он просто заваливает меня комплиментами, мне только хуже от этой лживой идеализации. А ты говоришь… по факту. Спасибо. Извини, что развела тут такой рев и жалуюсь. «Три младших сестры с комплексом неполноценности», подумал Сёри. - Я не буду говорить «обращайся», тебе просто повезло. Сейчас у меня благотворительное настроение. Это редкость. А пока ты ревешь, мне становится противно. А если ты повесишься, меня стошнит. Прямо на штаны. А стирать их кто будет. Вряд ли я. Из девушки выскользнул хохот. - У тебя очень своеобразное проявление заботы, - подметила она. - Конечно. Я же прекрасен. Но штаны мне все равно никто не стирает. - Я могу постирать, если что. - Ты попала. Я много пачкаюсь. А теперь продолжай. Лео уронила взгляд вниз – теперь даже на портрет она стыдилась смотреть. Под семью замками пульсировало что-то глобальное. - У меня слишком красивые ноги! – художница плохо сыграла всхлип. - Я даже не буду это комментировать. Девушка положила альбом и уселась поперек трубы. Затем выпрямила обе ноги (настолько, насколько позволил узкий тоннель), ровные и журнально худые. Кончики каблуков чиркнули пол и уткнулись в тесную стенку. - Они не мои, - пояснила она. - Ага! Ты их украла?! - мальчик сымитировал голос Клоу. – Смотри, какой я прекрасный детектив. Лео хихикнула. - Нет. Просто у меня в жизни не такие, как на голограмме: немного пухленькие, но икры худые. И бедра у меня широкие, - она сложила носки туфель домиком. - И на двух этих красотках как-то не представишь варикозные вены. Я имею в виду, что Альберт без моего ведома немного поменял изображение, чтобы я выглядела лучше. Сёри не понимал проблему. - Вот он мразь, а! …и его опрыскало водой из отверстия в потолке. Мальчик медленно зашипел. Лео трусилась от смеха. - А на самом деле что? – спросил Сёри. Лео за долю секунды отвернулась и согнула колени так сильно, что уткнулась в них носом. От резких движений опрокинулась пара банок гуаши. Покатился карандаш. - Ладно, не говори, - сказал азиат с равнодушием, он приглаживал челку назад после неожиданной мойки. Лео шмыгнула носом так громко, что из-за акустики пошло эхо. Против собственной воли она снова начала плакать. На некоторые время все звуки заменил ее непроизвольный скулеж. Та самая проблема, которую он сама физически не могла побороть, забренчала в ней в полном охвате. Понемногу успокаиваясь, художница пожила щеку на колено. Она посмотрела под ноги и заметила, как Сёри: на портрет для диалога пролилась белая краска. Девушка вздохнула. - У тебя не найдется нож? – спросила она у него. Рисунок не отвечал. Как и натурщик. - Нам нужно сменить тему, - решил Сёри. – Не знаю. Спроси у меня что-то, может, я соблаговолю ответить. Лео медленно повернулась к нему и полноценно посмотрела в глаза. Её лицо от бьющих истерик стало клубничным, с полосками из глаз, сверкающими, как целлофан. - Сколько тебе лет? - Восемь. - А на самом деле? - У меня красивые ноги, - заявил Сёри. Он поднял одну из них, согнув носок, как на рекламе депилятора, и пригладил ладошкой. – Показать? Клубника помялась от улыбки и хихиканья. - Нет, спасибо, у меня и без того богатая фантазия. Сёри опустил ногу и помрачнел. Смех в сторону, его раскусили. Ну к чертям эту мисс Марпл, сначала приводишь её в чувства, уже как умеешь, а потом лезет куда не приглашали. Ничего никому не станет, если все узнают, сколько ему лет, но неприятно, когда для всех остальных ты уже явственно не ребёнок. Его мина ненамеренно подействовала на ЛеЛеону как укоризненная. - Прости меня, я не догадывалась, что эта тема такая острая для тебя! - Ты же самостоятельно можешь определить, да? - Могу. По глубине морщин. Ты пытаешься не выражать эмоций, чтобы лицо не изнашивалось, и у тебя хорошо получается, но микроморщины все равно есть. Кроме меня немного кто их увидит. - И сколько же мне? Ей было стыдно. - Сорок. - Неправильно. Сорок два. Наступила тишина. Было слышно только как механический хомяк грызет бесконечную семечку. - Это какая-то болезнь? – спросила художница. - Да, наверное. Сначала у меня не было денег на то чтобы обратиться к врачу, а потом я слишком привык быть ребенком. Мне нравится. Художница недолго помолчала. - Ты от всех держишь это в секрете? - Нет. Ребята знают. Трудно жить с кем-то больше четырех лет, чтобы сожитель не заметил, что ты не взрослеешь. Если это не Гвоздь. Леонтина была слишком воспитана, чтобы смеяться над чьей-либо глупостью, но она поперхнулась и прикрыла рот ладонью. - То есть, он у вас один этого не знает? - Да. Я все выжидаю, когда он заметит. Мы даже сделали ставки. Правда, неинтересно играть, когда все ставят на «никогда». Когда у нас был Фотоаппарат, он ставил на «когда-нибудь», наивный малый. Художница засмеялась, неестественно громко и долго даже для самой себя. Возможно, это была разрядка после стольких сегодняшних слез, или ее нервная система совсем дала сбой. Все равно, главное, что ей было хорошо. Лео набрала в голографические легкие побольше воздуха и успокоилась. - Так-то лучше, - сказал Сёри. – Моя миссия выполнена. С тебя обед и вечная стирка моих штанов, рабыня. - Хорошо, договорились, - художница улыбалась как никогда. – Спасибо тебе. - Пожалуйста. И не над чем было реветь, плакса. Проблема у нее какая-то, пфф. Вот тут Сёри осекся. Под Леонтиной словно проломился пол. - Я умру в апреле. *** Скру сновала по залу, следуя за механиком. Непосредственно Альберта она почти ни разу не видела, зато часто наблюдала мелькающие пятки улики, указывающие на него: надкусанные холодные закуски, косые скатерти и ошарашенные люди, перешёптывающиеся о седоволосом безумце. Игра в салки с несменными игроками длилась непростительно долго, пока Скру не притормозила у двери для персонала – та беззвучно колыхалась, точно сквозь нее недавно пробежал батальон. Девушка устало перевела дух и метнулась следом. Альберт притих в чулане перед раскрытым щитком. Под тусклым светом лампочки были видны только рычажки, несколько проводов, стрелочки, дрожащие за стеклом, и лицо механика, искаженное радостью. Он излучал счастье, как плутоний излучает радиоактивные частицы на грани взрыва. Скру сосредоточилась. Она поймала редкий момент, когда механик не вершил произвол и стоял тихо, а у нее не было четкого плана. Жаль, закрыть парня в этом чулане она не могла - у него в кармане наверняка будет отмычка. Либо нужные детали для незамысловатой взрывчатки. Один из приборов показывал пятнадцать вольт. Рядом находился провод, прочно закрепленный сверху и снизу. У Фроси появилась идея. Девушка протиснулась в комнатку боком, чтобы не задеть Альберта. В таком состоянии растормошить его и заставить побежать марафон может и дуновение. Сжав руку в кулак, Скру с опаской подвела ее к проводу - неизвестная сила подхватила ладонь и легонько отнесла прочь. Отлично. - Альберт, - позвала Фрося. - Да-да, - сказал механик, сладко переплетая пальцы обеих рук. Он уставился на ряды тумблеров как на алмазы. - Фрося! Своим выкриком Альберт словно лопнул пустой пакет сока. - Что? – Скру покоробило. Она подозревала, что вскоре ее глаз станет дергаться. Механик медленно повернул голову. Парень горел какой-то сногсшибательной идеей. - Фрося! – повторил он радостно. - А давай займемся сексом! Прямо здесь! Скру в одно мгновение обрадовалась, разозлилась, испугалась и сильно озадачилась. Линию, делящую пространство на нормальные для него поступки и нехарактерные, механик доселе так сильно не переступал. Альберт не мог влюбиться в девушку или парня, не вступал ни с кем в тесный контакт и никогда не испытывал на то физиологических потребностей. Совершенно никаких. Частично был виноват препарат, употребляемый парнем в шестнадцать лет, и частично - таблетки, которые он глотает раз в шесть часов. Лечебное свойство закрывало все желания наглухо, а сейчас его действие иссякло, и те показали себя целиком. - Давай переспим! Прямо вот тут! – радостно повторил Альберт. О грубой короткой фразе Скру будет жалеть всю свою жизнь. - Нет! – отчеканила она. Сейчас действительно было не до этого. - Тогда я побежал, - протараторил механик, и выскочил было в коридор, но в этот раз у девушки сработали рефлексы. Скру вцепилась в запястье механика, дернула обратно в кладовку и поднесла его растопыренную пятерню к проводу. Войдя в магнитное поле, пальцы под его напором свернулись и обхватили источник. Электрические импульсы пронзили мышцы, заставив их сократиться и сжаться. Следствие правила правой руки, курс физики за девятый класс. Скру безумно радовалась, что ей это пригодилось. Рубрика «Теория познавательная». Дети, из техники безопасности лучше вообще не проверять провода на напряжение, но если прям сильно надо, то делайте как Скру, тыльной стороной ладони, иначе попадете в западню. А если напряжение сильное, то вскоре вы почувствуете благоухание жареной плоти. Руку механика заколотило. Его намертво сжатый кулак болтался на проводе. Альберт оцепенел, громко пропуская воздух сквозь зубы и улыбаясь шире и шире. - Классно-то как! Почему я никогда не игнорировал эту технику безопасности? А если какой-нибудь источник тока к моей руке еще и пришить, а по костяшкам пустить напряжение, .... Скру треснула его уже по привычке. Выскочив из комнаты, она заперла ее на ключ, бесхозно свисавший из замочной скважины. Рано или поздно механику надоест токовое иглоукалывание, он сбавит напряжение вручную и смоется. Теперь нужно успеть сбегать за Сёри и Лео, достать у них таблетки и вернуться назад; звучало не очень-то сложно. Впрочем, достаточно ясно, что все окажется намного труднее. Девушка направилась к залу, светя тощим бедром и набирая мальчика снова. У Сери глаза остекленели. - В смысле «умрешь»? Лео закрыла лицо руками, не давая волю слезам; в ней накопилось цунами. - Прости, что сказала, я не должна была!- отчаянно извинялась художница. Ее уши пылали. - Ты только никому не говори, - попросила она. Тонкий голосок приближался к ультразвуку. Сери запинался. Его равновесие и самоконтроль куда-то вышвырнуло, словно мальчику дали по гире в обе руки. - Да как ты. Ты. Сидишь тут. Ты. И совсем ничего. Что…? Почему? Болезнь какая-то, что ли? - У меня гипертония с серьезной энцефалопатией и тяжелый грибковый эндокардит. Мой организм вот-вот самоуничтожится. Правая стенка сердца насквозь прогнила, а операция в большинстве таких случаев приводит к летальному исходу, и, плюс ко всему, у меня слишком слабое здоровье, чтобы в принципе оперироваться. Верить в одну миллиардную процента–глупо. Я умру либо на операционном столе, либо от разрыва сердца; и он произойдет слишком быстро, чтобы что-то исправить. По оценкам медиков, … - ее голос надломился и перешел на близкий к ультразвуку, - моя конечная стадия припадет на апрель. Некоторое время Сёри молчал, переваривая информацию. Трудно понять собеседника, когда тот мямлит, плачет и пичкает речь медицинскими терминами. - Но как ты. Апрель уже сейчас, - напрягся он. – Сегодня же второе. Лео всхлипнула. - С этим нужно смириться! - пророкотала она. - Но. Мы в таком высокотехнологическом времени. Может, препарат можно какой-нибудь сделать. Художница гневно зажмурилась, и цокнула каблучками по полу. - Будто я не спрашивала об этом! - прокричала она. В тоннеле завихрилось мощное эхо. Сёри опешил. - Ой. Да. Прости. - Это ты извини, - Лео приникла и отвернулась. Некоторое время они не разговаривали, только хомяк вел трапезу и телефон Сёри невразумительно булькал, что его пора подзарядить. В один момент вместо этого он зазвенел. - Алло, - мальчик устало приложил его к уху. - Алло, пупсик? - Я, - грустно сказал азиат. - Нашел Лео, зум-зум? - Нашел. Я с ней. Трубку дать? - Умница моя! Можешь не давать, верю на слово, зум-зум. А что она там делает-то? Сёри лаконично все объяснил, кроме части с беспросветным хаосом, который единолично создал. Скру тоже все объяснила, кроме собственных стыдных нюансов. - И это, за нами не приходи лучше, жди снаружи, - добавил азиат. - Я сам как-нибудь выберусь. Где-то тут должен быть пожарный ход. Скру промедлила. - Эм, хорошо, как скажешь, - выговорила она. Сёри нажал на красную кнопку, и экран бессильно потух. Сотовый выключился. И все равно екоторое время никто ничего не говорил и почти не двигался. Вдали маршировало восстание. - Мы найдем клад! Кла-д! Кла-д! Кла-д! - Они вернулись, - констатировал Сери. Лео не на шутку испугалась: - А что же нам делать? Сери бросился с места и подлетел к дверце наружу. - Что за бред я творю, - сказал он, спиной напирая на нее. - Так, Лео, Онти, или как тебя там, вы обе, в общем, слушай сюда. Толпа разъяренных детей двинулась к тоннелю. - Кла-д! Кла-д! - скандировала ребятня. - Он должен быть тут! - крикнул кто-то. - Достанем наш клад! - прокричал пират во главе сборища. Он подошел к дверце, похожей на огромный леденец, и надавил пухлой ладошкой. «Конфета» упрямилась. - Закрыто, - посетовал кто-то. - Ну уж нет! Пират толкнул дверь двумя руками – без толку. Он разозлился и врезался в нее боком, но только бессильно соскользнул вниз. - Помогите мне! - проверещал он. На проход надавило три детские спинки: малыши тужились, упирались ногами и волочили их по полу, пытаясь протиснуться внутрь. Рядом подбадривающе кричали другие; крики "Кла-д! Кла-д!" несли модуляции многоголосого лая. Дверь изредка смещалась сверху и сразу же выпрямлялась, крепко стоя основанием. С обратной стороны кряхтел Сёри. - Кла-д! Кла-д! – улюлюкали малыши. В один момент давить стало значительно легче – изнутри послышался скоростной топот – дети сделали групповой толчок и дверь распахнулась. Мальчики посыпались один на другого – их встретил порог из разноцветного пластилина. Пират первым вскочил на ноги, отряхнулся и вылупился вперед. В конце тоннеля, на развилке рядом с лесенкой вверх, стоял Сёри, хмуро смотревший мальчишке в глаза. Хомяк, заточенный в хватке азиата, застыл в ужасе – пухлые пальцы смяли его, лишив возможности даже пискнуть. Тыква-Базаров - фон-Бисмарк скончался. Ну, с перспективы детского ожесточенного воображения это было именно так. Взгляды пирата и азиата соприкоснулись. От взора оппонента у первого в груди охолонуло. Позади подоспевали другие. Те только тихли у главаря за спиной. В тот момент Сёри ассоциировал их всех с бандерлогами, но лучше бы им ближе не подходить. Мальчик оттолкнулся от нижней ступеньки и вскочил на пол, выплюнув повидавший виды шар с хомяком. - Ноги не переломала, пока поднималась? – спросил он у Лео – та сидела на полу рядом. Она качнула головой. - Я не уверена, что они простоят так очень долго, - сказала художница. – Ты, конечно, прав, что у детей плохо развито пространственное восприятие, но они не такие дурачки, чтобы верить, что ты можешь все время не двигаться. - Да ладно. Я б сам купился, если б не смотрел, как ты рисуешь. Художница опустила взгляд и польщенно улыбнулась. - Спасибо. - Хватит любезничать, - бросил мальчик, подбирая хомяка. Он еще пригодится. – Таблетки у тебя? Лео подняла сумочку – зелёный клатч в цвет платья, пестрящий цветами, выложенными из жемчуга, – лекарство было внутри. - Хорошо, побежали, - сказал Сёри. - А то в лучшем случае на youtube появится несколько смешных видео. - Я сама знаю, - согласилась Лео. – Альберт когда-то у меня в гостях был в таком состоянии – с разбегу попытался впрыгнуть в свежий пейзаж. Сёри про себя закричал. - Куда это он так спешил? - Хотел искупаться в пруду, - вздохнула художница. Оба без замедлений побежали вперед (ну, как оба, Лео ползла на четвереньках), пока не добрались до линии, отсекавшей резкий спуск вниз. Лео боязно замялась на месте; Сёри нетерпеливо схватил девушку за бедра и просунул вперед. Царапая ногтями пол, как кошка, которую толкают в холодную воду, Лео взвизгнула и поплыла вниз. Труба содрогнулась от пронзительного крика. Сёри стало смешно. Колотя руками в истерике, художница проехала примерно два метра и застряла на повороте. Девушка лежала порядка минуты. Потом встала на локти, села, стукнувшись макушкой о потолок, и спокойно проехала до конца с подогнутой шеей. Сёри спустился за ней; по дороге попадались обрывки многослойного платья и жемчуг. Снаружи глаза резал свет, но дышать стало легче. Азиат был один: Лео исчезла, потому что в зале она попадала в поле зрения не одной пары глаз. Сёри насторожился – не все дети вошли в трубу с западней. Его обязательно кто-то заметит. Нужно смываться быстрее. Когда мальчик еще висел на канате, оглядывая местность, он приметил синюю дверь, снизу разрисованную языками пламени (у каждого были добрые глазки и озорная улыбка). Ход как раз расположился поблизости. Мальчик понесся туда; его остановил визг, пронзительный, как точное попадание пули в висок. - Это он! Он! Тот самый! Он! – прокричала какая-то девочка, указывая оттопыренным указательным пальцем. Из-за раскрытого леденца начали выглядывать головы. Дети смотрели на азиата как сонные, словно с трудом отходили от транса, который внушал нарисованный взгляд. Мальчик смотрел на них как на выводок зомби. Ноги сами отнесли его к пожарному ходу. Он вцепился в ручку – заперто. Сёри стукнул себя по лбу. Конечно заперто, иначе дети будут через эту дверь убегать. Замок разблокируется только в том случае, если сработает пожарная тревога. Малыши нетерпеливо высовывались из трубы и бежали навстречу. Сёри начал чертыхаться: так смачно и витиевато, как только умел, пока над головой не появилась голова змея. Не дожидаясь полного пуска, мальчик в подскоке схватился за шланг, и полоснул им воздух – струя оросила деток, стоящих вблизи, и заставила отступить – затем направил воду в раскрытый шар хомяка. Зверек затрещал и взорвался, расколов сферу на части. Осталась только железка, которая вспыхнула и загорелась. Сёри бросил ее оземь, шипя – ошпарился. Узрев это, дети остановились и заревели. Теперь Тыква-Базаров- фон-Бисмарк точно скончался. Раздался звук колокольчика, воспроизводимый из динамиков. Змея выскользнула из рук Сёри и отмоталась наверх. Она и ей подобные раскрыли рты и начали опрыскивать все водой. Дети запищали и развели суету, позабыв об азиате. - Ребята, не паникуйте! - прокричала воспитательница. Ее голос приближался; она карабкалась вверх по лесенке и вот-вот будет здесь. Вот со старшими уж точно лучше не видеться. Сери скрылся за отпертой дверью, грохнув ею, и полетел вниз по лестнице с полом в виде металлических сот. Выстраиваясь в спираль, ведущую вниз, ступени были высотой с кулачок и шириной с поднос для еды – спуск был настоящей морокой. - Он спрятался там! – кричали дети из зала. - Он спрятался там! Вокруг стало светлее – дверь медленно отворилась; для мелюзги она была тяжеловатой. Сери сиганул с места, пролетел над десятком ступеней, хлопнул подошвой об пол и спрятался под самой лестницей, пригнувшись. Его не должны заметить. Над головой почернело – упала тень воспитательницы. - Вот, видите, детки, тут никого нет, - она повела рукой. – Выдумывать виноватого - плохо! Дверь затворилась. Сёри выдохнул. - Лео-Онти-или-как-тебя-там, ты тут? – сказал он шепотом. - Да, - ответила художница, она медленно волочила ногами. – Извини, я зацепилась платьем на самом выходе из горки, когда ты меня уже не видел. Если бы не дети, которые открыли дверь, я бы не вышла, и у всех были бы проблемы. - Все в порядке. Главное, что цел я. И таблетки. И, так и быть, ты. Но таблетки важнее. Они у тебя? - Да, - девушка потрясла сумочкой; вдоль лестницы прокатился грохот. Сёри вылез наружу и поднял голову, взглянув сквозь несколько пролетов на Лео. - Отдай их мне. А то ведь сейчас опять пропадешь из виду, - он вытянул руки вверх и поманил пальцами, ожидая броска. - А, конечно, - Лео остановилась и выставила сумочку перед собой, прицеливаясь, чтобы уронить ее прямо к мальчику. Художница разжала пальцы, выпуская клатч вниз, и подалась назад, словно из-за этого раздастся взрыв. Сумочка обрела ось, прошлась вокруг нее в воздухе и упала в руки мальчику. Лео поспешно спустилась в самый низ. - Бежим? – спросила она с куражом. Сёри держал сумку раскрытой, разглядывая содержимое. Он поднял голову и посмотрел на Лео. - Таблеток нет. Лео уставилась на раскрытую сумочку: карандаши, пастель в защищенном мешочке, пенал с кисточками из беличьего, ослиного и конского волоса, два блокнота для эскизов и ластик-клячка – там было все, но лекарства не было. - Дура, - сказала она. Ее голос будто бы сел. - Не глупи. Если ты ни разу не открыла сумку, то не могла знать, что таблеток там нет. Альберт точно их тебе дал? - Дал определенно, - девушка поджала плечи и погладила руку о руку, стыдясь чего-то. – Видимо, таблетки были единственной материальной вещью у меня. Когда меня начало дергать, я переместилась отдельно от них. Сейчас они валяются где-то на полу, либо их вообще нашли и выбросили, - Лео сожмурилась и скукожилась всей осанкой. – Почему я раньше об этом не подумала?! - Не ной, - попросил Сёри. – А то я вырву не на штаны, а прямо на тебя. - Я не запомнила, где исчезла, - сказала она ровнее, - прошло очень много времени, словом, таблетки уже потерялись с концами, мы их не найдем. Сёри оставался спокойным, как и всегда. - Мы сделали все, что могли. Пошли есть. - Эй! – возмутилась художница. - Ладно. Сначала мы поможем женщине-роботу. Или посмотрим на нее. А потом пойдем есть. Он бросил ей сумочку и пошел на выход. - Пока ты не пропала. Когда там твоя последняя стадия? Художница промедлила с ответом. - В двадцатых числах апреля. Сёри отворил дверь. Внутрь просочился свет и множество звуков. - Буду знать, - сказал он. - Просто я хотел посчитать, сколько моих штанов ты успеешь почистить. *** - И это, за нами не приходи лучше, жди снаружи. Я сам как-нибудь выберусь. Где-то тут должен быть пожарный ход, - прозвучало из трубки. В голосе мальчика на протяжении разговора таилась какая-то грусть. Скру притормозила и прищурила голубые глаза. - Эм, хорошо, как скажешь, - проговорила она. Сёри положил трубку. Что же, идти ни за кем не надо. Скру сменила направление и устремилась обратно к служебному ходу. Внезапно, софиты над головой поочередно потухли и освещение с полумрака, в котором все было достаточно различимым, сбавилось до интимного полумрака, из него темнее и, наконец, до самой тусклой степени полумрака, где был уверен только в том, что ты стоишь и все вокруг тоже стоят. Гости встревожились. Скру сжала кулачки и побежала скорее; это Альберт постарался. Девушка вернулась в конец зала к служебному ходу, и яро затеребила ручку двери - замок заблокировался. Альберт был заперт далеко внутри и примерно через минуту его обнаружит рабочий. Скру отчаялась: даже если она достанет лекарство, от него уже толку не будет. Девушка набрала Сери еще раз; может, они уже скоро выберутся. Без ответа. Скру стояла на месте, не зная, что предпринять. В сумерках вид из пустынного уголка на шушукающихся гостей походил на море, которое вот-вот заштормит. Скру не унималась. Как же там Альберт? Его нашли и пытаются привести в чувство? Ведут в четыре руки к выходу? Выбрасывают в мусорный бак, как ширпотреб? Или он вообще сам всех перекусал, сбросил одежду и скрылся в окно, вообразив себя ястребом? Скру достала телефон и вошла в программу - ту, самую, что через камеры определяет местоположение - она упросила Альберта установить ее себе на прошлой неделе. - Альберт Цвайнштайн, - четко проговорила она. - Ищи, давай, зум-зум. - Отец? - переспросила программа. - Да, зум-зум. Перевернулись векторные песочные часики. - Отец. Большой зал. Третий столик слева от служебного хода. Примерное расстояние: тринадцать метров. Скру бросилась с места. Видимо, до того, как все выключилось, у парня хватило времени вернуться сюда. Альбинос стоял у большой миски с крошеным льдом, в котором купалось шампанское. Мелкое содержимое с хрустом черпалось какой-то лопаткой или тарелкой (в темноте было не различить) и забрасывалось парню в рот. Вся его рубашка помялась, пиджак потерялся, на шею и грудь текла подтаявшая вода. Скру подавляла желание перебросить его через себя и уколоть каблуком в солнечное сплетение. А потом раздеть и... Нет, не то. Она подошла сзади, схватила механика за запястье и выкрутила его предплечье назад. Идея сдерживать кого-то одной рукой оказалась еще глупее, чем могла бы быть. - Стой смирно, маленький проказник, зум-зум, - сказала она. - Ты же хочешь, чтобы я сломала твою руку, зум-зум? - Да! - выпалил Альберт, громко чавкая. Скру заметила, что за «лопатку» держал альбинос. Ее кулак, смявший запястье, разомкнулся сам по себе. Скру про себя огрызнулась. - Где ты взял эту Нобелевскую премию?! Деревянная рамка насквозь промокла, стекло, под которым поблескивал документ, было треснутым и обслюнявленным. Блестящий уголок обогнул глубокий отпечаток зубов. А у Альберта на шее висела сама медаль, как на выставочной собаке. Такое положение дел его нисколько не смущало и даже страшно нравилось ему. - Я украл ее у Хантергейта! - Но она же по биологии, - процедила Скру. - Ты биологию почти не знаешь, придурок. - Какая разница! Мне нужна была именно премия, он не уточнял область! - Кто он? - нахмурилась Скру. - Чувак, которого я храню в холодильнике! Ой, очень веселая история получилась! Скру мотнула головой. Как в холодильнике можно хранить человека? Альберт просто нес чепуху, не стоило на этом сосредотачиваться. - Новый эксперимент! – звонко прокричал альбинос. Он запустил грамоту в сторону, как бумеранг, который его уже не интересует. Девушка не успела среагировать, как парень вцепился в край скатерти и вихрем побежал вдоль стола. Закуски упорядочено посыпались на пол, грохоча, булькая и оставляя осколки и пятна. Прямо перед девушкой скользнул поднос канапе – пара креветок умостилась на юбке. Дамы вблизи ахали и начинали шептаться. Люди молчаливо внимали балаган. Полностью обнажив столешницу, Альберт выставил перед собой скатерть точно тореадор алый платок. - Я так и думал, все свалится за семнадцать секунд. Новый эксперимент! Он вскочил на стол и нетерпеливо подошел по нему к Фросе. - Ты что делаешь?! - сквозь зубы сказала она. Альберт предоставил ей руку. Скру глянула ему через плечо – вернее, через колено – не было похоже на то, что кто-то собрался вызывать людей в белых халатах или просто охранников. Люди затаили дыхание и наблюдали. Девушка встала на перевернутую миску пунша как на ступеньку и спешно перелезла на стол. Она собиралась хорошенько врезать ему прямо при всех, да так сильно, чтобы он свалился с ног и не вставал обратно еще часа три. Когда Фрося выпрямилась и поправила крепление гипса, Альберт заговорил: - Хотя нет, я передумал. Он сразу поцеловал ее. У Скру пальцы стали торчком с плеча соскользнула сумочка. Она никогда не думала, но во время поцелуя, оказывается, в контакте губ раздаётся резиновое чмоканье, рушащее романтику. Хотя такие тонкости это последнее, о чем она думала во время двухсекундного засоса на буфетном столе прямо на глазах уважаемого бомонда. И все равно Скру будто охватил запоздалый мандраж. Фрося вцепилась в пиджак механика так, будто падала. Голос девушки стал таким, будто его стряс барабан стиральной машины, и при этом всем она была строгой. - Прекрати. - Нет! – выкрикнул он. Люди заговорили громче. Беседы начали наростать как пузырьки в кипяченой воде, крутясь и становясь оживленнее. Замигали фотоаппаратные вспышки, на доли секунды освещавшие толпу, которая таращилась на ребят. Через людей со всех сторон начали проталкиваться журналисты и папарацци. За минуту с лишним Скру и Альберта вплотную облепили вопросами, а они оба молчали. Скру оглянулась на Альберта, нежно ее обнимавшего и пускавшего слюни. Он был не просто на другой волне – волну происходящего он физически не воспринимал. У Скру не осталось выбора. Если он хоть что-то сейчас произнесёт (а это с вероятностью в девяносто процентов осквернит его репутацию только больше), то каждая буковка попадет в мировые газеты, если не опошлится. Девушка высвободила руку из крепких объятий и ущипнула парня за шею. На курсах самообороны она довела это почти до автоматизма. - Классно! - только и успел визгнуть Альберт. Он закрыл глаза и упал, положив голову ей на плечо. Скру взяла парня под руку и прижала к себе. С переломом она не сможет его понести. Вокруг все галдели, выкрикивали вопросы, дергали ее за ноги и за полы платья; меж голов высовывались микрофоны. Скру молчала, лихорадочно оглядываясь, будто где-то в сумятице найдется подмога. Она почувствовала непривычный жар, ее щеки и уши словно прогорели дотла, а стол под ногами тонул, омываясь горячим шипящим дегтем. Девушка не различала, как долго это происходило; одно она знала наверняка – никто не успел вызвать охрану или людей в белых халатах, потому что катастрофа произошла раньше. Прогремел долгий саднящий крик. Скру автоматически посмотрела туда. Из-под самого потолка в чью-то голову эфемерно ударила молния – тончайшая белая ниточка – ничего будто и не было. Не последовало ни грома, ни огня (да откуда там вообще взялась молния?!). Но были последствия. Представьте рой мух, который пристрастился к подгнившему яблоку. Теперь представьте, что рядом бросили кусок жареной плоти. Перво-наперво насекомые разлетятся и создадут нестабильную тучу, но позже переберутся на мясо. То же самое произошло и с людьми. Уже через минуту о Фросе с Альбертом позабыли: по неясной причине у Бенедикта Кнокса встал пульс.