Самая общая теория всего

Бенедикт раскрыл глаза с такой тяжестью, как если бы на них повесили булыжники. Кто-то отдал его в плен ватному одеялу, от которого он страшно прел, в палате больницы. Рука лежала тылом кверху с наклейкой капельницы. Некоторый остряк свернул в кулак все пальцы кроме среднего. Справа что-то мешало – флуоресцентное мохнатое пятно почему-то бесило больше нужного, не только резало глаз, но и будто всасывало в себя силы. Вторую руку выложили в объятия, адресованные дешёвому розовому зайцу из плюша. Бенедикт расценил его как табличку: "Здесь был Сарко и/или Бим". Он отшвырнул вредителя, тот кувыркнулся на пол и исчез, только три розовые ворсинки спланировали на подушку. Легче не стало. Слева на тумбочку поставили корзинку фруктов, упакованную в переливающуюся мелкими радугами прозрачную пленку. Рядом положили открытку: "Мои искренние извинения". Как только Бенедикт задумался об отправителе, он осознал, что не помнит ни вчерашнего вечера, ни причины, по которой оказался в больнице. Память заканчивалась на моменте, когда женский голос позвал его сзади, а все детали, следующие потом, выскальзывали, как только парень вылавливал их в голове. Пугающе. Он всегда был из тех, кто может ответить, что он ел на завтрак три года назад, даже вскользь увиденная им мелочь сохранялась в личных архивах навечно. Несмотря на абсурдный оскорбительный парадокс, гораздо больше пугало другое, ещё больше волнующее только пробудившийся организм. Комнату словно разрезали пополам, а с одной стороны выкачали воздух. Бенедикт поднялся на локтях и повернул голову – мир накренился вправо и кубарем исчез в пустоте, как засосанный смерчем. Немое орущее извержение поселилось между ушей. Бенедикт закрыл глаза, как если бы кто-то скрыл визжащее жерло в его голове под собой; спустя минуты действительно стало легче, хотя неравновесие не отдавало командование. Отвлечься. Через присоски на груди Бенедикт был подключён к кардиографу. Ему уже доводилось лежать в койке подключенным к медицинской аппаратуре, и, если память не подвела окончательно, он этого не выносил - приборы назойливо пикали и мешали уснуть. На изумрудном экране мерно ехали зигзаги одинаковой амплитуды. Ударяясь о полосу в центре, каждый загорался и сразу же тух, плывя прочь. Каждую вспышку сопровождал отвратительный писк. В один миг картинка кардиографа ускорилась втрое - Бенедикт осознал, что слышит прибор словно издалека. Вместе с этим собралось слишком много зацепок для диагноза. Он оглох на правое ухо. *** В доме Альберта гадко чувствовали себя практически все. Клоу - потому что остался в стороне и не помог, когда у Альберта разыгралась его сумасшедшая сторона и Скру осталась одна-одинёшенька, пытаясь её обуздать. Чтобы загладить вину, он участил график ношения Альберту какао в два раза и чаще начал заходить в лабораторию, чтобы спросить всё ли у него хорошо. Сёри отравился чем-то могущественным и стойким, его не брала ни промывка желудка, ни всевозможные таблетки, отпускаемые без рецепта. У Кирс всё было скверно всегда. Сам Альберт опечалился потому, что его неадекватное поведение за эту неделю успело пропечататься везде. Красочно, в подробных текстах и фотографиях. Ничего похожего на комплимент он так и не отыскал. Скру сокрушалась от тщетных попыток его растормошить. Альберт уныло сидел за неубранным столом, подперев кулаком щеку. Перед ним лежал заряженный револьвер, угрожающий его локтю. - Ты уходила. Скру царапалась ногтями по гипсу. - Не-а, зум-зум. Не хочу пропустить, как ты очень красиво засунешь эту гадость в ящик и выкинешь ключ в окно. Может, потом бросишь меня на стол. Факультативно. - А я никуда её не уберу, пока не придумаю, как можно его улучшить, чтобы получилось принципиально новое оружие и заодно повод дать мне премию, - сказал Альберт, пристально смотря на оружие, будто, пока он это произносил, могла нагрянуть идея. - Нужна какая-то альтернатива и экономия, которая из нее последует. - Я знаю, - воодушевилась Скру. - Им можно бить по голове как тупым тяжелым предметом. Альтернативное назначение есть, экономия пороха и пуль есть. Готово. - Отлично. Через минуту тупого осмотра Скру не выдержала и добавила: - Ты смотришь на него второй день. Поесть не хочешь? - Нет. Я наелся на банкете. Прости меня ещё раз, к слову. - Я никогда не обижалась, - Скру поправила ему прическу. - А целуешься ты как голодный муравьед, зум-зум. - Извини, - пробормотал он. - Это было очень грубо с моей стороны (хотя я догадываюсь, что от продолжения мысли ты бы не отказалась). Скру снесла револьвер со своего места и в три отточенных движения, как гимнастка, закинула колено на стол перед Альбертом, села в полушпагат и грудью повернулась к нему, завертев пистолет за колечко на указательном пальце. Объявив себя шерифом этого дикого неубранного стола, она подмигнула. - Можем продолжить мысль и сейчас, зум-зум. Сломанная рука никак не убавляла ей крутости. Альберт был с этим полностью согласен, когда улыбался её этюдам, как и теперь. Больше он никак не реагировал на гимнастические экспромты у себя на рабочем месте, но Скру хватало того, что он её не прогоняет. - Я беспокоюсь за Беню, - вдруг сказал он. - Экспертиза так и не показала, что с ним стряслось. В больнице сказали, что он пока не готов к посетителям. Я, конечно, стал относиться к нему хуже после его фокусов и мне вообще не хочется с ним общаться, но когда я подумал, что он, может, умер, - Альберт быстро понял, что он не красноречив, - ... ты понимаешь. Не ясно даже, инфаркт это, или что... - Я видела молнию, зум-зум,- напомнила Скру. Она уже говорила это, но до конструктивных рассуждений не дошло. - Я не уверена, что это, но это было похоже на молнию и оно трепыхалось у Бени над головой. - У меня нет права на чем-то настаивать, потому что я был в отключке, но кроме тебя ее никто не видел, - сказал Альберт, посмотрев ей прямо в глаза. – А народу было много. И фотографировали Беню тоже изрядно. Я тебе верю, но молнии, какие обычно стреляют из неба из-за сильных электрических полей внутри кучево-дождевой облачности, там быть не могло. При возникновении малейшего на то повода Альберт разбирал на запчасти некоторые физические явления прямо посреди разговора, как должное, и даже не заострял на этом внимание. Скру всегда нравились эти отвлечённые вставки, а он любил рассказывать между делом. А то ведь больше некому. - Я сама не уверена, молния ли это, - сказала Скру. – Она даже не ударила, а просто секунду померцала у него над головой и исчезла, уже после того, как он закричал. - Я не думаю, что, например, между потолком и Бениными ботинками пустили сильное напряжение. Тебе правда могло показаться, либо это не то, о чем я думаю. Или ты думаешь. У Скру не был ни причин, ни аргументов, чтобы возникать. - Кстати. Ты мне обещал кое-что рассказать. Про премию. Скру подумала, что серьёзный разговор выведет Альберта из хандры насовсем. Это случилось практически у неё на глазах. - А, конечно. Альберт выпрямился на рабочем кресле, рывком отъехал назад, грохоча колесиками, и скрестил руки. Скру села свесив ноги с трудолюбиво прогнутой спинкой, чтобы внять всё в полном объёме. - У меня в холодильнике человек. Скру заморгала. Впитанная информация ни в каком формате не помогала ответить на вопрос, почему Альберт так сильно желает заполучить премию, которую сейчас получают скорее за гламурную репутацию, чем за исследовательскую. - Ла-адно, - протянула она. – А при чем тут премия? - Потом, - Альберт отмахнулся. - Сначала я должен рассказать, что у меня в холодильнике труп. - Эй, предложение назад он был живым! - Все по порядку, - Альберт взметнул указательный палец. - Он лежал посреди лаборатории весь обугленный, когда я только въехал сюда, и попросил его спрятать именно туда. Криогенно он сохраниться не мог, там нестабильная температура и он сам попросил сделать ее слишком низкой. Поэтому, у меня в холодильнике труп. - Ага, - Скру пробралась сквозь эту информацию как через не очень буйные заросли, которые путаются под ногами и трескаются, если просто идти без остановки. - А при чем тут премия? - Он сказал мне обязательно ее получить. Пробормотал что-то про меня, мол, если я не получу премию, то со мной случится что-то очень плохое. После того, как я его заморозил, на меня правда начали охотиться намного чаще. Я честно не понимаю, как полученная премия может сделать меня менее привлекательным для убийц и всяких «заговоров», но я ему верю. Странный он, поэтому и верю. - Вот как, - Фрося хмурилась. Вялые заросли привели к тупику. - Да, - кивнул Альберт. - Вопросы? У Скру были вопросы. - Почему ты держишь труп в холодильнике? То есть, его можно … выбросить, или… От таких мыслей у Альберта руки разошлись из замка, а коленки наоборот сошлись. - Мне страшно туда заглядывать. - Ага. Этим "заговором" не мог оперировать Шелкопряд? - Мог, почему нет. Мы слишком мало знаем, чтобы ограничивать степень его … участия в чем-нибудь. - Ясно. Скру склонила голову, думая, как все это бесцельно и глупо. Что Альберт не ест и не спит, что просиживает штаны, без доли пользы, пялясь на пистолет, как нерешительный самоубийца, что все это – не покорность собственной навязчивой идее, а желание вырваться из-под другой амбразуры. Шелкопряд это, или нет, тот ублюдок, что отравил Альберту последние несколько лет, склонил к бессоннице и танцам собачкой перед мнением шведских зануд, заслужил страшной расправы. Она посмотрела на Альберта через повисшую чёлку и убрала её за ухо. - Почему ты до сих пор не сказал этого Бене? - Думаю, уже как раз пора. Раньше мне просто совсем не нравилось об этом говорить. Страшно. Непонятно. И просто я хотел делать вид, что не было этого вовсе. Ты вообще первая, кому я рассказал. Скру слезла со стола. - Пошли, поедим? - Пошли. Но сначала я схожу в душ. - Конечно. Едва Альберт отлучился, Скру спрятала револьвер в ящик, подальше, в коробочку со старыми проводками, куда он на ее памяти ни разу не заглядывал. Там он его не найдет. *** Оглох. Оглох. Оглох. Бенедикт полусидел практически неподвижно, но паника нарастала. Ухо не было закупорено мелкой затычкой или водой, как если бы всё было самой придурошной шуткой в галактике, Бенедикт даже не потрудился проверить, потому что ощущения были принципиально иными. Не было ничего, создающего дискомфорт и слабое чувство вакуума. Слуховой канал будто обернулся черной дырой, пустотой, которая просто индифферентно существует. Беззвучно открылась дверь, и на обратной стороне, закрепленная рамочкой, блеснула пластмасска с данными о больном. Вошел врач. - Доброе утро. Как ваше самочувствие? Бенедикт заметил, что голос стал казаться ровно в половину тише. - Я оглох. Вы должны догадываться о моем самочувствии. - Мне очень жаль, - сказал медик, прислонив записной планшет к сердцу. – У вас сильная травма среднего уха. - Это излечимо? Доктор сразу кивнул: - За разумную цену. Но если не вмешаться в ближайшее время, плачевное состояние останется навсегда. - Хорошо, я заплачу. Только внешне Бенедикт не возрадовался. Чтобы войти в норму нужны были всего лишь какие-то деньги. Деньги – никогда не проблема. Всю жизнь деньги устилали ему дорогу, росли на деревьях, которые называли себя клиентами, били источником из кредитных карточек, которые давали родители, и боязливо высовывались из-за спин добрых знакомых, безотказно дающих взаймы. Пиканье слева ускорилось в хорошем ключе. - Меня кто-то навещал помимо двух истуканов: огромного и поменьше? - спросил Бенедикт, пока доктор проверял показания кардиографа. - Нет. - Возможно, молодая австралийка? - Нет. - Группа из белобрысого расиста, красноволосого крайне подозрительного расиста, низкорослого ребенка-расиста, мисс Драйвер и идеала женской красоты и ментальности? - Н-нет, - протянул доктор, обработав полученную информацию. - Крайне невозможно, мои родители? - Нет. - Может, вы знаете, от кого корзинка с фруктами? - От Сефоры Макфи, - сказал доктор. - Она отмечалась у поста, когда я шел мимо. Мне запомнилось ее имя. Бенедикт боком упал на подушку. Без слуха там будто был выход в открытый космос. - Ох и довели вы меня своей болтовнёй, доктор. Болтаете и болтаете. Голова кругом. А я ведь больной! Могу я уже наконец-то попросить немного покоя, в конце-то концов?! - Конечно, - доктор законспектировал цифры с выводного экрана и, щелкнув ручкой, ушел. Ему не привыкать к психам в палате. Бенедикт был поражен. Во многих прочитанных им рассказах после потери зрения у героя обострялись остальные четыре чувства – тот начинал досконально ощущать пространство сенсорного, или слышать, что творится в соседней комнате – и факту аналогичного взлета у себя он бы совершенно не удивился, если бы тот не произошел тотчас. Детектив всегда уделял внимание взгляду, и иногда мог с помощью него различить даже ложь. Сейчас он с кристальной ясностью видел все, что произошло в голове доктора за время контакта их взглядов. Врач искренне посочувствовал горю юноши и честно рассказал, что с ним произошло, сообщил о деньгах, сожалея, что сумма может показаться астрономической, соврал, что никто не пришел, но сказал правду, что не пришла Матильда и остальные, а при упоминании Цвайнштайна понял, о ком речь, то бишь солгал, что он не приходил. Цвайнштайн приходил, но попросил не говорить о себе, видимо, чтобы детектив понял, что все от него отвернулись, и, наплакавшись, усвоил урок. В действительности Бенедикт усвоил другое – как бы ты ужасно себя ни вел, друзья от тебя не отвернутся (доказано на примере его нянечки и бывшего одноклассника). А Матильде, наверное, о горе никто не сказал, поэтому она и не сидит тут у кровати вся в крокодильих слезах. Бенедикт нажал на кнопку со схематично нарисованной медсестрой, и та со слабым электрическим скрежетом отозвалась. Меньше, чем через минуту вошла женщина в халате с бейджем из пластика на груди. - Чем я могу помочь, мистер Кнокс? - Решением судьбы вы стали моим экспериментуемым, - известил ее детектив. Лежа в больничной койке полураздетым с присосками кардиографа на груди, из них двоих он выглядел более опрятным и официозным, а так же компетентным вести беседу надменно. - Я буду задавать вопросы, а вам не нужно отвечать, просто смотрите в упор на меня. Женщина открыла рот, чтобы что-то произнести, но Бенедикт ее перебил. - Вы подумываете успокоить меня как шального ребенка и тайком прописать мне какие-нибудь таблетки для адекватности, или перевести меня в корпус душевно больных, не знаю наверняка, но вы точно приняли меня за психа и хотите помочь. Вы ошеломлены. Ошеломлены, и ошеломление растет в геометрической прогрессии. Я попрошу вас успокоиться и о нашем эксперименте не говорить. Особенно расистам. Расистам верить категорически нельзя. Вы когда-нибудь видели их одежду? Белющая! Еще и расисткая. Тьфу! Ха, так вот как, я снова псих и даже псих на более трудной стадии. Ладно. Задам вам специальный вопрос, пожалуй. Например, когда мне подадут мой обед? Ага, вы знаете расписание назубок, но прочитать конкретную информацию по вашему взгляду я не могу. И я заметил искру перманентной удрученности при упоминании обеда. Давайте угадаю. У вас обед после больных, поэтому перед тем, как поесть, вы сначала разносите вкусную пахнущую еду всем остальным, и только потом сама получаете право достать свой полусырой бутерброд, обмотанный пищевой пленкой, и съесть. Я напишу об этом в книгу жалоб и предложений, и настоятельно попрошу, чтобы ваш обед перенесли на более раннее время. Я вижу, что вы польщены и благодарны. Можете идти, но в обмен на мою убедительную просьбу я вас очень прошу наш диалог не разглашать (хотя, технически, это монолог). Вы согласны со сделкой, но я все еще псих. До встречи. Медсестра молча ушла. Мимолетом Бенедикт поймал ее взгляд – его тарахтение довело медсестру до эмоционального изнеможения. - И да, - крикнул он вслед. - Передайте моему лечащему врачу, что я не нуждаюсь в операции и хочу быть глухим. Эй, не псих я! *** Последнюю неделю Сёри чувствовал себя хуже, чем когда-либо в жизни. В голове постоянно что-то гудело, трескалось и взрывалось, будто нейроны двух полушарий были на пике гражданской войны. Желудок ударился в религию и избрал для себя единого Бога – унитаз. Целыми днями он заставлял Сёри бегать в мечеть на службу и петь песнопения прямо в сливной бочок. Жертвоприношения текли рекой. Всевышний был непридирчивым, а его подданный – щедрым, потому всё, что желудок получал, он отдавал в дар небесам. От долгих богослужений у Сёри болел рот, руки, колени, позвоночник, голова…. Клоу лез под ноги, вытирал его во всех местах бесконечными салфеточками из коробочки, заставлял пойти с ним к врачу, а Сёри не хотел к врачу, кричал и, к ужасу для себя же, вёл себя как маленький ребёнок. Он не выносил врачей, не хотел уходить из дома, не хотел помощи, ничего не хотел, хотел только остаться в покое и поспать. Мечта исполнилась, и однажды от изнеможённости он выключился на сиденье для унитаза, как на подушке. Сёри проснулся как перезапущенный компьютер. Сначала понадобилось восстановить систему, оклематься, и вот затем вспомнить, что работа была закончена неверно (в такие всплывающие окна Сёри лично не вчитывался никогда и нажимал «Ок» или «Отмена» в зависимости от того, к чему ближе стояла мышка). Работа была закончена неправильно, а началась как-то чересчур правильно. Болезнь смылась не оставив улик. В голове стало ясно, и голова вернулась боевую готовность клянчить еду и издеваться над всем, что засечет. Желудок принял атеизм и кокетливо булькнул. Температура тела упала до нормальных тридцати шести с малозначимым хвостиком, сердцебиение, давление – в порядке, но неожиданно вместе с тем изменилось давление тела на матрас. Истина приходила к Сёри, тугодуму, по кусочкам. Рука, свисшая с кровати, упёрлась костяшками в пол, при том, что раньше в таких случаях она висела сарделькой. Две пятки, как спички, стояли аж на верху дальней стенки, а кровать была почти вдвое длиннее, чем Сёри, и голова точно лежала в начале, снова нагреваясь – она начинала что-то понимать. Оставалось расклеить глаза и выйти из сладкого неведения навсегда. Мужская грудь между двух дюжих плеч. Шесть кубиков пресса. Бицепсы, как пожухлые стручки с какао-бобами. Квадратные ладони, с жилкой стыла, пальцы-палки. Заканчивалась одна перепись населения организма, и со сменой угла обзора (переписчик сел и стремительно млел) открывалась последующая. Голени, как у футболиста, каменные икры, расцвет в зоне белья. Спальные штаны сжались в лосины. Всё тело вытянулось, потяжелело, матрас от его тяги впадал совершенно иначе. Сёри таращился на все уголки себя не считая минут. - Что блять. Погубленный хрипотой голос не изменился. Это как выгнать навсегда из дому, ещё и голого, и с порога пульнуть в спину только одну личную вещь. А та сразу делается горячо любимой, каким бы хламом не была, её хочется крепко держать, как последний контакт, и не делиться ни с кем. Своему голосу курильщика, больного бронхитом, Сёри сразу приписал душевное родство, несмотря на то, что тот был ярким знаком его немолодого возраста. Хоть что-то осталось себе. Сёри решил собраться с мыслями. Кроме него в комнате всё осталось как было (за исключением пропорций относительно тела), крики из соседних комнат от подобных Грегоров Занз не поступали. Однозначно: бунт всех его потрохов об этом его и предупреждал. Спасибо, потроха, но стоило выражаться конкретнее. Пищевое отравление с неординарными усложнениями налицо. Но почему так случилось именно с ним? Почему он выглядел как кульминация молодости, а не на его законные сорок два? Он мечтал быть ворчливым бородатым дядькой с момента входа в этот временной возраст, а о двух метрах девичьих воздыханий не просил никогда. Сёри резюмировал, что попал в малобюджетную комедию о перевоплощении за ночь. У комедий, к тому же, финал обычно добрый и дело к нему идёт минут девяносто, так что вера в такие обстоятельства его более чем устраивала. Для начала нужен был душ, а то частицы с сеанса церковных песнопений до сих пор воняли в волосах. Ванная была общая, и в первую очередь Сёри закрыл дверь к комнате Гвоздя и в коридор. Не хотелось сводить комичность ситуации сразу к максимуму явлением себя нагишом перед кем-то из сожителей. Сёри заметил нового себя в зеркале и даже немного возгордился. Смазливый совсем в меру, на папу похож, с толстыми бровями и округлым носом. Оказалось, под щёками всю жизнь прятались солидные скулы. Налюбовавшись, Сёри пошёл мыться. В уменьшившейся кабине выяснилось, что красть гель для душа у Гвоздя незаметно теперь не получится ввиду большей поверхности под помывку. Сёри всё меньше нравилась метаморфоза. Дальше нужно одеться, а то проснулся Сёри в прикиде Халка. Лопнувшая майка для сна до сих пор лежала в кратере одеяла. Сёри вспомнил, что одежда нужного размера у него действительно есть, и чуть не засмеялся. Однажды, когда он уже жил у Альберта, но ещё не бросил надежду на выздоровление, он на случай, если телу вдруг вздумается начать вырабатывать гормон роста, купил несколько комплектов одежды. В отдельном забытом ящике своего дня ждали размеры от «9-12 лет» до американского «3XL», в котором год назад поместились пьяные Альберт и Гвоздь (они вообразили себя духовными сиамскими близнецами и решили подтвердить). Для себя с размером «L» Сёри из прошлого подготовил свитер цвета садовой зелени с оленьим орнаментом, потёртые брюки и белые кроссовки. Рыжие шапка и шарф теперь стали впору, хотя последний все равно художественно болтался у самых колен. Чтобы от ситуации, когда незнакомый китаец выходит из комнаты Сёри и заявляет, что он Сёри, а ему не верят и бьют челюстью об колено, деликатно уйти, её потенциальная жертва для начала написала всем сожителям объяснительное письмо. Костяк он копировал и вставлял, но ближе к началу персонально для каждого описывал тайну, которую знают только двое. Альберту он напомнил о случае, как его в женском монастыре в Швейцарии сначала приняли за бабулю и изгнали оттуда как мужчину только через три часа. А попал он туда спасаясь от горного козла. Для Дрели Сёри с улыбкой абсолютной власти расписал, как при погоне в рамках склада одежды он кинул ей мини-юбку с узором гепарда, чтобы пустить на кляп, а она поймала не глядя, рассмотрела, крикнула и уронила. Писк был непритворным, его сопроводил боязливый румянец. Сёри тогда рассмотрел в коллеге трусливую девочку, которая показалась из танковой брони для единственного концерта. А вот с Гвоздём оказалось весьма тяжело. У Сёри было так много компромата, который обновлялся еженедельно, что-то истинно хорошее уже давно отодвинулось за дюжинами неуклюжих падений и сеансов педикюра. Решено было просто написать «уточка». Леди, пришедшая в их дом два месяца назад, которую Сёри кличет «Проститутка» едва ли зазря, лицом в грязь пока не падала. Ей письмо не писалось, все равно где Альберт, там и она. После рассылки Сёри терпеливо ждал ответа. Он условился, что выйдет из комнаты только если хоть один из сожителей подаст обратную связь и объявит взаимодоверие. Ждать пришлось дольше получаса. Заигрывающее бурчание в желудке переросло в хамства и требования. Сёри спал почти сутки и до этого успевал переваривать разве что дневную норму кузнечика. От скуки мерещились потные отбивные и ряженая в укроп жареная картошка. На кухне зашипела сковорода, и на одно видение уже наползало второе: бекон в пузырях масла и разительно белеющие белки. Гвоздь готовит специально ему, чтобы привести в чувства после той недельной рвотной трёпки и сегодняшнего конфуза и показать, что Сёри верят и все равно любят. И не будут меньше кормить. Запах вкусной, тёплой еды, с военной мощью пробивался через рубежи. Кухня, коридор и замкнутая дверь в комнату Сёри. Враг пересёк все границы и зашёл в нос. Фатально. Побеждённая сторона пережёвывала ладонь. - Сёри, открывай! - позвал Гвоздь. - У меня горячий завтрак в постель. Радость подняла Сёри на ноги и как собаку заставила примчаться к порогу и чуть не скрестить об него. Едва его голова высунулась в коридор, с ещё большей силой он полетел назад и стукнулся затылком. Папин нос застало врасплох испытание на прочность. Экзаменатором выступила Дрель с её циркульной растяжкой. Она промаршировала в комнату так, что поступь трясла спину на паркете, и смерила Сёри взглядом сурового коменданта. - Он съел Сери! - выкрикнул у нее из-за спины Гвоздь. Кирс перевела свой взор в ту сторону: - Если ты сейчас пошутил, то я ненавижу твое чувство юмора, - сказала она и снова взглянула на Сери. – Кем будешь? - Твоей повесткой в суд за избиение детей, изверг, - хотел съязвить азиат, но вовремя понял, что аргумент потерял актуальность. Внутри от этого будто бы лопнула леска. - Господин Огурец, - изрек он. - Я влезаю в дома маленьких мальчиков и съедаю их, а потом краду их внешность, одежду, притворяюсь ими и пишу их опекунам объяснительные письма, ни в коем случае не убедительные, чтобы мне даже не верили. И кидали на пол и унижали. Я огурец-мазохист. Все очень просто и совершенно адекватно. А теперь, простите меня, - он встал на локти, - мне нужно улететь в Кукумберляндию к своим огурятам. - Я ничего не понял! - запаниковал Гвоздь с подносом все так же изумительно пахнущей еды. Лицо Дрели было непроницаемым. Она смотрела на Сёри сверху вниз как несколько сытый хищник, который раздумывал, продолжать трапезу, или нет. - Мы получили письма. Но это все равно неубедительно. Слишком сильная научная фантастика получается, сам видишь. Ненавижу научную фантастику. С другой стороны, у нас все основания тебе верить. - Да. - Но ты похож. - Я знаю! – выпалил Гвоздь. - Он подхватил какую-то взрослеющую болезнь! - Ненавижу твои догадки. Но ничего адекватного на ум не приходит действительно. Или это новая многоходовка того самого Шелкопряда, который виноват во всем на свете, и ты правда не Сёри. Сёри фыркнул. - Давайте. Свяжите меня и задавайте вопросы, "ответы на которые знает только Сёри". Кирс пожала плечами. По её команде Сёри уволокли на кухню, связали, усадили на барный стул и заставили отвечать на вопросы, ответы на которые знал только Сёри. Ради наличия пытки все ели и с ним не делились. Для простого завтрака стол не делали таким пышным никогда. - Монстры! Изверги! - кричал Сери, качаясь на ножках. Дрель проглотила кусочек хрустящего бекона и спросила: - Как Альберт нашел тебя? - Люди из больницы, куда я пришел из-за своего дефицита гормона роста, после того, как я записался на экспериментальную оздоровительную программу, которая так и не началась, попросили подсыпать ему в еду яд. Мне стало жалко еду, и я съел ее сам, а яд выбросил. - Я знаю! - выкрикнул Гвоздь, понял, что не дожевал салат, глотнул, и продолжил. - Эта программа все-таки подействовала с опозданием и вот результат! - он указал вилкой на Сери. - Да. Такой классный препарат, что я его даже не вкалывал и уже вылечился. - Погоди-ка, - Гвоздь нахмурился с мощнейшим подозрением. - Какой такой дефицит гормона роста? Все замолчали и перестали жевать. - Стоп, - Клоу выглядел так, будто в мгновение понял эту Вселенную. - Тебе не восемь лет! Все захохотали. - Сёри нам лгал! - продолжал Гвоздь, крича сквозь смех. Он подумал, что раскрытое им преступление посчитали бессмыслицей и то, что Сёри не взрослеет, первым заметил он. - Ему не могло быть так долго восемь! Мы же… мы же все тут почти четыре года! Ему бы было двенадцать! - Ладно, ты раскрыл мою тайну, - сказал Сери. - Ты молодец. Не то, что эти балбесы. Даже считать не умеют. Гвоздь наивно не видел сарказма, не понимал смеха над собой, а смотрел на Сёри, как на удивительный экспонат, доживший до наших дней. - Сколько ж тебе лет? Сёри сверкнул глазами: - Пятьсот тридцать семь. Клоу открыл рот, ахнул и закрыл его ладонью. Тупой конец ножа срикошетил об лоб Сёри, и в закрытых глазах выскочило северное сияние. - Ему сорок два, зум-зум. Братишка, тебе стоит быть менее доверчивым. - Правда? Ах… извини, я больше не буду! Знаешь, а тебе не надо кидаться ножами, когда мы за столом! Смотри, как Сёри плохо от этого стало, а он ещё мале… уже нет, но не надо! - Хм-м, приму к сведению. - Так, не примешь, а перестанешь кидаться ножами! - Я тебе говорила, как сильно я тебя люблю? - Продолжим, - голос Дрели лопнул разговорчики как иголка праздничный шарик, - какие клички ты дал каждому из нас? Девушка куснула ржаную булочку с тмином и зернами, на которой только что до красной корочки расплавили сыр. Сёри зажмурился и повиновался. - Гвоздь, Дрель, Проститутка, Альберт. Проститутка сидела в конце стола, уминая омлет, который предназначался ему. В блаженном беспорядке смешались ломтики ветчины, сладких помидоров черри, пряного синего лука и, конечно, комочки воздушного жареного яйца. - Еще вопрос, зум-зум. Если ты так долго жил с моим братишкой и Кирс, то наверное знаешь, когда у них дни рождения? Задействованные в вопросе лица взглянули на Сёри с выжиданием. Подсудимый зыркнул на его автора с ненавистью. В сравнении с минутой ранее, когда Проститутка бесцеремонно смаковала омлетом, Сёри возненавидел ее вдесятеро сильнее. - Ну, - вопрос оказался до ужаса скользким. Сёри никогда не придавал значения датам. – У Гвоздя первого января. Потому что он ребенок Миллениума. Бракованный. - Эй! - А у меня? – поинтересовалась Дрель. Описание степени опасности неверного ответа будет излишним. Сёри призвал все силы своей памяти. Из Марианской впадины воспоминаний он извлек только то, что на последний день рождения Дрели подавали гуся, фаршированного карамельными грушами, и торт «Тирамису», а Сёри достался кусочек с листиком мяты. Все новенькие группы мышц напряглись на его растянутом скелете. - Осенью,… - Верно, - девушка выжидающе уперлась подбородком в ладонь и обнажила вилку, куда прежде намотала ленту бекона. Сёри проглотил ком слюны. Прождав минуту, Дрель вынесла судебный вердикт: - Да, ты Сёри. Подставной человек предвидел бы такой вопрос и проверил бы, когда у нас дни рождения. - А теперь давайте я буду есть. - Ммм, - Скру огорченно выпятила губу. – Мне нравилось его пытать, зум-зум. - Мне тоже, - сказала Дрель. – На самом деле я поверила процентов на девяносто сразу, мне просто захотелось его страданий. Продолжим. Наконец, после очереди вопросов и, попутно, плотного завтрака с десертом, в кухню вошел Альберт. Один вид дал понять, что он работал минимум ночь. Повязка сползла на шею и через линзу помогала видеть всё перед собой помятой рубашке и пуговицам, но никак не частично зрячему глазу. Шаркая тапочками (у Альберта не было сил даже полноценно шагать), он обошел всю кухню и остановился у холодильника – прямо позади Сёри. Наступила полная тишина. На тот момент механик единственный не знал о метаморфозе, и всем было любопытно увидеть реакцию. Альберт отворил холодильник и вынул бутыль молока – от трех литров осталось около четверти, а объем питью придавал дрейфующий кусок льда – открутил крышечку, вставил горлышко в рот, откинув голову, и пил большими глотками, пока не отдернул бутылку обратно и не сбалансировал. Альберт размял лицо, будто на нем что-то засохло, и повернулся ко всем: - Как дела? – в голосе все еще слышалась усталость. А по глазу можно было решить, что держать их открытыми ему давалось с трудом. Второй он исторически закрывал. На вопрос Альберт получил четыре нейтральных ответа, в которых бы ясно чувствовалась наигранная непринужденность, если бы он не спал на ходу. Сёри, перевязанный скакалкой Кирс, повернулся к нему, козыряя своей неожиданной зрелостью: - Доброе утро. Альберт обалдел и от ударившего молнией удивления непроизвольно опустил нижнюю челюсть. - Уже утро? - Да, - Сёри кивнул. Он пытался делать голос басистым и как можно более отличимым от прежнего. Альберт вздохнул – такие казусы повторялись изо дня в день – и ушел, бормоча что-то под нос. Кухню тут же заполонил хохот, но позади него застучали всё-таки новые шаги бумажных тапочек. - Сёри! - крикнул Альберт, добравшись назад. - Знаешь, по-моему, ты стал немного выше. - Правда? Радость какая. - Хехехе, - Альберт игриво угрожал указательным пальцем, - могу поспорить, что никто из вас этого не заметил. - Никто, - кивнула Дрель. – Ты молодец. - Самый внимательный в мире, зум-зум, - промурлыкала Проститутка. Альберт выпрямил спину и подтянул повязку до уровня глаз. Как только стекло выровняло ему изображение кухни, сердце его ушло в пятки. - Бу, - сказал Сёри. - ААА! Вид очумелого Альберта вызвал короткую волну смеха. - Что произошло?! - вырвалось из него. - Я не знаю, - ответил Сёри. Между их интонациями был резкий контраст. - Но ты ничего не принимал! - Да. - И вообще вырасти за такой короткий промежуток времени - невозможно! Не надо знать биологию и физиологию, чтобы это понимать! - Конечно. - Сери, ты антинаучный! - У всех есть свои недостатки. - Вот как, - Альберт вцепился в дверную раму и медленно съезжал на колени, точно только что пробежал марафон. - А что же... оно так. Скру, сидевшая к нему вполоборота, склонила голову: - Кофе... не хочешь? - Да, - Альберт вскарабкался вверх по раме и поставил себя на ноги. - Сделайте мне кофе кто-нибудь. (В этом доме любая просьба, адресованная абстрактному "кому-нибудь", автоматически перенаправлялась конкретно к Гвоздю.) Альберт восстанавливал спокойствие маленькими глотками эспрессо пополам со льдом. Проститутка ритмично гладила его голове. Он сидел по правую сторону от Сёри и дико на него пялился. К тому времени он всё-таки прочёл письмо часовой давности и сомнения отпали. Это Сёри и он вырос. В какой-то момент Альберт не стерпел, закатил Сёри рукав до плеча и ощупал всю его руку, после чего обнюхал свои пальцы и облизал. Потом пошёл в поход по полному периметру и всего подопытного прочесал носом, не говоря ни слова. Наконец он простонал и горько признал, что не имеет ни малейшего понятия, что произошло. Он отлучился в лабораторию, а вернувшись, сел во главе стола с раскрытым ноутбуком и поздравлением: - Совсем забыл, ребята, есть же видео! - У меня в комнате была камера? - спросил Сёри. - У всех в комнате есть камера, - ответил Альберт. - Кроме Кирс. - Хорошо, - сказала Дрель, тоном подчеркнув, что Альберт заработал от неё плюсик, это дорогого стоит. Альберт что-то включил и из динамиков зашумело, как при зернистых помехах. Проститутка подошла сзади и положила подбородок ему на плечо. Оба без всякой экспрессии смотрели в экран. - Не будем же смотреть все двадцать часов, - сказал Альберт. – Опять… Он провел какую-то махинацию, и звук ускорился вдесятеро. Механик и девушка-робот увидели что-то поразительное. - Что там? - спросил Сёри опасливо. Альберт поставил на паузу и повернул экран к остальным. Прямо у себя на кровати, смирно, Сёри постепенно растянулся, словно жевательная резинка. Видео напоминало множество рекламных и киношных аналогов, где герой с каждым кадром взрослеет на день и вся его жизнь ужата в минуту, но различие было явным. Попадая в реальность, эти ролики становятся жуткими. - Зачем мы это посмотрели! - Гвоздь оказался самым ранимым. На его лице читалось предчувствие рвоты. - Действительно. - Альберт сконцентрировано смотрел на экран, будто наравне с речью что-то читал. - Зато мы точно знаем, что это Сери. - Так что со мной случилось? - спросил Сери. Альберт закрыл компьютер и медленно смерил юношу взглядом. - Какая-то пищевая добавка. Может, вирус. Но вряд ли такой, что передается дыхательным путем, потому что в этом случае была бы эпидемия спортивных красавцев. Или вирус совместим конкретно с твоим организмом, но это, по-моему, чересчур. Или, если это пищевая добавка, то это может быть побочный эффект каких-то препаратов. Ты что-то принимал? - Пачку таблеток от головы и жаропонижающее. Альберт мотнул головой. - То твое состояние скорее всего было реакцией организма на посторонние процессы или что-то в этом роде. Ты принимал что-то до этого? - Нет, - ответил Сери. - Если конфетки с витамином С не превращают в спортивных красавцев. - Ох... - Альберт расслабил плечи с поражением. - Я не знаю, что это. Проститутка обняла Альберта за шею. - Может, попросить помощи у Бени, зум-зум? - предложила она. - Да, наверное, ты права, я позвоню, - он вынул телефон из кармана на кнопке, набрал номер и приложил к уху. Прошло ровно столько времени, сколько умещается между запросом на вызов и первым гудком, или даже меньше, а Альберту на ухо уже вещал голос. Оператор. Альберт тупо посмотрел вперёд себя. - Ребят, - он стал ещё более обеспокоенным, чем когда осознал скачок роста Сёри. - Что там? - взволновался Гвоздь. Альберт положил мобильный на стол, сбросил вызов, и позвонил заново. Заговорил оператор: "Абонент недоступен по причине длительного заключения в тюрьме Святой Александры по обвинению во взломе информационной системы национально банка Австралии и последующих денежных махинациях". В гробовой тишине заиграла музыка, и телефон уже женским мелодичным голосом произнес: "Оператор "Mob-tober" - вы всегда в курсе!" *** Леонтина прокрашивала листву четвертый час без передышки: осанка расслаблена, глаза уже притомились, а кисти рук были будто бы не нее - выверено, по-механически порхали с двумя кисточками у самой картины, каждым мазком приближая ее к гиперреалистичной. Девушка была амбидекстром, как и все дети Миллениума, - не имела доминирующей руки и одинаково хорошо управлялась и правой, и левой. Свет солнца на полу багровел и выскальзывал прочь, катился по красочным пятнам на деревянном покрытии и по разбросанным кисточкам, пустым банкам гуаши и бесконечным наброскам, покидая комнату ввиду позднего часа. Леонтина решила докрасить еще квадратный метр и пойти спать - она не прекращала махать кисточкой с девяти, сделав только перерыв на обед и ритуальную ингаляцию. Бабахнул резкий хлопок, будто мухобойка весом в центнер промахнулась мимо насекомого и прихлопнула пол. Девушка испуганно повернулась и чуть было не закричала. - Сёри?! Широкоплечий, с красивыми жилистыми кистями рук, на подоконнике круглого окна вполоборота сидел совсем взрослый Сери. Это был он - нарисовав однажды чей-то портрет, Леонтина надолго запоминала черты натурщика, состарься он хоть вчетверо. Разум принимал эту картину с титаническими усилиями. - Я, - сказал он бесстрастно. - Если ты спросишь меня, что со мной произошло, то я тебя укушу. - В любом случае, это очень странно, - констатировала Леонтина. Глаза сами соскальзывали с лица и изучали тело. - Очень странно. - Когда Альберт полноценно осознал, что случилось, он повис на моей шее, заревел, и начал орать. "МОЙ МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК! СОВСЕМ ВЗРОСЛЫЙ! ПОЧЕМУ ДЕТИ ТАК БЫСТРО РАСТУТ?". Я солидарен с вопросом, кстати. Леонтина усмехнулась. - А как это в принципе произошло? Я имею в виду, как, ты же не мог вот так сразу проснуться, - девушка указала на него рукой. Вариант с сюрпризом при пробуждении художница считала научно-фантастическим, притом сомневалась, корректна ли первая половина слова. - Мог, - Сёри прикрыл глаза и кивнул, после чего описал поподробнее. Утром он проснулся славным молодцем, но удивление не проступило на возмужавшем за ночь лице. Он встал и своими матерыми ногами разорвал детские тапки. И прошествовал в баньку, богатырь, да так, что пол лопался под цокот красных сапог. А потом он спас маленького щенка. Да недруги напали на нашего молодца, повалили на коврик и сковали десятью цепями чугунными, усадили за стол под снедью осевший, да есть начали, а с ним не делились. Ну не ироды! А герой наш терпел. Тужился, напрягался, что лоб реками потными обливался, и руками своими путы порвал. Выскочил из-за стола, взревел как медведь и надавал всем горячих лещей. А потом пришел Альберт и показал странное видео. - Ясно, - пробормотала Лео сквозь хохот. – В таком случае, чем обязана визитом? Одну руку Сёри было не видно – она свисала на улицу, и только сейчас показалась – пальцы разжались, и из кулака на пол грохнул пакет, забитый продуктами. Изнутри посыпались цветные пакеты чипсов и прочей еды, напичканной химикатами, которую Леонтина сроду не пробовала, потому что частая дегустация грозила повышением холестерина. - Гостинцы, - сказал Сёри. – Один раз можно. - Ох, вот как, - Леонтина пораженно заморгала, - нет-нет, совсем не стоило! - Стоило. - Ладно, - её не надо было уговаривать долго. – Только маме не понравится, если она услышит, как мы тут едим. Леонтина прошла к двери и лишь головой выглянула в коридор: - Мам! - крикнула она. - Я хочу ягод! Сходи за ягодами! - Ягодами? - переспросила мать. - Неужели ягодами! - Да! – Леонтина раздражилась. Некоторое время назад мать и дочь договорились на шифровку «сходить за ягодами» на случай, если к ней придет мальчик. - А что за ягоды ты хочешь, доченька? - сладко спросила мама. - На букву "А"? - Нет! Последовала озадаченная пауза. - На букву "Б"? - Мама, я считаю, что агрономические интересы - это личное, - заявила Леонтина. - Пожалуйста, дай своему ребенку хоть раз в жизни поесть ягод! Леонтина закрыла дверь на замок и повернулась к юноше. Тот успел присесть на ковёр и обложиться едой. Он пытался утаить смех, но губы его выдавали. Всё он хорошо понял. - А со мной ягодами поделишься? - Нет, - Леонтина силилась не краснеть. - На самом деле, - Сёри перебил себя кукурузным шариком, закинутым в рот, - я у тебя по одному делу. - Да-да, - Леонтина села на ворс перед азиатом, сложив под себя ноги. - Мы хотим побить одного мудака (не Беню), - Сёри рассказал о наркомане, который вовсе не наркоман, из раза в раз забрасывая себе или Леонтине в рот шарик (после первого раза она уже не упрямилась, а только пережёвывала, с наслаждением закрывая глаза). – Так вот, - продолжал он, - это было не единожды. С того раза все время, когда вместе выходим именно мы вдвоем с Гвоздем, - парня прервал хруст пакета – Леонтина засунула туда руку сама, - до нас преступника ловит кто-то другой, и все время в участке говорили, что это зеленоволосый. Вышло так, что из-за него мы три месяца без гонорара. - Вот как, - Леонтина сожалела, что в тот момент только изображала сочувствие. Она была сознательной частью аферы, сценическую часть которой ей только что рассказал Сёри. Художница знала, что за кулисами, и только это спасало от самосожжения совестью. – Но зачем ты рассказываешь это мне? – задала она вопрос, прописанный по сценарию, чтобы услышать уже известный ответ. - Ты можешь нарисовать портрет с описания? – спросил он прямо. – Словесного. Мы не знаем его имя, но можно дать его фотографию той умной программе, и она скажет, где он и как его зовут. - Я справлюсь, - слишком быстро, на свой взгляд, решилась ответить художница. Она должна была несколько поколебаться. И спросить, хорошо ли Сёри запомнил лицо, чтобы досконально воспроизвести на словах. – Наверное, - девушка нерешительно взяла еще один шарик и положила в рот. Ее пальцы покрыла приправа ядовитого цвета. Неловкость быстро утонула в беседе, которая свелась к обсуждению вкуса той или иной диковинки, которую Леонтина пробовала в первый и в последний раз в своей жизни, которая подходила к концу, но Сёри будто и не помнил о её гное в сердце. Позже он начал критиковать её незаконченную картину, хоть Леонтина начала было протестовать. Там не было ни одного Сёри! Художница рассмеялась. Неповторимый вечер.