На руинах былого величия

      Бороться с отчаянием, граничащим с истерикой, удавалось, пожалуй, лишь неимоверным усилием воли. Разум Синчэня, как натянутая струнка, открытый оголённый нерв, что каждое мгновение грозился разорваться, превращая боль в смертельно невыносимую агонию. Пальцы его дрожали над грудной клеткой раненого товарища, но трясущейся рукой не поможешь. Вдохнув и выдохнув, он через скомканную в руках тряпицу — часть подола собственного ханьфу — схватился за торчащий меж рёбер окровавленный острый наконечник стрелы, второй крепко сдавливая древко. Усилие разума, усилие рук, и древесина треснула, обламываясь. Наконечник стрелы Синчэнь завернул в тряпку, откладывая в сторону, чтобы после всего рассмотреть повнимательнее в поисках любой подсказки о владельце оружия.       Разрезав ткань на окровавленной груди Сун Ланя, Синчэнь осторожно приобнял его, прижимая к себе и разрезая одежды и на спине: — Пожалуйста, держись…       Цзычэнь не отозвался, кажется, уже давно потеряв сознание то ли от боли, то ли от кровопотери, то ли от возможного яда, намазанного на стрелу, но по-прежнему дышал. Слабо, прерывисто, болезненно и хрипло, но дышал, чем давал Синчэню шанс не сверзиться в пучину боли и вины. Взявшись у самого оперения стрелы, Синчэнь быстрым, отточено резким движением вытащил её. Из открытой раны с новой силой хлынула алая кровь, и без того почти мертвецки бледное лицо Сун Ланя начало бледнеть ещё быстрее. Синчэнь зажал всей силой своих рук сквозную дыру в его теле с обеих сторон заранее приготовленными примочками с кровоостанавливающими травами, зажмурился и замер в ожидании. Секунды то были или часы, сказать было невозможно, он лишь изо всех сил прислушивался к сердцебиению чужому, ослабшему, и собственному, настолько контрастно бодрому и взволнованно быстрому — затухающая жизнь и неимоверной волей горевшая. Он не слышал вновь с силой напавшую на вершину метель, что вернулась будто по мановению того же господина, что управлял войском восставших мертвецов.       Растёртые травы и ткань промокли насквозь, кровь размазалась по пальцами Сяо Синчэня, делая их неприятно липкими и стягивая кожу. Сквозь кончики пальцев, покалывая и вибрируя, текла духовная энергия. Если бы только он был уверен, что всех его духовных сил хватит, чтобы Сун Лань выжил, чтобы раны его затянулись и он очнулся, то Синчэнь, не задумываясь, излил бы себя всего, досуха и без остатка.       Тело в его руках было едва ощутимо тёплым, но живым. На шее он чувствовал слабое дыхание, на собственной груди — тихим эхом отзывающееся сердце. Кровотечение замедлилось, ссыхаясь коркой под действием лекарства. Самая страшная опасность отступила, и смерть от кровопотери грозила менее всего, хоть то и было малой толикой среди смертельных угроз, обрушившихся на Сун Ланя. Что если стрела всё же была отравлена? Что если пробила жизненно важные внутренние органы? Если после большой потери крови телу не хватит сил полностью затянуть раны?       Тихо вздохнув, Синчэнь уложил Цзычэня на бок. В спешке он бросился наружу и под шквалистым ветром устремился подальше, туда, где не лежали останки падших цзянши и не упало ни единой капли их внутренних жидкостей — там он набрал кристально чистый снег на растопку. Действие за действием, словно и не осталось в нём ни одного следа эмоций, как в безвольной кукле-служке. В тёплой талой воде он смочил чистую ткань и обтёр тело Сун Ланя от запёкшейся крови, сменил примочки трав на новые и тугой повязкой обмотал его торс, только после укладывая на циновку и укрывая своей верхней накидкой с мехом белого соболя. Со столь же каменно непроницаемым лицом он снова устремился наружу, чтобы добыть ещё одну порцию воды.       Вновь водрузив над костром котелок, полный снега, он присел рядом, почти неморгающим взглядом рассматривая пляшущие рыжие языки пламени. Огонь тихо зашипел, коснувшись холодного и чуть влажного металлического дна. Синчэнь всё также смотрел в самое сердце костра, на рдеющий алым центр жара — глазам его стало горячо и сухо, но он по-прежнему ни разу не моргнул, будто и впрямь от тела его осталась бесцельная безэмоциональная оболочка, пустой сосуд. Переживания и всё так и рвавшееся наружу отчаяние он скомкал и упрятал где-то глубоко внутри, не давая себе и мига слабины.       Твёрдой рукой он забрасывал в кипящую воду точно выверенное количество целебных ингредиентов: трав, кореньев, выжимок животных и растительных, которые припас в небольшом мешочке в надежде, что ни один из них не потребуется в их путешествии к вершине. Предосторожность оказалась не лишней и, в конечном счёте, он истратил почти всё.       Он вымешивал отвар, пока тот не приобрёл верный оттенок, и, не чувствуя температуры, голыми руками взялся за котелок и выволок его в ночной холод, чтобы остудить в снегу.       Чашка этой жидкости была верным средством от желудочного отравления, только вот сказать наверняка, как оно сработает на волшебном звере, наглотавшемся трупных телесных жидкостей, Синчэнь не мог. Иных рецептов он не знал — да и разве существовал рецепт для настолько специфического случая? Разжать челюсти упавшей без сознания волчицы оказалось удивительно простым делом: всё её тело обмякло, явно показывая, сколь печально было её состояние. Синчэнь осторожно вливал в пасть отвар по одной чайной чарке, долго и методично до дна вычерпывая весь котелок. Такие угрожающе длинные и острые клыки Минмэй поблёскивали в отсветах открытого огня, словно кусочки дорогого фарфора, и отчего-то совсем исчезла вся их внушительность, ускользнула вместе с сознанием владелицы. Закончив, Синчэнь поднялся на ноги и отряхнул одежду, тут же замирая при взгляде на собственные руки.       Изящность тонких светлых пальцев скрылась за слоями крови, грязи и ошмётков трав. Исколотые и припухшие подушечки сморщились, ладони и костяшки оказались покрытыми царапинами и множеством крошечных язвочек от бездумных прикосновений к раскалённому металлу и ядовитым травам.       Лишь сейчас он обратил внимание на себя, на необходимость избавиться от следов сражения и упорного труда. Лицо и руки он умыл пригоршней чистого снега, растирая кожу до колючей, обжигающе-холодной боли. После на секунду замер, опираясь ладонью о толстый ствол дерева. Чужого присутствия вокруг он более не ощущал: все уцелевшие цзянши уползли вслед за своим хозяином, все звери упрятались в своих убежищах от безжалостно хлеставшей метели. До того ровное дыхание Синчэня сбилось всхлипом, который он тут же задавил прижатой к лицу ладонью. Глаза его намокли, но влага тут же обратилась кристально-чистыми каплями льда. Впервые он ощутил себя столь неожиданно одиноко. Даже в то время, когда он сам по себе бродил между деревушками в поисках места, где был бы нужен, Синчэнь не ощущал себя настолько тоскливо-одиноко. Приобретя верного друга, с которым плечом к плечу провёл столько времени, ни разу не разлучаясь с момента встречи, сейчас он в один неощутимый миг почти потерял его.       Нельзя было даже с уверенностью сказать, что всё же не потерял полностью, что сумеет сберечь теплившуюся в пронзённом теле Сун Ланя жизнь. Синчэнь с силой сдавил собственное лицо, зажимая нос и рот ладонью. Рвущееся наружу чувство сдержать под маской непроницаемости и спокойствия более не находилось сил.       Не задумываясь, он содрал с себя одежду, и без того запачканную и изорванную в лоскуты, оставаясь обнажённым лицом к лицу с бушевавшей стихией. Хватая ладонями снег, Синчэнь принялся остервенело тереть свою кожу, которая от столь грубого обращения тут же раскраснелась. Он всё продолжал с таким усердием, что иногда под давлением разливались синяки и новые царапины, но от холода, с каждым мгновением всё сильнее сковывавшего тело, он совсем ничего не чувствовал. Вместе с ощущениями физическими затухали и страдания душевные, застывшие под морозной коркой, стёртые грубыми движениями снежных комков по телу.       Остановился Синчэнь лишь в тот момент, когда пальцы его заледенели до той степени, что больше не могли согнуться и черпать новые порции снега, и лишь тогда он развернулся, чтобы двинуться обратно, туда, где сейчас он был так сильно нужен.       Но именно этой нужды он так отчаянно боялся.       Пройдя несколько шагов, Синчэнь вздрогнул, развернулся обратно, схватил и встряхнул лежавшее на земле ханьфу, тут же срывая с пояса талисман. Нефритовый диск показался удивительно тёплым, и он прижал его к груди, наконец, возвращаясь к свету костра. Чистые одежды прикрыли следы его отчаяния на нагом теле.       Ещё несколько поленьев оказались съедены пламенем.       Сперва он подошёл ко всё такой же бессознательной Минмэй, наклонился поближе и провёл ладонью по её ушам и погладил по макушке. Неужели она и впрямь так отчаянно силилась защитить едва знакомых ей людей от смертельной опасности, что совсем не озаботилась о состоянии собственного тела? — Прав был брат Сун, когда предостерегал от последствий попадания трупного яда в тело. Что же я скажу наставнику Линь, если ты совсем ослабнешь?       Но что он мог бы сказать, если бы последствия отравления стали фатальными? С тяжёлым сердцем Синчэнь оставил волчицу одну и прошёл дальше, присел рядом с бездвижно лежавшим Сун Ланем, коснулся кончиками пальцев его лба. — Оставить тебя, если станешь обузой, так ведь, брат? Не вини меня за невыполненное обещание, ты не обуза, а мой долг. Разве можешь ты быть мне в тягость? Никогда, брат, ты не будешь мне в тягость, и сердце моё, душа моя погибнут, если нам придётся расстаться.       Он поджал губы и тут же, склонившись, коснулся ими всё такого же едва тёплого лба. Слёзы застлали глаза, становясь безмолвным плачем тихо горюющего о несправедливости. Всё громкое и кричащее отчаяние осталось у векового древа вместе с растаявшим от жара пышущего болью тела снегом.       Если бы он мог принять удар на себя, то, не раздумывая, подставил бы собственную грудь. Если бы мог взять на себя хотя бы половину этой боли, то тут же забрал бы её себе. Отчего же всё досталось одному?       Утирая слёзы, Синчэнь забрался под служившее одеялом одеяние и прикрыл покрасневшие глаза. — Пожалуй, если погода сжалится, то, как бы высоки не были небеса и далеки звёзды, здесь можно куда ближе разглядеть двадцать восемь небесных домов, не правда ли? Если воля небес развеет тучи, то одной из ночей стоит взглянуть повнимательнее…       Осторожно положив ладонь на плечо Сун Ланя, он придвинулся ближе, прильнул всем телом, чтобы поделиться хотя бы своим теплом. И даже не успев заметить, сам провалился в сон, глубокий и тяжёлый, совсем не дающий задуматься о том, как небезопасно и безответственно было оставлять место их ночлега без бдительного караула. Но невыносимой силы потрясение сработало не хуже, чем удар чем-то тяжёлым по голове, и сон его был столь крепок, что, пожалуй, даже если у самого уха Синчэня запустили бы сотни фейерверков, он не открыл бы глаз.       Проснулся он лишь когда совсем рассвело, а солнце подползало к своему полуденному положению. Кострище давно затухло и остыло, следы ночной битвы покрыло свежим сугробом. Небо было кристально чисто, а бурный шквалистый ветер ослаб до редких лёгких морозных дуновений.       Синчэнь выбрался из-под укрывавшей его накидки и тут же плотнее укутал ею Сун Ланя, подтыкая края и расправляя складки. Рука его вновь потянулась к бледному лбу — за ночь ничего не изменилось. Кончики пальцев скользнули по прохладной щеке, очертили нос и линию губ, коснулись подбородка, а после двинулись к нежной мочке уха. В сердце Синчэня разлилось странное непривычное ощущение, и вторую руку он тут же прижал к груди. Нежность и привязанность в его душе смешались с тревогой, и он склонился ближе, коснулся губами лба — лишь чтобы получше почувствовать температуру. Что-то внутри него сладостно задрожало, никак не давая отстраниться, и Синчэнь, поддавшись странному порыву, снова коснулся чуть тёплой кожи. Дав себе эту слабину, он не смог остановиться: короткие поцелуи усыпали закрытые веки и дрожащие ресницы, переносицу и кончик носа, скулы, щеки и линию подбородка. Обе ладони Синчэня легли на щёки Сун Ланя, и следующий поцелуй он скрал прямо с бледных губ.       Тут же вздрогнув, он рывком отстранился, сам испугавшись своего горячечного порыва. В мгновение Синчэнь почувствовал себя гадким воришкой, стащившим великую ценность прямо под носом у немощного больного. Лицо его горело, и вместе с вязкой неприязнью к своему поступку где-то рядом вспыхивали радость и сладостное удовольствие. Прикрыв рукой собственный рот, он тихо прошептал одно единственное, едва слышимое «Прости», прежде чем подняться на ноги и выйти наружу.       Прибавивший за ночь в высоте пласт снега тонким слоем забрался с ветром внутрь грота, и с каждым шагом вперёд Синчэнь вяз чуть глубже, в конечном счёте оказываясь в сугробе едва ли не по колено. Рассмотреть уничтоженные в ночи трупы или найти хоть какую-то стоящую внимания зацепку на поле боя теперь было делом куда более затруднительным, не говоря уже о том, чтобы добраться пешком до места, где ранее таилась тень с повелевающим ходячими мертвецами дяньгу.       Оглядевшись вокруг, Синчэнь тихо вздохнул, насилу прибирая излишние эмоции под контроль. Ведь первым делом стоило сменить Сун Ланю перевязь и осмотреть рану на предмет влияния возможного яда, позаботиться о Минмэй, натаскать ещё дров к грядущей ночи. В памяти тут же всплыл в суете откинутый в угол наконечник стрелы — вероятно важная зацепка и дальнейший проводник к разгадке ночного нападения.       Вернув себе обыкновенное умиротворённо-спокойное выражение лица, Сяо Синчэнь спрятал кисти рук в рукавах ханьфу и, развернувшись, зашагал назад по собственным следам.