Сборник идей

Мари всегда бежала к Клоду, когда ей становилось страшно по ночам, а ночники не спасали от жутко плясавших на стенах теней. Она прибегала к нему, не слыша восклицаний Феликса, и забиралась с ногами на софу отца, как можно теснее прижимаясь к мужчине, который только-только разлеплял глаза и ещё не мог сообразить, что за вихрь накинулся на него. А девочка с отчаянно бьющимся сердцем доверчиво обхватывала голый торс императора и утыкалась ему где-то в районе ворота, пряча лицо от окружающей темноты вокруг. Клод ворчал, пытался отлепить от себя и хотя бы перенести тело дочери на кровать, но она очень упорно сопротивлялась, цепко держась за халат и не давая себе поднять голову. Если же и являла лицо, то только с зажмуренными глазами – страх темноты слишком пугал. Кошмары начали её преследовать с раннего детства, именно с них и возник другой страх, который не отпускал так же долго, как и плохие сны. Даже повзрослев, став четырнадцатилетней девушкой, Мари всё равно неизменно сбегала от своих страхов в комнату отца, находя в его объятиях защиту. Клод был слишком здравомыслящим и вместе с тем слишком мягким к дочери, чтобы позволить себе обойтись с ней чересчур грубо, когда она так доверчиво просила у него безмолвными движениями помощи. Рядом с ней ему становилось особенно легко, и всякие воспоминания о Диане отступали, будто напуганные счастьем, что испытывал их обладатель. Мари всегда была с ним, бежала, когда он уходил, сидела рядом за приёмом пищи, довольно забавно расплёскивая еду или жмурясь от удовольствия, спала в укромном месте, когда он проводил аудиенции в тронном зале. Казалось, она постоянно рядом с ним, ни на минуту не оставаясь одной... Это, конечно же, было не совсем правдой, но кто скажет тем двум, что они не всегда вместе, когда они уже душой, мыслями постоянно рядом, чувствуют друг друга на расстоянии, будто и не разлучались. Такая связь возникала между матерью и дочерью, отцом и сыном, но у императора и его принцессы она оказалась гипертрофированной, не такой, какой должна была быть. Можно сказать, неправильной... Только они сами этого не осознавали, стремясь быть вместе, когда это возможно, и проводить время в уютном молчании на прогулке или за разговором на самые разные темы – они неизменно находили, о чём поговорить. Никто даже не мог представить, чем это могло закончиться, когда Мари в один прекрасный день, точнее ночью, проснулась с криком в горле, мучаясь от привиденного сна. Лили уже тогда что-то подозревала, но не могла предсказать того, что воспитанница откажется бежать со всех ног к правителю и останется одна в своей комнате, дрожа и плача, и выгонит её из спальни. Всё пошло как-то не так после её совершеннолетия, после того праздника, который все устроили для своей любимицы. Клод, как всегда, заявился поздно, но успел немного попраздновать с дочерью, на прощание легко чмокнув её в щёку, строгим голосом наставляя о том, что скоро ночь, и все должны спать, а не пьянствовать до рассвета. Мари, помнится, тогда будто окаменела, но кивнула ему, заявив, что так всё и будет. Осознание пришло слишком поздно, но девушка хваталась за каждую соломинку, за любые слова в надежде спастись от греха, так как сама не могла уже оборвать эту связь без чужой помощи. Клод начинал чаще хмуриться, быстрее выходить из себя и почти всегда пребывать в плохом настроении, поскольку Мари отказывалась теперь проводить с ним столько же времени, сколько было раньше. Он не понимал, а на свои вопросы получал либо игнор, либо ответы на совершенно другие вопросы. Это становилось раздражающим, и мужчина даже придумывал способы безболезненно развязать язык дочери, чтобы, наконец, узнать, что же такое произошло, что она так резко поменяла своё отношение к нему. Мари смущалась и испытывала стыд, но по-другому не могла. Она стала напоминать сороку с бесконечно длинным языком, лишь бы не слышать сладкого голоса отца, что напоминал интонациями айсберг, а где-то внутри него таились привязанность и нежная любовь к своему дитя. Когда Клод спрашивал о чём-то, то она невольно, в лёгком волнении, начинала говорить сухо и прохладно, чем ещё больше выводила из себя мужчину. Когда они отправлялись на прогулки, Мари старалась держаться на расстоянии, чтобы случайно не соприкоснуться чем-нибудь. Принцессе по-своему было страшно, и она хваталась за каждую надежду, но та падала каждый раз с оглушительным грохотом, отзываясь трескучими ритмами внутри черепной коробки, а в висках стучала кровь. Ей было больно видеть отца таким хмурым и злым, ей хотелось обнять его, уткнуться в его сильную грудь, чтобы заглушить страдания сердца, но разум требовал немедленной сдачи всех этих нежностей, давно вышедших за рамки дозволенного. Никто не знал, как по ночам она рыдала, не в силах сдерживать своего горя. Никто не знал, как она сходила с ума от невозможности прикоснуться. Долгие дни в отдалении привели лишь к тому, что Мари стала чаще оглядываться на Клода тем странным взглядом, значение которого он не мог понять, но которого понимала Лили. — Что с вами происходит? — вопрос однажды был задан верной няней, которая и сама страдала от незнания того, чем помочь любимой девочке. — Я не могу тебе этого сказать, Лили... Мне очень стыдно, — и Мари зарывалась носом в подушку, пряча полыхающее от смущения лицо. А няня лишь страдальчески вздыхала да уходила, оглядываясь с щемящей болью на хрупкую фигурку воспитанницы. Так проходили месяцы, и барьер всё рос и рос, а Клод и Мари становились лишь тенями прежних себя, страдая каждый по-своему. В груди девушки уже полыхал целый пожар, вызывающий не только страдание, но и отчаяние – греховные желания становились сильнее, а защита разрушалась с тихим треском. Ещё немного, и принцесса могла решиться на отвратительный шаг, не взирая на законы и богословские предписания. А император почти совсем перестал спать, и, не понимая поступков дочери, приходил к выводу, что она разлюбила его или кто-то что-то ей сказал про него ужасное. Дальше – хуже... Кошмары почти совсем доконали девушку, как и её разгорающиеся чувства. Защита, выстроенная ей в сознании, ломалась с каждым разом громче и ужасней, пока не рухнула незадолго до Дня Рождения. Огромные мешки под глазами замазывались, но ночью они становились отдельными демонами на осунувшемся лице усталой от борьбы принцессы. За день до праздника, до её девятнадцатилетия, ночью она просыпается с мучительным приступом ужаса от картин смерти во сне. Именно тогда всё было отринуто, а ноги стремительно понесли её тело, запахнутое лишь в ночнушку, в сторону отцовского дворца, где она с громким всхлипом ворвалась и буквально упала в объятия императора. Клод был шокирован. Его глаза мгновенно распахнулись в недоумении, а руки рефлекторно поднялись, но он долгое время не решался обнять дочь, думая, что это очередная ловушка сознания. Но Мари сама потянулась к воротам его халата и, как в детстве, уткнулась в торс отца, мелко дыша от подскочившего давления. Клод убедился в том, что это не галлюцинация, и сам крепко прижал к себе девушку, шепча ей на ухо привычные слова утешения, которые когда-то шептал, когда она ещё девочкой бегала к нему спать, туда, где спокойнее всего... А потом, успокоившись и придя в себя, Мари совсем неожиданно приникла щека к щеке и медленно заскользила по лицу мужчины, носом щекоча кожу. Губы остановились на одном уровне с губами напротив, и девушка сама затянула отца в поцелуй, совсем легко и невинно касаясь поверхности чужих губ, неумело сминая их и прикусывая. Осторожно, нежно, жаждуще, так, что Клоду от повторного шока едва не снесло крышу. Он мог сопротивляться, мог оттолкнуть, но был слишком мягким и по-своему изголодавшимся по женской ласке. Мари слишком много выпила соков из его жизненных резервов, и теперь с юношеской пылкостью восстанавливала справедливость, пока мужчина застыл, будто где-то в другой Вселенной. Клод не мог отказать дочери, не умел, когда каждый раз исполнял её желания, словно они являлись приказами. Мари не знала, что не одна она грешница, что не одна глупая влюблённая девочка, недополучившая в детстве любви матери... Они с отцом были поразительно похожи, и оба такие же грешники, как и большинство смертных на планете. Ночь взрывалась в их сознании фейерверками и яркими красками, заполняя сердца живительной влагой любви. Мари и не знала, что значит быть такой цельной и счастливой, ровно так же, как Клод. Но на следующий же день сказка прервалась, так и не начавшись... Мари оказалась слишком слаба и покончила жизнь самоубийством, не выдержав моральных мук, застигших её поутру. Принцесса была слишком добросердечна, слишком неискушённой и немного глупой, раз не заметила, как отец испытывал те же чувства, что и она, как он боролся на протяжении жизни со всем, что призывало его к смерти. Они оказались между тем слишком разными, и Клод снова понял, как судьба несправедлива к нему, отнимая уже вторую любовь. Сердце взрывалось болью, жизнь неумолимо ломала его, но он всё также продолжал жить, назло всем...