Взаперти

Джордж Хиддлстон, тщетно пытаясь уснуть, ворочался на неудобном диване в номере, который они с Миррой занимали в одной из лучших гостиниц Мумбаи. Сегодня Дауни сообщил ему, что документы, по которым Томас может выехать из Индии, готовы. Да, о получении паспорта речи не шло. Но с теми бумагами, которые, не без помощи посла Британии, выправил Тому Роберт, проблем с дальнейшим восстановлением в правах и легализацией у племянника быть не должно. Спецборт, который мог доставить тяжело больного в любую точку мира, также был найден. Поэтому вылетать они могли хоть завтра. Хорошо бы, это была последняя ночь в Мумбаи. Джордж ненавидел Индию. И ненавидел гостиницы. Конечно, в номере была просто непристойно большая кровать, но с тех пор, как Джордж узнал о том, что его племянник жив, после того памятного разговора с будущей супругой мужчина предпочитал спать один. Роберт Дауни позвонил, когда в Лондоне был ранний вечер, и они вместе с Миррой собирались на какой-то очередной скучный прием по поводу награждения какой-то скучной журналисткой премией кого-то из скучных коллег Вайш. Да так на прием и не попали. Известие Дауни ошарашило, сбило с толку. Том выжил. Спустя почти восемь месяцев после того, как Джордж с помпой похоронил чужие останки в семейном склепе Хиддлстонов, мальчишка оказывается жив, правда не сказать чтобы здоров и находится не абы где, а в лаборатории, которую они с Румыном организовали для того, чтобы апробировать такие лекарства, которые в приличных клиниках апробацию не пройдут ни за какие деньги. Первые минуты после разговора с Робертом Джордж пребывал в абсолютнейшем шоке. Поверить в такое было просто невозможно. Но у него и мысли не было о том, что безопасник ошибается — хитрый лис Дауни не ошибался никогда. Тогда как? Почему племяннику удалось выжить, если Мареш уверял его, что тело Тома никогда не будет найдено? Видимо, мальчики Румына облажались, и он сам, понятное дело, пытался убедить заказчика, что ему не о чем беспокоиться — с Хиддлстоном-младшим покончено. Но и сам Джордж тоже хорош: доверился Марешу, не потрудился все-таки отыскать тело, обрадовался тому, что так удачно и так быстро ему оформили документы, согласно которым Томас мог считаться мертвым, даже труп какого-то индийского бродяги сунули в дорогущий гроб да и сожгли, как завещал племянник. И вот теперь из-за собственной беспечности и вранья Мареша Хиддлстону придется разгребать все это дерьмо. Но ужаснее всего было даже не то, что проклятый мальчишка умудрился выжить. А то, что обнаружили его в Сайфи. В отделении у Джаи Вайш. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что с лабораторией теперь будет покончено. Раз уж за дело взялся Дауни. Джордж не так опасался того, что ему придется отвечать перед законом за создание этой самой лаборатории — сначала пусть докажут его причастность, между ним и Сайфи цепочка в несколько звеньев, все оформлено на подставные фирмы, и те, если полиция копнет поглубже, приведут к Румыну, а не к нему. Да еще, вероятно, к Мирре — оплату за услуги Мареша по устранению Томаса перевели на некую мутную фирмочку по оказанию консультационных услуг со счета, оформленного на невесту Джорджа. Пусть доблестная полиция проверяет, какие такие консультации оказывали работники фирмы — наемники Румына — мисс Вайш. Если что, то он, Джордж, тут не при делах. Если даже Мирра откроет свой хорошенький ротик и напоет копам о том, что это Хиддлстон-старший был заказчиком убийства племянника — похрен, он отобьется, это всего лишь ее слова против его слов, к тому же у Джорджа прекрасные адвокаты. Чего на самом деле боялся Хиддлстон, так это того, что ему придется отвечать перед арабами. Эти, если не получат в оговоренный срок сыворотку, слупят с Джорджа такую неустойку, что как бы по миру не пойти. Это уж не говоря о том, что могут и не обойтись деньгами, а в прямом смысле зарыть проштрафившегося англичанина в песок. У них этого добра много — вся страна, считай, сплошная пустыня. И сколько секретов хранит эта пустыня — один Аллах ведает. Так вот арабы были проблемой. Джамель, сука пронырливая, позвонил практически сразу же после того, как Джордж закончил разговор с Дауни. Позвонил и вежливо так — он всегда был вежлив, даром что учился в одной из престижных британских школ, Джордж бы руку дал на отсечение, что Джамель, когда режет глотки своим врагам, после всегда извиняется — поинтересовался, как дела с производством сыворотки, все ли хорошо, не нужна ли какая помощь? Откуда, вот откуда он узнал, что полиция заинтересовалась лабораторией? Хотя глупый вопрос — Джамель всегда все знал, должность шефа армейской разведки обязывала. И этим своим звонком арабы намекали — они в курсе того, что у Хиддлстона возникли проблемы. Было ясно, как день, что в срок поставить сыворотку не получится. С арабами придется разговаривать — торговаться, умолять, все, что угодно, только бы они подождали. В конце концов, на Востоке ничего не делается быстро. Только беда в том, что договариваться ему придется с Джамелем. А тот слишком уж был европеизирован, он ждать не будет. Положение, надо признать, было патовым — один неверный шаг, и Джордж окажется или в тюрьме, или его никогда не найдут, надежно укрытого аравийскими песками. Но не в характере Хиддлстона было сдаваться. Слишком много он мог получить от этой сделки с арабами. Слишком многое поставил на карту, чтобы вообще выйти на сделку. И ему не помешают ни вся полиция Британии и Индии в совокупности, ни тем более чудом оживший племянничек и этот гребаный хирург из Австралии. Надо же! Как, оказывается, сложно оказалось устранить такую с первого взгляда легкую мишень. Хемсворт, живучая гнида, оказался не по зубам ребятам Румына, как будто злой дух ему ворожил. Ну да Хиддлстон еще спросит с Румына за то, что облажался. Но в первую очередь он спросит с Мирры. Ему было совершенно очевидно, с чьей подачи Джая Вайш приютила у себя в отделении Томаса. Сама бы она не решилась. Дело даже не в нерешительности. А в том, что Джае чужды были человеческие чувства — разве что к сестре она испытывала привязанность. Старшая из сестер Вайш была типичным представителем того класса занудных ученых, которых не интересует ничто и никто на свете, кроме их драгоценных исследований. Для Румына и Джорджа она была настоящей находкой — эдакой машиной, четко выполняющей инструкции, увлеченной созданием сыворотки настолько, что конечный результат был уже весьма и весьма близок. И этические нормы Джаю не волновали. Нужно было угробить для того, чтобы создать сыворотку, пару десятков бедолаг? Не вопрос! Кому колоть образцы сыворотки — мышам или людям — Джая об этом даже не задумывалась. Для нее было главным лишь то, как подопытные будут реагировать на введенный препарат. И еще эта женщина в ежовых рукавицах держала весь персонал Сайфи. Поистине у дамочки была железная воля — все, от главврача до последнего санитара, трепетали перед этой малышкой, поэтому клиника и работала, как хорошо отлаженный механизм: с одной стороны приличный фасад, респектабельные пациенты и доктор Чоудари, который обеспечивал приток денег в клинику, так сказать, легальным путем. А с другой — Джая Вайш и ее исследования. А теперь все это пошло прахом. Накрутив себя до такой степени, что еще чуть-чуть, и он вспыхнет, как спичка, Джордж вошел в спальню Мирры. Та уже была полностью готова к выходу в свет, и мужчина замер на мгновение, искренне любуясь этой женщиной. Иногда он так «зависал», просто глядя на нее, не понимая, как может быть женщина настолько совершенной. Поначалу он думал: как можно прикоснуться к ней? Это все равно, что прикоснуться к вазе эпохи Мин, например: немного страшно и в то же время до чертиков притягательно. Потом это ощущение прошло. Мирра была не произведением искусства, она была женщиной из плоти и крови. И скверного характера. Но Джордж мог терпеть капризы невесты, в конце концов кто из женщин не капризничает, разве что Джая. Самое главное, что Мирра была с ним заодно — не только в любви, но и в бизнесе. Кто, как не она, сосватала Румыну и Джорджу свою сестричку? Кто, как не Мирра, намекнула, как лучше всего подобраться к Томасу? Только вот почему он в конце концов жив? Этот вопрос Джордж и собирался задать Мирре. - Тома обнаружили в Мумбаи. Живым, - сообщил он ей новость, полученную от Дауни. И по тому, что она даже не удивилась, Хиддлстон понял — женщина знала. Все это время она знала, что ее бывший возлюбленный не погиб тогда, восемь месяцев назад. - Ничего не хочешь мне объяснить? - раздраженно спросил мужчина. Мирра только глаза опустила и тихо вздохнула. - Вижу, ты прекрасно осведомлена о том, что мальчишка жив. - Если ты все видишь, зачем спрашиваешь? - пожала плечами Мирра. - Хочу понять, насколько я не могу тебе доверять, - ответил Джордж. И опять молчание. - Это ведь ты? Ты уговорила сестру спрятать Тома? Зачем? Как тебе в голову это пришло? Ты знала, что ни я, ни Румын в Сайфи не появимся, и решила, что Томаса никто не найдет? А если бы он пришел в себя, как бы ты поступила? Ты хоть понимаешь, под какую угрозу ты поставила наш бизнес своим идиотским решением? - Заткнись! - хлестко, как плетью, осадила она Хиддлстона. Тот оторопело уставился на Вайш. - Да, я пожалела Тома. И испугалась. Того, что ты не уймешься и пошлешь головорезов Мареша добить его. Я сделала это, потому что в последний момент поняла, что просто не могу убить Тома. Он любил меня. По-настоящему любил. Так любят дети — ни за что, просто и безоговорочно. Он был самым светлым человеком из тех, кого я знала. - Дрянь! - выкрикнул Джордж и занес руку, чтобы ударить. Только чтобы она заткнулась. Но Мирра увернулась. И в следующее мгновение Хиддлстон увидел тонкое лезвие ножа, зажатого в направленной на него женской руке. - Только попробуй меня тронуть, Джордж Хиддлстон! - змеей зашипела Мирра. - Я попробую, - предупредил он, - только не так. Напомнить тебе, дорогая, что если полиция будет копать, выяснять причины покушения на Тома, то выйдет в первую очередь на тебя? - Тогда и я напомню тебе, дорогой, что мы в одной лодке. Возьмут меня, и я утяну тебя на самое дно. Так что ты очень постараешься, чтобы виновных в покушении на Тома не нашли, правда? В тот вечер они впервые спали порознь. И сегодня, ворочаясь на неудобном диване в гостиничном номере, Джордж впервые пожалел о том, что приказал Румыну убить Тома. Кто знает, может и не было бы всех этих проблем, если бы он избавился от Мирры? И не стоит ли ему заняться этой самой большой в его жизни проблемой прямо сейчас? - Ты помнишь? - с сомнением глядя на Томаса, спросил Хемсворт. - Ты помнишь, как меня ранили? Том кивнул головой. А Крис присел рядом с ним, осторожно, как будто он мог рассыпаться под его прикосновениями, погладил Тома по щеке, убрал со лба отросшую за эти восемь месяцев медовую прядь волос. Том не понимал, откуда они берутся — эти воспоминания. Возможно, в его нынешнем состоянии больное сознание не только не дает вспомнить людей, которые долгое время проработали с ним рядом — таких, как Роберт Дауни, например. Хиддлстону было мучительно стыдно за то, что он, глядя на приветливо улыбающегося ему невысокого мужчину с умными карими глазами и элегантной эспаньолкой, только и мог что вежливо улыбнуться в ответ. Но, видимо, помимо того, чтобы наказать Томаса амнезией, его травмированный мозг решил сыграть с ним в куда более веселую игру: теперь Том вспоминал то, чего, по его твердому убеждению, никогда не происходило с ним ранее. Он вспоминал Криса. Том мог правую руку отдать на отсечение — никогда в прошлом он не встречался с доктором Хемсвортом. И тем не менее после того, как, очнувшись от долгого сна, он увидел высокого симпатичного блондина в белом халате, они откуда-то появлялись в его голове — эти воспоминания. Том как будто смотрел кадры кинохроники, будто бы видел со стороны: себя и Криса. Воспоминания были разными. Забавными. Когда, например, Том, желая подшутить над Хемсвортом, подмешал в шампунь средство для удаления волос. Физиономия Криса, растерянная и сердитая — позабавила его. Это была мелкая пакость и мелкая месть за то, что Крис теперь обосновался в доме Хиддлстонов. Кстати вот это обстоятельство — почему именно австралиец (откуда-то Том знал, что доктор прибыл в Лондон с зеленого континента) живет в его доме? Но Том не продавал свой дом! У него и в мыслях не было когда-либо избавиться от семейного особняка. И тем не менее, доктор Хемсворт теперь был хозяином родного дома Тома. А он сам был не более, чем гостем. Такая вот ирония. Том хотел было спросить у врача, правда ли это, но почему-то не стал спрашивать. Не хотел увидеть на красивом лице гримасу разочарования в нем, в Томе. Хемсворт так часто говорил, что его пациент держится молодцом и вообще после такой долгой комы и полученных травм прямо-таки прогрессирует, что он не хотел его разочаровывать. Да и говорить Томас пока что мог с трудом. Короткими предложениями. Больше слушал, что говорят ему. Мирра и Джордж любили поболтать, рассказывали Тому, как они скучали без него. Но Хиддлстон-младший часто уставал от разговоров, выключался прямо во время беседы. И после ему было неловко за то, как он, должно быть, глупо выглядел, когда просто брал и вырубался на половине фразы собеседника. Иногда воспоминания были тревожными. Как те, в которых он дрался с каким-то неизвестным парнем, угрожал ему, наступив тяжелым ботинком на кисть. Ни разу в жизни Томас никому не угрожал. Даже не дрался никогда, разве что в спортзале, когда по молодости брал уроки бокса. Сейчас Том помнил страх, который чувствовал тот молодой человек, видел этот страх в распахнутых от ужаса и боли глазах, направленных на него, даже как будто запах страха чувствовал. И наслаждался. Самое страшное, что Тому было приятно чувствовать, что его боятся. Он помнил другую схватку. На этот раз противник был серьезнее. И Тому пришлось повозиться, чтобы одолеть его. Тот мужчина порезал Криса. Том чуть было не убил его тогда. Если бы не Крис — точно бы убил. Хемсворт заставил его отступить, достучался до того Тома, который никогда в жизни никого пальцем не тронул. Тот Том, который чувствовал желание убивать, которого постоянно тянуло куда-то во тьму — это был не он. Не мог быть. Том не убийца. Никогда убийцей не станет. Были и другие воспоминания. Теплые, пронзительные. Пропитанные нежностью и легкой грустью. Хиддлстон помнил раскрытое в сад окно, шум дождя и запах озона. Помнил грохот грома и всполохи молний над ночным Лондоном. И твердое плечо Криса, прижавшееся к его плечу. Он назвал тогда австралийца богом грома. Тот и вправду чем-то напоминал Томасу могучего Тора из скандинавского эпоса. Но несмотря на внешнюю суровость, Том знал: Крис может быть нежным. Он помнил, как аккуратно, будто боялся повредить, Хемсворт брал в свои руки его запястье. Как деликатно он касался его лица. Том помнил свое «я тебя чувствую», сказанное им в ответ на эти прикосновения. Томас был совершенно уверен — Крис никогда не сможет коснуться его так, чтобы причинить боль. И это вселяло уверенность. Том сам себе объяснить не мог, почему он был так уверен в Хемсворте. Просто это было аксиомой — Крису можно доверять. Как будто кто-то вложил в него это знание. Как дважды два — четыре. Том помнил еще кое-что. И от этих воспоминаний было одновременно и сладко, и стыдно. Крис, нагой, разметавшийся по простыням в дешевом номере отеля. Надоедливое жужжание потолочного вентилятора, влажная духота Мумбаи, и чуть блестящее от пота мужское тело — совершенное, как у тех статуй, которые Томас видел в галерее Уффици. Томас помнил, как прикасался к этому телу, хотел ощутить под ладонями его силу, почувствовать всю мощь тренированных мускулов. И разочарование, настигшее его после — почему-то он не чувствовал своих же прикосновений к Крису. А то, что было потом, когда доктор проснулся, и вовсе заставляло Томаса сейчас если не сгорать со стыда, то по крайней мере смущаться всякий раз, когда он, вдруг «выключившись» во время очередного забавного рассказа Криса — а тот часто сидел в его палате, как будто никаких других дел и других пациентов у него не было, рассказывал что-то, пытался растормошить, развеселить Тома — представлял себе то, что было тогда, когда Крис проснулся. Как он говорил Тому: «Мой хороший!» и обнимал крепко. Как сплетались в бешеном, яростном танце их языки, когда Хемсворт целовал его. Как упала к ногам хлопковая простыня, которой австралиец стыдливо прикрылся, когда встал с постели. И как ладонь его уверенно и в то же время нежно сжала ягодицу Тома. Хиддлстон никогда не врал. Тем более не врал самому себе. В конце концов за любую ложь впоследствии придется отвечать. А отвечать перед самим собой иногда бывает вдвойне труднее, чем перед кем бы то ни было. Так вот, будучи совершенно честен перед самим же собой, Том мог сказать — тогда, когда его ТАК касался мужчина, именно этот мужчина, когда его касался Крис, ему было хорошо. Волнительно, немного страшно — ведь ни один мужчина не посягал на святая святых Тома Хиддлстона — его пятую точку — но с Крисом ему было обалденно хорошо. Почему он тогда оттолкнул австралийца? Почему не пошел дальше? Воспоминания здесь прерывались. Только обрывками — как на плохо склеенной кинопленке — разве я тебе нужен: такой? Были и другие воспоминания. Непонятные. Несвязные. Как осколки, из которых Хиддлстон пытался сложить картинку. Картинка складываться не хотела. Рассыпались хрупкие осколки в еще более мелкое крошево. А Тому так хотелось сложить их вместе. Чтобы наконец стать целым. - Ты правда помнишь, как я получил эту рану? - повторил свой вопрос Крис. А Том еще раз кивнул в ответ. - А что еще ты помнишь? - Тому показалось, что Крис слишком уж настороженно смотрит на него, как будто боится услышать ответ. - Разное, - все еще немного непослушным языком произнес Хиддлстон, - мало. Я хочу тебя вспомнить. Крис заморгал — часто-часто, как будто хотел сморгнуть попавшую в глаз песчинку — и отвернулся от Тома. Но тот не хотел, чтобы Хемсворт от него отворачивался. Сейчас руки слушались его чуть лучше, чем это было сразу после пробуждения, и Том даже мог дотронуться до руки Криса, позвать его, как бы говоря: "я здесь, смотри на меня, не отворачивайся!" - Том, послушай меня! - Крис опять посмотрел на своего пациента. - Прямо сейчас решается твоя судьба. Все будет зависеть от того, где тебе сделают операцию. Здесь, в Мумбаи, я не могу доверить оперировать тебя никому. Я сам бы провел операцию, но у меня нет лицензии. Твой дядя хочет отвезти тебя в Швейцарию. - Швейцария. Хорошо, - уверенно произнес Томас. - Швейцария — это плохо! - почти что в отчаянии выкрикнул Крис. - Знаю, ты не можешь быть во мне уверен. Мы почти... почти незнакомы. Я не знаю, что мне сказать, какие найти слова, чтобы ты меня послушался. Нельзя лететь в Швейцарию. Только в Лондон. В Центр профессора Браны. Только там ты будешь в безопасности. - Я верю тебе, Крис, - успокоил его Томас, - Швейцария — это плохо. - Да! - и пронзительно-голубые, как далекое австралийское небо, глаза Хемсворта влажно блеснули. - Да, Том! Швейцария — это очень плохо. И когда через полчаса в палату зашел Джордж Хиддлстон, чтобы сказать племяннику о том, что самолет, который доставит их в швейцарский Берн, найден, Томас произнес очень твердо, так, как если бы он объявлял о каком-нибудь управленческом решении на посту генерального директора крупнейшего фармацевтического концерна. Так, чтобы ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в том, что он здесь главный. - Мы летим в Лондон, - сказал Том, - и это не обсуждается.