С днём святого Валентина, ...

Патрик стучит в дверь дома Бауэрсов и, посвистывая, ритмично стучит правой ногой. К этому дому он приходил не так часто, в обители почти всегда находился Оскар Бауэрс, а отношения у них были, мягко говоря, натянутые. В очередной раз поправляя прическу, Хокстеттер уже потянул руку к двери, чтобы постучать ещё раз, но она распахнулась, и он столкнулся взглядом с Генри. — Уебывай отсюда, — мгновенно хрипит Бауэрс практически неслышно, шепча одними губами, ощущая, как от расширения грудной клетки свежие следы обжигает болью. Бутч сегодня просто с цепи сорвался, нанося многочисленные удары поверх ещё не сошедших синяков, оскорбляя и унижая, не обращая внимание на надрывистый, с периодическими хриплыми вскриками, плач Генри. Он просто не понимал: за что? За что отец так жестоко его избивает, так ещё и в праздник, в день, когда по всеобщему мнению он должен радоваться и ощущать любовь. Бауэрсу младшему этот праздник, честно говоря, не особо-то и нравился, но это было не важно, жгучая обида все равно осталась. Догадаться, что сегодня произошло, не составило для Патрика особого труда. Достаточно было взглянуть на грудь парня, укрытую свежими синяками. Красные, с легкой синевой, следы. Отвратительное зрелище. Генри устало выдыхает и впускает друга в дом, понимая, что тот уж точно не отстанет, а трепаться о побоях он вряд ли будет. Ему некому. Хокстеттер не помнит, когда он понял, что в семье у Генри что-то не так, знает только, что рассказывать кому-либо о семейной тайне друга нельзя, иначе придётся распрощаться с жизнью (да, может Генри преувеличивал, когда угрожал, но проверять особого желания не было). Видите ли, Патрик Хокстеттер был довольно тихим парнем. Он вечно сидел на задних партах, отмечая про себя привычки выдуманных им же одноклассников (по-крайней мере Патрик свято верил в то, что все они — плод его воображения), рассматривая издалека, словно хищник, высматривающий жертву. Патрика Хокстеттера боялись все. Все, кроме Генри. Патрик усмехается, идя за Генри, но только взгляд падает на спину, усыпанную свежими следами побоев, улыбка тут же спадает с лица, и парень бессознательно хмурится. — Очень больно? — тихо спрашивает черноволосый, на что Генри развернулся, оставшись в дверном проеме своей комнаты, и свирепо сверкнул глазами. — Не смей меня жалеть, — злобно бросает он, заходя в комнату и оставляя дверь открытой, дожидаясь, пока Хокстеттер войдёт и закроет дверь. Патрик лишь закатывает глаза, проходя в комнату, что встречает его тусклым светом лампы на столе, а также уже привычным запахом Генри с нотками жвачки, которую Бауэрс жевал примерно все время, а также довольно явным запахом пота. Только сейчас было что-то ещё. Мазь. Черноволосый парень хмурится и вновь смотрит на Генри, плюхаясь на кровать, продолжая неотрывно рассматривать синяки. — Что пялишься? — зло одергивает зеленоглазый парень, но, поняв, что Патрика такими маневрами не запугаешь, и он все равно продолжит неприкрыто смотреть, лишь раздраженно выдыхает и тянется за тюбиком с мазью. Дальше рука Генри, с заранее выдавленным на нее специальным кремом, тянется к саднящим ранкам, что оставил ненавистный папаша, и все это под пристальным взглядом черноволосого. — Давай я, — скорее приказывает, нежели спрашивает, в скором времени Хокстеттер и подсаживается ближе, получая в ответ лишь молчание. Мышцы Генри напряглись, а сам парень замер, не дыша. «Он что, серьезно?» — Бауэрс младший испуганно сглатывает и протягивает другу тюбик, соприкасается с ним пальцами, после чего сердце начинает биться слегка быстрее, а сам парень заметно смущается. Эта реакция организма испугала его даже больше, чем предложение Хокстеттера, и парень, стараясь спрятать яростно порицаемое внутренним голосом смущение, выдавил что-то про то, что Патрик ведёт себя уж больно по-пидорски, горделиво отвернулся, но в следующую секунду тело его вздрогнуло, почувствовав прикосновение парня. Непривычно нежное. Холодное от мази, слегка неумелое и неосторожное, парень надавливал на ссадины и синяки слишком сильно, на что Генри злобно шикал и дергался, хоть и чувствовал, что парень старается быть максимально аккуратным. Закончив процедуру, голубоглазый вернул мазь, задержав свои пальцы на руке Генри, чувствуя его горячую грубую кожу, и победно ухмыляется, видя его смущение. — Спасибо, — Бауэрс шепчет практически неслышно, будто коря себя за благодарность парню, и вновь разворачивается к нему спиной, пряча мазь в тумбочку.  — Что ты сказал? — Патрик разыграл удивление, прикрыв рот и раскрыв и без того вечно распахнутые прозрачные глаза, злобный, даже хищный, блеск которых так боялся увидеть почти каждый ребёнок Дерри. — Мне не послышалось? Русоволосый фыркает и, не зная что ещё сказать, лишь закатывает глаза, всем своим видом показывая, что повторять он не собирается, но на это друг лишь улыбается на удивление тепло и беззлобно. Генри не мог и подумать, что Патрик вообще умеет так улыбаться. Хокстеттер откидывается на кровать, а глаз его цепляется за ярко-розовую кожаную куртку, небрежно кинутую на спинку стула. — Самая пидорская куртка из всех возможных, — Патрик улыбается и, заметив разгневанный взгляд друга, победно добавляет: — Что, правда глаза колет? Будь это какой-то зазнавшийся малолетка, Бауэрс выбил бы из него все дерьмо, но это Патрик, так что Генри лишь зло фыркает и дает черноволосому другу, который явно обнаглел, ведь сейчас сидел на его кровати, да ещё и смел пускать такие низкопробные шутки, подзатыльник, несильный, скорее, угрожающий, нежели болезненный. — Я не пидор, — шипит Бауэрс и, увидев саркастичную улыбку пухлых губ и не менее насмехающийся взгляд, хмурит брови. — Знаешь, если бы ты кое-что сделал, я бы поверил, — будто в воздух бросает Хокстеттер, на деле поглядывая за парнем, ожидая его ответной реакции. — Ну? — Отсоси мне, — максимально серьезно говорит Патрик, за что ему прилетает подушкой в голову. — Эй, за что? — Для профилактики, — буркнул Генри и мимолетно глянул на Хокстеттера. Черноволосый парень разлёгся на кровати, абсолютно пустым взглядом смотря в потолок, как вдруг внезапно вскочил и полным энтузиазма взглядом посмотрел Генри в глаза. — Давай включим музыку! — Патрик, радуясь, словно ребёнок, широко улыбнулся, наблюдая за тем, как раздражение Бауэрса меняется на снисхождение и легкую, едва заметную, улыбку. — Кассеты в первой сверху полке, — зеленоглазый указал на тумбу и прикрыл глаза, ожидая музыки. Через пару минут комнату заполнили сначала звуки гитары, следом подключились барабаны и в конце концов раздался голос солиста, которому с огромным удовольствием подпевал Хокстеттер. Пожалуй, «AC/DC» была одна из любимых групп Патрика Хокстеттера, и то, что он выбрал именно их песню, было вполне предсказуемо. — Вечно ты со своим роком, — фыркает Бауэрс, на что брови черноволосого удивленно ползут вверх, а рот остаётся слегка открытым. — А что, имеешь что-то против? — начал было Патрик, но, услышав начало припева, закрыл глаза, стал подпевать исполнителю, во весь голос крича «I’m on the Highway to Hell» и неуклюже двигая бёдрами. Генри на несколько секунд был в ступоре, не в силах оторвать взгляд от Патрика, но вскоре парень встряхнул головой и, громко фыркнув, произнес: — Ведёшь себя как дешевая шлюха, — Бауэрс скрещивает руки на груди, скептически глядя на танцующего друга. — Почему «как», Генри? — Хокстеттер, специально поддразнивая парня, слегка покрутил тазом, а пальцами правой руки приподнял футболку, наблюдая за тем, как щеки Бауэрса покраснели, и тот от смущённости отвел взгляд. Патрик, кокетливо усмехнувшись, прыгает обратно на кровать, отчего та издаёт протяжный скрип, и, недолго подумав, внезапно, что для себя, что для друга, обнимает Генри со спины, кладя свой подбородок на плечо парня и прижимаясь к его оголенной, недавно избитой спине. Какое-то время черноволосый молчал, чувствуя то, как изначально напряженные мышцы начали медленно расслабляться, а дыхание и сердцебиение Бауэрса стало спокойнее и размереннее. — Если бы я убил Бутча, — Патрик сглатывает, чувствуя, как дыхание у Бауэрса перехватывает и на секунду тот замирает, — ты бы полюбил меня, Генри? По спине Бауэрса бежит неприятный холодок, отчего на коже выступают мурашки, мышцы спины и плеч вновь напряжены, а волосы встают дыбом, совсем как у загнанного в угол животного. Патрик хмыкает, коря себя за то, что осмелился задать этот вопрос и продолжает прижимать Генри к своей груди, положив подбородок на его плечо (кто знает, когда друг разрешит обнять себя в следующий раз, тем более со спины). Ответа не последовало, и слова на глазах растворяются в напряженной тишине комнаты, оставляя горьковатое, скребущееся где-то в глотке, послевкусие. Генри спустя несколько минут аккуратно выполз из объятий друга и, отодвинувшись на безопасное расстояние, глянул на него. — Отец может вернуться в любую минуту, — не то серьезно, не то раздосадовано произнёс парень и мимолетно глянул на следы от ударов на руках. — Тебе лучше пойти. Хокстеттер, взглянув в зелёные глаза, кивнул, поджав пухлые губы. В конце концов, Генри был прав, и черноволосый понимал это, хоть и не хотел признавать. Встав с кровати, парень встал в дверном проеме, предварительно открыв дверь, и смотрел в пустой коридор, ожидая пока друг оденется. Бауэрс натягивает на себя свитер, тихо шипит, когда свежие раны слегка покалывает, и стремительно идёт вниз, чуть ли не сбивая с ног Хокстеттера. Пару мгновений, и вот они уже стоят около расшатанной двери: один на пороге, пуская пар из-за рта и слегка растирая руки, пытаясь уберечь их от обморожения (конечно, нужно было прийти к Бауэрсу в такой мороз в одной лишь майке да джинсовой куртке), а второй стоит внутри в растянутом старом красном свитере и смущенно смотрит в пол. — Ну… спасибо за вечер, — Патрик неуклюже протягивает другу руку, а тот резко поднимает взгляд, и через секунду происходит нечто невероятное. — С Днём Святого Валентина, уебок, — хрипит Генри, быстро отодвигаясь от губ Патрика, и тут же хлопает дверью прямо перед ошарашенным другом. Другом? Кто они вообще теперь? Слышны тихие шажки. Патрик ушел. Бауэрс шумно выдыхает, абсолютно не понимая, почему сейчас стоит настолько обиженным и расстроенным. Неужели надеялся на то, что Хокстеттер наступит своей гордости на шею и постучит в дверь? Бауэрс расплывается в тёплой улыбке, представляя, чем бы они могли заняться в эту ночь. Мозг сам подкидывал эти приторно-возбуждающие картинки, но Генри тут же отдергивает себя. Нельзя. Вот почему он закрыл дверь. Если бы не сделал этого, Патрик точно поцеловал Бауэрса, притягивая к себе мягко, но властно, так, как только он умел. Но не это самое худшее. Генри не смог бы отказаться. И он осознает это до сумасшествия четко. Хотя, в целом как-то похуй. Патрик точно не будет об этом трепаться, а если захочет, то увидев гневные, темнеющие от ярости, глаза Бауэрса, быстро одумается и бросит эту затею. Похуй. Зато теперь он знает ещё один секрет парня. У него охуеть какие вкусные губы.