Возьмите меня с собой

Роше снился приятный сон — о Вызиме. О чудесных изгибах, достойных пера художника, о не отмеченных на картах ложбинах, которые еще только предстояло исследовать… Но привычка дорожить своей жизнью оказалась важнее, чем все сады удовольствий. Он проснулся от шороха шагов и звука отодвигаемого полога палатки. Медленно перевернулся на спину и сквозь ресницы посмотрел на расплывающийся в полутьме силуэт. — С ума сошла? Бьянка села, обхватив руками колени. Из одежды на ней была только длинная рубаха с глубоким вырезом. Очень глубоким. Вот тебе и сон в руку. Снаружи раздались шаги часового: — Все в порядке, командир? Голос был осторожный и как бы немного глумливый. Роше скрипнул зубами. Ведь видел, скотина такая, как девушка кралась к шатру, и наверняка заметался: а ну как помешает назначенной свиданке. И так вот, значит, очистил свою совесть, вышел из деликатной ситуации. Ну и что бы ты, умник, делал, если бы Роше к этому моменту уже лежал с перерезанным горлом? — Да, — ответил он глухо, как бы сонно-сипло, хотя какой уж тут сон? И только когда шаги и посвист часового затихли в ночи, Роше снова напустился на упрямо молчащую Бьянку. — Ну? Она ответила не сразу. Сначала, взявшись за края рубашки, она стянула ее через голову и осталась в одних коротких подштанниках. Выпрямила спину, выставляя себя напоказ — и посмотреть было на что. — Что «ну»? Пришла на тебя без твоей шапки поглядеть. Роше хмыкнул: — Вот здорово. А я рад увидеть твою голую грудь. Дальше что? — А дальше от тебя зависит. Она даже не думала прикрыться, просто ждала. По всему выходило, что это Роше тут ломается, как красна девица, и выходило глупо. Особенно после того, как он увещевал солдат. — Ты ребенок еще. — Разве? Нет конечно — ни по телу, ни по уму, ни по всему, что с ней было. — А я не нелюдь, который берет все, что видит. — Но я ведь сама к тебе пришла. Пришла и сидит, словно два арбалета на него наставила. Он не железный все же. — Ты думаешь, ты мне что-то должна? — Нет. Просто меня никто никогда не спрашивал, хочу я или нет. А сейчас я знаю, чего хочу, — впервые за все время разговора она вздрогнула, и вряд ли от холода: — Или что? Командиру Синих полосок эльфовы объедки не годятся? Порченый товар? Она опустила голову: сейчас будет плакать. Пришла к нему потерянная девочка и сказала: «Приголубь меня, возьми меня». А он из благороднейших побуждений ее отправляет куда подальше, чтоб сама разбиралась. Роше знал, что плохо это закончится, когда протягивал ладонь, чтобы погладить светлые растрепанные волосы. И оказался прав: Бьянка поднырнула ему под руку и прижалась к его губам своими — мягкими, пухлыми. Оглушающее тепло обнаженного тела ударило в голову или, вернее сказать, в другое место. Он нащупал тоненькую голую руку Бьянки и профессиональным рукопашным приемом опрокинул ее на землю. Нужно Бьянке было только одно. Она приходила в ночи и уходила до рассвета. Никаких поблажек не просила, при солдатах себя ничем не выдавала, хотя Роше не сомневался, что и так все всё знают. Он очень быстро нашел те самые примечательные шрамы, оставшиеся в уплату за зубы Гаэвирна. Раны, оставившие их, были, скорее всего, не болезненными, а унизительными. Были и другие. И не все из них оставили эльфы. — Думаешь, я не пыталась бежать? Пыталась. Я много чего пыталась сделать. И с собой тоже. Только смелости не хватало, а он каждый раз меня наказывал. И волосы запрещал отрезать… Мне ничего от тебя не надо, правда. Днем я с ребятами, мне весело, я метаю ножи и представляю, что втыкаю их в глаза Гаэвирну. А ночью он опять приходит. И я бегу к тебе. Ты не против? Роше был не против.