О блуждающих огнях

Пятна крови на полу и стенах кажутся неестественно темными, они липко блестят, попадая под редкие длинные полосы падающего сквозь узкие окна света. Тиол брезгливо морщится, снимая запачканную перчатку, и вытирает ладонь, которой неосмотрительно схватился за окровавленную ручку двери, но тут же одергивает себя: как-то недостойно, подсказывает внутренний голос, думать о чистоте собственных рук, когда в нескольких метрах стонет от мучительной боли и молит о помощи незнакомый человек. Он отставляет в сторону естественный эгоизм и оглядывается на остальных. Маррот едва не поскальзывается на чернеющей на мраморном полу лужице и в диком ужасе отскакивает в сторону. Однако через мгновение спохватывается: Марель, которую он напрочь отказался оставить в одиночестве в повозке, как и доверить старшим, чуть не соскальзывает с его плеча. Грудь тяжело вздымается, глаза широко разинуты, волосы, кажется, вот-вот заискрятся от напряжения, и в мыслях у Тиола проносится, что мальчик, должно быть, второй раз в жизни сталкивается с подобным зрелищем. Хотя, думает страж, можно ли принимать в расчет их первую встречу, когда самоотверженный защитник едва ли замечал что-то помимо своей сестры и непосредственного источника потенциальной угрозы? Глаза слепят отблески света, отразившегося от богатой люстры. В воздухе еще витает слабый аромат свечей и благовоний, не выветрившихся из каменных стен за добрые несколько десятков лет, в косых золотистых полосах танцует пыль… Путники остановились у полуобвалившегося святилища Изначального, случайно попавшегося по пути, в поисках ночлега, а в итоге, кажется, только нашли себе новые «приключения». Довольно несвоевременные, стоит признать. Пока Тиол блуждает в размышлениях, Нозари не теряет времени и, натягивая попутно перчатки, непривычно уверенными шагами рассекает залу по направлению к тому, кто украсил сияющие в ранних сумерках стены кровавыми отпечатками. «Как наскальной живописью», — ловит мысль страж и снова сердито себя одергивает. Раненым оказывается крепко сложенная светловолосая молодая девушка; она, согнувшись от боли пополам, зажалась у статуи Изначального, грозно нависающей над ней в полумраке, но в то же время словно укрывающей. И несмотря на то, что руки ее судорожно дрожат, когда она в безмолвной мольбе тянется к подсевшему к ней Нозари, ее глаза полыхают страстным огнем, жаждой жизни и столь неуместной, казалось бы, уверенностью. — Вы ведь лекарь, да? Вы спасете меня, да? — торопливо выдыхает она, и на губах ее появляется несколько безумная улыбка. — Лекарь, — мягко подтверждает Нозари, осторожно оттаскивая девушку из тени. — Тиол, зажги, пожалуйста, светильники, — бросает через плечо он и тут же оборачивается обратно к больной. — Зря вы вытащили стрелу… Вот, это притупит боль... Милая леди, не будете ли вы так добры объяснить, что с вами приключилось, пока я осматриваю ваши раны? Нелепый прием срабатывает, и девушка будто бы забывает о боли, сверкая глазами и погрузившись в рассказ: — Несколько дней назад — я уже перестала считать, — меня продали и увезли из деревни… Пока Тиол зажигает светильники, стараясь окружить расположившуюся в центре залы пару искусственным светом, раненая увлеченно рассказывает о событиях ночи, в которой принимали участие как Тиол, так и Маррот с Марель, и страж с удивлением узнает в новой знакомой вывезенную «психопомпом» девушку, которую сам же не так давно отправил на оставшемся после Леста коне на все четыре стороны. Переваривая очевидную догадку, что она каким-то образом действительно справилась с лесным животным и преодолела на нем внушительное расстояние, он чуть не поплатился рукавом. Но если она была в той повозке, то наверняка должна была… — …И те двое, оказывается, спрятались в лесу, а через некоторое время снова наткнулись на меня и погнались за мной, ума не приложу, зачем! — проглатывая половину слов, продолжала та. — И я скакала от Флюмена, а они на хвосте, из луков стреляли, страшно так! Не отставали до самого святилища — кони-то у них такие же, как тот, который мне достался, — а как только я внутрь вбежала, тут же исчезли! Зачем только столько времени потратили… Но теперь все в порядке, теперь вы меня вылечите, и я мигом до Амниса доберусь! Щеки ее полыхают, руки неестественно живо дергаются, отражая попытки проиллюстрировать произошедшее, а пламенеющие глаза сверкают совсем нездорово, даже глубоко болезненно. Нозари освобождает плечо девушки от одежды и останавливает на ране отнюдь не профессиональный оценивающий взгляд, а долгий, тяжелый, полный смутной печальной робости. Будто боится рассказать воодушевленному ребенку, нетерпеливо срывающему оберточную бумагу, что в коробке его ждет совсем не тот подарок, о котором он так мечтал. — Нужно остановить кровь, она и так ее много потеряла, — нарочито отчетливо произносит Тиол, пытаясь возвратить лекаря к реальности. — Кажется, стрела вошла глубоко. — Дело не в стреле, — медленно качает головой Нозари. — Посмотри. Он показывает на кристалл души, тускло поблескивающий между складками одежды недоумевающей девушки. Страж, боковым зрением замечая опасливо приближающегося Маррота, склоняется к ней. Но через мгновение резко отстраняется: камень, помутневший от паутинок мелких трещин, уже на треть сточился в пыль, на изрезанных болезнью гранях мерцают бесцветные песчинки. Кажется, подуй на него — и кристалл развеется пеплом по ветру. Тиолу неоднократно доводилось видеть заболевших «королевской мельницей», однако каждый раз он чувствовал вонзающуюся в сердце иглу вины — будто он виноват в том, что больной неизлечим. Особенно острой оказывается это эта игла при взгляде на тех, кто отчаянно отказываются верить в неотвратимый исход и рьяно рвутся осуществлять давно задуманные планы. «И я мигом до Амниса доберусь!» Но жалости он не испытывает — поскольку смерть от «мельницы», как известно, приходит безболезненно, страж не считает уместным сочувствие. Тем не менее в его груди клубится темное чувство. Он обращает к Нозари полный понимания взгляд, избегая смотреть в лицо девушке. Но тот, не поднимая головы, молча обрабатывает продырявленное стрелой плечо. — Подержи, пожалуйста, — глухо произносит лекарь, указывая на компресс. — Мне нужно достать бинты. — Постойте! — вмешивается девушка, когда Тиол тянется к ее плечу. — У вас даже перчаток нет! Что, если вы занесете какую-то заразу? Как будто у меня второй руки не осталось, я сама подержу! Тиол быстро отворачивается и кашляет в кулак. Маррот стоит достаточно близко, чтобы различить за прижатой к дрожащим губам рукой улыбку. — Пойдем, — произносит страж быстрее, чем мальчик сформулирует вопрос. — Кажется, мы тут только помешаем. Маррот оставил Марель с Нозари и теперь, глубоко вдыхая остывающий воздух, широко шагает рядом со стражем. Тиол предостерег его: они, разумеется, не на позднюю прогулку вышли, а удостоверяются, что недавние преследователи действительно вернулись в леса, и потому мальчик постоянно оглядывается, стараясь не отдаляться от старшего товарища. Сердце его полнится чувством ответственности за безопасность сестры, беззащитного лекаря и умирающей девушки. Через некоторое время закатную тишину нарушает фырканье загнанной лошади, завалившейся на бок и судорожно дрыгающей ногами, пуская белую пену. Из ее шеи торчат две стрелы. Тиол приседает возле измученного животного. «Гнала без продыху не меньше суток… Вероятнее всего, они просто не нашли коня после того, как девчонка соскочила с него и бросилась к святилищу, — думает он. — Они не могли не позаботиться о нем. Не могли бросить вот так». Он достает из-за пояса кинжал и избавляет коня от страданий. Маррот отворачивается. «Но если ветерисы настолько изменились за три года…» — Почему ты засмеялся тогда? — все же спрашивает Маррот. Тиол в прощальном жесте гладит лошадиный нос и встает, задумчиво крутя кинжал между пальцев. Когда Маррот уже теряет надежду получить ответ, он отрезает: — Вспомнилась одна история. Тебе она ни к чему. — Тиол складывает руки на груди, всей своей позой демонстрируя полное нежелание вести какой-либо разговор, но, быстро глянув на собеседника, побежденно вздыхает. — Услышал ее, когда попал ко двору. Одного заключенного вели на казнь; день был морозный, снежный, а дорога неблизкая — в кандалах и колодках осужденный тонул в быстро растущих сугробах. Конвоиры его оказались людьми не только хлипкими, но и милосердными, а потому, остановившись приобрести бутылку чего-нибудь горячительного, предложили и заключенному. А он взял бутылку и говорит: «У вас, ребята, нет случайно никаких заразных болезней?». Обтер сначала горлышко как следует рукавом и только после этого глотнул. — Что же тут смешного? — непонимающе хмурится Маррот под долгим взглядом Тиола, подсказавшим, что это и есть конец истории. — Когда-нибудь и ты увидишь в этом иронию. Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство. Мальчик хочет сказать что-то еще, но осекается и смиренно окидывает взглядом горизонт. Дорога, по которой они добрались до святилища, вьется по бесконечным холмам наподобие только-только свернувшей в сторону ленты реки и то и дело тонет в колыхающемся море колосьев. Его золотистые волны с каждым дуновением ветра разбиваются о берега потемневшего леса, нависающего над путниками мрачной скалой. Внезапный порыв волнует величественные кроны, и они гудят, гудят, как горы. Маррот ежится и плотнее укутывается в котт. — Уже стемнело, а у нас нет огня. Да и дождь, видно, собирается. Пойдем, мы свое дело сделали, — неожиданно дружелюбно бросает Тиол, делая первые шаги по направлению к их временному ночлегу. Они возвращаются со связкой рыбы, выловленной давеча из реки и после припрятанной в повозке, и охапкой дров. Нозари они застают за разговором с новой знакомой: она, положив голову ему на колени, о чем-то рассказывает, все чаще прерываемая удушающими хрипами, а он пустым взглядом следит за движениями ее здоровой руки, очерчивающей в воздухе причудливые силуэты. Он давно оставил попытки убедить девушку отдохнуть и отложить историю своей жизни на потом, предоставив ей провести последние часы жизни так, как ей того хотелось. Пусть даже она не принимает, что эти часы станут для нее последними. В те секунды, когда больная замолкает и хватается за грудь, судорожно глотая воздух, Нозари может лишь помочь ей откинуть голову и предложить воды. Беспомощность сводит его с ума. — Как… как вы себя чувствуете? — вдруг приседает рядом Маррот. — Ная, — первым тихо отзывается Нозари. — Ее зовут Ная. — Плечо почти не болит! Но дышать тяжело, и перед глазами все кружится. Все-таки немало крови я потеряла! — хрипло отзывается та, чей боевой дух ничуть не уменьшился. — Пожалуй, мне правда лучше отоспаться… «Я не могу подвергать жизнь сестренки опасности и предложить вам ее клеть, — с тяжелым сердцем думает Маррот, отвечая девушке пожеланиями поскорее поправляться. Полные сочувствия слова звучат до глупого фальшиво. — Простите». Однако после короткой беседы на душе у него почему-то становится спокойнее, будто даже такой жалкой поддержкой он смог частично скомпенсировать вину, которую сам же на себя повесил. А пока Нозари помогает Нае устроиться на ночь на одной из множества скамей, Тиол отправляет Маррота проверить повозку и принести еще воды. Мальчик с готовностью выскакивает на улицу: увядшее со временем великолепие внутреннего убранства святилища с непривычки давит на него. Посеревшие статуи, высокомерно выглядывающие из тени тут и там, наводняют разум сомнениями в том, что он сможет уснуть под их пронзительными неподвижными взглядами, а внушительная люстра высоко под куполом будто грозится вот-вот рухнуть. Но вот свежий воздух, защекотавший ноздри и разлившийся бодрящим холодом по венам, разгоняет как неприятные опасения, так и дух скорой смерти, витающий в каменных стенах. Навязчивый запах крови сводил все мысли в пессимистичное русло, но Маррот не хочет думать о плохом. Не тогда, когда впереди — протяни только руку, то есть доберись до столицы! — сияет светлая надежда. Пускай даже ласкает она своим светом только Марель. И пусть никто, кроме Тиола, не знает, в чем сама надежда заключается. Сонная лошадь, лениво ковыряющая копытом землю, приветственно фыркает, когда Маррот подходит к телеге. Тот тепло улыбается давней спутнице, быстро забирается под навес и появляется снова уже с внушительными бутылями. Убедившись в надежности привязи, он неторопливо возвращается к святилищу. Стоит Марроту схватиться за ручку двери, как его на секунду останавливают раздающиеся по ту сторону звуки, от которых сердце скатывается куда-то вниз. Тут же очнувшись, он оставляет воду у двери и врывается внутрь. Полоса дыма от небольшого костра под одним из длинных окон косо уносится в беззвездное небо, искажая перспективу. Вся зала из-за перечеркнувшей тени кривой линии кажется неправильной, отклонившейся на несколько градусов. У Маррота кружится голова. В этом виноват вовсе не дым: в центре, полулежа в руках лекаря, задыхается Ная. Одна рука ее сжимает ладонь Нозари, а второй, здоровой, она царапает свою грудь, будто пытается добраться до сердца, словно не понимая, что проблема кроется в кристалле души. Камень, раньше отливавший бледно-голубым, теперь полностью окрасился серым, осыпавшись уже на две трети. Кажется, все огни в зале на мгновение гаснут в тот миг, когда глаза Наи вспыхивают во всем своем цвете в последний раз, после чего начинают медленно затухать. Вот обескровленная рука соскальзывает на пол — она уже не в силах ее поднять; вот дыхание становится все ровнее и глуше; медленно закрываются потемневшие глаза. Жизненная энергия плавным потоком покидает ее тело, и девушка гаснет, пустеет, как полевой цветок без света. Мертвеет. Маррот боится невзначай последовать за ней. Кровь бешено стучит в ушах, ноги дрожат, и он осторожно, будто не веря во все происходящее, опускается на колени. Нельзя сказать, что его сильно задела смерть девушки — скорее сам факт этой смерти, которую он осознанно наблюдал первый раз в жизни. А самое главное — факт того, что абсолютно то же самое может или по крайней мере могло произойти с Марель в любой момент. И он не в силах избавиться от навязчивого призрака сестры перед глазами. — Все, — едва слышно констатирует Нозари. Тиол, все это время сидевший подле, встает и осторожно берет девушку с чужих коленей на руки, словно опасаясь навредить не ей, а лекарю. «Глупо. Ей-то уже все равно», — подумал бы он, будь обстоятельства несколько иными; будь на его месте кто-то другой. — Я похороню ее, — не то утверждает, не то спрашивает страж. Возражений не следует — Нозари остается неподвижен. Ночь они проводят у костра. Все трое — Тиол, погруженный, как всегда, в пространные размышления; Маррот, напуганный собственными фантазиями и жмущийся к сестре; Нозари, подавленный и утомленный, — молчат. Дождь действительно пошел, сразу после того, как Тиол вернулся — уже один. Влажный воздух свободно скользит от одного окна к другому, но становится не столько свежо, сколько холодно, и огни вскоре затухают. Кроватями путникам служат все те же скамьи, однако твердое дерево не способствует здоровому сну, а тонкие плащи не спасают от неприятной погоды. Невероятно искусных, хоть и почти полностью осыпавшихся фресок на куполе в стремительно опустившейся темноте, к сожалению, не видно. — У нее был жених, там, в Амнисе. Из солдат, — раздаются сквозь шорох дождевых капель слова лекаря. — И семья, в деревне дальше на востоке. Совсем бедная. — Его голос звучит опустошенно, взгляд устремлен куда-то под потолок. На стеклах очков застыли тусклые блики. Светло-синий камень души наливается дрожащим светом. — Они влюбились друг в друга при встрече на ярмарке, где он выполнял некое задание, а она заступилась за него перед торгашом, который пытался обвести его вокруг пальца. Боевая. По возвращению в Амнис он потерял возможность покидать место службы, поэтому ее продали, чтобы она таким образом добралась в столицу. Там он бы ее выкупил, они бы поженились. — Пауза. — Пути «психопомпа» всегда считались безопасными. Сколько еще раз подобное происходило? — Воля случая, — сухо отзывается Тиол. И тут же пожалев, что его слова могли прозвучать грубо, хочет что-то добавить, но Нозари его опережает. — Случая? Очень смешно! Ты явно узнал природу ее камня и не хуже меня понимаешь, кто за ней гнался, — тихо шипит он, — и почему. Ветерисы. В последнее время мне кажется, что все беды в Амнисе происходят по их вине. Тиол напрягается всем телом и закусывает губу. — По вашей вине. — К «мельнице» они не имеют никакого отношения, — резко отрезает страж. — О, так ты пытаешься защититься, правда? Среди алхимиков бытует мнение, что именно вы в вашем лесу нашаманили эту болезнь, знаешь ли. И на эпидемии и внезапно участившемся разбое перечень грехов не заканчивается. Тиол вскидывается и злобно сверкает льдистыми глазами в серой темноте. Его голос дрожит от глубоко-угрожающего до тревожно-сипящего. — Не смей, слышишь, не смей примешивать меня к ветерисам, ты ничего обо мне не знаешь, ничего! — Он ударяет ладонью по скамье, и это, кажется, несколько отрезвляет его. — Я понимаю, тебе не просто. Ты потерял пациента, думаю, не в первый раз. Могу только представлять, каково это, — вкрадчиво начинает страж. — И никто тебе в душу не лезет. Но нужно помнить, что каждого из нас своих проблем хватает, так что если хочешь выместить накопившуюся досаду — охладись под дождем. Тиол сам поражается тому, как быстро ему удалось взять себя в руки. Боясь спровоцировать готового сорваться Нозари, он поплотнее закутывается в плащ и снова ложится, отвернувшись в противоположную сторону. Но там его поджидают широко распахнутые янтарные глаза. — Что вы имели в виду? — Разговор закончен, — торопливо буркает стаж. — Я хочу знать, Тиол! Кто такие ветерисы? — Потоки воды безостановочно хлещут по земле, по источенным временем стенам святилища, одновременно и исключая звенящую тишину, и тревожа натянутые нервы вгрызающимся в сознание шепотом. Маррот выжидающе вглядывается в ночь, угадывая напротив чужие очертания. — Кто ты? Тот упрямо молчит. — Ты единственный никогда не говорил о себе. — Значит, или рассказывать больше нечего, или остальных это не касается. — Если это как-то связано с болезнью, то я должен знать! Я думал, ты понимаешь! — в отчаянии срывается Маррот. — Это какое-то безумие! — Тиол теряет терпение и вскакивает со скамьи. Затем хватает с нее плащ и сумку. — Создание, мне казалось, мы с тобой еще при первой встрече условились, что вопросы в наших отношениях задаю я. От тебя не так много требовалось: поменьше болтать, слушаться меня и… И тогда ты получишь шанс исцелить свою обожаемую сестренку. Неужели так сложно?.. Сбитый с толку внезапной переменой в товарище, Маррот молча провожает взглядом Тиола, исчезнувшего за дверью, и в безмолвной мольбе о поддержке оборачивается к Нозари. Но тот отвечает лишь уставшим взглядом, и вскоре зеленый огонек его глаз гаснет. Маррот остается наедине со своими догадками, тяжелыми мыслями и новыми впечатлениями. Колеса вязнут в грязи, затянувшей дороги после ночного ливня. Небо укутано серой ватой, правда, быстро рассеивающейся, что оставляет надежду на появление теплого еще солнца и скорое возвращение дорог в более приемлемое для путешествий состояние. Тиол, как и всегда, правит повозкой, старательно абстрагируясь от каких-либо мыслей и концентрируя внимание на пути. События вчерашнего дня дали ему понять, что опасность попасть в крайне неприятную передрягу существует всегда — не только во время выполнения королевского задания. Страж чувствует себя разочарованным в самом себе из-за того, что такую банальную истину ему пришлось напоминать; слишком уж он расслабился в обществе рыжего мальчишки, да и наладившиеся было отношения с лекарем сыграли свою роль. Но теперь, после столь очевидного знака судьбы, он больше не потеряет бдительности: благо, отвлекаться уже, думает Тиол, не на что. А о том, для чего он возится с детьми и путается с двуличным придворным, напоминать ему уже не нужно. Страж с досадой осознает, что вновь забылся, когда оказывается прерван резким шорохом, доносящимся из леса. Звуки можно было бы списать на случайно выбравшуюся из чащи лесную живность, однако тонкий слух выросшего в дикой природе юноши подсказывает, что это не она: Тиол явственно различает уж очень осторожные шаги, будто кто-то крадучись выслеживал их из зарослей и теперь выжидает. Он резко тянет поводья на себя, вынуждая лошадь, недовольно заржав, остановиться в холодной жиже, и вскакивает с места. В ушах шумит от накопившейся усталости и недосыпа, а нервы в последнее время и без того натянуты до предела, однако страж упрямо закрывает глаза и прислушивается к серым теням. — Что-то не так?.. — Из-под навеса появляется Нозари, вопросительно изогнувший бровь. Тиол только шипит, призывая к молчанию, и требовательно вытягивает руку, жестом приказывая оставаться на месте. Нозари фыркает и перебирается на козлы, игнорируя немое возмущение спутника, наконец открывшего глаза и бросающего на него короткие суровые взгляды. — Молодой господин, смею заметить, что ты потихоньку сходишь с ума, не так ли? — едко высказывается лекарь, не утруждаясь хотя бы понизить голос. — И даже если из-за меня, мне это ничуть не льстит. Я даже без очков вижу, что испугал тебя не более чем сбежавший пес. Стоит Тиолу всмотреться в заросли, как он замечает тускло поблескивающие собачьи глаза. Они тут же исчезают, только животное почувствовало, что его заметили. Тиол редко оказывается в ситуации, когда ему нечего сказать, и эта — одна из тех немногих. — Я поведу, — миролюбиво вздыхает Нозари и хватает поводья. А затем поднимает змеиные глаза на так и не сдвинувшегося с места стража, растерянного и беззвучно проклинающего весь мир. — Расслабься. Но не думай, что я возьму вчерашние слова назад. Я ненавижу ветерисов и весь род холодных душ. Почти. — Почти? — после короткой паузы переспрашивает Тиол, не очень четко понимающий, как стоит воспринимать последние слова — в качестве шага к перемирию или объявления холодной войны. — Почти. Обоим совершенно ясно, что речь идет не о страже, тем не менее и тот, и другой также усвоили, что лезть не в свое дело сейчас более чем невыгодно для всей компании. — Мы не выбираем, какая кровь течет в наших венах, — сухо огрызается Тиол, однако злости в его голосе не слышится. — Так или иначе, она определяет тебя, как бы ты того ни отрицал, — звучит ответ. — И я пока сомневаюсь, что тебя можно отнести к редким исключениям. — Как знаешь. Они обмениваются скупыми кивками, не осознавая зарождающегося глубоко в сердце чувства, что у них может быть немало общего. Сейчас главное, что появление сбежавшей собаки может означать лишь одно — Амнис уже близко.