Сбор №3

      «Слава тебе, безысходная боль. Умер вчера сероглазый король.» — Король умер! Король умер! Кричи во все концы, король пал! Акааши вцепился руками в колыбель до побелевших костяшек: Король умер. «Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал.» Бокуто шумно отворяет дверь, принося с улицы мороз ветер. Отряхивается, отфыркивается. Он не выглядит хоть каплю огорчённым. Акааши целует мужа в щёку и хочет, чтобы тот сказал: «Да что ты, дурачок, король здравствует и помирать, сукин сын, не собирается». Но Бокуто молчит, и Кейджи закрывает ладонями рот. — Ну, чего ты так разревелась, жёнушка? — Бокуто гладит огромными ладонями по спине, но единственное, о чём может думать Акааши — мёртвый, мёртвый король. Бокуто лезет целоваться, царапает колючей щетиной, слюнявит губы, и Акааши прячется у него на груди, содрогаясь всем телом. Бедная, бедная королева. Бедный, бедный Цукишима Кей. У Бокуто шершавые, грубые пальцы, пропахшая потом, дымом и первым морозом рубаха, янтарные, блестящие в сумерках глаза, едва уловимый привкус самогона и желание обладать. Акааши терпит, когда Бокуто чертит дорожки из слюны на шее, молча содрогается от омерзения и просит быть тише: не дай Бог разбудят ребёнка. Он молчит и отворачивается, не смея сказать и слова, потому что Бокуто — муж. Акааши должен выполнять всё, чего хочет его муж. У Акааши сердце разрывается на части, он тихо мычит от болезненного толчка, практически на сухую, прячет лицо, не показывая слёз и гримасы ужаса, когда всё его нутро заполняется горячим семенем. Он буквально съезжает с колен Бокуто, торопится к печи, доставая едва не сгоревший горшок с кашей, и ковыляет в баню, а там беззвучно кричит, захлёбываясь воздухом. Король погиб. Короля больше нет. «Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел.» Бокуто уходит в ночь на охоту, вновь целуя мужа. У Акааши в кровь разбитые пальцы от тяжёлой работы в деревне, посеревшее за последние несколько месяцев лицо и невозможно худое, костлявое тело. Беременность и роды сильно подкосили его здоровье, и иногда Акааши казалось, что вместе с осенью умирает он сам. Умирает. Умер. Почти забыт. «Дочку свою я сейчас разбужу, В серые глазки её погляжу.» В комнате светло, тепло, пахнет молоком и домом. Акааши со своими впалыми щеками и красными отметинами на шее и плечах выглядит дико, когда подходит ближе к колыбели, и улыбается, глядя на мирно спящее дитя. Она такая же, как он: нос с едва видимой горбинкой, (соврал же тогда, паршивец, что нос в юношестве ломали) пушистые тёмные волосики, тонкие красные губёшки и цепкие маленькие ручки с впадинками на запястьях. Акааши берёт своё сокровище на руки, силясь не потревожить детский сон. На него из глубины пелёнок смотрят два огромных серых глаза, ясных, будто лунный свет или серебро в ушах королевы, настолько невинные и вопрошающее, что Акааши замирает. «А за окном шелестят тополя.» Акааши насилу улыбается, прижимает к себе ребёнка и прикасается губами к макушке. «Нет на земле твоего короля.» Куроо Тецуро мёртв.