Сбор №3

Кеша и Костя — дворняжки. Без роду, без племени, без гроша. Псы с городских окраин. Грязные оторвы, тощие, как борзые, злые, как чистопородные малинуа, и гордые, потому что кроме гордости у них больше ничего не осталось. Кеша и Костя — стая. Они всегда держатся вместе. Зимой к ним приходит Яков, зажимая рукой дырку в боку, а за Яковом тащится Лев. Они, скинутые с ринга международной выставки, побитые и изувеченные породистые псины. Неинтересные экземпляры с плохой генетикой, прослывшие агрессивными, истеричными сволочами с поломанной психикой. У Якова не осталось ничего, кроме гордости, а у Льва — ничего, кроме Якова. У них у всех — ничего, кроме них самих и тесной однокомнатной квартиры на отшибе города. *** «Смышлёная мордашка» — говорит один из тех, кто только что заехал Косте под дых и смеётся. Костя забил уже троих, и сейчас кашляет кровью, и хрипит выбитым воздухом, потому что он пёс. Дворняжка без чести, роду и племени. Бесполезный мусор, которого с каждым годом становится всё больше и больше и который в любой момент может пойти в расход. Его не жалко. — Слышь, Белый, притормози. — И Костю хватают за немытые вихрастые патлы, вздёргивая голову вверх. Противно хрустят шейные позвонки. — Пойдёшь с нами, малыш? У Кости противный вкус крови на языке и шум в голове, но он упрямо сжимает зубы и пытается выпрямить плечи. Его называли как угодно: проклятый, бешеный, подонок, урод, но никогда — малыш. С рваным хрящом уха, кривым шрамом от виска до носа и злобными жёлтыми глазами он вообще мало походил на малыша. — Так пойдёшь или нет? Соглашайся. — На кой чёрт? — выплевывает он вместе с кровью, обнажая клыки. Его обходят сзади, и Костя слышит, как стучит шипованная подошва говорившего о бетонную плиту. Пса загнали в угол, пса сбили с ног, открывая голый живот. Пёс защищает свою стаю, и он готов драться до конца. — Таких как ты — миллионы. Брошенки, с повышенным уровнем ответственности и чувством справедливости, моралями вроде «Не убий ближнего своего». — Костя хмыкает. Ему в ноябре двадцать, и он вспорет брюхо любому, кто покажется ему подозрительным. — Вы не видите границ дозволенного, мните себя всемогущими, плодитесь, как крысы, а ты знаешь, что делают с крысами? — мужчина заходит со спины, наклоняясь к самому уху. В глазах Кости мелькает ужас, он весь подбирается, замирает, как дикий зверь перед дулом ружья. — Их травят. — Но я хочу тебе помочь. — Ему протягивают руку. Костя — беспородная шавка, которую хотят поставить в ринг с натасканным стаффардом или питбулем. Костя боится, но от этого всё больше распаляется, напрягается, готовится к прыжку, кусает протянутую руку, брыкается, рычит, воет, бьёт, ломает чужие, свои рёбра, когда со всех ног бежит глубже в каменные джунгли заброшенных панельных домов. Водит преследователей по ложному следу до того момента, пока не забивается в узкую щель в пробитой стене одного из подъездов, и замолкает, чувствуя, что ещё хотя бы вдох, и он не сможет выбраться отсюда. Никогда. — Эта сволочь меня укусила! Он меня укусил! — люди близко. Слишком близко. Нужно бежать, спасаться, вставать, но Костя только сильнее вжимается в заледеневший бетон, не дыша. — Что будем делать? — Пёс с ним. В другой раз. Если он случится. — Но он меня укусил! Когда бездомные собаки сбиваются в стаи — не важно, из-за сучки или голода, — жители вызывают отлов, потому что голодная свора задерёт слабого среди своих и сожрёт, голодная свора нападёт и будет глумиться, тявкать, сужать круг, выть, рычать, а потом рвать-рвать-рвать. Голодная свора смотрит испуганными глазами на ружьё и человека, на красную лужу крови на первом снегу и с визгом бросается в разные стороны. Одна из псин подойдёт к охотнику, падая на спину, заливаясь слезами и мочой, поджимая хвост, тряся в воздухе тонкими лапами. И получит пулю прямо посередь грудной клетки, потому что в глазах человека не пёс — дворняга, беспородная, бесполезная псина. Человек будет смотреть, как тело корчится на розовом снегу, и смеяться агонии. А свора будет смотреть злыми глазами издалека и сжимать зубы в немом бессилии. Не у всех хватает сил жить вот так, как живёт свора, стая, как живёт Костя, Кеша, Яков. Костя это понимает и не осуждает никого, кто добровольно сдаётся человеку, цепляет на себя жёлтую бирку и встаёт в строй пушечного мяса, готовящегося к бойне. Не осуждает Тадаши, не пробывшего с ними и месяца, не осуждает Кая, променявшего гордость на Тадаши, не винит Яну за то, что она раскрыла логово стаи за сытую жизнь. Не винит. Потому что закон Каменных Джунглей прост: либо ты их, либо они тебя. В этом месте по-другому никак. Тадаши валяется на свалке с раскуроченной грудью и жёлтой клипсой в ухе, Яна лежит в луже свежей крови недалеко от того места, где прячется Костя, с дыркой в затылке и зажатыми в маленькой ладошке мятыми купюрами. Кая Костя больше не видел ни разу. Подох тот или нет, ждёт своей очереди или в данный момент сражается за свою жизнь — Костя не знает. Наверное, не узнает никогда. — Уходим! — кричат где-то далеко, и становится тихо. Здание опустело. *** — И что ты предлагаешь? Просто забыть и всё?! Закрыть на это глаза?! — на пол летит кружка с брусничным компотом пополам с водкой, проливаясь на пол, и кажется, будто это не компот, а кровавые разводы на кафеле. — Лев орёт так, что уши закладывает, а потом срывается на шипящий злой шёпот. Кеша бы его даже пожалел, если бы ему самому не хотелось разораться на всю квартиру, поистерить, схватить высоченного Льва за воротник и встряхнуть. Не одному ему сейчас тяжело. — Ты хочешь сдохнуть? Так вперёд, давай! Я тебя не держу: делай что хочешь. Хлопнула входная дверь, с потолка упал кусок штукатурки. Кеша укусил себя за ладонь и разрыдался. *** — У вас есть несколько часов, чтобы уйти. — А ты? — Я вас потом найду. Кеша смотрит на него таким взглядом, мол, что ты говоришь, тупица? А потом прижимает руки к губам, бледнеет, становясь едва ли не такого же цвета как побелка на потолке. У Кости сломаны минимум три ребра, безвольная плеть вместо руки и что-то с ногой. Он просто не дойдёт со всеми. Они остановятся ради него, а потом погибнут все. Косте вообще не следовало приходить. Косте следовало увести преследователей по ложному следу и сдохнуть где-нибудь в канаве, но ему было слишком больно, чтобы думать о чём-то, кроме дома… Поэтому сейчас они все в опасности. — Быстро звони Якову, делайте что-то со Львом и валите отсюда. — Кость, — Кеша садится перед ним на колени, боится даже притронуться, только беспомощно хватает руками воздух, — Кость, всё хорошо. Мы сейчас поедем в больницу, там тебе помогут, всё будет хорошо. — Звони Якову, говори про облаву на Пятый участок, что почти всех забрали, и вали. Кеша, это приказ. Звони. Ему бы хотя бы вдохнуть нормально, а не речи толкать перед испуганным мальчишкой, но Костя настолько боится — боится стать причиной, — что готов выйти на отряд меченый даже так, немощный и едва живой, не то что говорить. Он не знает, что будет делать, когда это произойдёт, но знает, что загнанная в угол крыса дерётся до последнего. Кеша мечется по квартире, собирает рюкзак: свой паспорт, паспорт Льва, снилс, ещё один свой паспорт, у него валится всё из рук, звенит мелочь, гремит ускользнувший из рук телефон. Звони, думает Костя, и отключается. В себя приходит, когда кто-то трясёт его. Рыжая голова Якова кажется слишком яркой, и Костя хочет титаническим усилием заставляет себя смотреть прямо. — Что там произошло? — Яков перетягивает ему рёбра, бинтом. — Яна всех спалила. Привела уродов, думала, что они ей помогут. — Костя смотрит на шприц в руках Якова, слышит на периферии звон посуды и закрывает глаза, жмурясь до цветных пятен. — Сколько у нас времени? — Около трёх часов. Может меньше. — Ты уверен? — Костя понимает, что Яков спрашивает не про точность времени, и ухмыляется, приоткрывая один глаз. — Конечно. Валите уже, тупицы. Я потом вас найду, честно. *** Не нашёл. Кеша в утренних новостях слушал про утечку газа в жилом доме, взрыв на соседнем мясокомбинате, про большое количество жертв, а потом видит лицо Кости с подписью: «Ведётся опознание». Шавки. Кеша и Костя — дворняжки. Без роду, без племени, без гроша. Псы с городских окраин. Грязные оторвы, тощие, как борзые, злые, как чистопородные малинуа, и гордые, потому что кроме гордости у них больше ничего не осталось. Кеша и Костя — стая. Они всегда держатся вместе. Зимой к ним приходит Яков, зажимая рукой дырку в боку, а за Яковом тащится Лев. Они, скинутые с ринга международной выставки, побитые и изувеченные породистые псины. Неинтересные экземпляры с плохой генетикой, прослывшие агрессивными, истеричными сволочами с поломанной психикой. У Якова не осталось ничего кроме гордости, а у Льва — ничего, кроме Якова. У них у всех — ничего, кроме них самих и тесной однокомнатной квартиры на отшибе города. *** «Смышлёная мордашка» — говорит один из тех, кто только что заехал Косте под дых и смеётся. Костя забил уже троих, и сейчас кашляет кровью и хрипит выбитым воздухом, потому что он пёс. Дворняжка, без чести, роду и племени. Бесполезный мусор, которого с каждым годом становится всё больше и больше, и который в любой момент может пойти в расход. Его не жалко. — Слышь, Белый, притормози. — и Костю хватают за немытые вихрастые патлы, вздёргивая голову вверх. Противно хрустят шейные позвонки. — Пойдёшь с нами, малыш? У Кости противный вкус крови на языке и шум в голове, но он упрямо сжимает зубы и пытается выпрямить плечи. Его называли как угодно: проклятый, бешеный, подонок, урод, но никогда — малыш: с рваным хрящом уха, кривым шрамом от виска до носа и злобными жёлтыми глазами он вообще мало походил на малыша. — Так пойдёшь или нет? Соглашайся. — На кой чёрт? — выплевывает он вместе с кровью, обнажая клыки. Его обходят сзади, и Костя слышит, как стучит шипованная подошва говорившего о бетонную плиту. Пса загнали в угол, пса сбили с ног, открывая голый живот. Пёс защищает свою стаю, и он готов драться до конца. — Таких как ты — миллионы. Брошенки, с повышенным уровнем ответственности и чувством справедливости, моралями вроде «Не убий ближнего своего». — Костя хмыкает. Косте в ноябре девятнадцать, и он вспорет брюхо любому, кто покажется ему подозрительным. — Вы не видите границ дозволенного, мните себя всемогущими, плодитесь, как крысы, а ты знаешь, что делают с крысами? — Мужчина заходит со спины, наклоняясь к самому уху. В глазах Кости мелькает ужас, он весь подбирается, замирает, как дикий зверь перед дулом ружья. — Их травят. — Но я хочу тебе помочь. — ему протягивают руку. Костя — беспородная шавка, которую хотят поставить в ринг с натасканным стаффардом или питбулем. Костя боится, но от этого всё больше распаляется, напрягается, готовится к прыжку, кусает протянутую руку, брыкается, рычит, воет, бьёт, ломает чужие, свои рёбра, когда со всех ног бежит глубже в каменные джунгли заброшенных панельных домов. Водит преследователей по ложному следу до того момента, пока не забивается в узкую щель в пробитой стене одного из подъездов, и замолкает, чувствуя, что ещё хотя бы вдох — и он не сможет выбраться отсюда. Никогда. — Эта сволочь меня укусила! Он меня укусил! — Люди близко. Слишком близко. Нужно бежать, спасаться, вставать, но Костя только сильнее вжимается в заледеневший бетон, не дыша. — Что будем делать? — Пёс с ним. В другой раз. Если он случится. — Но он меня укусил! Когда бездомные собаки сбиваются в стаи — не важно, из-за сучки или голода — жители вызывают отлов, потому что голодная свора задерёт слабого среди своих и сожрёт, голодная свора нападёт и будет глумиться, тявкать, сужать круг, выть, рычать, а потом рвать-рвать-рвать. Голодная свора смотрит испуганными глазами на ружьё и человека, на красную лужу крови на первом снегу, и с визгом бросается в разные стороны Одна из псин подойдёт к охотнику, падая на спину, заливаясь слезами и мочой, поджимая хвост, тряс в воздухе тонкими лапами. И получит пулю, прямо посередь грудной клетки, потому что в глазах человека не пёс — дворняга, беспородная, бесполезная псина. Человек будет смотреть, как тело корчится на розовом снегу и смеяться агонии. А свора будет смотреть злыми глазами издалека и сжимать зубы в немом бессилии. Не у всех хватает сил жить вот так, как живёт свора, стая, как живёт Костя, Кеша, Яков. Костя это понимает, и не осуждает никого, кто добровольно сдаётся человеку, цепляет на себя жёлтую бирку и встаёт в строй пушечного мяса, готовящегося к бойне. Не осуждает Тадаши, не пробывшего с ними и месяца, не осуждает Кая, променявшего гордость на Тадаши, не винит Яну за то, что она раскрыла логово стаи за сытую жизнь. Не винит. Потому что закон Каменных Джунглей прост: Либо ты их, либо они тебя. В этом месте по-другому никак. Тадаши валяется на свалке с раскуроченной грудью и жёлтой клипсой в ухе, Яна лежит в луже свежей крови недалеко от того места, где прячется Костя, с дыркой в затылке, и зажатыми в маленькой ладошке мятыми купюрами. Кая Костя больше не видел ни разу. Подох тот или нет, ждёт своей очереди или в данный момент сражается за свою жизнь — Костя не знает. Наверное, не узнает никогда. — Уходим! — кричат где-то далеко, и становится тихо. Здание опустело. *** — И что ты предлагаешь? Просто забыть и всё?! Закрыть на это глаза?! — на пол летит кружка с брусничным компотом пополам с водкой, проливаясь на пол, и кажется, будто это не компот, а кровавые разводы на кафеле. — Лев орёт так, что уши закладывает, а потом срывается на шипящий злой шёпот. Кеша бы его даже пожалел, если бы ему самому не хотелось разораться на всю квартиру, поистерить, схватить высоченного Льва за воротник и встряхнуть. Не одному ему сейчас тяжело. — Ты хочешь сдохнуть? Так вперёд, давай! Я тебя не держу: делай что хочешь. Хлопнула входная дверь, с потолка упал кусок штукатурки. Кеша укусил себя за ладонь и разрыдался. *** — У вас есть несколько часов, чтобы уйти. — А ты? — Я вас потом найду. Кеша смотрит на него таким взглядом, мол, что ты говоришь, тупица? А потом прижимает руки к губам, бледнеет, становясь едва ли не такого же цвета как побелка на потолке. У Кости сломаны минимум три ребра, безвольная плеть вместо руки и что-то с ногой. Он просто не дойдёт со всеми. Они остановятся ради него, а потом погибнут все. Косте вообще не следовало приходить. Косте следовало увести преследователей по ложному следу и сдохнуть где-нибудь в канаве, но ему было слишком больно, чтобы думать о чём-то кроме дома… Поэтому сейчас они все в опасности. — Быстро звони Якову, делайте что-то со Львом и валите отсюда. — Кость, — Кеша садится перед ним на колени, боится даже притронуться, только беспомощно хватает руками воздух, — Кость, всё хорошо. Мы сейчас поедем в больницу, там тебе помогут, всё будет хорошо. — Звони Якову, говори про облаву на Пятый участок, что почти всех забрали, и вали. Кеша, это приказ. Звони. Ему бы хотя бы вдохнуть нормально, а не речи толкать перед испуганным мальчишкой, но Костя настолько боится — боится стать причиной, — что готов выйти на отряд меченых даже так, немощный и едва живой, не то что говорить. Он не знает, что будет делать, когда это произойдёт, но знает, что загнанная в угол крыса дерётся до последнего. Кеша мечется по квартире, собирает рюкзак: свой паспорт, паспорт Льва, снилс, ещё один свой паспорт. У него валится всё из рук, звенит мелочь, гремит ускользнувший телефон. Звони, думает Костя, и отключается. В себя приходит, когда кто-то трясёт его. Рыжая голова Якова кажется слишком яркой, и Костя титаническим усилием заставляет себя смотреть прямо. — Что там произошло? — Яков перетягивает ему рёбра, бинтом. — Яна всех спалила. Привела уродов, думала, что они ей помогут. — Костя смотрит на шприц в руках Якова, слышит на периферии звон посуды, и закрывает глаза, жмурясь до цветных пятен. — Сколько у нас времени? — Около трёх часов. Может меньше. — Ты уверен? — Костя понимает, что Яков спрашивает не про точность времени, и ухмыляется, приоткрывая один глаз. — Конечно. Валите уже, тупицы. Я потом вас найду, честно. *** Не нашёл. Кеша в утренних новостях слушал про утечку газа в жилом доме, взрыв на соседнем мясокомбинате, про большое количество жертв, а потом увидел лицо Кости с подписью: «Ведётся опознание».