Сбор №3

      Дайшо прислоняется к грязному стеклу лбом, смотрит на прилипших с другой стороны окна мошек, и думает: Пиздец. Докатился.       Автобус на каждой кочке подпрыгивает, качается, и минут через пятнадцать Сугуру закрывает глаза, потому что его тошнит, у него болит голова, он прикусил язык, когда пытался быстро-быстро объяснить таксисту на какой именно вокзал им надо, и искренне не понимает, почему трясётся в шесть утра в грязной маршрутке с огромным рюкзаком где-то под Тулой. Хотя, ах, подождите. Как же он мог забыть. — Если будешь много хмурится — морщины появятся. — говорит сидящий напротив Куроо и в этот момент Дайшо прошибает искрой понимания. Да, именно. Вот он – пиздец.       И Сугуру сто процентов уверен, что начался он в тот самый вечер три месяца назад, когда Куроо вернулся чуть позднее чем обычно, ел куда дольше, чем обычно, выглядел ещё более отвратительно, чем обычно, и глаза у него такие были… с ебанцой. Нет, они всегда такие, но в тот раз прямо особенно. Будто Куроо спрятал труп в их однушке, и пытается намекнуть, что в ванную сегодня заходить не стоит. Сейчас Куроо молча смотрит на него, а потом: — Ты случайно не небо над Аустерлицем?       Дайшо с ужасом смотрит на улыбающегося во все тридцать два Куроо. Нет, Господи боже, ты этого не сделаешь. Ты же не идиот, Куроо, опомнись, ради всего что у Дайшо есть. — Тогда почему ты такой красивый?       Лучше бы это был труп в ванной, честное слово.       Потому что иметь труп или не иметь — дело каждого, а вот- — Ууу, педики! — Вы б хоть шифровались там как-нибудь. — О времена, о нравы!       Дайшо только закатывает глаза под ехидные смешки однокурсников и снова борется с острым приступом тошноты, смотря в окно, но быстро отворачивается: хоровод бесконечных берёзок, ёлок и полей только сильнее подогревает желание выплеснуть всё недовольство Сугуру вместе с вокзальным беляшом. Дайшо даже хочет обидеться: некоторые подколы однокурсников часто переходят грань шуток, неприятно оседая на языке.       Дайшо пытается считать до десяти, чтобы не обращать внимание на мудаков. Сугуру даже можно гордиться: в этом году он смог досчитать до десяти аж один раз. В остальном мудаки вели себя как мудаки и играли хуем по оголенным нервам.       Он даже абстрагируется от галдежа, вопящего Куроо, пытающегося его перекричать Юру-сгинь-ради-христа-Майорова с экономического, который заварил всю эту кашу с поездкой на дачу, и даже вроде впадает в дрёму, но- — Ой, Даш, вот у Куроо зенки узкие, но не до конца, а ты вообще что-то видишь? На тебя смотрю, у меня у самого глаза слипаются. Ты типа вечно сонный — вечно пьяный. — и смеётся.       Дайшо кисленько улыбается Юре: глазки у тебя слипаются, да? А хочешь, чтоб слипались не два глаза, а один? Я ж организую, сладкий. Поправим сказочное личико. Наведём марафет. Разукрасим тебе- — Не обращай внимание, они просто дурачатся.       Сугуру бы даже огрызнулся, если бы у сидящего ближе к проходу Яши — очередного знакомого Куроо — не было такое уставшее и одновременно бесконечно-задолбанное лицо человека, познавшего одновременно Дзен, истину мироздания и алгоритм составления пар (но Яша, кажется, Горин, был из меда, так что Дайшо не удивится, если вместе с латынью Яша действительно познал истину всего сущего).       Яша, в принципе, единственный, кому Сугуру тут симпатизирует, потому что, ну, Яша читает вставки французском в Войне и Мире без переводчика. Это достойно уважения.       Дайшо снова отворачивается к окну. Он всё ещё хочет убивать, у него онемела спина и задница, и он всё ещё не понимает: за что. За что он живёт с Куроо, за что Куроо так тянет посмотреть «Жизнь России изнутри», потому что куда уже изнутрее: они и так живут всего лишь в сорока минутах от центра Питера, конкретно Дайшо уже умеет ругаться с ЖЭКом, а Куроо - открывать пиво глазом.       За что ему Юра Майоров, который пригласил его, Куроо и ещё несколько ребят с потока на (тут Дайшо хотел выть каждый раз, когда даже просто думал об этом) дачу, он тоже не понимал.       Просто вслушайтесь: пригласил на да-чу. Дачу, мать его за ногу, и Сугуру честно и искренне плевать, что у этого Юры матери нет. У Юры есть мистическая бабушка, которая, по его рассказам, едва ли не мёртвых из могил поднимала своими голубцами и вареньем.       Сугуру мрачно думает, что бросится под поезд, в лучших традициях Анны Карениной, если бабушкины голубцы не оправдают ожидания. ***       Рассвет в Питере и рассвет где-то между Воронежем и Белгородом две настолько разные вещи, что Дайшо даже удивился. В Питере утром тихо шуршат машины, скрипят фасадами старые дома. Но всё равно тихо. По-утреннему тихо. Дайшо ценил вот это время городской тишины, когда ночные гуляки уже улеглись, а спешащие на работу или учебу жители, наверное, так же как и он, смотрят в окна или пытаются урвать последние минуты сна.       В деревне, конечно, тоже было тихо, но тихо как-то совсем по-другому. Дайшо повезло выхватить именно тот час голубого рассвета, даже не рассвета, а вот то самое время перед восходом солнца, когда всё замирает, будто застывает в синеватой жиже утреннего воздуха. С реки ползёт сизый туман, Сугуру даже становится страшно: домик юриной бабушки стоит на отшибе, совсем близко к речке, что будет, если туман затопит её участок? Они утонут? В тумане вообще можно утонуть? — Чего домой не заходишь? — Куроо скрипит дверью, выходя на крыльцо, нарушая странное оцепенение. — Марь Алексеевна постелила нам прямо возле печки, прикольно так. Тепло.       Сугуру бы засмеялся — Куроо радуется одеялу около, господь всемилостивый, печки. Засмеялся бы, честно, если бы сам не был рад, что скоро сможет лечь и вытянуть ноги. — Куроо, — Дайшо мнётся всего секунду — Как думаешь, в тумане можно утонуть?       Сугуру немножко стыдно, он одёргивает себя, и даже пожалел бы о сказанном, если бы не настолько плевать.       Утро охватывает тело дрожью, когда Куроо жмёт плечами, тоже всматривается куда-то глубоко в голубой кисель, будто действительно прикидывает, получится ли там утонуть, если зайти с головой в самую гущу. — Наверное можно. Туман — это же вода. Дышать там тяжелее наверняка. – на уровне шёпота – Пошли домой, Даш. Завтра сложный день. Первые лучи солнца выползли из-за речки. Занималась заря.