Пульсации любви

Разумеется Лань Ван Цзи не мог не подумать о том, что Вэй Ин с ним, возможно… флиртует. Как бы холоден ни был его разум, но такая мысль вполне могла посетить его голову. И посетила же! А благодаря тому, что крыша Вэй У Сяня продолжала активно уезжать куда-то в зыбучие пески его влюбленности, поведение его становилось таким, что тут хочешь не хочешь, а подумаешь о подобном. Он был очень открытым в своих волнениях, он совершенно не умел скрывать свои эмоции и свою радость, он буквально укутывал ею, ластился словно дикий крольчонок, замирая пушистым комочком в нежной ласке рук, что его приютили. Однако до чего его кокетство было… сводящим с ума, что ли, и такое прозрачное (хотя сам он, само собой, думал иначе) что если бы Ван Цзи так долго не общался с ним лично, мог бы подумать, что доктор просто смеется над ним. Но он чувствовал этот незримый глазу трепет в словах Вэй Ина, чувствовал его в том, как Вэй Ин долгое время, не смущаясь, смотрел ему в глаза и вдруг отводил взгляд, да так естественно, со всеми ужимками, что если бы не феноменальная чувствительность Ван Цзи к невидимому, он бы и не понял этого. Когда Вэй У Сянь чувствовал себя свободно и вольно, он был самим воплощением беспорядка, шума и движения, но когда его одолевали какие-то размышления, или когда он пытался не подавать виду, что чем-то обеспокоен, он становился донельзя медлительным и тихим, послушным, а порой даже безразличным. Но Лань Чжань видел, что если доктор помалкивает и старается не встречаться с ним взглядом, это вовсе не значит, что мужчине стало скучно от его молчания, как сперва Лань Чжань думал. Вэй Ин исподтишка наблюдал за ним, и взгляд его в этот момент становился глубже, легкая поволока задумчивости угадывалась в приглушенном сиянии его глаз. Бывало, когда Лань Чжань обращал на него свой взгляд, Вэй Ин не то забывшись, не то задумавшись излишне не отнимал свой. В такие моменты мужчинам казалось, что между ними происходит нечто такое, известное только им самим… и очень открытое, но вместе с тем глубокое, честное и откровенное. Взгляд на самом деле мог сказать больше, чем слова, но именно на примере Вэй Ина, а не на своем собственном, Ван Цзи это осознал. Так как сам был молчуном он не мог быть наблюдателем своего поведения, не мог понять каким люди видят его, и что, собственно, думают о нем. Но наблюдая за Вэй У Сянем, который в такие моменты становился отражением его молчания, Лань Чжань наконец увидел, как выглядят чувства, не находящие выхода в словах. Когда он впервые поймал свое отражение в этих глазах, когда впервые увидел себя в этой волнующей душу темноте, Лань Чжаню показалось, что мир вокруг него исчез. Это было не обычное зеркало, отражающее его физический облик, это было что-то другое, что-то снимающее слой за слоем и обнажающее то, что скрыто от отражающей поверхности. Но только не этой, не этих глаз. Именно в глазах Вэй У Сяня он четко увидел того себя, которым его описывал ему Вэй Ин, говоря, что Лань Ван Цзи самый добрый и общительный человек из всех, кого он знал. Но, разумеется, Ван Цзи не мог прямо спросить его о том, нравится ли он доктору, в конце концов все еще была вероятность, что он всё это выдумал, что всё то, о чем он думает, неправда. Характер Вэй Ина был такой, что уж больно неусидчивым и активным он был, совсем не любил затворничество, не любил тишину, не любил уединение… То есть, если говорить короче и проще, Вэй Ин был отзывчив и открыт всем, а если точнее, то всему, что несло в себе жизнь. Общение было для него как особый вид спорта, в котором он практиковался в изречении ерундистики, флирта, порой даже бесстыдства. И тут интересный факт: чем больше он, так скажем, набирал скорость, чем шире распахивалось его сердце, тем искренней и более открытым он становился. И в этом-то и была проблема, ведь так как подобное его поведение касалось многих, нельзя было с точностью определить, кто же является для него особенным, или лучше сказать как с этим самым «особенным» он начнет себя вести. Вот Лань Чжань и метался в противоречиях, ведь с одной стороны Вэй Ин мог относиться к нему особенно, а мог так же, как и, возможно, ко всем другим. Тут Лань Чжань ему вторил, как ни странно, хотя его поведение было диаметрально противоположным, но получалось почти так же: он молчит со всеми, с Вэй Ином он тоже тих. Вэй Ин активен со всеми, и с Лань Чжанем тоже неусидчив. Как выяснить, что те же молчание и активность стали особенными? Вэй Ин искал, а пока искал постепенно переставал осторожничать и контролировать свои порывы. А Лань Чжань, теряясь и сомневаясь, продолжал списывать это на то, что у Вэй Ина просто такой характер, что для него привычно в своем поведении вот так выражать посетившие его различные чувства и волнения, и у мужчины была небезосновательная причина так думать, потому что даже в первую их встречу Вэй Ин вел себя так, словно они «очень» хорошо знакомы, и он страх как хотел об этом напомнить, потому что развернув сцену с неофициальным названием «хочу сесть папочке на коленки» ну уже так отыграл своим голосом и взглядом, что не объясни он потом, почему так сделал, и Лань Ван Цзи бы подумал, что брат привел его решать проблему иного рода, где далеко не беседа заставила бы его забыть об одиночестве. Открытость и жизнерадостность Вэй У Сяня действительно поражала. В своем поведении он, можно сказать, словно преследовал цель стать естественной частью той крохотной частички жизни, в которую его пустил человек. Приведи его в совершенно чужой дом и через полчаса его невозможно будет отличить от гостя — ведь он станет для них членом семьи. Все скандалы, драки и недоразумения Вэй У Сянь волшебным образом превращал в семейное или дружественное застолье, а бывших врагов потчевал как самых близких друзей. И что удивительной всего, они ему отвечали взаимностью и даже раскаивались в своем поведении. Бывали, конечно, исключения, но не об этом же, а о том, что из себя представляло чувственное переживание жизни Вэй У Сяня, то, как он хотел жить и что хотел от жизни получить. Как он сам считал, он довольствовался малым, в то время как к этому «малому» стремились все, ведь речь шла о естественности и свободе в общении, отсутствии неловкости, стыда, умению прощать и отпускать обиды. Вэй У Сянь был из того типа людей, что умели радоваться чужому счастью, но не потому, что своего не было, а потому что он был способен к сопереживанию как радости, так и горя. — А вот вас они не поймут, — как-то сказал Лань Ван Цзи Вэй У Сянь. — Господин Лань, вы самый добрый человек, самый искренний, самый честный. Но люди желают видеть глазами, а не чувствовать сердцем. Они не поймут, и, как следствие, не оценят того удивительного свойства, которым вы обладаете. Я говорю о преданности и честности. Ведь ради семьи вы готовы на всё, и сделаете всё, молчаливо и с подобающим вашему внутреннему стержню достоинством. Но внешне вы выглядите так, словно вы безразличны ко всему, и холод этого безразличия отталкивает. Но не нужно винить их, ведь они видят глазами. Тот, кто захочет почувствовать вас сердцем, никогда не позволит себе обвинить вас в безразличии или угрюмости. — Но вы порой себя ведете очень эмоционально, — заметил Лань Ван Цзи. — Это игра на публику? — Что? — удивился Вэй У Сянь. — Нет конечно, не в моем случае. Я просто такой и есть, понимаете? Мои реакции иногда излишне открыты не потому, что мне не стыдно показывать их, хотя не без этого, конечно. Просто в этом моя естественность, понимаете? Не прикрытая обязательствами или долгом, не скованная вежливостью и этикетом. Да, я могу начать танцевать под музыку в общественном месте, могу уронить часть пломбира себе на галстук и без зазрения совести слизать его даже будучи в людном месте, чего добру зазря пропадать. Каждый человек прекрасен по-своему, но люди делают ошибку, считая, что прекрасное должно быть идеальным своим внешним проявлением. Нет, прекрасное зависит от того, кто его созерцает, и тут уж дело вкуса. Для кого-то и крапива идеальна, потому что её оттенки зелени столь разнообразны, что невозможно не восхититься. Да, она кусается, но этот сочный яркий цвет, а цветочки на ней до чего приятно пахнут! К тому же, — Вэй Ин лукаво улыбнулся, — её можно сорвать в перчатках и сварить из неё прекрасный витаминный суп. Как говорится, мстя моя будет ужасной за то, что ты покусала меня. Так, о чем это я? Ах да. Вот и получается, что для одного крапива красота и вкусный ужин, а для другого — ужас и отвращение. Но независимо от этих суждений, крапива остается крапивой. Можно ли утверждать, что мы точно знаем, какая она на самом деле? Мы судим всё лишь исходя из собственных чувственных волнений. — Но тогда получается, — задумался Лань Чжань, — что никому не познать нас настоящих, ведь все будут отражать тебя через призму своего сердца. — Господин Лань, — мягко улыбнулся Вэй Ин, — если человек смотрит на крапиву и видит в ней прекрасное, не значит ли это, что он по достоинству оценил то, что было отброшено на задний план теми, кто предпочел видеть в ней лишь отрицательные качества? И потом, большая удача, пройти через призму чьего-то сердца, а не глаз и излишне активного воображения. Крапива не ведает о том, что прекрасна, до тех пор, пока не найдется тот, кто увидит в ней это, и не потому что он это себе выдумал, а потому что это правда. Просто этот человек захотел её найти, захотел увидеть… Лань Чжань тогда задержал на нем взгляд, не найдясь с ответом. — К тому же, — с достаточно теплой улыбкой продолжал Вэй Ин, — есть сорта крапивы с очень нежными зелеными листьями, которые не кусаются и из них получается хорошее средство для ухода за кожей. Странно, но Лань Ван Цзи показалось, что они говорят вовсе не о крапиве. Что такое крапива? Предлог всего лишь, слово-замена чему-то, что Вэй Ин не решился высказать прямо. Ван Цзи не знал, осознает ли Вэй У Сянь это, но когда он начинал так говорить, он открывал те стороны себя, которых не увидишь в его поведении, но зато почувствуешь, когда он отгораживался от всей своей безупречной шаловливой активности, и казалось серьезно задумывался о том, что было у него на сердце. Но что поражало мужчину сильнее всего, что к такому себе, глубокому, чьи слова таили в себе горечь, но вместе с тем были до невозможного правдивы и откровенны, словно он обнажал лицемерную ложь извечных устоев, Вэй Ин относился… небрежно, даже слишком легкомысленно. Его совершенно не волновало, что к таким выводам нельзя прийти просто так, нельзя без определенной проницательности, сопряженной с особыми внутренними волнениями прийти к таким выводам, еще и оформить их в столь легкую форму вполне доступных для понимания слов. И почему-то такое расхлёбанное отношение к такой глубине своих размышлений невероятно злило мужчину и одновременно приводило в восторг. Он с детства привык видеть тех, кто с самым умным лицом порой выдавал такие словесные кульбиты, что хоть вешайся, но нужно было сделать умное лицо и молчаливо кивать, ибо иначе повести себя будет неприлично. А как тогда иначе? Только сказать правду, что чушь все твои слова, ты сам больше похож на ошибку, чем тот мир, о котором ты столь возбуждённо плещешь. Вэй Ин же был совершенно другим. В свободной, привычной для себя манере не прибегать к сложным речевым оборотам или эпитетам, он просто говорил так, как чувствовал, и это были очень легкие речи, почти воздушные, приятные для слуха и для сердца. Возможно, дело было лишь в словах, которые Лань Чжань слышал, а возможно и в голосе, к которому тянулось его сердце… Ван Цзи не сразу понял то, что далеко не с обычным учтивым вниманием слушает некоторые его слова, и что интерпретирует их вовсе не на себя, пытаясь вникнуть в их суть. Он слушал, мысленно отражая услышанное на самом Вэй Ине, словно силясь понять, что чувствует этот мужчина, а не он сам, что сподвигло его произносить подобное. Неужели доктор просто плыл по течению беседы, или же в его словах запрятано нечто иное, что из-за откровенности и простодушия не умеет скрывать, но произносит вот так, между строк? Лань Чжаню страстно хотелось понять к чему привязаны чувства Вэй Ина, когда он говорил об этом таким спокойным, порой даже излишне тихим тоном, словно грустил, словно задумывался о чем-то, что принесло ему далеко не радость. Что ж, когда он понял, что именно влечет его внимание в этих разговорах, слова Вэй Ина почти утратили всякий смысл, ведь Лань Ван Цзи стало важно не то, что он говорит, а то, что просто есть возможность слушать его голос и тихо наблюдать за тем, как прекрасен профиль его лица, особенно вечерами, когда свет дня сменяется светом уличных фонарей… Весело прозвенев над его головой, пришедший в движение колокольчик сообщил о новом посетителе, и обслуживающий персонал машинально повернулся в сторону двери, приветствуя нового гостя. Лань Ван Цзи, который изредка, когда был в особо хорошем настроении, кивал им в ответ, уже готов было это сделать, когда вдруг замер, усмотрев в центре знакомый шлейф длинных волос, перевязанных красной резинкой. Он удивился. Твердой, хоть и неспешной походкой, он, словно крадучись, осторожно приближался, всё думая не ошибся ли он. — О, — краем глаза уловив движение возле себя, Вэй Ин сперва просто повернул голову, а затем поднял на Лань Ван Цзи взгляд. — Добрый день. — Вы рано, — только и сказал Ван Цзи, впервые не имея сил и воли отвести от него слишком, как он думал, изучающий взгляд. — Ну, сегодня пораньше, чем вы, — тепло улыбнулся Вэй Ин. — Мне всегда было интересно, а когда вы приходите, потому что даже когда я не опаздываю, вы все равно уже ждете на условленном месте. Итак, я пришел за час до назначенного времени, а вы за полчаса. Теперь я знаю, сколько вы томитесь в ожидании меня. Лань Ван Цзи сел напротив него, всё еще не имея сил придать своему взгляду большее безразличие или хотя бы покой, но никак не мог этого сделать. Вэй Ин, он… выглядел как-то по-особенному, что ли, или же сегодня он излучал какую-то особенную энергию. Сказать по правде, Ван Цзи казалось, что Вэй Ин… сияет, и это сияние было во всем: улыбке, глазах, даже коже, и взгляд Вэй Ина тоже был каким-то особенным, радостный, и в то же время словно в ожидании чего-то. Ну, Ван Цзи не знал, что впервые за долгое время Вэй Ин, благодаря своей старой дружбе с определённой личностью, всё утро провел в салоне красоты, где его, который нахвастался о своем «свидании», заставили пройти через некоторые процедуры и с волосами, и с кожей, что теперь он весь сиял и благоухал, а глаза его по-особенному сверкали, потому что Рокко использовал одно очень дорогое, недоступное простым смертным средство, после чего сам сделал Вэй Ину макияж, гармонично подчеркивающий всё что нужно и одновременно скрывающий то, что на мужчине есть косметика. Лицо у Вэй У Сяня было такое, что его красоту можно было лишь подчеркнуть, так сказать возвысить, и хотя в косметике он само собой не нуждался, но в умелых руках, принадлежавших человеку, который поклонялся красоте и с которым лучше было не спорить, все достоинства приобретали лишь большую возвышенность. Рокко очень постарался не только в этом, ведь явившийся на его порог пришелец-нищеброд был в одной пижаме, а телосложение Вэй Ина и Рокко отличалось, но одежда нужна была. Вэй Ин, нагло пользуясь оставленными в бардачке благами Цзян Чэна нашел его кредитную карту и заулыбался до ушей, предвкушая, как обновит свой гардероб. Но Рокко возразил. Нет, не из жалости ко вздувшимся на лбу венам Вань Иня, когда тот узнал бы об этих тратах, а потому что времени оставалось очень мало. — Ты не успеешь с покупками, — задумчиво сказал он. — А моя одежда тебе будет тесновата, всё же я худее тебя, да и в плечах уже. Хотя постой. Кажется, я знаю, что нам делать… Так как Рокко был человеком влиятельным и богатым, он мог позволить себе иметь в собственном салоне приличную домашнюю комнату, в которой спал и работал над различными проектами и планами, так как это была одновременно и спальня, и кабинет. В его шкафу было много как сшитой на заказ, так и дизайнерской одежды из новинок четырех сезонов, так как по старым связям ему присылали некоторые модели для определенных целей, и увы не всегда они совпадали с его размером. — Накось, примерь, — сняв с вешалки закрытый в специальном мешке костюм, Рокко дал его Вэй Ину. — Ну же, открывай скорей. Думаю, ничего нового ты там для себя не найдёшь. В конце концов пять лет назад ты мог щеголять в одежде в два или три раза дороже этой. И это была чистая правда. Это сейчас Вэй У Сянь, так скажем, втянулся в жизнь простого смертного, а когда-то даже не обращал внимания на то, что носит на себе небольшое состояние. Еще до того, как сам начал зарабатывать, Цзян Фэн Мянь не ущемлял ни его, ни Цзян Чэна с Янь Ли ни в чем, поэтому дети его жили достаточно свободно, имея счастье не задумываться о счете денег, что вовсе не значило, что они сорили ими. Цзян Чэн, к примеру, бросал все свои силы в учебу, почему и так преуспел в своих замыслах, потому что мог концентрировать все свое внимание именно на ней, не отвлекаясь ни на что другое; Вэй Ин же радовал глаз кипевшей в нем живучестью и врождёнными способностями, и хотя его усилия, увы, не оправдались, но он успел показать на что способен, когда действительно с головой бросается в любимое дело. На самом деле это было дивное и редкое благо, когда детям было позволено жить и расти в поиске себя и своих способностей без спешки, без суеты и тревожности, без зловредного и жестокого соперничества, изучая и оценивая личностною природу чувственного переживания этого мира, и прежде всего — самих себя. Что-то близкое к этому, а может и слово в слово, Цзян Чэну и Вэй У Сяню говорил глава семьи Цзян, который в волнительном внутреннем нетерпении ожидал, какими же будут себя создавать его дети. Из троих только двое прислушались к его словам. Янь Ли была кроткой, но очень спокойной, уравновешенной и мудрой, вся в Цзян Фэн Мяня; Вэй У Сянь же был страстен и горяч, но вместе с тем искренним и добрым. Он даже по-настоящему не умел злиться, а если и злился, то так быстро забывал о своем гневе, что это казалось чем-то совсем не от мира людского. Люди же зловредные и злопамятные, и очень цепляются за эти свои качества. Вот где-то между этими словами втиснулась небольшая компания из двух человек — мадам Юй и Цзян Чэн, которым достался холодный, несколько агрессивный характер с отчетливыми чертами нетерпения и гнева, которым они скрывали свое смущение. Цзян Чэн слушал отца, но, хотя по нему это сложно было признать, будучи по природе немного пугливым, стеснительным и излишне чувствительным ко всему, что было направлено прямиком на него и порой часто задевало его достоинство, он, подобно своей, матери больше предпочитал выстраивать неприступные крепости между собой и людьми, а не мосты, считая, что проведя границу между собой и другими защитит себя от слабости, от любого удара. Он, хотя по его поведению это было сложно понять, очень боялся насмешек, боялся быть задетым за чувствительное место, боялся его раскрыть, почему всегда и был суров и недосягаем. Как и его мать он не умел любить открыто и откровенно, потому что не имея безграничной уверенности в себе не находил её и в других. Он всё и всегда старался сделать правильно, не прощая ни себе, ни другим даже малейших ошибок, и Вэй Ин, видя, как этот ходячий кошмар кошмарит их общее окружение попытался было воззвать к нему, ибо только с Вэй У Сянем Цзян Чэн не боялся, потому что верил ему, зная, что его шисюн никогда не поступит подло и с ним не нужно бояться какой-нибудь подставы. Для такого человека, как он, идеально подходил жестокий мир бизнеса, где нужно было не просто обнажать клыки, но и кусать, сражая врагов в интеллектуальной полемике и быть недосягаемым идеальным богом. В такой среде обитания не было нужды верить в искренность, в чувства, не нужно было размягчаться, допускать, чтобы тобой владели слабости, по типу любовного переживания. Это был мир напряженного сражения, побед и поражений, бесконечной борьбы и потребности всегда быть на высоте как в своем внешнем виде, так и в поступках. Проще говоря, в этом мире не нужно было сосредотачивать свое внимания на росте тех человеческих качеств, что включали в себя сопереживание, доброту, хрупкую чувствительность. Вот такой парадокс и получается, что чувствуя в себе эту слабость, слабость к потребности быть окруженным безусловной нежной любовью, Цзян Чэн, не впитав её в достаточном количестве в детстве, поскольку родители были заняты и каждый из них обладал своим характером, пронёс её через годы своей жизни и стал бояться, что этой его слабостью могут воспользоваться и в итоге сделают ему больно. Он, как и его мать, боялся любить, потому что не будучи уверенным в себе не был уверен ни в ком, а если нежный прилив чувств все же случался, становился подозрительным и напряженным, точно как его мать. Он не был научен правильно переваривать свои собственные чувства, прежде всего не прятаться от них и не отталкивать их от себя, а раз не был научен, то став взрослым так и остался с пробелом в этой области познания. И Вэй Ин, и Цзян Фэн Мянь спрашивали себя, что же тогда за женщина ему нужна? Они подозревали, что если какая-нибудь нежная честная девушка не возьмет Вань Иня в оборот, он вполне сотворит такое, что превратит свою возможную семью в глянцевую обложку идеальной супружеской жизни, где каждая фигура будет расставлена на своем положенном месте, за границы которого нельзя будет выйти. Вэй У Сянь испытывал дикий ужас от подобного предположения, но что он мог сделать там, где не помогли ни заговоры, ни талисманы, ни спокойные беседы. Как они с Янь Ли переживали, когда Цзян Чэн, обнаружив у себя под кроватью несколько набитых травами мешочков стал подозревать, что это не для того, чтобы моль вытравить, а его самого. Вот до чего он был отчаянно-узколобым… — Ну просто Золушку на бал собираю, — любуясь на свое творение, не без гордости сказал Рокко. — Чёрный всегда тебе к лицу. — Ты меня просто в белом еще не видел. — Рано еще! — огрызнулся Рокко, в молитвенном жесте сложив ладони. — Нет, ну серьёзно, хоть сейчас на подиум тебя вези. На Вэй У Сяне был дизайнерский костюм от Valentino, с приталенным пиджаком, жилетом, черной рубашкой, красным галстуком и немного узкими, как ему показалось, брюками, которые прекрасно облегали его стройные ноги и подчёркивали его великолепные формы. Как говорилось в одном фильме «Я на твои горы люблю издали смотреть», а на «горы» Вэй У Сяня попробуй не обратить взор, мигом смысл жизни потеряешь. Как бы он ни ненавидел галстуки и застёгиваться на все пуговицы, а все же признавал, что именно в этом костюме всё ему настолько идет и не стесняет, что он рад бы затянуть жилет и потуже, чтобы лучше выделить свою узкую талию. Своим критичным зорким глазом Рокко отмечал, что всем собой Вэй У Сянь воплощает повод для черной зависти, даже чернее, чем был его костюм. — Теперь туфли, — доставая из коробки, должно быть, тоже дизайнерскую обувь, Рокко взял тряпицу и прошелся ею по абсолютно чистой лаковой поверхности. Она была чёрной, а вот подошва — красной. — Нет, ну точно Золушка, черт возьми. — А к полуночи я не превращусь в тыкву? — засмеялся Вэй Ин. — Пока на тебе этот костюм, ты будешь богом, — твердо, с откровенным восхищением за свое творение, ответил Рокко. — Но кем ты станешь после того, как его снимешь, этого я не ведаю. — Голым богом, — уже громче засмеялся Вэй Ин и, присев на кресло, стал лениво и неспешно завязывать шнурки на туфлях. — И, серьезно, Золушка? А где же тогда моя хрустальная туфелька? — Чего-чего? — обычно не понимающий и всерьез не воспринимающий его юмор удивился Рокко, слегка нахмурив брови. — Моя «туфелька» со вкусом березового сока, в которой я буду «танцевать» всю ночь, — с улыбкой сказал Вэй У Сянь. Набор слов показался Рокко смутно знакомым, и покопавшись в памяти он вдруг вспомнил, как в школе узнав, что Чак Паланик, оказывается, гей, юноши бросились читать его книги, словно пытаясь постичь через его искусство эту, для них на тот момент, «фантастическую» особь. — Ты разве отдыхаешь от этих танцев так, чтобы успеть за ними заскучать? — вяло протянул Рокко. Взгляд Вэй Ина хоть и оставался теплым, но на мгновение стал слегка расплывчатым. — Может быть, — с легкой улыбкой как-то мечтательно протянул он. — Да? И сколько дней? Вэй Ин продолжал молчать. — Ох, да не может быть, — веки Рокко чуть сузились. — Тогда недель? Снова молчание. — Ну не месяцев же? Никогда еще Вэй Ин в своей жизни не хранил настолько прилежного молчания перед столь интимными расспросами. — Господин крупье, у меня есть время подумать? — сдерживая смех, Вэй Ин вытянул так и не зашнурованные до конца ботинки и слегка покачал носками обуви. — Досрочный ответ! — Хм, — всерьез задумался Вэй У Сянь, — боюсь, счет пошел уже на годы. Как считаешь, это серьезно? — Не знаю насчет уровня серьезности, но что удивлен не скрываю, — вспоминая весьма активную жизненную радость Вэй У Сяня, подобные заявления из его уст казались чем-то немыслимым. — Ты когда с этим человеком познакомился, неужели так давно? Хранишь верность, тем самым накаляя в себе жар? А сгореть не боишься? — Я бы с удовольствием сжег его дотла, — проведя языком по губе, облизнулся Вэй Ин. — Но в итоге нещадно палит только меня. А вообще не находишь странным, что имея виды на одного человека бегать за разрядкой к другому? За кого, черт возьми, ты меня принимаешь? Даже если бы мы с ним были знакомы уже несколько лет, а я бы смотрел на него именно так, я бы всё равно не хотел никого другого, даже если бы от невозможности удовлетворить свое любовное волнение мне бы не оставалось ничего другого, кроме как «взять себя в руки», понимаешь? Он мне нравится, очень, и я счастлив уже от того, что испытывая влечение не бросаюсь на него, а просто продолжаю обожать. Не знаю, когда пересилю свой страх и признаюсь ему, но до тех пор мои накипевшие чувства не утекут дальше моей ладони. В его словах было четкое объяснение тому, почему, когда увидев до ушей покрасневшего Вэй У Сяня, когда он говорил о Лань Ван Цзи, Рокко воскликнул: «Ты с ним не спал!» Ответ был очевиден — потому что Вэй У Сянь, желая его, сдерживал себя. Он сдерживался, а ведь раньше, предаваясь любви, никогда не томил себя ожиданием, да и люди, с которыми он предавался любовному томлению и сами не хотели ждать, желая обнажить как его, так и свою страсть. Это было дивное ощущение, разделить свой взрыв чувственности с другим, и именно находясь на волне этого взрыва, не думая ни о чем ином, получалось испить этот будоражащий тело и разум трепет любовного волнения, так как влюбляясь люди притягивались друг к другу, и именно это побуждало их соединить инструмент этого взрыва — тело. Но одно дело влюбленность, и совсем другое — любовь. Рокко видел, что Вэй Ин не просто влюблен, это не была влюбленность. Он был восхищен, озадачен, смущен, даже немного пристыжен, но от этого лишь стал чувствительней. Когда сердце неожиданно для себя обнаруживает на своем жизненном пути что-то, что по непонятным причинам сразу вызывает в нем дрожь, оно сперва присматривается к предмету своего неожиданно возникнувшего волнения, а когда обнаруживает, что испытывает радость просто от того, что этот предмет в поле его досягаемости, что лишь одно его присутствие заставляет испытывать многообразие эмоций, первым порывом является желание защитить, уберечь это чудо, ни в коем случае не напугать своим волнением, ведь когда есть что беречь, тут же появляется страх потерять. Другое осознание, которое сильнее всего влияет на страх признаться, является таковым, что со временем ты понимаешь, что этот предмет не прикладывает никаких усилий, чтобы делать тебя счастливым. Он просто существует. Это ты делаешь его значимым, и твоя любовь не зависит от того, какие старания были к этому приложены другой стороной, потому что другая сторона просто существует, а ты наблюдаешь за этим, восхищаешься этим, вдохновляешься этим. В таком случае как тогда можно вот так просто ворваться в чью-то жизнь со столь громким признанием, когда ты знаешь, что та сторона не посягала на твои чувства, не ввязывалась в твоё личное пространство, не… не соблазняла тебя польститься, и как следствие откликнуться, то есть влюбиться в ответ. Вот в чем был страх Вэй У Сяня, вот в чем была горечь его терзаний. Было время, когда соблазнял он, соблазняли его, и этот замкнутый круг казался столь взвешенным и четким, а главное естественным и непринужденным, что можно было крутиться в нем еще очень и очень долго. Но когда по ряду причин он перестал получать былой восторг от этого аттракциона, то со спокойной душой покинул его, а после… после в его жизни появилось то, что лишило его прежнего покоя. Так как он был столь сильно ослеплен Лань Ван Цзи, он не смел открыто заявить о своих чувствах, поскольку страх потери терзал его час и минуту. Он лучше предпочтет сохранить возможность легко и непринужденно поддерживать с ним связь, нежели вообще потеряет её. Допустим он рискнет, а вдруг это так смутит Лань Ван Цзи, что тот попросит его исчезнуть из его жизни? Но даже если и не попросит, прежней легкости между ними уже не будет, ведь Лань Ван Цзи будет знать, как на него смотрят и что таит в отношении его это сердце. Нет, Вэй Ин не позволит себе так смутить его, не… но как же тогда быть его чувствам, как им утешиться? Как же это тяжело не иметь права или возможности открыто и честно высказать свои чувства, получить разрешение отдать свое тепло, окутать им, прижать ослепивший тебя свет к своему собственному… Склонив голову, длинные волосы Вэй У Сяня скользнули с плеча вниз, и по этому дивному черному шлейфу прошла сияющая волна, прямо как в рекламе шампуня. Рокко задержал на нем проницательный взгляд. — Достоин ли тот человек такой красоты? — слегка смежив веки, задумчиво произнес он. Из-за того, как на Вэй Ина влияет этот мужчина, Рокко чувствовал потребность убедиться, что этот человек правильный, что он безопасен. Рокко был близким другом Вэй У Сяня, и ничего странного не было в том, что он за него переживал. В свое время он уберег его от множества глупостей, и нося в памяти отпечаток того, как глубоко ранили его страдания Вэй У Сяня, не желал повторения подобных терзаний, особенно если они были связаны с любовью. Он понимал, что столь сильные чувства очень опасны, ведь это шип, из которого растет прекрасная роза. Но вырви этот шип, столь глубоко спрятанный в сердце, и что тогда с этим сердцем станет? — Хочу увидеть его. — О, поверь, он гораздо красивей меня, и куда более солидней, — не ведая о его мыслях, весело ответил Вэй Ин. — Для меня это больше маскарад, а для него, кажется, стиль жизни. Но он любит подчеркнуть свои достоинства, и я просто обязан ответить ему тем же. Не скажу, что раньше не уделял этому внимания, или что на встречи с ним приходил небрежно одетым, нет. Ты же знаешь меня, я очень чувствителен к хорошему внешнему виду, но… — Вэй Ин слегка поджал губы, веки его плавно опустились. — С ним я никак не могу удовлетвориться собой, понимаешь? Всё хочется мне быть краше и краше, хочется, чтобы он растаял от одного взгляда на меня, хочется, чтобы он был без ума от меня. Хочу быть самым красивым для него, ведь он смотрит на меня. Встав, Вэй Ин подошёл к зеркалу и как всегда стал критично осматривать себя на предмет возможного просчета. Волосы как всегда затянуты в хвост, на костюме ни складочки, туфли отражают отблески света, кожа лица идеального оттенка, глаза сверкают как драгоценные камни в обрамлении черных ресниц, губы чувственно-алые, улыбка изящна и загадочна. Сделав вдох и шумно выдохнув, Вэй Ин посмотрел на Рокко, тот сразу же поднял большой палец вверх. — Я почему-то так волнуюсь, — вдруг волнительно произнес он. — Может из-за излишней щепетильности, как думаешь? — Похороны, свадьба, потеря невинности… — разгибая пальцы начал пересчет Рокко. — Ты готов ко всему. Как и принести признание человеку, который тебе не безразличен. — Но тогда… — ресницы Вэй Ина дрогнули. — Нужны цветы, должно быть? Или какой-нибудь подарок? — Да ты посмотри на себя! — вскипел Рокко. — Ты сам как ходячий подарок, себя и тащи на эту встречу. — Подожди, — начав отступать назад, Вэй Ин почувствовал, что начинает потеть. — Уж не хочешь ли ты сказать, что сегодня я могу… признаться? — Так, — нутром чуя, что подсознание этого дурака уже надевает кроссовки для возможного побега, Рокко начал выталкивать Вэй У Сяня из комнаты. — Вали-ка ты на свое свидание, и отзвониться потом не забудь. Стой! Вэй Ин замер, словно к нему прижали дуло пистолета. — И впрямь, выглядишь шикарно, — цыкнув, Рокко недовольно нахмурил брови. — Давай так: если продолжения не будет, составь мне компанию вечером. Хотя нет! В благодарность ты просто обязан пойти со мной. — Куда и зачем? — осторожно спросил Вэй Ин. — В одном клубе сегодня намечается торжество, сливки общества тоже там будут, — ухмыльнулся Рокко. — Золотая молодёжь, молодые бизнесмены, элита различных искусств. А я, как ты понимаешь, завсегдатай этих гламурных помоек, ведь связи сами себя не создают и не поддерживают на долгосрочной основе. Так вот, будешь моим эскортом, или лучше рекламой, чтобы без слов я мог похвастаться, что выходит из моих рук, и самое главное какого высокого, черт подери, качества! — Но раньше ты всегда с собой сестер своих брал. — Девки обнаглели совсем! — схватился за волосы Рокко. — Как вести дела, когда над ухом у тебя постоянно жужжат: «Эй, сведи меня с тем красавчиком. Что? Он гей? Ничего, зато на фотографиях мы отлично смотримся вместе». — Вот поэтому отговорка про нетрадиционную ориентацию уже не актуальна, — развеселился Вэй Ин. — В эпоху матриархата, женщины научились брать всё в свои руки, даже ориентацию своих мужей. — Отговорка? — медленно протянул Рокко. — Ну да, кому как не тебе говорить об этом, чудила. Вэй Ин подмигнул и повернувшись спиной начал спускаться вниз. Устало выдохнув, Рокко прибегнул к лучшему способу успокоить нервы, а именно открыть дверцу шкафа и приласкать любовным взором всю свою одежду. Он, наверное, мог считать себя куда более особенным, нежели семейный круг Вэй У Сяня, поскольку благодаря своей проницательности и множеству интересных ситуаций, в которые они с Вэй Ином влипали вместе, ведал не только о его залетах, но и о некоторых его тайнах. Например, он знал подлинное положение дел в отношении Вэй Ина и Мянь-Мянь, знал с кем и во сколько лет парень лишился невинности, что он отсылает деньги в приют (хотя это уже была не такая уж и тайна), что любит принимать ванну с резиновыми уточками и даже коллекционирует их, что было так по-детски, но, черт возьми, слишком мило.

***

Вокруг было достаточно шумно, но это был приятный шум всеобщего общения, стук посуды, тонкий звон колокольчика, всегда сопровождающий новых посетителей. Запах кофе и выпечки щекотал ноздри, дразнил аппетит, но Лань Ван Цзи было не до кипевшей вокруг него жизни, ведь то, что кипело внутри него, сосредотачивало на себе всю его выдержку и умение ровно сидеть на месте вместо того, чтобы наклониться к Вэй Ину и вдохнуть запах его парфюма, или же тот запах, что наверняка исходил от его кожи, черных прядей, изгиба шеи. Вэй У Сянь же, который нетерпеливо вобрал зубами нижнюю губу, хотя этого даже не заметил, немного смущался взгляда этих светлых глаз, но стойко противился тому, чтобы заулыбаться до ушей. «Ну же, скажи, — несколько тревожно думал он. — Скажи как я выгляжу. Тебе нравится то, что ты видишь? Это хорошо? Я сделал достаточно, чтобы ты онемел, вот как сейчас, и замер словно истукан…» Возможно подсознание Лань Ван Цзи и улавливало эту волновую атаку, потому что спустя секунд тридцать, он, как-то по-особенному приглушив свой голос, тихо сказал: — Чудесно выглядите. В голове Вэй У Сяня забили десятки праздничных колоколов, и ореол свечения вокруг него как будто стал ярче. Эти два, как могло бы показаться, скупых слова, для Вэй У Сяня несли в себе весь тот восторг, которому, внутренне скрывая это, предавался Лань Ван Цзи, мысленно благодаря брата, что если бы не его забота, он никогда бы в жизни не имел удовольствия созерцать такую красоту. Тут даже не столько дело было в костюме, сколько в той особой энергии, что излучал Вэй У Сянь; он пропитал ею всё своё существо, он излучал её, распространяя вокруг себя. Не только Лань Чжань нашел его вид столь приятным для глаз и сердца, но и другие люди, украдкой поглядывая в сторону мужчин. На самом деле причина была не в виде, так как сияние и энергия исходили не от одежды. Просто Вэй У Сянь был влюблен. — Спасибо, — улыбка его словно сладчайшая пыльца осела на сердце Лань Ван Цзи. — Вот только… почему вы в белом? Лань Ван Цзи и сам не знал. Он долго выбирал одежду, порывался остановить свой выбор на чем-то простом и элегантном, но подумав о Вэй Ине почему-то сразу потянулся к свету, то есть к светлому костюму. Галстук выбрал небесно-голубого цвета. — Дело вкуса, — скромно ответил Лань Чжань. — А вы? — Дело привычки, — ответил Вэй У Сянь. — Люблю этот цвет. Никто из них и словом не обмолвился о том, о чем они подумали одновременно. Белый и черный ведь были традиционными цветами… собирающихся сочетаться узами брака. От того, какую неожиданно сильную бурю эта мысль посеяла в его груди, Лань Ван Цзи, не привыкший испытывать столь будоражащий наплыв чувств посмотрел на Вэй Ина достаточно тяжелым, слегка осуждающим взглядом, и не почувствовал этого. Он настолько углубился в попытку осознать свое замешательство, что сиди перед ним кто-то другой, он бы уже оцепенел и съёжился, как мышка перед гипнотическим взглядом змеи. Лань Чжаня нельзя было винить, но он действительно не понял, что его внутренние терзания отразили себя в его взгляде, в его выражении лица, и что чувства, которым он пытался дать определение, не были ни грозными, ни жестокими, однако у собеседника могло сложиться впечатление, словно бы он в чем-то провинился или того хуже, что его готовятся осыпать отборной бранью. Из-за своей ауры неприступности, отчужденности и возвышенности такие проблемы сопровождали Ван Цзи с самого детства, а потому он уже привык, что люди оценивают его лишь по тому, что видят их глаза. Вэй Ин был единственным, критерий оценки которого не зависел от того, что видят его глаза. Он посмотрел на Лань Ван Цзи и просто улыбнулся ему. Лань Ван Цзи вздрогнул, как если бы укололся иглой, мочки его ушей предательски порозовели. Теплая волна тотчас же затопила его грудь, и это он тоже не был способен растолковать, как и расставить свои чувства по полочкам, как делал раньше. Он впервые видел, чтобы кто-то, пока он молчит, тревожно размышляя, просто взял и улыбнулся ему, чем словно снял груз с его души, погрузив сердце в состояние настолько непривычной легкости, что поначалу она даже показалось Ван Цзи опасной. Его сердце, этот тяжелый пульсирующий мешок из плоти словно покинул его грудь, избавив её от извечной тяжести. Стало так легко и свободно, что, не осознавая этого, Ван Цзи был как никогда близок к тому, чтобы точно так же расслабленно улыбнуться в ответ. Уголки его губ уже пришли в движение, в глазах отразилось непривычно томное приглушенное сияние… — Люблю… — вдруг тихо сказал Вэй У Сянь, не отрывая от него глаз. Ван Цзи показалось, что прежний он умер, а тот, что сидит сейчас, проживает совсем иную, отличимую от прежней жизнь. — Так люблю этот цвет, что, наверное, поэтому и родился брюнетом. Не то он хотел разбавить чем-то ту неловкую (хотя для них обоих уже нет) тишину, что привычно создавал вокруг себя Лань Ван Цзи, не то встретив этот взгляд подсознательно почувствовал, что нужно отвлечь чем-нибудь мужчину, но сказать без примеси других слов слово «люблю» он страстно желал, и даже задумывал не заканчивать свою фразу, оборвать себя на уже произнесенном слове начав кашлять или даже чихнув, просто чтобы была причина не продолжать, и слово «люблю» так и осталось бы единственным, что он сказал смотря Лань Ван Цзи прямо в глаза. Но струсил сразу же, как только после этого слова глаза Ван Цзи замерли на нем, из-за чего Вэй Ину показалось, как чьё-то сильное неумолимое желание проникает ему под кожу, скользит эфемерными пальцами на поверхности его души и нежно ласкает, моля об отклике на свои чувства. Вэй Ин боялся так долго смотреть в глаза Лань Ван Цзи. Ему все казалось, что он даже может потерять сознание, ведь то, что кипело у него внутри и жаждало проникнуть наружу могло просто выключить его глазам свет, пытаясь сквозь тьму пробраться к свету, который излучал взгляд Лань Ван Цзи. — Точно! — вдруг брови его взлетели вверх, и он так резко положил ладони на стол, словно намеревался сорваться с места. Было бы ложью сказать, что храбрый Лань Ван Цзи не вздрогнул от неожиданности. — У них же здесь своя кондитерская, они сами всё пекут. Я заказал нам кое-что попробовать, так как каждый день у них очередная новинка, которую на следующий уже не заказать. Девушка, а, девушка! Можно мой заказ? — и тут же снова обратив взгляд на Лань Ван Цзи, добавил: — Я хотел, чтобы вы попробовали самые свежие, буквально сразу из духовки, поэтому попросил прелестниц принести их мне тотчас же, как ко мне присоединится мой спутник. Если бы у Ван Цзи были звериные ушки, то от фразы «мой спутник» они бы тут же стали по стойке смирно, но поскольку ушек не было, тело ограничилось тем, что взгляд Ван Цзи чуть более… — Как он на него смотрит… — залюбовавшись профилем красавца в белом, молодая официантка облокотилась на стойку, придерживая вспыхнувшее лицо ладонями. — Никогда не думала, что хоть раз поблагодарю бога за свою работу, а если точнее, то за то, что на этой работе можно наблюдать. — Заказ возьми. — Я наблюдаю за ними уже минут пятнадцать, даже пару клиентов отдала другим сменщицам, но знаешь, счастливей, чем сейчас, я не чувствую себя даже в день зарплаты. — Эй, ты слушаешь? — А второй, тот черноглазый красавец, — не слушая, она продолжала томно вздыхать. — Он же… как его спина была напряжена, пока тот в белом что-то не сказал, должно быть похвалив его внешний вид или отсыпав порцию комплементов. Ты видела, как его лицо начало сиять после услышанных слов? Клянусь тебе, начищенный кофейник так не блестит, как эти ловящие в себя свет солнца глаза. Вдруг встрепенувшись девушка наконец-то расслышала куда более грубую просьбу наконец-то сделать свою работу, и вспомнив, что чуть ли не подравшись выбила себе право обслужить именно их столик, с самой обворожительной улыбкой взяла поднос и понесла его к мужчинам. — Добрый день, — разулыбавшись её лицо выглядело донельзя очаровательным. — Ваш заказ. С подноса она взяла две тарелки, на которых, находясь на небольшом расстоянии друг от друга, были пирожные, очень пышные, продолговатые, с соблазнительным карамельным оттенком, и запах, что они источали, был поистине волшебным. Вэй Ин, видя такую красоту сжал друг с другом ладони, тихонько захлопав пальцами, и с не менее очаровательной улыбкой посмотрел на Лань Ван Цзи. Тот, видя такую его бурную радость предпочел смотреть на него, а не на пирожные. — Ох, осторожней, — видя, что тот сразу хотел набросится на лакомство, глаза девушки чуть округлились, и она вовремя придержала его своим слегка взволнованным голосом. — Господин, оно очень, как бы это сказать, чувствительное. Обхватите губами с той стороны, где дырочка, и начинайте посасывать, то есть вытягивать крем. — Простите, что сосать? — в недоумении уставился на неё Вэй Ин. Девушка, казалось, не поняла его. — «Женскую радость», — с улыбкой ответила она. Ах, точно. Он вспомнил, что лишь мельком видел название этой новинки, зато очень внимательно прочитал состав, почему и остановил свой выбор именно на нем. Как там говорилось? Нежнейшее воздушное тесто, а внутри сладкая начинка, тающая на языке… Может не совсем дословно, но близко, а девушки к тому же очень убеждали, что вкус идеальный, нет приторно-сладкого оттенка, которое обычно бывает в креме, а само тесто мягчайшее, сладчайшее, в общем не попробовать подобное чуть ли не грех. — Как вам? — подняв свою тарелочку и слегка покрутив её, спросил Вэй У Сянь. — Симпатичные, правда? Ван Цзи посмотрел на свою тарелку, но не увидел в форме пирожного чего-то сверхъестественного. «Должно быть, изюминка прячется во вкусе», — подумал он, и, посмотрев на Вэй Ина, кивнул. — Интересно, а по каким критериям они дали этому десерту столь любопытное название? — осторожно взяв пирожное салфеткой, Вэй У Сянь, как и рекомендовала девушка, нашел дырочку и увидел, что от его прикосновения из неё показалось немножко белого крема. Его разум и желудок тут же возбудились, ведь подобное явление обещало, что внутри ну очень много крема. Как можно осторожней он обхватил его своими пальцами, поставил на стол тарелочку и уже было приготовился надкусить, когда вдруг услышал обратившегося к нему Лань Ван Цзи. — Совсем забыл сказать. Наш телефонный разговор не выходил у меня из головы, и наверное из-за того, что, как мне показалось, вы излишне впечатлились, я сфотографировал свой инструмент. Пальцы Вэй У Сяня резко сжались, глаза его замерли, веки широко распахнулись. Но не это было самое главное. Пирожное, которое он сжал, оказалось действительно очень чувствительным, ведь струя белого крема, что буквально выскочила из него, впечаталась ему в лицо, в область щеки и рта, медленно сползая вниз, к подбородку и шее. Выражение лиц обоих настолько цветисто отразило их внутренние чувства, что испуганный взгляд Вэй У Сяня даже рядом не стоял с ошарашенным взглядом Лань Ван Цзи. «О Господи…» — подумал Лань Чжань, вспоминая свои сны. «О Господи… — точно так же начал призывать бога Вэй У Сянь. — У меня же… нет денег даже на химчистку такого дорогого костюма. Что уже говорить о возмещении его полной стоимости!» А тем временем крем продолжал сползать, и вид этой белой жижи, частично приютившись у уголка его рта заставил Лань Ван Цзи слегка приоткрыть свои губы в судорожном вдохе. — Лань Чжань… — дрожащий голос Вэй Ина наконец-то вывел его из оцепенения. — Скорее! — Вэй Ин… — Оно скользит вниз и вот-вот стечет мне под воротник, скорее! «Лизни, ну лизни его, — вцепившись в свой поднос и смотря на всю эту сцену, нервно думала девушка. — Зачем салфетку портишь, брось её! Лучше оближи его, тем самым спасая природу от вырубки лесов и природу своего мужского «Я». Зря я, что ли, нахваливала именно этот десерт!» — Девушки, извините, а можно сделать заказ? Недовольно цыкнув, собравшиеся у стойки официантки прижали указательный палец к губам и шикнули на попятившегося назад посетителя, и с глухим звуком поставив табличку «Технический перерыв» снова устремили глаза на волнующее душу зрелище того, как красавец в белом резко подорвавшись присел на корточки перед красавцем в чёрном и начал бережно вытирать его лицо от белого бедствия. — Воды, воды влюбленным, — тихонько сказала одна из них, намекая, что сухой салфеткой дело хорошо не сделаешь. — Еще чего! Может еще влажные салфетки им принести? Он же тогда не будет так аккуратно натирать! И в самом деле, Лань Чжань двигался настолько осторожно и сосредоточенно, а самое главное медленно, что впечатление создавалось такое, словно он натирает дорогую вазу или тончайшее стекло. Вэй Ин же, не двигаясь ни одним мускулом тела, боясь, что крем все же доскользнет до края воротника замер как белка на прицеле, и лишь мелкая дрожь его ресниц выдавала его волнения. — Там все чисто? — дрожащим голосом спросил он. — Да, — тихо, так тихо, с небольшим придыханием ответил Лань Чжань, что оставалось только посочувствовать Вэй У Сяню, который из-за излишнего волнения этого почти не услышал. — Нигде вниз не скатилось? — Не скатилось. — А лицо? — он вдруг бросил на Лань Ван Цзи испуганный взгляд, и в глазах его проскользнуло еще большее волнение, так как он вспомнил, что на нем был легкий макияж. — Всё… всё хорошо? Из-за того, что он сам это произнес, у Лань Чжаня появился предлог не отрывать от него взгляд и позволить себе дольше и внимательней всмотреться в черты его лица. Ему показалось, что глаза Вэй Ина блестят больше обычного, возможно тому виной был отраженный в них свет, а возможно и легкая влага, из-за чего казалось, что поверхность глаз как будто бы дрожит. Но Вэй У Сянь и правда выглядел взволнованно, и не просто выглядел — он и был взволнован. Он мысленно похвалил свой длинный язык, так как сказанное им позволило и ему пожирать глазами прекрасное лицо напротив, при этом не боясь, что это будет неуместно или чересчур откровенно. Лань Ван Цзи вдруг приподнялся, и Вэй У Сянь подумал, что тот намерен вернуться на свое место и мгновенно загрустил, однако тут же уже было упавшее сердце вновь забилось с новой силой, когда он увидел, что Лань Ван Цзи лишь вытянул руку, чтобы подвинуть свой стул, сесть на него, то есть невероятно близко к Вэй У Сяню, и снова повернувшись на него слегка склониться, продолжая смотреть. Сказать по правде, на эту странную парочку обратил внимание уже не только персонал, но и те, кто сидел поблизости. И вот сидят они друг напротив друга, эти любители «держать» себя в руках, и смотрят, молчаливо взирая в неком удрученном смущении, в то время как оба сами очень даже далеко не прочь «поддержать» друг друга в любом из «положений». Но с какой-то солидарностью молчат об этом! — Мг-м, — вдруг протянул Ван Цзи. — Всё чисто, нигде ни пятнышка. Вэй Ину, слегка расстроенному, что их близкий зрительный контакт, кажется, подошёл к концу оставалось лишь выдавить из себя очередную улыбку. — О, правда? — спросил он. — Хорошо. На его удивление, Лань Ван Цзи больше не стал двигать стул, и по существу продолжал сидеть за столом, вот только не напротив Вэй У Сяня, а по правую руку от него. Он взял свое пирожное, медленно обхватив его пальцами, и под немигающий взгляд Вэй У Сяня разомкнул свои губы, аккуратно вобрал в рот и потянул крем внутрь своего рта; его щеки медленно втянулись, немного запав внутрь, когда он сделал это. «Кончаю… — чувствуя необычайную легкость в мышцах подумал Вэй У Сянь, наблюдая это зрелище. — Никогда не думал, что стану завидовать пирожному…» А Ван Цзи, тем временем втянув в себя немного содержимого откусил кончик и повернул местом укуса к Вэй У Сяню. Прожевав, он спросил: — Хотите? — А? — взгляд Вэй У Сяня был настолько потерянный, что половина присутствующих терялись в ощущениях, то ли пожалеть его, то ли дать подсрачник за тугодумство. Эти двое и не заметили, как в заведении стало непривычно тихо. — Хотите? — спокойно повторил Лань Ван Цзи, продолжая держать место укуса повёрнутым к Вэй У Сяню. — Вы ведь свое сжали, крем вытек. А у меня целы и форма, и содержание. Хотя… я уже его укусил, поэтому вы наверно брез… Не успел он закончить, как пальцы Вэй У Сяня, сжав его запястье, придвинули его руку к себе, и он, должно быть не рассчитав силу своего импульса взял пирожное в рот так, что съел его почти до конца, его зубы остановились в нескольких миллиметрах от кожи Лань Ван Цзи. Этот поистине внезапный глубокий укус заставил Ван Цзи задержать дыхание, а взгляд поражённо замереть. Вдруг Вэй У Сянь издал тихий смешок. — Боже… — толком не прожевав, пробормотал он. — Как… вкусно. Крем нежнейший, по вкусу схож с карамелью, сгущенным молоком и пломбиром, причем всё в одной корзине! У меня язык сейчас растает, как это вкусно! Он явно забылся, поскольку даже не обратил внимание на то, что уголки его губ немного запачкались, и жуя он улыбался, из-за чего крем слегка запачкал ему щеки. — Вэй Ин, — зрелище хоть и было «не отвести глаз», но на несчастье Ван Цзи глаз было предостаточно, а потому он скрепя сердце, взял салфетку и протянул её Вэй Ину. Тот, не поняв, зачем он это делает, подумал, что остатки прошлого «взрыва» радости еще остались на его лице, а потому послушно наклонился, ожидая, когда Ван Цзи его вытрет, как и в прошлый раз. Поняв, чего от него ждут, Ван Цзи замер, но рукой не шевельнул. Тогда Вэй Ин открыл глаза и поднял их на него, смотря снизу-вверх. От взмаха его ресниц сердце Ван Цзи дрогнуло, а из-за того, что губы его были слегка перепачканы белым, да еще и смотрел он снизу-вверх, у кое-кого резко возникла необходимость вытереть набежавший пот. Хотя это было не совсем так, просто шее его стало неожиданно горячо, но даже если влага и просочилась, постороннему заметить это было невозможно, так как пиджак и волосы всё хорошо скрывали. — Уму непостижимо, — словно возрастающее в громкости эхо голоса Вэй Ина наконец привело его в чувство, и он отстранился. — Дать десерту такое провокационное название. Ну, согласен, радости хоть отбавляй, ведь до чего редкая удача, когда что-то в твоих руках не просто чувствительное, а так откровенно отзывающееся именно на твое касание. Вот я сжал, а мне на лицо сразу выстрелило. Интересно, это повод для гордости или смущения? Словно развлекая себя эти многословным бредом, Вэй Ин вытер свои губы и уже было потянулся рукой к карману, в порыве достать зеркальце, но вовремя остановился. Если Ван Цзи увидит, что при нем есть зеркало, больше не будет причины их лицам сойтись так близко, поэтому дав зеркальцу выходной Вэй Ин начал задумываться как бы еще чем-то запачкаться и при этом остаться жертвой. Вариантов было много, например небесной красоты красавец, который тоже мог его «запачкать». — Простите, — вдруг виновато отозвался голос Лань Ван Цзи. — За что? — сурово смотря на тонкую трубку, которая до его сжатия была пухлым пирожным, спросил Вэй Ин. — Я, наверное, как-то неправильно выразился, что вы так отреагировали, когда я сказал, что сфотографировал свой инструмент. Вэй Ин, не двигая ни одним мускулом резко поднял на него глаза, и Лань Чжань мог поклясться, что в них сверкнул свет. Это было… фантастически. — Что-что? — теперь задвигались его губы, в то время как взгляд оставался таким же широким. — Мой цинь… — немного замешкался Лань Ван Цзи, видя такую странную реакцию. — Мне показалось вас заинтересовал музыкальный инструмент, и я сфотографировал его, чтобы показать. «Бог ты мой… — мысленно махая рукой у лица словно веером, пытался отдышатся Вэй У Сянь. — А я уже было подумал не о том. Лань Чжань, ну неужели так сложно было изначально добавить к слову «инструмент» то, что речь идет о музыкальном!» Они замолчали, и в отличие от предыдущей сцены этот вариант показался более неловким, так как за душами обоих были грешки относительно той ночи, когда они излишне увлеклись разговорами о «цине», из-за чего оба ощутили легкий дискомфорт, который только и может нести наличие ночных секретов. — Хотите пить? — поинтересовался Вэй Ин, предприняв попытку мягко ускользнуть от повисшего между ними неловкого напряжения. Лань Ван Цзи посмотрел на него, но промолчал, и даже Вэй Ину показалось, что непривычно долго висит между ними это молчание, хотя по выражению глаз мужчины он видел, что тот порывается что-то сказать, но не решается. Вэй Ин не стал мешать ему набраться решимости, внутренне воспылав интересом к предмету его вопроса или другого предложения, а потому его глаза улыбались и излучали тепло, из-за которого Лань Ван Цзи мгновенно почувствовал комфорт и немного расслабился. — Хотите… — было начал он, и несмотря на внешнюю непроницаемость Вэй Ин кожей ощущал его нерешительность. — Хотите посмотреть на мой цинь? У Вэй Ина аж от сердца отлегло. Такой простой вопрос, а сколько душевных усилий Лань Ван Цзи на него потратил. — Показывайте, — широко улыбнулся он, и его стул, скрипнув, приблизился к Лань Ван Цзи. Тот озадаченно повернул на него свой взгляд, но даже не предпринял попытку отодвинуться. — Не здесь, — тихо сказал Ван Цзи. — А у меня… у меня дома. Вэй У Сяню показалось, что колокола, которые играли для него раньше, теперь и вовсе сорвались, но в полете еще успевали звенеть, причем отбивая ровно столько раз, с которыми сейчас билось его сердце. Оно ускорилось, да так быстро, что вдыхая Вэй Ин чувствовал, что начинает задыхаться. Он глупо уставился на мужчину, веки которого словно ширма слегка опустились на его глаза, будто он пытался хоть как-либо спрятаться, не дав увидеть, как велико его смущение. — Вы… — медленно протянул он, и Лань Ван Цзи мигом навострил уши. — Приглашаете меня к себе домой? — Мг-м. — Но ведь я… — чувствуя, как всё вдруг стало серьезно, он даже улыбнуться не смог, так велико было его потрясение. — Совершенно посторонний и… ваш доктор. Как же он хотел себя ударить за свои последние слова, ведь своим глупым языком он сам же рвет ту тонкую ниточку, что приближает его к желаемому. — Я приглашаю вас не как доктора, — достаточно твёрдо ответил Лань Ван Цзи. — А как друга. — Друга? — повторил Вэй У Сянь и его глаза медленно опустились в пол. — Друга… Ему стало одновременно и радостно, и печально, потому что друг имел право быть вхожим в чужую семью. Но этот же друг не имел права быть вхожим в сердце того, кто его так называл. «Друг… — подумал он и слегка сжал губы. — Нет, не то чтобы я надеялся на признание, но никак не ожидал, что это слово, произнесённое именно им, так сильно меня расстроит…» Ранее, когда они гуляли, а Вэй Ин танцевал для него, он так пылко уверял его, что они могут быть друзьями, что будучи приятелями могут расслабиться в обществе друг друга, и тогда ему это казалось таким наслаждением, ведь на тот момент эта ступенька приближала его к Лань Ван Цзи. Но сейчас он вдруг осознал, что эта же ступенька может быть последней в лестнице его восхождения, потому что дальше будет только она, злостная и враждебная его чувствам бестия, под названием Френдзона. — Хм-хм, — задумчиво потерев подбородок, лицо Вэй Ина стало серьезным. — Так что же, я и на чай смогу зайти? Лань Ван Цзи посмотрел на него. — Ну, — принялся объяснять Вэй Ин, — вы же не приведете меня только на экскурсию по своей музыкальной комнате. — Вы любите чай с лимоном? — ожидаемо расслабившись от его слов, тепло спросил Лань Ван Цзи. — Ой, это мой самый любимый. — В комнате брата есть лимонное дерево. — Правда? — искренне восхитился Вэй Ин. — Знаете, если он обнаружит, что пропало несколько лимончиков, вы ведь меня не выдадите? В жизни так близко не видел лимонных деревьев. Уголки губ Лань Ван Цзи слегка приподнялись и возможно растянулись бы в улыбке, если бы Вэй Ин в этот момент по-настоящему не чихнул, закрыв лицо ладонями, так что он вынужден был в который раз потянуться рукой за салфеткой. «Что ж за день сегодня такой?! — зло подумал Вэй У Сянь. — Красивый мужчина только то и делает, что подает мне салфетки, и это притом, что я абсолютно сухой!» Не стоит уточнять, о какой сухости размышлял его порочный мозг, пока с немой благодарностью на лице он молча брал салфетки, в душе сетуя, что использует их не по назначению. — Кстати, а когда приглашаете? — когда они вышли из заведения спросил Вэй У Сянь, нащупав в кармане телефон. Такое важное событие он хотел немедленно внести в свой календарь и обозначить его красным цветом. — Если вы не заняты, то можно было бы и сегодня. «Сегодня?» — Вэй Ин нахмурился, так как на сегодня он уже был заказан одним нагоняющим страх парикмахером, что в случае неповиновения мог начать его мозг ложечкой ковырять. И не подавится же! — А завтра? — с надеждой спросил Вэй Ин. Лань Ван Цзи мгновенно вспомнил, что дядя приезжает сегодня ночью и еще неизвестно насколько задержится. — Нет, — выдохнул он. — Завтра я проведу день со своей семьей. — Родители приезжают? — улыбаясь, спросил Вэй Ин. Ему показалось странным, что взгляд Лань Ван Цзи как будто бы стал немного мрачнее. — Родители умерли, — прямо сказал он. — Остался только брат и дядя. — Ох, простите, — принялся извиняться Вэй Ин, чувствуя вину за свою бестактность. — Я вовсе не хотел бередить такие воспоминания. — Не извиняйтесь, — спокойно сказал Лань Ван Цзии. — Ведь не за что же. Но как бы там ни было, дядя человек очень сурового воспитания и невероятной сдержанности во многих вопросах, особенно в вопросах терпимости. — Терпимости к кому? — весело спросил Вэй У Сянь, отчего-то чувствуя, что этот старик уже показался ему забавным. «К тебе, надеюсь», — подумал Лань Ван Цзи, но вслух сказал: — Всего, что находится вне его контроля. — У меня в семье тоже есть деспот, — фильтр между языком и мозгом Вэй У Сяня снова забарахлил, а потому он принялся говорить так, как привык, то есть честно и не всегда подумав. — Мой шиди. Знаете, когда мы были маленькими, я помню у него было прозвище, которое очень ему подходило. «Зло в берете» — так его какое-то время называли. Ну, какое-то, пока он не учинил драку. — В берете? — уточнил Ван Цзи. — Его мама, та еще деспотичная штучка, одевала его чересчур официально, словно вот-вот должен был наступить момент, когда его внезапно должны были представить президенту. Я помню, как задыхался от смеха, когда он появился в розовых шортиках и ленточках на своем берете, что ну так очаровательно развевались на ветру, как исполосанный китайский флаг. Ха-ха-ха, что он наслушался об этих ленточках, ей-богу. Ох! — вдруг воскликнул он. — Заговорили о лентах, и я вдруг вспомнил, что где-то посеял свою. Так жалею об этом, она была моей любимой. Ван Цзи бросил на него быстрый взгляд и тут же отвёл глаза, должно быть возвращаясь к своей привычке, что если он не смотрит на оппонента, значит и его самого не видно. — А что… что будет, если вы её так и не найдете? — не слишком громко вдруг спросил Лань Ван Цзи. Вэй У Сянь удивлённо уставился на него. — Новую куплю, — простодушно ответил он. — В конце концов любимой её делает не то, сколько она при мне, а мои собственные чувства. Просто вложу свою любовь в какую-нибудь еще, и всё. Впрочем, нужно постараться её не потерять, а то совсем жалко своих усилий. От его слов в груди Ван Цзи разлился холод и… ревность. Он так удивился этому контрасту, что даже не услышал, как Вэй Ину позвонили, и он отвечал кому-то по телефону. — Господин Лань, — закончив говорить, он повернулся к нему всем телом, заложив руки за поясницу. — Я должен идти. Вечером меня пригласили на одну дружескую встречу. К слову, — он кокетливо бросил на него слегка смущенный, приправленный соблазнительным блеском взгляд, и спросил: — Не хотите присоединиться? Посмотрев на часы, Лань Ван Цзи понял, что его брат еще не вернулся с работы, и тут же вспомнил, что он говорил что-то о том, что его пригласили в какой-то клуб, и он приедет уже вместе с дядей, встретив его ночью в аэропорту. В принципе он мог бы пойти, и даже его брат бы не узнал, но отчего-то всплывшие в памяти слова о ленточке слегка поумерили его пыл. — Это ведь встреча с другом, — в его голосе можно было учуять тень недовольства, но так как тихий и ровный тон и без того был привычным звучанием его голоса, то догадаться было воистину сложно. — Не хочу мешать. — Лань Чжань… — сердцем почувствовав неладное, медленно протянул Вэй Ин. — Не хочу, чтобы вы разрывались между нами, — спокойно продолжил Ван Цзи. — К тому же несправедливо, если друг ожидает, а кто-то лишний омрачает момент долгожданной встречи. — Вы не лишний, — с серьезным лицом твердо заметил Вэй У Сянь. — Это невозможно. Лань Ван Цзи не оставалось ничего другого, кроме как смотреть на это мгновенно посуровевшее лицо, в котором ярко отразилось недовольство и отрицание услышанных слов. Он даже ощутил легкую зависть, ведь сам выражать эмоции не умел, с годами теряя надежду, что кто-то сможет понимать его, слушая слыша, а смотря видя. А Вэй Ин видел, и слышал, но всё Ван Цзи казалось, что слышит он недостаточно. Он так хотел, чтобы Вэй У Сянь услышал, как начинает биться его сердце в моменты их времяпровождения, хотел, чтобы он увидел, как ускоряется ток крови, когда они рядом друг с другом, потому что как-то иначе показать ему свои чувства не мог. Боялся, а от того надеялся, что будучи рядом это само скажет о его волнениях. Но когда услышал, как Вэй Ин отзывается о ленточке, что её потеря легко заменима, что он просто вложит свою любовь в другую вызывало в нём очень сложные чувства. Так как Лань Чжань сомневался в себе и пребывал в страхе, что возможно неправильно понимает отношение Вэй Ина к себе, он мгновенно произвел ассоциацию ленточки с собой. Сомневающиеся люди всегда ищут повод усомниться еще больше, а потому различные неприятные события или истории мигом интерпретируют как знаки свыше. Порой они подсознательно понимают, что это не что иное, как попытка повернуть назад, сбежать, провести черту, вновь вернуть себе прежнее превосходство и безразличие, но от чувств убежать сложно, а когда они всё больше разрастаются и начинают просачиваться наружу, страх отторжения лишь растет. Лань Чжань с трепетом ловил моменты их уединения, и с ужасом впитывал в себя слова о ленте. Он вполне мог отнестись к этой ситуации иначе, к примеру, успокоить себя, ведь теперь он спокойно может оставить ленту себе, раз уж Вэй Ин отнесся к её пропаже легче, чем он думал. Но уже чувствуя привязанность к нему не мог пропустить подобные слова мимо ушей, так как скрытно искал в его речах что-то, что дало бы ему хотя бы малейший намек на то, что он ему, быть может… нравится, что возможно Вэй Ин тоже нервничает и стесняется, и что как-то завуалированно может подать ему особый знак, так он думал. А Вэй У Сянь вообще не думал, ведь, черт возьми, он говорил о ленте, а не о человеке, потому что про человека он бы в присутствии Лань Ван Цзи так никогда бы не сказал, хотя имел за душой грешок быстрого угасания чувств, когда все вершины были им покорены. Но он четко расставил бы эти грехи по местам, ведь Лань Ван Цзи был для него особенным. С ним Вэй Ин вообще не стремился к какому-то удовлетворению своих эмоций, потому что времяпровождение с ним уже было одним большим взрывом ощущений просто потому, что этот человек был рядом, и неважно, что они даже не держались за руки, не говоря уже о поцелуях. Как часто Вэй У Сяню снился бессознательный Лань Ван Цзи, которого он ласкал и целовал, прижимался к нему и перенимал на себя тепло его тела. Подсознание Вэй У Сяня четко давало ему понять, что Лань Ван Цзи снится ему именно бессознательным, потому что сам Вэй Ин боится дать тому знать о своих тайных желаниях и даже во сне не смеет приласкать его тогда, когда тот видит, что он делает. По правде говоря, это уже становилось проблемой, поскольку ни тот, ни другой в страхе возможного отторжения не решались хоть как-либо дать понять хотя бы тончайшим намеком, что присутствует что-то еще помимо дружбы и сеансов. Они даже не обращали внимание на то, как естественно и самое главное откровенно относятся к ситуациям подобным той, что случилась в кафе, не понимая, что относятся друг к другу очень даже открыто и совсем не стыдятся подобных казусов, напротив — желают их возникновения, поскольку внутренне уже доверяют друг другу, точно зная, что найдут поддержку, понимание и наслаждение от общества друг друга, и что подобные ситуации станут причиной, благодаря которой они смогут ближе взаимодействовать друг с другом. То, что Лань Ван Цзи набрался смелости пригласить Вэй У Сяня к себе домой конечно же не было ни намёком, ни признанием, а на том же языке Вэй У Сяня такой его поступок объяснялся как «ступенька», причем слепленная им лично и им же примощена к лестнице их отношений. И Вэй Ин вполне мог согласиться сразу ступить на неё, но, во-первых, вот так сразу импульсивно дать свое согласие, как ему показалось, выглядело бы так, словно он только этого и ждал (проще говоря наш клиент набивал себе цену), а во-вторых… «Так-так… если вдруг по воле случая дело дойдет до заветного, я непременно должен впечатлить его», — думал он, вспоминая, что действительно не готов, как морально, так и физически. Да и белье на нем было не то, что надевают, чтобы его сняли, а не просто чтобы носить. Вэй Ин любил чувствовать себя уверенно, а не потерянно, поэтому предчувствуя, что ничего хорошего, именно так, как он бы хотел, не произойдет от столь быстрого согласия, вынужден был взять волю в кулак и отказаться. Ну, не совсем отказаться, а просто дать себе отсрочку во времени, да и Лань Ван Цзи так будет лучше, успеет морально подготовиться. Вэй Ин не чувствовал, что тот готов остаться с ним наедине, пусть даже на своей территории, так зачем заставлять человека впадать в такое волнение? Он лучше как-то потом, походя, напомнит ему об этом приглашении и заболтает Лань Ван Цзи так, что тот и не заметит, как приведет его к себе домой. Когда Лань Ван Цзи ушел, Вэй У Сянь с какое-то время просто молча шел вперед, раздумывая над многим, а когда сел на скамейку достал телефон и позвонил Цзян Чэну. Тот ожидаемо безрадостно сухо крякнул ему слова приветствия. Вэй Ин, дабы хоть как-то заглушить свой внутренний стресс, принялся рассказывать ему о событиях дня. — Мы мило поболтали, — соловьем заливался он. — Он мне улыбался, — правда он не стал уточнять, что только глазами и душой, потому что сухарь вроде Вань Иня никогда таких тонкостей не поймет. — А потом он пригласил меня на чай с лимоном, представляешь? То, как счастливо он это воскликнул, почти перейдя на ультразвук, забренчало на жёстких гетеросексуальных душевных струнах Цзян Чэна, и то, как они заскрипели, можно было услышать даже по ту сторону трубки. — Не представляю. — Да что занудствуешь-то?! — Вэй Ин, держи себя в трусах, пожалуйста. Он нормальный, в отличие от тебя, и что бы ты там себе ни напридумывал, это просто чай. — Не всяк тот чай, что чаем зовется, — мгновенно посуровев, возразил Вэй Ин. — Скажи, насколько тверда его позиция насчет тебя? — Насколько тверда? — неожиданно для себя он вдруг всерьез задумался. — Я еще не проверял. Вот ты сказал и мне страх как стало интересно, а насколько же она тверда в отношении меня… — Ты же, я надеюсь, о позиции? — И о ней тоже, — серьезно кивнул головой Вэй У Сянь. — В конце концов от неё тоже многое зависит. — Вэй У Сянь… — медленно процедил Цзян Чэн. — Я говорил о позиции в отношении тебя, а не… да я даже не допер толком о чем ты стал речь вести! «Она» — это позиция, вот о чем были мои слова. Сидя на лавочке, Вэй У Сянь удивленно поднял брови. — «Она» — это эрекция, — мысленно разведя руки, ответил он. — Вот о чем были картинки в моей голове. По ту сторону трубки воцарилась тишина, а после на Вэй У Сяня словно из рога изобилия посыпался шквальный заряд отборных, порой непереводимых матов, сила которых была так велика, что мужчина всерьез опасался, как бы его телефон не треснул от напора этого воинственного натурала. — То есть, я правильно понимаю, — наоравшись, Цзян Чэн вернул своему тону прежнюю невозмутимость, — он попросил тебя посетить его дом? Сам он не мог взять в толк, как в здравом уме и твердой памяти можно тащить к себе домой бог весть кого, да еще и потчевать чаем из своих домашних кружек! Ну да, Вань Инь малость брезговал окружающим его человечеством, и к себе на хату не пускал вообще никого, за исключением разве что семьи. Да даже когда его одолевал зов природы и он вынужденно закупался защитным «плащиком», все равно никогда и никого не приводил к себе домой, решая все свои ночные дела извне. У Вэй Ина, знающего всю его подноготную аж мороз по коже пробегал, когда он представлял ту бедняжку, которой достанется такой подарочек в качестве супруга. — Как же скудно ты мыслишь, — тепло улыбнулся Вэй Ин. — Когда такой мужчина просит, надо обязательно ему дать... шанс. Цзян Чэн снова начал закипать, беснуясь от разъедающего его кости бесстыдства Вэй У Сяня, а потому последнему пришлось еще немного послушать о том, кто он такой и что обо всем этом думает его дорогой шиди. Вволю посмеявшись, чем наконец-то сбросил свое напряжение, Вэй У Сянь официально уведомил Цзян Чэна, чтобы сегодня ночью его не ждали, а если он все же позвонит, то чтобы немедля, надев свои любимые труселя в звезды, ехал его выручать. На это официальное заявление Вэй Ин получил официальный отказ, прозвучавший в более чем понятной форме еще более матерных, но уже не таких громких слов, после чего, закончив разговор, пожелал хихикающему Вэй Ину не умереть от смеха. Расслабленно откинувшись на скамейку, Вэй Ин наблюдал за движением облаков на темнеющем небе и думал, как скоро снова может увидеть Лань Ван Цзи. Если бы он только знал, как неожиданно быстро может наступить это «скоро» и какими откровениями оно будет наполнено, быть может вместо того, чтобы вызвать себе такси и поехать в салон Рокко, он бы пешком прогулялся бы к аптеке, купив себе специальный порошок, не позволяющий захмелеть.