Пульсации любви

В любой из многочисленных интерпретаций того, что же из себя представлял Рокко, и тут уже было без разницы, хорошо его знает человек или нет, но личностью он был достаточно недосягаемой, лишь своим внешним, так скажем «на публику» поведением еще попадая под какие-то определенные рамки. Но что касалось того, каким он был на самом деле, то тут не то что сказать, предположить было сложно. Поговаривали, что он любовник какого-то влиятельного человека из верхушки власти, потому что льготы, которыми владел этот парень, были слишком шикарными даже для его бизнеса, ведь крышевали его такие люди, которым и во сне дорогу страшно перейти. «Точно чей-то любовник», — шептались за его спиной, сверля парня завистливым взглядом. И ведь не зря сверлили. Рокко выглядел очень утончённо, имел стройное подтянутое тело и весьма нетипичную внешность, которая не шла ни в какое сравнение с привычными мужскими стандартами красоты, поскольку его красота была с особым обаянием, харизматичной и запоминающейся. У него были достаточно острые черты лица, и лишь от взгляда зависело, холодным оно покажется или теплым, так как форма его глаз была подобна листочку, и если он сужал веки будучи задетым за живое или просто раздраженным, лицо его казалось отстраненно-агрессивным. Можно смело было утверждать, что именно его внешность соответствовала его настоящему характеру, а так как он его в большинстве случаев не проявлял, то лишь взглянув на его лицо можно было сразу поставить галочки возле нескольких пунктов, а такими были «хитрость», «плотоядный магнетизм», «гордость» и «абсолютная уверенность в себе и своем Я». Весьма редкий экземпляр для того бизнеса, в котором он существовал. Обычно люди его породы были довольно упрямы, но внешне всегда спокойны, однако взгляд как ничто другое выдавал те опасные подводные течения этих вод, способные скрутить шею даже опытному дайверу. Рокко был человеком своего дела, к которому лежало его сердце, внешний мир и людей он воспринимал лишь как инструменты для достижения целей и нужного взаимодействия, не позволяя прицепиться к себе ни одной эмоциональной человеческой заразе, ограждая себя от различных волнений настолько, насколько мог. К большому сожалению, это не всегда касалось гнева, мести и ненависти. А вот любил он невыразительно и тихо, ничем не проявляя свои чувства, но мгновенно выпускающий клыки и когти, если его любви причинят боль или собираются причинить. В его сердце и разуме было только его искусство, его семья и его принципы. Он достаточно сильно сузил свой личный круг, да так, что туда смогли втиснуться только самые важные для него люди, для которых он, собственно, и создал этот круг, где мог позволить себе побыть подлинным собой и забыть об осторожности. Обладая холодным, мгновенно реагирующим разумом, Рокко был гораздо опасней тех, кто яростно и открыто обнажают свой гнев, потому что его гнев был тихим и незаметным. Равно как и душил точно так же, тихо и без лишних сцен, так как под давлением личного опыта был лишен как чувства жалости, так и сострадания к тем, кто решался причинить ему зло… — Ох, — потрогав подушечками пальцев висок, лицо Рокко приняло страдальческую гримасу. — Как я устал. Они хотят невозможного, если отправляют меня в Италию для одной цели, а вечером того же дня я уже должен вылетать в США. Как это вообще называется? Я для них что, бессмертный голубец? — Голубец? — удивился Вэй Ин. — Знаешь, итальянцы люди «всеядные», как мужчины, так и женщины, а потому посягая, можно сказать на святое, эти кудрявые черноглазики постоянно домогаются меня. Им нравится белизна моей кожи и не обещающий ничего хорошего взгляд. Один итальянец мне сказал, что ради того, чтобы увидеть, как меняется мой взгляд под давлением удовольствия, можно и жизнь отдать. Видал, какие мазохисты? Я им горло вырвать могу, а они только и думают, как в постель меня к себе затащить, фе. — И что в этом плохого? — тоже задумался Вэй Ин. — С твоим образом жизни беспорядочные половые связи это вполне естественное поведение. — Ты, может быть, забыл, — ухмыльнулся Рокко, — что я, вообще-то, намерен в рай попасть, и даже слово дал, что так оно и будет. — Боже, ты до сих пор веришь в эту чушь? — выдохнул Вэй Ин. — Что девственники попадают в рай? А как насчёт других грехов? — Я пью, курю, употребляю, — начал загибать пальцы Рокко, — от меня исходит множество насильственных действий, а еще я сквернословлю и вызываю похоть. — Всё? — Вэй Ин поднял свой стакан и сделал небольшой глоток. Рокко свободно дернул плечами и, допив свой напиток, заказал еще что-то более высокоградусное. Он почти не пьянел, хотя любил очень крепкий алкоголь, и за такой иммунитет платил свою цену. Он мог выпить, наверное, ведро самого крепкого горячительного, но стоит поверх этой дозы добавить хоть одну маленькую рюмку и всё, отключение системы обеспечено. — Ты серьезно намерен попасть в рай только потому, что не практикуешь половую связь? — беззлобно расхохотался Вэй Ин. — Ты ведь даже не веришь в его существование, и не верил бы, даже если бы он действительно существовал, потому что опыт прожитых лет показывает, что в аду, тебе, хладнокровному маньяку, куда теплее. Спорим, что лишь одно это не окупит всего того, что ты творил и продолжаешь творить. — Не беси меня, — белые зубы парня закусили нижнюю губу. — В аду нет солнца, и для бледнолицего вроде меня это лучший выбор загробного курорта. И потом, — барный стул мужчины издал едва слышный скрип, коему не удалось прорваться сквозь громкую музыку, когда он повернулся к Вэй Ину. Тот с нескрываемым наслаждением подпер рукой подбородок, уставившись в ответ своим мягким, полным искренней теплоты взглядом. Вторя позе парня, Вэй Ин тоже положил ногу на ногу, вальяжно и кокетливо качая носком ботинка в воздухе. — Человек, поставивший свою личную жизнь на ручной тормоз, не будет рассказывать мне о том, насколько я хладнокровен и где мне будет теплее всего. Вот что я скажу тебе, Сянь-гэгэ: секс — это побуждение, в первую очередь побуждение, связанное с искусством, что в свою очередь является желанием воплотить внутренний порыв, облачив его в действие. Никогда не замечал, что содержание твоей сексуальной фантазии напрямую зависит от того, что происходит у тебя внутри. Неожиданно Рокко склонился к нему, да так неожиданно и естественно, что Вэй Ин едва успел разогнуть спину и слегка податься назад, а иначе их лица, возможно бы, столкнулись. — Иногда, — так как Рокко был близко он мог перейти на шепот, что и сделал, — человеку мерещиться групповое «свидание», а иногда даже изнасилование. Порой жертва ты, а порой другие, а ты лишь смотришь. Чем выше твое нетерпение и неудовлетворение, тем грязнее будет фантазия, поскольку тебе нужно как можно быстрее кончить, чтобы получить свою дозу удовольствия, но иногда этого настолько недостаточно, что ты бредишь мыслями выйти наружу и найти человека, абсолютного незнакомца, но из плоти и крови, чтобы его плоть успокоила твою. Только другой человек способен стать инструментом для того, чтобы ты полностью почувствовал себя, вплоть до самой дальней клетки, что взорвется от эйфории ощущений, и твоя душа вместе с ней, выбросив твое сознание в самые темные задворки Вселенной. Поверь, я вовсе не тираню сам факт существования физического сношения, просто хочу сказать, что ту энергию, пульсирующую у тебя в крови и побуждающую тебя испытать возбуждение, можно направить не только на половой акт. Я тоже не исключение, просто отличаюсь тем, что для подобного взрыва ощущений, мне от другого человека нужна далеко не физическая близость… — Точно, как же я мог забыть, — лениво улыбнулся Вэй У Сянь, что заговорив вынудил мужчину слегка сбавить обороты и смолкнуть. — С твоим оригинальным вкусом к людям ты предпочитаешь ебать мозги, а не тело. Отвернувшись, он отпил со своего стакана, чуть смежив веки, чем скрыл влажный блеск глаз, присутствие которого почувствовал еще на середине свернувшего в это русло разговора. В который раз Вэй У Сянь воздал мысленную похвалу Цзян Чэну, что тот обладал гораздо большей мудростью, чем он сам, поскольку видел в Рокко угрозу как своим моральным принципам, так и эмоциональному состоянию. Этот парень умело дергал за струны почти любой души, и часто его слова были тем, что отражало те чаяния собеседника, о которых тот либо не подозревал и неожиданно прозревал, либо, что печальней, безуспешно убегал. Сам Цзян Чэн опасался этого парня, даже не позволял себе грубить ему слишком резко, страшась его глубоких взглядов и слегка суженных век. — Ну, само собой. Это приносит мне куда большее эстетическое наслаждение, не сравнимое с вашим пятисекундным полетом в гиперпространство. — Зачем ты лжешь? — вдруг низко отозвался Вэй Ин. — Ты же просто брезгуешь этим делом, я прав? — Когда под тобой что-то издает непонятные звуки, потеет и хлюпает, как это может быть приятно? — в ответ уставившись на него, возразил Рокко. — И вообще, тебе не кажется, что в наше прекрасное время люди вкладывают большую часть своей энергии либо в деньги, либо в секс. Ничего не смущает? А как же душа? Да, мне неприятно, даже противно, и я не нахожу в этом никакого фейерверка для своих ощущений. Вот искусство, это другое. В нем мое воображение играет всеми красками, мозг постоянно занят, глаза созерцают как задуманное постепенно обретает форму и чёткость, сам процесс словно протекает вместе с кровью в моих венах, наполняя тело возбуждением и теплом, то есть — жизнью. Именно в этот момент я чувствую экстаз, и вот это я называю действительно «сладко», потому-то ты и не переубедишь меня, что покрытая потом кожа на вкус как сладость. Пот — это соль, какая нахрен сладость? — А что, у ножниц потерялся вкус металла? — дернул бровью Вэй У Сянь. — Или в краске для волос появился новый ингредиент? А может быть одежду присыпают сладкой пудрой? Рокко, чувства находят свою сладость не там, где присутствует органический сахар, а в том, за что цепляются волнения души. К примеру, «Женская радость» обещала быть очень сладенькой, но поверь, взгляд мужчины, что в тот момент сошелся с моим, превратил мою кровь в вишнёвый сироп, а сердце сделал карамельным яблоком. Как же я тогда желал, чтобы он откусил кусочек и сказал мне, как это сладко… Мечтательно выдохнув, глаза Вэй Ина снова затянула поволока и он с полминуты напрочь выбросил из головы как место, где находится, так и человека, что был с ним рядом. — Ты просто не понимаешь до чего чудовищна человеческая страсть и ненасытность, — закурив сигарету, Рокко даже не положил, а как-то небрежно отбросил от себя зажигалку, из-за чего она издала глухой, но тонкий звук. — Я создаю искусство, красоту, и делаю это потому, что в этой жизни я нашел материал, который отражает то, что живет у меня внутри. Но с чего ты взял, что то, живущее у меня внутри, является чем-то положительным? Я преклоняюсь перед искусством, я вожделею к красоте, особенно к той, что прячет за собой глубокую бездну человеческих сердец. И что да, не всегда эта бездна итог страдания, и как следствие нежна и ранима. Иногда это место, которое является обителью души, а если это бездна, то можно только догадываться, что из себя представляет эта душа. И ты и я знаем подобные души, они уже воплотили себя. Писатели, художники, музыканты. В своих творениях они запечатлели свою душу полную глубокой тьмы, и мы с этим соприкасаемся, приходя в восторг, не так ли? Знаешь, я иногда поражаюсь мазохизму людей, их невежеству. Мы восхваляем то, что исходит из той же тьмы, которую всеобще порицают все религии и мораль мира. — А что тогда делаешь ты? Обратив на него задумчивый взгляд, Рокко доброжелательно улыбнулся. — Что делаю? Я ведь просто человек со своими слабостями и желаниями, и самым сильным моим желанием является отражать в людях ту красоту, что я чувствую от их души. Он ни слова не сказал о том, что если человек красив душой, то часто бывает так, что и без особых усилий над собой люди видят его привлекательным, а потому можно было сказать, что Рокко слегка лицемерил, возможно, что лишь на половину. Он видел красивые лица, делая их еще прекрасней, и сильнее всего его волновало то, что при наличии уродливой души лицо человека было красиво, вот к чему вожделело его чувство прекрасного. С тех самых пор, как он начал заниматься своим делом, он был поражен таким жёстким контрастом между уродливыми душами и прекрасными лицами, которыми они обладали. Он спрашивал себя: как такое может быть? Продолжая жить и наблюдать он пришел к выводу, что сердце человека хочет быть обмануто своими же глазами, что внушат ему несуществующую действительность. Таким своим открытием он был поражен, после чего ценность человека упала в его глазах, и он во многом перестал рассматривать их как нечто особенное. Но ему очень понравилась эта безумная психология столь глупого существа, а потому, услаждая своим личным порывам, он стал тем, кем стал. От рождения обладая особой чувствительностью, он с одного взгляда мог понять сколько тьмы и скверны тянется за человеком, пришедшим к нему, и радостно принимался придавать ему еще более цветущий вид, еще больше возвышая его красоту и прилагая серьезные усилия для её долгосрочного сохранения. Разве его можно было назвать ненормальным или испорченным? Сколько ядовитых цветов создала природа, и подавляющая часть из них была так прекрасна, что лишь из-за их внешнего вида ими же и ранились. Рокко, можно сказать, был природой, работающей над «разумными» цветами жизни, совершенствуя их облик, позволяя скрыть свой внутренний яд как можно тщательней, а шипы характера ловко сглаживал беседами, в которых успокаивал и размягчал чужие сердца, находя всегда нужные и правильные слова. Его любили за его «особенный подход» к делам человеческой души, несмотря на то, что он был творцом внешней красоты. И он, как ни странно, тоже любил, как только и может любить тот, кто прикармливает с рук поначалу проявляющую к нему недоверие злобную лютую псину с шерсткой нежнее, чем нити шелкопрядов… Мужчина сделал долгую затяжку и с какое-то время не выпускал дым из своих легких. — Когда-то женщины гибли от свинцовой пудры, — выдохнув дым, медленно сказал Рокко, — от мышьяка, которым красили платья в зеленый цвет, белладонны, которую закапывали себе в глаза, чтобы те блестели как звезды в ночи, от железных корсетов, что стягивали их талию так, что смещались органы, от ленточных червей, которых подселяли в свое тело, чтобы похудеть, а в нашей стране еще и от крохотных туфелек, которые, чтобы носить, нужно было бинтовать ноги с детства, мешая стопам удлиняться, и это еще не полный список. Всё это говорит о том, что данное нам от природы нами не ценимо, даже презираемо, бедно и совершенно безвкусно. Ты знал, что в прошлом быть пышущей здоровьем и силой женщиной было верхом безвкусия, мещанской пошлости и визитной карточкой представителя низшего сословия? Женщины гибли от эталонов красоты, которые навязывало человеческое стремление к тому, что нас убивает, но до момента гибели делает нас такими желанными. Люди сами тянутся к тому, чтобы страдать, ибо страдание придает им ту болезненно-мистическую красоту, к которой вожделеет порочное, или лучше сказать потерянное сердце человека… — К чему ты клонишь? — слегка нахмурившись, спросил Вэй Ин. Рокко повернул на него свой задумчивый взгляд и в легкой улыбке сузил веки. Рядом с людьми, что были ему дороги, он имел привычку раскрывать не только свои личные размышления и умозаключения, но и порой душу, чего сам не всегда осознавал. Он смотрел на Вэй У Сяня как на некое совершенство, прекрасный цветок, растущий на веточке сливы, защищенный от зловония черной земли внизу. Дерево было высоким, цветы были обласканы солнцем, а он, находясь внизу среди всего её содержимого смотрел, понимая, что среди этих ветвей ему нет места, ведь он там, куда можно только упасть, а слово «падший» в объяснениях не нуждается. Но все же он может смотреть, ему хотя бы дозволено смотреть и чувствовать, как восхищенно начинает биться его сердце… А еще быть тем, кто может высаживать такие деревья, заботиться о них и беречь, чтобы в будущем наслаждаться пышноцветием прекрасных цветов, оберегая их от того, что может принести им боль. — То неизгладимое уродство, что живет внутри нас, страстно желает пожрать красоту, которая отражается в зеркале, или даже в чувствах, — тон его приобрел оттенок какого-то темного ехидства, глаза излучали особый блеск. — И пока не изуродует, сделав равной себе, не успокоится. Кинг, пишущий кошмары, Паланик, восхваляющий насилие, Брет, с его американским психопатом, Данте, описавший все круги ада, Франсиско Гойя и его картина «Сатурн, пожирающий своего сына», Викторианская эпоха, обожествляющая смерть… Это всё называют искусством, это и есть искусство, в котором человек отражает свои внутренние движения, то, что происходит у него в голове или что он наблюдает извне. Но почему-то никто не говорит, что воплощать его таким образом означает отразить разложение и гниль человеческого существа, то, что с нами происходит посредством падения души… Я просто хочу сказать, что не так уж часто внутреннее уродство делают эталоном определенного вида искусства, ведь маньяки и убийцы не находят своих покровителей так, как это делают те же художники и писатели, и разница лишь в том, что один творит на живых людях, а другой — на куске бумаги. Но если посмотреть на все эти вещи здраво, то и тот, и другой воплощает то, что бурлит у него внутри. Оно никуда не девается. Писатель описывает убийства, загружая эту тьму в голову того, кто его читает; маньяк убивает напрямую, но почему-то в этом случае публика не дает ему титул Великого Творца. Смешно, не правда ли? Люди восхваляют ад, потому что думают, что он их не коснется, забывая цитаты тех, кого же и прославили. «Ад пуст. Все бесы здесь», авторства мистера Шекспира. Хм, а он умел заинтриговать, ты согласен? Когда слушаешь подобные речи от парикмахера, пожалуй, самым странным в разговоре с ним покажется то, что перечисляя великих творцов и творения он забыл упомянуть об одном, что смотрелось бы весьма гармонично в его рассказе, учитывая род его деятельности. Естественно речь идет об известной культовой картине «Суини Тодд, демон-парикмахер с Флит-стрит». Но едва кто-то рисковал упомянуть об этом, взгляд Рокко мгновенно сменялся чистым презрением, и он бросал сказанный весьма недружелюбным тоном совет, что вместо того, чтобы болтать о подобной ерунде, лучше было бы вытащить свою голову из задницы и направить взгляд на книгу Дюма «Граф Монте-Кристо», сюжетом которого частично вдохновлялись создатели известного мюзикла. Вэй Ин же, хоть и обладал достаточной чувствительностью и проницательностью, однако даже ему порой было трудно понять этого человека. Трудно не в плане, что он вовсе не имел представления, о чем тот говорит, а потому, что он не жил тем, чем жил Рокко, а потому не мог в достаточной мере принять и разделить его переживание жизни. Еще со школы он любил наблюдать за тем, как его друг хлопочет над очередной девушкой, когда достав ключ от спортзала принимал там своих первых клиенток, как он в шутку их тогда называл. Девушки сидели перед зеркалом, наблюдая за осторожными и взвешенными движениями человека, что относился к ним бережней, чем любой из парней. Улыбка Рокко всегда была немного интимной, он мог приобнимать их за плечи и ненавязчиво склонившись к уху шептать, что они самые красивые. При этом глаза его смотрели точно в зеркало, голова его была немного склонена, часть лица была скрыта плотным занавесом длинных волос девушек, и встречаясь с таким его взглядом они робели, теряясь во времени и пространстве. А он с ними даже не флиртовал, просто обожал, убеждая их, что они самые прекрасные. Он просил не забывать об этом, и получалось так, что женщины возвращались к нему не из-за стрижки или процедур, а за тем, что он снова напомнил им об этом. Приходя, они всегда говорили: «Вот ты просил не забывать, а я забыла». «Бедняжка», с доброй нежной улыбкой отвечал он, «Садись быстрее, пусть зеркало само скажет тебе, кто прекрасней всех на свете». И снова он прятался за волной их волос, распуская их, и снова женщины, а в некоторых случаях даже мужчины, смотрели в зеркало, видя лишь его глубокий, завораживающий взгляд. Пальцы Рокко были нежными, когда прежде, чем расчесать, он мягко погружал пальцы в волосы, ведя их вниз, да так бережно, словно прикасался к изделию из тончайшего стекла. Он был мужчиной, которого в женщинах вожделела не страсть, хотя и не без неё, а чувство прекрасного, ведь он был тем, кому веришь больше, чем себе. Если он говорит, что ты прекрасна, женщинам даже не нужно было смотреть на себя в зеркало, чтобы увериться в этом, особенно если он уже поработал над ними. Он имел над их сердцами такую власть, которую иные мужчины не добьются никогда, ведь те видели в женщинах лишь женщину, не замечая, что далеко не безусловным рефлексом является их красота, а тяжким трудом, а порой даже болью. Рокко же был творцом, подмечая всё и не упуская ничего, а потому за такую бережность и обожание, усомниться в которых было невозможно, женщины черпали это самое чувство прекрасного, что наполняло их наслаждением, покуда он вдохновлял их тем, что самым воплощением красоты в этом мире были только они. — Ты уверен, что избегаешь отношений лишь по причине своей незаинтересованности в делах касающихся «ню»? — хоть от Рокко и стала исходить особая подавляющая энергетика, ему очень повезло, что рядом с ним находился тот, кто подобные разговоры воспринимал как хороший хоррор-рассказ, вот только не из уст дублера через экран, а, можно сказать, живым представлением. Вэй Ин уже немного захмелел, а потому инстинкт самосохранения, как это у него часто бывало и на трезвую голову, немного притупился. Вдруг ни с того ни с сего Рокко нахмурился, и, ударив кулаками по барной стойке, чуть согнулся к ней. — Не вздумай… — очевидно поняв его слова как-то по-своему, веки парня гневно и одновременно стыдливо сузились. Неожиданно он схватился руками за голову, и буквально вложив в свой крик все страдание своей души выпалил: — Какой мужик признается, что он мало того, что младший в семье, так еще и единственный младший брат восьми сестер! Да я с размерами колготок ознакомился раньше, чем с размерами презервативов. Вэй Ин резко расхохотался, почти уронив голову на стойку, так как Рокко превратно истолковал его замечание, что, собственно, обнажило его самое слабое место, а именно наличие восьми старших сестер. А он был в семье единственным сыном, еще и самым младшим ребенком, идущим девятым в цепи родословной. К его большой вселенской обиде многие считали, что парень выбрал такую профессию и чурается любовных связей с девушками (но, как сплетничали, не с парнями) потому что он вырос, можно сказать, в одном сплошном бабском коллективе, и до семи лет, пока не пошел в школу, из мужчин видел только своего отца, будучи убежденным в том, что мир принадлежит женщинам, а он в нём — вымирающий бесполезный вид. Так ему сестрички сказали, а помимо разговоров еще и растили его, купали, всегда окружали своей женской толпой. Как тут не подумать, что это возымело свое негативно влияние? — Женщины, можно сказать, окружали тебя с самых пеленок, — усмехнулся Вэй Ин. — И спал ты с ними тоже раньше нас всех. — Сам попробуй спастись от полчища волчиц, когда они хотят спать, тиская тебя как плюшевого зайца, — нахмурился Рокко. — Они заявили, что даже на том свете от них не отделаюсь. — Почему? — Девчонки хотят семейный склеп, а если не прокатит, удовлетворятся наличием одной урны. Мало им было тесниться в одной квартире почти пятнадцать лет, так еще и в одной урне! Это что же получается, я и на том свете от них не отделаюсь?! Многие думали, что отсутствие (потому о её возможном присутствии он никого не уведомлял) личной жизни у Рокко напрямую связано с наличием стольких женщин в семье, что окружали его как сызмальства, так и в юности. Он просто не умел смотреть на женщин как мужчина, а не как человек своей профессии, — думали многие. Но это было не так. Конечно, отрицать сложно, что такая жизненная ситуация не оставила в его мировоззрении свой особый отпечаток, потому что будучи окружённым именно своими, как он их называл, девочками, парень чувствовал себя в защитном кольце, в окружении силы и красоты, а мужчины… Он, пожалуй, рассматривал их лишь как дополнение к женскому образу, почему одевая Вэй Ина подошел к их общему замыслу опираясь на свой профессиональный опыт, личный вкус и чутье на прекрасное. Рокко действительно был ответственным человеком своего дела, отдаваясь ему всей душой и всеми своими чувствами. Но что касается его личности, его особой ауры, то подсознательно люди улавливали те тяжелые волнения, что исходили от него, почему у них резко вырабатывалась потребность быть достаточно послушными и аккуратными в общении с ним, так как подсознательно они что-то ощущали, как краем глаза, бываешь, улавливаешь собственную тень и пугаешься, думая, что за тобой следует то, что двигаться не должно. Но со своими друзьями, в числе которых был Вэй Ин, и со своей семьей, которой для него были его любимые девочки, Рокко был раскрыт и расслаблен, а те, по прошествии лет привыкнув к нему таким, каков он есть, в упор не замечали того, перед чем, бывало, опасливо отступали другие. Однако отрицать то, что все-таки на его обожание женщин повлияла жизнь с сестрами, было бы очень неверными мыслями. — К слову, — Рокко с интересом наблюдал, как Вэй Ин делает быстрые затяжки, и куда он спешил вообще было непонятно. — Знаешь, этот твой шиди такой себе темный и мрачный натурал, одинокий в своей вере. Чего ты на меня так смотришь? Разве в наше дивное время ориентация не стала религией? Как и когда-то люди делятся на свою «веру» и поклоняются убеждениям внутри своей секты. Геи, как и супергерои комиксов, такие же ночные оборотни, лесбиянки все так же не бреются, а «всеядные» мнят себе пупом земли, который как возьмет, так и примет. И тут посреди всего этого кошмара появляется он, завернутый в свои крепкие мышцы и костюм за несколько тысяч, Цзян Чэн. Простой парень, который не хочет быть «членом» секты, а всего-то быть безобидным «нападающим» на женском поле. — Если бы он тебя сейчас слышал, он бы тебе похлопал. По печени или почкам, в любом случае ты бы остро почувствовал, как он проникся твоей речью. Рокко хихикнул, краем глаза уловив, как дивно извивается струйка дыма, уходящая вверх словно бесплотная лестница в небо. — Другое дело — ты, — медленно, с какой-то томной ленцой продолжил он. — Чем больше усилий приложено показать тебя красивым доминирующим самцом, тем больше радуги просвечивает сквозь щели шкафа, в которым ты прячешься от своей новой любви. Позволь спросить, ты всё еще занимаешься гимнастикой? Вэй Ин дернул бровями, и выпустив в сторону парня дым склонил голову. — Ну само собой. Мой любимый вид гимнастики из разряда «сделай сам». — Дай угадаю. Это из той же оперы «умелые ручки», которую ты начал практиковать, как только волосами там оброс? — Вы только поглядите на него, — с восхищением воскликнул Вэй У Сянь. — Не знал, что так быстро соображать умеешь. Впрочем, спектр моих возможностей не ограничивается лишь одной «гимнастикой, я еще и эротическое белье ношу. Услышав какой-то невнятный звук, якобы дающий понять полное безразличие со стороны собеседника, Вэй Ин с улыбкой добавил: — Женское. — Сатанинские кружева! — громко поставив стакан, громоподобно воскликнул Рокко. — Чёртов камень преткновения всех мужчин. — Белье или женщина? — задумчиво переспросил Вэй У Сянь. — Ты что, забыл, в каком замечательном времени живешь? — дернул бровью мужчина. — Разумеется белье. Кому нужна женщина, если на мужских выпуклостях все женские панталоны смотрятся в разы лучше. Это я еще не сказал об обуви. Ах, видел бы ты одну модель мужского пола, которую выпустили на подиум на каблуках. Боже, ни одна женщина не обладает столь стройными длинными ногами и настолько впечатляющей задницей. Как он ей вилял, а как её обтягивали те штаны. Откуда у него такой зад, на каком козле он прыгал, чтобы такого добиться? Она даже без выемок и не слишком маленькая, упругая и прекрасно очерченная, что обеспечивает водопад слюней у всех смотрящих. Неожиданное тихое хихиканье вместе со спрятанной в ладонях наглой морды отвлекло мужчину, и он вопросительно уставился на Вэй У Сяня, который содрогался в конвульсиях, так как всеми силами старался не расхохотаться в полный голос. — В чем дело? — нахмурился Рокко. Вэй Ин еще с секунд десять похрюкивал себе в ладони, после чего, подняв на мужчину мокрые от счастливых слез глаза, прищурился и облокотился на барную стойку. — Это был не подиум, а примерка, — медленно отходя от столь сильно накрывшего его припадка, сказал он. — Ты вообще помнишь о каком годе речь? Ты же тогда надрался как сапожник, поссорился с тем любителем голубых устриц, модельером, и клятвенно заверил его, что твой мужчина на каблуках получит больше оваций, чем выбранная модель того несчастного раба моды. — И что? — Так это же я был тем мужчиной, — указывая на себя пальцем, широко улыбнулся Вэй Ин. — И я согласился пройти один кружок по подиуму, лишь бы ты перестал мне угрожать, ведь на пьяную голову ты так убедительно угрожаешь, причем всем, ну, кроме твоих любимых девочек. Честно сказать я все еще в недоумении, каким из богов должен зажигать благовония, что не свалился с тех каблуков и не сломал себе шею. — Да ну? — недоверчиво прищурился Рокко. — Не может быть. Я точно помню, у того парня волосы доходили максимум до ушей, а у тебя же завидная длинная грива. — Ты забыл? — улыбка Вэй У Сяня немного потускнела. — Мне же тогда было девятнадцать. — И что? — снова не понял Рокко, а когда до него дошло он резко замолчал и опасливо покоился на своего друга. Девятнадцать, короткие волосы, Европа… Профессиональная звезда Вэй Ина именно тогда светила ярче всего… и угасла так же быстро, словно пылало не звездное тело, а бенгальский огонь, что тоже светит ярко, но черт возьми, так недолго! Кого можно было винить в том, что произошло? Водителя, чуть не спровоцировавшего аварию? Самого Вэй У Сяня, что за годы безуспешной борьбы так и не смог побороть себя? А нужно ли было вообще кого-то винить? Жизнь такова, что люди обречены получать раны, и не всегда от них зависит то, как быстро и вообще ли они заживут. Сила воли должна быть подобно камню, многотысячному мегалиту, что не сойдет с места даже обрушься на землю само небо, так ведь учат родители? Но почему никто никогда не думает о том, что не только грубая сила, подобная жестоким ударам судьбы, может расколоть этот камень. Забавно, но порой лишь крошечной трещине под силу это сделать, и дождевая капля, упавшая в это слабое место, способна стать ударом, расколовшим эту, казалось бы, надежную броню. Даже мечи имеют это слабое место, ведь мастера создают их так, что только им ведомо куда нужно ударить, чтобы расколоть меч. В другие же места удары принесут лишь поправимый урон, лезвие, может быть, и согнётся, но не сломается. С человеком так же. У него всегда есть слабое место как бы силен он ни был, как бы себя ни защищал. И судьба, являющееся мастером созданного человека, его личности, в какой-то момент может предать свое же творение, в это самое место ударив. Но предательство ли это? Быть может, всё же нет? Уходя от того, что предназначено твоей душе, можно ли считать предательством насильный поворот с запада обратно на восток? Быть может то, что кажется светом впереди пути, на самом деле является тьмой, и тебя всеми силами, из жалости или любви, пытаются вернуть обратно?.. — Рокко, — вдруг тихо позвал Вэй Ин, и в голосе его прозвучало что-то такое, что заставило его собеседника напрячь слух. — Что? — так же тихо, но со скрытыми нотками беспокойства, замаскированного под безразличие, Рокко обратил на него взгляд, снова чувствуя тяжёлую волну чего-то, что обычно пригибало к земле, как печаль или отчаяние. — Я решил отказаться, — следя глазами за тем, как сверкают на свету разноцветные бутылки, аккуратными хмельными солдатиками стоящие на полках, глаза Вэй У Сяня тускло сверкали, словно ловили в себя отблески разноцветного стекла. — Если ты имеешь в виду свои вредные привычки, в том числе и эмоциональные, то я не против, — однако присмотревшись к выражению его глаз, Рокко прищурился. — Но что-то мне подсказывает, что ты имеешь в виду что-то другое, услышав которое я точно расстроюсь и с горя напьюсь до потери пульса. — Сожалею, но твое фантастическое чутье тебя не подводит, — Вэй Ин снова закурил, и держа пальцами сигарету, казалось, был совершенно безучастен к тонкой струйке дыма, поднимающейся вверх. Не продолжая разговор он попросил налить себе еще и начал пить, жадно глотая эту огненную воду, что горячила ему кровь, а разум наоборот — остужала, наполняя его ни с чем не сравнимым безучастием. Казалось, он был готов пить эту горькую отраву и теряться в окружающих его огнях, что растворяли его так же, как и жидкость внутри стакана, которая не тонула в нем, а это он тонул в ней, захлебываясь и задыхаясь, чувствуя, как разбухают легкие, как внутри совсем не осталось пузырьков воздуха. Музыка играла громко, и собственных мыслей не услышишь, поток людей был похож на набирающую силу волну, готовую в любой момент возвыситься над уровнем океана и устремится вдаль, в желании смести все на своем пути, разрушать, поглощать, погребать под массой скопившихся в ней чувств. Находясь в таком потоке сложно было сказать, что каждый здесь существует по отдельности, нет. Скорее уж каждый становился частью этой одержимости со вкусом горечи, как отчаявшийся становится заложником того, что плескается в его чаше, которую он, несмотря на неприятное чувство на языке пьет и пьет, и уже нельзя было сказать, что невозможно утопиться в стакане. Вполне возможно. — Тот человек, о котором я говорил, — выплыв из своих мыслей, наконец-то продолжил Вэй Ин. — Я решил отказаться от того, к чему так хотел нас подвести. Брови Рокко нахмурились, лицо стало серьезным. — Почему? Веки Вэй Ина дрогнули, и он закрыл глаза. — Знаешь, — так и не открыв глаза, сказал Вэй Ин. — Наши встречи с каждым разом так сильно стали напоминать свидания, что сегодня я и правда забылся, должно быть приняв желаемое за действительное. Мне было так хорошо, так хорошо, он такой замечательный, такой красивый, чувственный, отзывчивый… и он так смотрел на меня, что я чувствовал себя так, словно его глаза говорят мне о чем-то, вот только неожиданное сопротивление этим «словам» вдруг меня отрезвило. В какой-то момент мне показалось, что он действительно мною увлечен, что я нравлюсь ему, но почему-то именно в этот момент я очнулся, вспомнив о своей лжи в отношении того, кто я есть и во что заставляю верить его. Наверное, я очнулся потому, что неожиданно заработала совесть. Я снова и снова вспоминал о том какой же он хороший, что он, в отличие от меня, совсем не лгал мне, что доверился, что принимает меня таким, какой я есть. Ну не счастье ли? И вот рядом с таким человеком нахожусь я, мужчина, к тому же мужчина с огромным грузом из прошлого, абсолютно не заботящийся о будущем, не говоря уже о том, до чего мне все равно на настоящее. Тяжело выдохнув, он словно собирался с силами, и после небольшого колебания продолжил: — Когда только встретил его, мое безрассудство расправило крылья, и я, не помышляя о последствиях, втянулся в свое увлечение этим человеком. — Тебя пугают последствия, связанные с раскрытием твоей лжи? — спросил Рокко. — Теперь да, — открыв глаза, ответил Вэй Ин. — Потому что я никак не думал, что мое обожание приведет меня к таким сильным чувствам. Поначалу мне было все равно, я просто хотел привнести побольше светлых чувств и радости в настроение этого кажущегося всегда грустным человека, я душой чувствовал, что должен сделать всё, чтобы развеять эти хмурые тучи, что скопились во всём его существе, словно бы его счастье сделало бы счастливым и меня самого. Сперва я думал, что это вызвано тем, что он очень сильно мне понравился, да так сильно, что я хотел, хотел… да и все еще хочу «этого», понимаешь? Не сразу я сообразил, что мои чувства прицепились к чему-то такому в нем, чему я толком дать названия не могу, это просто нужно ощущать. Но сегодня, когда мы так естественно и нежно наслаждались обществом друг друга я неожиданно очнулся, выплыл из этого потока и, проветрив голову, понял, что на самом деле… люблю его. Закончив, Вэй Ин посмотрел на своего друга глазами, в которых читалось отчаяние вперемешку с невероятно глубокими чувствами, которые скопились внутри сердца, но которым никак не дают выхода. Это они порой выдавливали слезы, и они же были причиной сбившегося дыхания. — Ты… — Рокко, кажется, едва ли не впервые не знал, что сказать. — Ты зачем так себя мучаешь? Если осознал, что всё так серьезно, и что этот человек скорее всего ответит тебе взаимностью, тогда почему так страдаешь? — Я его не достоин, — достаточно серьезно сказал Вэй У Сянь. — И я вовсе не уверен, что он ответит мне взаимностью, если я открою ему то, что смотрю на него как на… мужчину. Я глупый и ветреный, я совсем не осознавал того, что делаю. Мне было так хорошо и спокойно рядом с ним, но стоило подумать о том, чтобы открыться, и я тут же дрожал от страха при мысли, что всё это идет лишь от моей стороны, понимаешь? Я солгу, если скажу, что не думал о том, чтобы все-таки подвести себя к признанию, но только подумаю об этом и сердце словно замирает, кровь застывает как магма и тянет сердце вниз. Если всё это только мои иллюзии, то представь, как сильно я его оскорблю или обижу своим признанием. Больно, слишком больно. — Болен ты немного, — хмыкнул Рокко. — Небось ждешь, чтобы именно твой парень задал темп, а ты ловко, как олененок Бэмби, поскакал на своих копытцах следом? То, что ты сейчас сказал, я всё это понял, как и то, что ты уже немного захмелел, так что речи твои слегка противоречивы. — Я боюсь, что его мир меня не примет. — Если боишься, что его мир тебя не примет, тогда создай свой собственный, который примет вас обоих. — Ты не понимаешь! — тон Вэй У Сяня отразил его отчаяние. — Глубокое томление кипит во мне, и причина этому — он. Я слабею рядом с ним, и я хочу, чтобы он что-то сделал с этим, понимаешь? Желание упасть в его руки ради того, чтобы они крепко меня сжали, как мне поведать о подобном! Он же мужчина, и я тоже мужчина… — И что? — ведающий о своем друге всё, Рокко недоумевал с такого откровенного страха. — Почему это волнение так тебя съедает? — Потому что он особенный! — крикнул Вэй У Сянь, и уже по одному этому крику было понятно, как же долго эти тайные размышления причиняют ему боль. — Он совсем не такой, как все другие, и мои чувства в отношении него тоже иные. Он особенный, он очень особенный, я теряюсь рядом с ним, мое сердце трепещет, мое тело притягивается и дрожит, знойная чувственность уплотняет кровь внизу живота, даже кончики пальцев тяжелеют и наполняются жаром. А он, чей взгляд кажется таким холодным, манит это пламя внутри меня, будто бы оно знает, что только в этом человеке будет найдено спасение от распаляющего меня жара. Но я же мужчина, мужчина! Разве могу я надеяться, что он примет мое тело, что найдет его привлекательным, возбуждающим… — Вэй Ин смолк ненадолго, взгляд его стал еще тускнее. — Такой добрый и внимательный… потому что я для него хороший друг, и именно так он на меня смотрит. Я, должно быть, первый человек, с которым ему легко в общении. Но разве же это значит нечто большее? Ведь точно так же становятся друзьями. И не больше! Уже будучи пьяным, а теперь так сильно разволновавшись, он не выдержал и несколько раз всхлипнул, силясь побороть желание расплакаться. — Он самый лучший, — глаза Вэй Ина сверкали от влаги. — В то время как я уже давно самый худший. Я не достоин его как мужчины, потому что я не тот, для кого всё это предназначено. Его красота, его ум, его внимательность, его чуткость, его сдержанность, его обаяние, его голос, глаза, чувственные губы… всем этим должен владеть тот, кто так же великолепен, как и он, чтобы быть достойным спутником в его жизни, чтобы подчеркивать всё самое лучшее в нем. И где здесь может втиснуться такой, как я? — Почему ты думаешь, что не достоин? — склонив голову и прижав ладонь к левой стороне лица, тихо и серьезно спросил Рокко. Плечи Вэй У Сяня слегка пошевелились, словно бы затекли от этой тяжелой ноши, пальцы беззвучно ударяли по поверхности стойки. — Потому что я люблю его, — медленно сказал он. — И я ничего не хочу подчеркивать. Я хочу отдать ему всего себя и точно так же взять его всего. Хочу высвободить эту любовь, хочу сбросить всю сдержанность, хочу сойти с ума с ним и в нем. Но он не примет такого меня, потому что я люблю так, что это сводит меня с ума. И я хочу вверить всё это только ему, словно одному ему и предназначено владеть сердцем, что «так» бьется навстречу лишь ему одному. «Ему одному, ему одному…» Сколько раз он повторил это, но даже имени не назвал, словно бы Лань Ван Цзи был не просто Лань Ван Цзи, а чем-то превосходящим того, кто имеет имя и определенную личность. Он был чем-то большим, чем-то, что не столько в крови и мыслях, а в самых костях, в каждом вдохе, и даже на кончике языка. И этим самым большим он был для Вэй У Сяня, который и сам был смущен такой силой своих чувств, определения которым дать не мог, зная лишь то, что причина всему этому — Лань Ван Цзи. Конечно, он использовал слово «люблю», потому что это было наиболее подходящее слово для подобного состояния. Но слово «люблю» просто слово, используемое, чтобы подчеркнуть серьезность состояния, в которое повергают трепетные чувства. Но то сильное, невидимое и всепоглощающее, что происходит между людьми, разве оно может втиснуться лишь в одно слово? Говоря «Вселенная» мы понимаем лишь то, что она необъятна, но размышляем ли мы о том, какими невиданными чудесами она наполнена? Вот так же и со словом «люблю». Оно не определяет содержимое, ему это не под силу. Оно просто дает ему название… А ночью, в тишине и россыпи хриплых горячих вдохов и выдохов, стонов и шепоте, двое изучают Вселенные друг друга, соединяются самым сокровенным, раскрываясь душой и телом, поглощаясь силой чувств друг друга. Без возможности определить это в слова они иными уровнями понимают, что это такое, звенья невидимого соединяются, провоцируя взрыв чувств, что от одной Вселенной направляется к другой по невидимому бесплотному мосту, который мы называем любовью… Из всего того, что он услышал, Рокко понял, что Вэй Ин боится не раскрытия своей лжи, поскольку осознав силу своих чувств не видел причины в чем-то раскаиваться. Да, он лгал о своей профессии, но во всем остальном ведь нет. Его реальный страх был повязан даже не на том, что они оба мужчины, тут было что-то другое. В его речах было запрятано столько глубоких чувств, что от невозможности их высказать он неимоверно страдал, что отчаянно скрывал, и это, увы, приносило ему немало внутренней боли. Скорее всего Вэй Ин боялся именно силы своей любви, боялся того, что может показаться слишком одержимым или сумасшедшим, что от накипевшего в нем уже шел пар, а оно все никак не высвобождалось. Должно быть, он и правда безумно обожал этого человека, а иначе бы не преисполнился побуждением защищать его от своей похоти, которую скрывал. Вэй Ин боялся дать о таком знать, но все же страх этот был странен. Он был достаточно разумным и хитрым, он вполне мог бы обойти все свои эмоциональные преграды и набраться большей смелости, но есть разница, когда руководствуешься просто вспыхнувшим желанием, которое может пройти так же быстро, как и появится, что победа или поражение совсем не имеют должной важности, и совсем другое, когда ты влюблен и когда скрываешь это от человека, что пробудил в тебе такие чувства. Вот здесь возможность потерять будет ощущаться значимей, а потому все свои силы ты бросишь на то, чтобы выровнять всю эту ситуацию за счет собственной сдержанности и самоконтроля, чтобы не было причин этому человеку исчезнуть из твоей жизни. Ну, это немножко громкие слова для такого человека, как Вэй У Сянь, ибо когда он думал, что хорошо что-то скрывает, на деле оно перло из всех щелей, и только такой же любитель покопаться в себе мог бы этого не заметить. В итоге, что получалось? Вэй Ин любил, Вэй Ин осознал это. И Вэй Ин струсил. — Всё в лучших человеческих традициях, — когда Рокко закатывал глаза, черты его лица становились мягче, что делало его похожим на свою самую старшую сестру. — Ну, и что ты собираешься делать? Успевший немножко остыть после своих признаний, Вэй Ин снова пытался стать безразличным. — А что я собираюсь делать? — удивился он. — Я перестану делать наши встречи настолько неформальными, вернусь к истокам, постараюсь закрыть его возможные внутренние раны… — А потом? — Потом… — задумчиво протянул Вэй Ин и улыбнулся. — А потом ты возьмешь меня вместе с собой в Америку, где по доброте душевной ты будешь меня кормить и позволишь спать у себя под боком, чтобы я не мерз по ночам. — Ты же знаешь, я по ночам не сплю, — допив остатки своего алкоголя, Рокко улыбнулся. — Давай, пей до дна, бестолочь. Просто немыслимо. Вэй Ин снова хотел сбежать, потому что устрашился своих же чувств! Это еще больше доказывало насколько Лань Ван Цзи для него особенный, и что это «особенный» не измеряется привычными терминами. «Этому нужно как-то помешать, — предавшись размышлениям, Рокко нахмурил брови. — Пока этот болван не в силах справиться с тем, что впервые так сильно влюбился, он может потерять то, что так благотворно на него влияет. Вот ты зараза! Я, конечно, понимаю, как это просто и удобно, дрейфовать в незатейливом течении своей жизни, но приходит время, когда нужно наконец-то повзрослеть, Вэй У Сянь. Ты же, я надеюсь, не рассчитываешь вот так продрейфовать всю свою жизнь, будучи уверенным, что ничто тебя не зацепит и не заставит твои сердечные мышцы сокращаться активней?» Но выпытать у Вэй У Сяня, кто же этот человек, было практически нереально, он наотрез отказывался хоть что-то о нем говорить, кроме как бесконечных восхвалений и нытья о том, какой же он хороший, ласковый, и что такого человека никто в полной мере не может быть достоин. И почему Вэй У Сянь ни разу не подумал о том, что размышляя таким образом приговаривает Лань Ван Цзи к одиночеству? К тому же, один достойный все же был, а если точнее, то единственный, кто и должен был быть. — Ты вот упомнил мне Европу и каблуки, — развернувшись к залу, Рокко положил согнутые в локтях руки на барную стойку и лениво начал двигать пальцами в воздухе, словно на невидимом рояле. — М-м? — брови Вэй Ина взметнулись вверх, он с удивлением округлил глаза. — Как вспомнил и то, что я напился, — улыбка Рокко стала шире. — А почему же ты умолчал о том, что в тот день и сам нажрался как свинья, устроил драку и омлет в штанах несчастных, которые пытались тебя остановить. И да, омлет ты сделал своими каблуками, а после запутался в проводах, что были раскиданы по полу в фотостудии, и которыми тебя пытались связать. Ну что сказать, талант ты и правда необычный, поскольку умудрился из связывания устроить приватный танец, я даже сохранил несколько снимков. — Поди врешь, зараза, — не веря, что на него мог остаться такой компромат, Вэй Ин склонился к нему, когда Рокко, хмыкнув, достал телефон. То, что он открыл в галерее, заставило Вэй У Сяня проглотить болезненный ком в горле и опасливо поджать губы. Голос его сделался низким, когда он почти приказным тоном хмуро произнес: — Удали. — На фото твоя разбитая губа так аппетитно кровоточит, как раздавленная вишенка. — Неправда! — возбуждённо воскликнул Вэй У Сянь и резво вскинул руку, чтобы отнять телефон. — Да знаю я, — вскочив со стула и сделав пару шагов назад, Рокко уклонился от еще одной атаки, что неимоверно развеселило его. — Ты пока что лишь играешься с ней, но придет день и с ней поиграет кто-то еще. — Удали фото! — Ты был таким драчуном в то время, — уходя всё дальше в зал, продолжал улыбаться Рокко. — Бесновался, не осторожничал, вовсю предавался своему буйному неугомонному характеру. Резвился со своими друзьями, будучи у них за главного заводилу, эдакая зажигалочка, превращающая каждый день в праздник жизни. Это я уже не говорю о том, что хоть ты и обрезал волосы, но тогдашняя твоя стрижка делала тебя по-особенному сексуальным, больше на современный лад, потому что с длинными волосами твой магнетизм обретает более глубокий загадочный фон. С длинными волосами почему-то всегда создается чувство, что ты принадлежишь к какому-то особому виду, и что у тебя уже есть спутник жизни, и он такой же особенный, как и ты. Не стриги больше волосы, ведь они роднят тебя с тем, чему ты, как я вижу, сам противостоишь, дурачок. Так получалось, что чем больше Вэй Ин напрягал тело, чтобы его движения были быстрее, тем ловчее в итоге изворачивался Рокко, да так ловко, что пару раз весьма интересным замедлившимся движением обогнул своего преследователя, из-за чего мышечная память Вэй Ина сработала сама по себе и он сделал хореографический поворот, что почти воспроизводил тот, который он использовал, когда танцевал на пару с кем-то. Удивившись этому он не сразу понял, что оказался прижат спиной к груди Рокко, а тот, вытянув руку с телефоном, напомнил ему причину их маленького противостояния. Глаза Вэй Ина сверкнули, он сразу же попытался отнять телефон, но Рокко резко убрал руку назад. Вэй Ин повернулся, Рокко вскинул руку верх, и в итоге вытянувшись в струнку Вэй Ин в этот раз оказался прижат своей грудью к его груди. Их взгляды молчаливо встретились, в то время как звук сердцебиения был заменен играющей вокруг них музыкой, и обоих посетило ощущение, что это она наполняет вены, а не кровь. — Танцуй, — буравя его гипнотическим взглядом, достаточно глубоким голосом сказал Рокко. — Вспомни, кто ты такой. Танцуй. А что такое танец? Не в общем смысле этого слова, а как процесс для каждого в отдельности. Вэй Ин понимал, о чем тот говорит. «Танцуй, потому что в этом всё твоё существо. Только так оно способно проявить себя в полную силу и насладиться этим, наполняя себя чувствами до самых краев». Кровь сильнее ударила в голову, кровь, которая уже была горячей от алкоголя, от многоцветия эмоций, от чувств, что вырывались наружу. Они так хотят вплести себя в причину своего существования, в того, кто их пробудил, кто их создал, и кто держит их, хотя может об этом даже не знать… «А смогу ли я на самом деле отказаться от него? — чувствуя, как этот поток всё сильнее захватывает его, Вэй Ин уже потерялся в ощущении реальности. — Я хочу, чтобы он был моим, и чтобы я был его. Я хочу этого, хочу…» Он так боялся своего желания, что уже мечтал просто упасть на руки Лань Ван Цзи и полностью вверить себя ему, не думая ни о чем другом. Он бы сказал ему делай со мной, что хочешь, я твой, всем своим видом выражая абсолютную покорность и трепет бушующих в нем страстей. Он боялся поговорить с ним об этом, так как боялся быть отвергнутым, а потому хотел воззвать к нему таким способом, чтобы, возможно, просто возбудить в нем ответное желание, использовать извечную мужскую слабость, или даже сыграть на его чувстве жалости. Лань Ван Цзи ведь такой добрый, он не посмеет отвернуться, он сделает это, если Вэй Ин попросит… если Вэй Ин будет выглядеть достаточно ущербно и жалко, да так, словно не тело отдает, а ссыпает на его ладони растерзанное полотно собственной души. «Ты ведь пожалеешь меня и приласкаешь, если я открою свои слабости… — думал Вэй У Сянь, забывшись в потоке танца. — Ты такой добрый, ты не сможешь закрыть глаза на мою боль. А я так хочу, чтобы ты знал, что мое сердце говорит мне одну истину — избавлением от моей боли можешь стать только ты…» Он был пьян, разгорячен и полностью оторванный от реальности бытия. Он только и видел сменяющиеся переливы электрического света, становящиеся почти глухими звуки музыки, словно они доходили до него через вату в ушах, различные запахи, что смешавшись почти душили, были жаркими, казалось, даже влажными, так как танцевали все и тяжело дышали, выдыхая углекислый газ. Он уже стекал капелькой влаги по его виску, ему было так хорошо от того, что он делал, он чувствовал себя живее всех живых, искусней любого искусства на планете, горячее и прекрасней любого человека. Он танцевал и не замечал порой брошенные на него восхищенные взгляды, не видел рук, что порой осторожно касались его, но лишь касались, как если бы верующий стремился коснуться подола одежды своего божества. Хотя, если посмотреть иначе, кто посмел бы приставать к нему, когда рядом с ним находился тот, кто лишь одним своим взглядом прибивал к земле и насквозь прожигал плоть. Рокко тоже танцевал, и, как это бывало и раньше, наиболее органично вплетался в паутину танца Вэй У Сяня, исполняя роль опоры для двигающегося тела, когда нужно подхвачивая или подставляясь, чтобы на него смогли опереться. В отличии от других он всегда понимал, когда Вэй Ин действительно растворялся в танце, ведь в такие моменты он, казалось… занимался любовью. Это только так и можно было назвать, учитывая ту его отдачу, откровенность, чувства и эмоции, что он вкладывал в движения, или лучше сказать когда он отражал то, что происходило у него внутри. Это не была техника движений, это был инстинкт, задающий направление, воспроизводящий движения, словно бы кисть в руке художника ведет другая невидимая рука, а художник об этом даже не знает. Когда Вэй Ин танцевал он занимался любовью, поскольку отдавал всего себя, и эта эйфория не нуждалась в финальном аккорде, как в физической близости. Высшее наслаждение было в том, чтобы продолжать это делать, пока не сожжётся вся энергия и ноги подкашивались; он падал, чувствуя, как с его души точно так же падают тяжелые глыбы, а тело, легкое, словно перышко, мечтало опуститься на теплую ладонь, что нежно сомкнет на нем свои пальцы… Это не могло не привлекать внимание, а так как люди вокруг него немного расступились, из-за чего образовалось небольшое кольцо пустоты, которое Вэй Ин мог вволю заполнять собой, то ничего удивительного, что те, кто находился на втором этаже могли видеть человека, что стал причиной всеобщего обожания. Не Хуай Сан по причине своей излишней незаинтересованности хоть чем-либо, кроме своих вееров, себя, а так же своих любимых птиц и головы не повернул, не смотря даже не на то, что происходило внизу, а вообще по обе стороны от него самого, продолжая спокойным вальяжным шагом шествовать обратно к их столику. Он лениво обмахивался веером, узор на котором был сшит их золотых нитей, и страшно гордился тем, как узор шикарно отсвечивает, что за версту было видно до чего дорогая та вещица, которую он бережно сжимал в своих руках. — Я отойду ненадолго, — идущий рядом с Лань Си Чэнем Мэн Яо положил ладонь на его плечо. — И зачем было вообще сюда приходить? — смеясь, крикнул ему вслед Лань Хуань. Они трое уже довольно долго были здесь, и понятное дело, от громкой музыки понемногу начинала уставать голова. — Могли бы и дома посидеть, все вместе. Он слегка сожалел, потому что Не Мин Цзюэ места скопления людей вообще не любил, если только не считать его любимых единоборств, а так он даже по улице брезговал ходить, всегда ездил на машине. Но Лань Хуань любил своего названного брата таким, каким он был, уважая и не осуждая многие противоречивые черты его характера, разве что в нужный момент сглаживая особо опасные волнения в душе этого мужчины. Однако он выражал искреннее удивление, что Мэн Яо, с которым Не Мин Цзюэ был особо строг, а порой даже несколько недружелюбен все равно всегда был подле него, и в какие бы конфликты они не вступали днем, стоило пройти лишь одной ночи и наутро Мэн Яо как ни в чем не бывало бодрой походкой сопровождал Не Мин Цзюэ и даже подшучивал над ним. Подшучивал! А ведь старший из семьи Не шуток вообще не любил и страшно злился, когда кто-то пытался его этим подловить. Что было еще страннее, у Мэн Яо был ключ от дома Не Мин Цзюэ, хотя они вместе и не жили. Официальная причина этой привилегии заключалась в том, чтобы отвозить пьяного после некоторых деловых встреч Не Мин Цзюэ в целости и сохранности к нему домой и проследить, чтобы он чего не натворил. Однако это не объясняло того, почему даже в трезвые деньки этих двоих привозила одна машина, что было вовсе не странно. Странно было то, что она же вместе их и отвозила, и особенно глазастые были уверены, что везет она их в одном направлении, без отдельных высадок… «Вот же абсурд, — думал обо всем этом Си Чэнь. — Эти дурные слухи, что они живут вместе… А даже если и живут, то что с того? Семья Мэн Яо не слишком обеспечена, живет он в трех часах езды от компании, а Не Мин Цзюэ вынужден пить почти на каждом серьезном мероприятии или встрече, так как тут ничего не попишешь, ведь так принято…» Лань Си Чэнь безумно любил своих названных братьев, хотя и не так пламенно, как своего младшенького единокровного брата, ведь мысли о нем преследовали его час и минуту… — Час и минута! — внезапно остановившись, Лань Хуань перевел взгляд на свои наручные часы и тут же расслабленно выдохнул. — Господи, еще есть время. Дядя совсем скоро прилетит, так что я должен… Он было хотел сказать «позаботиться о нем», но эти слова так и не покинули пределов его рта. Вместо этого он стрельнул случайным взглядом вниз и увидел кое-что, что показалось смутно знакомым. Он заприметил движение взметнувшихся длинных волос и улыбки, которую, обладая хорошей памятью, забыть не мог, и на свою удачу он был знаком с обладателем этой улыбки. — Брат Си Чэнь, что с тобой? — увидев, что тот остановился и смотрит вниз, Не Хуай Сан подошел к нему. — О, а где Мэн Яо? — Пошел в уборную, — слегка потерянно сказал Лань Си Чэнь, наблюдая за безумно красивым танцем двух людей, перед которыми иные растолпились, дабы лучше видеть происходящее. — Надо же… — Что такое? — зевнул Не Хуай Сан, взмахнув веером. — Не знал, что господин Вэнь танцует, — с улыбкой сказал Лань Хуань. — Ты только посмотри, это же настоящее искусство так двигаться, он словно… физическое воплощение музыки, которая сейчас играет. — Вэнь? — глаза Не Хуай Сана тут же округлились. — Где? Я и не думал, что отпрыски Вэнь посетят сей скучный вечер, им же подавай помещения вымощенные золотой плиткой, да бокалы, сделанные, наверное, из алмазной пыльцы. Кого из них ты увидел? Сюя или Чжао? — У него есть сыновья? — удивленно вскинул брови Лань Хуань. — Но он же так молод. — Кто молод? — в ответ дернул бровью Не Хуай Сан. — Ну, для своих почти сорока он и правда выглядит шикарно, но даже так молодым его не назовёшь, скорее уж сексуально зрелым. Такое впечатление, что этот черт в какой-то момент просто отказался покрываться морщинами и… — Какие еще сорок? — еще больше удивился Лань Хуань, однако уже серьёзно нахмурившись. — Посмотри вниз. Разве этому человеку может быть сорок? Да он едва выглядит на двадцать! Не Хуай Сан посмотрел на него очень интересным взглядом, которыми обычно опытные доктора провожают очередного пациента, чья психика сбита с орбиты нормальности, то есть абсолютно безучастно, но с каким-то секретом. Не Хуай Сан посмотрел вниз и увидев танцующего человека не счелся, как и его глаза округлились, а дыхание слегка сбилось. — Ты об этом, что ли? — тихо сказал он и медленно повернул свой взгляд на Лань Хуаня. — «Вэнь Жо Хань»? — Ну, а кто еще? — он уже было хотел добавить, что это врач его брата, когда Не Хуай Сан открыл рот раньше него. — Вот этот? — еще раз повторил он и его палец указал прямо на Вэй У Сяня. — Какой, нахрен, Вэнь? Да это же главный позор семьи Цзян, усыновленный ими ребеночек погибшей четы Вэев, партнеров отца Цзян Чэна по бизнесу, да и вроде как старых друзей. Лань Си Чэнь пришел в полное недоумение и снова посмотрел на танцующего внизу человека. — Это не Вэнь Жо Хань? — слабо пробормотал он. — Но кто же он? Не Хуай Сан скрестил руки на груди и прижался спиной к колонне, уходящей к балкону третьего этажа. — Этого любителя острой еды и острых ощущений, вся жизнь которого положена на поиск приключений для своей пятой точки, пока его грязный бесстыжий рот это активно комментирует, зовут Вэй У Сянь, — смешинки в его глазах стали отчетливей. — И он самое большое бедствие семьи Цзян. Когда его родители погибли, то именно эта семья взяла его под свое крылышко. Я с ним знаком, потому что знаком с Цзян Чэном и его сестрой, а еще однажды видел чету Цзянов на каком-то вечере, куда пошел вместе со своим братом. Вэй У Сянь, это… настоящее бедствие, лишенное благодарности существо и, можно сказать, чёрное пятно на репутации семьи Цзян. Он вроде как был танцором, даже строил карьеру, но потом вернулся и стал творить полный кошмар. Поговаривали, что он безбожно пропил оставленное его родителями наследство, а когда сделал это, вернулся и стал прожигать еще и те деньги, что давал ему Цзян Фэн Мянь. Он был каким-то ненормальным, гонял на машинах, употреблял вещества, дрался и вроде как чуть не был привлечен к суду за свои выходки. О, еще такой слушок ходил, что он блядовал не только с женщинами, но и мужчинами, и что его однажды видели в каком-то переулке, где он, кхм, находился в очень интимной близости с каким-то явно старше его мужиком. — Ты что говоришь! — резкий голос Лань Хуаня удивил Не Хуай Сана, и он даже вздрогнул. — Ты уверен, что говоришь именно об этом человеке? А про себя, вспоминая свое первое впечатление о нем и положительные перемены Лань Ван Цзи, что являлись итогом этих встреч, подумал: «Это невозможно, он ведь не может быть таким…» Не Хуай Сан, взволнованный его резким тоном тут же отвел глаза, и только тогда, присмотревшись, заметил еще кое-кого, и в этот раз его нервозность дала о себе знать ярче, так как он тихонько взвизгнул и посильнее сжал ладонями веер. — А-а, — приглушенно протянул он, — еще и дружка своего притянул. Ну, теперь что скажешь? — А кто этот человек? — видя рядом с «психологом» весьма привлекательного мужчину, что даже на фоне красивого Вэй У Сяня казался каким-то по-особенному притягательным, глаза Лань Хуаня оценивающе прошлись по его фигуре. Не Хуай Сан беззлобно цыкнул, и не слишком долго смотря на Рокко, словно бы боялся чего-то, тут же отвел взгляд. — Этот второй… — начал он, — сущий дьявол, нагоняющий кошмар одним своим существованием в этом мире. Его я тоже хорошо знаю, да и богема знает его. Он известный парикмахер, услугами которого пользуются многие зажиточные люди, в общем почти все те, кто родился с золотой ложкой во рту, но… это очень, очень, очень страшный человек, с которым связываться опасно, действительно опасно. Лань Хуань ничего не ответил, все еще чувствуя потрясение от того, что и он, и его брат оказались обмануты этим Вэй У Сянем, и какие цели он преследовал, когда выдавал себя за другого, еще сильнее тревожили сердце старшего Ланя. Он сразу подумал о брате, не сводя глаз с Вэй У Сяня, словно пытался глазами прожечь в нем дыру и вытрясти из неё всю правду, а между этим еще и слышал долетающие до него слова Не Хуай Сана. — Вэй У Сянь и Рокко, так зовут того парня, учились в одной школе и до сих пор эти двое лучшие друзья. Рокко был из довольно бедной семьи, что, впрочем, не помешало им наплодить аж девять детей, восемь из которых девочки, и только один — мальчик. Последнего, к слову, хотели продать, эта частая практика для малообеспеченных семей, но его спасло то, что он был мальчиком. Благодаря ежегодному конкурсу, что позволял брать к себе на обучение детей из, так скажем, низшего сословия, Рокко попал в элитную школу, в идеале сдав все требующиеся экзамены, и как ему это удалось –вопрос, не утихающий до сих пор. Но когда этот монстр подрос, он… угодил в колонию для несовершеннолетних за то, что пырнул ножницами какого-то парня. Каковы были причины точно не ясно, но исходя из того, что того парня посадили за домогательства становится понятно, кого тот домогался. Рокко обожает своих сестер, они тоже в нем души не чают, а потому с помощью очень больших денег его быстро освободили под залог. Его старшая сестра на тот момент уже была замужем за одним из главных представителей Триады, и вот тебе ответ, откуда нашлись такие деньги. Ты представляешь, что такое Триада? С того времени с этой семейкой вообще связываться было страшно, особенно учитывая этого младшего ублюдка. Он не в себе, его все боятся, этого маньяка, и его не в колонию нужно было отправить, а в психлечебницу. Уже в старшем возрасте, имея свой салон, он попал в какую-то перепалку, ему разбили лицо, а он, мать его так, просто стоял и спокойно смотрел на них, слегка улыбаясь, пока по его лицу, заливая губы и подбородок, ручьями текла кровь! Я сам видел это, потому что так я впервые с ним и познакомился. Он просто шел к тем, кто его избил, а те отступали, чуть не обосравшись от тех дьявольских глаз! Бизнес Рокко крышует мафия преступного мира. С такой крышей он не то что людей, самого боженьку не убоится, да и как он будет боятся, когда впечатление такое, что его тень — сам дьявол… Его речи были достаточно возбужденными и эффектными, но слова, которые он произносил, было сложно сопоставить с тем человеком, что находился внизу. Мужчина, о котором говорил Не Хуай Сан, представлялся эдаким матерным волком с опасной физиологией и грубым лицом, в то время как мужчина, который находился внизу, был красив и утончен, к тому же еще и хорошо танцевал, порой обнимал Вэй У Сяня, смеялся и веселился. Он был ниже Вэй Ина, худее, но в красоте его было что-то такое, в чем на самом деле сидел корешок зла, способный распускать цветы с неповторимым дьявольским очарованием. — Имея таких друзей, как этот, ты еще будешь сомневаться в том, что я сказал об Вэй У Сяне? — осторожно заговорил Не Хуай Сан. — Да этот маньяк был первым, кто вытаскивал его из всех передряг, и, наверное, он же и не дал ему попасться стражам закона, учитывая, что тот вытворял. Но что хуже, он жестоко мстил всем тем, кто его обижал, понимаешь? Мужчины, например, на шею которых вешался этот сиротка, должно быть преследуя свои неизменные цели, ведь пропив свое состояние он стал беден, и его не раз видели подрабатывающим то там, то сям. Наверное, Цзян Фэн Мяню он тоже надоел, что тот перестал давать ему деньги, вот и пришлось идти работать… — Что подтвердит правдивость твоих слов? — тихо спросил Лань Хуань, лицо которого было бледным, а глаза скрывали волосы, которые он не заправил за ухо. Он всё еще смотрел на Вэй У Сяня, стоя в профиль к младшему отпрыску семьи Не. Не Хуай Сан серьезно задумался. — Ну, в слухах всегда есть какая-то доля правды, — невозмутимо протянул он. — Про Рокко я уверен на сто процентов, потому что располагаю такой информацией, можно сказать, из первоисточника, ведь я встречался с одной из его сестер. Но, как ты понимаешь, эти отношения были недолгими. А что касается Вэй У Сяня… ну смотри, когда он вернулся он и правда дебоширил, почему и расползлись слухи о том, что он вытворял. Он же не простой человек, он член очень влиятельной семьи… Ну, правда потом он успокоился, его безумства продлились недолго, и он залег на дно, а после о нем уже и не вспоминали, разве что эпизодами, когда он где-то появлялся вместе со своей семьей или отдельно со своим шиди. Я, кстати, удивлен, что вижу его здесь сегодня, но учитывая присутствие того, кто подле него, отлично понимаю, почему он здесь. Ты посмотри, какой он красивый, как вырядился, а благодаря кому? Это его дружок постарался, он всегда за ним присматривает, и, наверное, был бы счастлив трахнуть его, ведь что ни говори, а Вэй У Сянь и правда такой… сладенький. — Замолчи! — невероятно оскорбленный, словно задетый за живое, Лань Хуань резко развернулся и пошел в противоположную от прежнего направления сторону. Он ощутил боль, потому что уже давно начал подозревать, что Лань Ван Цзи этот «доктор» возможно… нравится, причём не как друг. Лань Чжань ведь изменился после встречи с этим человеком, причем в лучшую сторону. Он стал… счастливей, чувственней, в его жизни словно появилось что-то, что начало занимать все его мысли, и чем сильнее это происходило, тем больше он расцветал, словно наконец-то начал по-настоящему жить. Он всегда был так взволнован их встречами, переживал о своем внешнем виде, переживал о своем настроении, дотошно и внимательно разглядывал себя в зеркале, чтобы точно быть уверенным, что ничто в его и без того лишенном эмоций лице не оскорбит доктора. Чувства Лань Хуаня можно было понять, ведь исходя из того, что он услышал, можно было сделать определенного оттенка выводы, и если окажется, что этот «доктор» просто вожделел к Лань Ван Цзи, или, что хуже, по каким-то своим причинам решил над ним поглумиться… «Мой брат… — тревожно щелкая суставами пальцев, порой сжимая их в замок, размышлял Лань Хуань. — Мой дорогой, мой любимый брат… И ведь я сам привел тебя к нему, но я же не знал! Не знал…» Голова Лань Хуаня раскалывалась от различных мыслей, и уже находясь в машине он обхватил её руками, склонив лоб почти к самому рулю. — Что я должен теперь предпринять? — тяжело прошептал он. — Первым делом ведь немедленно прекратить это общение, верно? Я должен немедленно разорвать эту связь, но… Но ведь его брат стал таким счастливым, и от этого невероятно больно, ведь, оказывается, счастливым его делает человек, который… обманывает его, и возможно не без какой-то цели. И все же Лань Хуань сомневался. Он на самом деле плохо разбирался в людях, так как сам по себе был добродушным и открытым, но он не хотел верить, что человек, которого он видел в тот день их первой встречи, и, самое главное, в котором увидел лишь положительное может оказаться отпетым мерзавцем с мелочными ценностями в жизни. Ну, а Лань Ван Цзи, он ведь не такой, как Лань Хуань, он вообще никогда не смотрел на людей положительно, и самые сладкие речи не смогли даже прикоснуться к тем стенам, что он вокруг себя возвел, не говоря уже о том, чтобы проникнуть через них. Разве Лань Ван Цзи, который никому никогда не доверял и не подпускал, приблизил бы к себе человека, внутри которого коптиться то, о чем рассказал Не Хуай Сан? — Я должен сам поговорить с ним, — заводя машину, твердо сказал Лань Хуань. — Я должен посмотреть ему в глаза и спросить напрямую обо всем, что ныне меня тревожит. И если окажется, что он действительно мерзавец, я сделаю всё, чтобы он больше никогда не посмел приблизиться к Лань Ван Цзи. Мой брат идеален и всеми уважаем, поэтому я не позволю, чтобы его жизнь и его репутацию омрачило что-то, носящее фамилию Вэй. Отъехав от парковки вскоре машина выехала на трассу. Не за горами час приземления самолета, а вместе с ним и дяди, которого Лань Хуань не собирался в свои тревоги посвящать, однако даже не подозревал, что причина всех его тревог сделает это сама.