Сборник драбблов

Хосок раньше любил все эти шумные бары и клубы, был заводилой в любой компании, танцпол рвал с первых же секунд появления, мог превратить любые унылые посиделки в настоящую вечеринку, где нет ни одной скучающей души. Но всё это было раньше, а теперь он позволяет себе выбираться на подобные мероприятия не чаще, чем раз в несколько месяцев, топит себя в работе и губит время, играя в компьютерные игры. «Друзей» в два счёта стало раз в десять меньше, ведь всем нравился неугомонный весельчак, а не трудоголик с почти чёрными синяками под глазами. А те, кто остался, всё чаще пытаются залезть в душу, наизнанку её вывернуть и вытащить Чона из его панциря. — Чувак, послушай меня, — Намджун кладёт тяжелую руку на плечо друга и вздыхает тяжко, — Чонгука не вернёшь всеми этими страданиями. Он точно не хотел бы, чтобы ты жил вот так. ..Чонгук за Хосоком всегда по пятам ходил, восхищался им искренне и старался во всём подражать, танцевать научился почти так же отвязно и мощно, никогда не оставлял старшего наедине с самим собой, прекрасно зная, как Хо боится одиночества. Они были двоюродными братьями и лучшими друзьями по совместительству, их звали шутливо сиамскими близнецами, потому что один без другого никогда нигде не появлялся, отдельно друг от друга их поймать было невозможно. Их забавляло это, они своими крепкими отношениями дорожили так, как ничем больше. Но в одну из привычных вылазок в клуб Гук приметил симпатичную девушку в толпе и впервые отдалился от старшего брата, нырнул в движущийся поток людей, не сказав ни слова, и пропал. Хосок забил тревогу почти сразу, как только заметил отсутствие младшего, однако, найти его вовремя не успел. Истошный вопль из женского туалета привлёк всеобщее внимание в один миг, и весь народ хлынул туда в поисках зрелищ. У Хосока сердце сжалось от отвратительного чувства тревоги, он пробивался, как мог, а когда очутился внутри уборной, не смог сдержать панического крика. Тело Чонгука валялось почти под раковинами и тряслось отчаянно, его конечности ломало и сводило в судорогах, а сам он захлёбывался в пене и рвоте, рыдая от страха. Хосок не видел никогда ничего подобного, не знал совершенно, что ему делать, но сразу же младшего на бок перевернул, лишь бы тот не захлебнулся совсем, параллельно крича о помощи. Лишь Намджун не стоял столбом, уже давно вызвав скорую и ища в толпе кого-то с хоть какими-нибудь медицинскими знаниями. Врачи вошли в помещение уже тогда, когда рыдающий Чон обнимал грязного, липкого и всё ещё тёплого Гука, качаясь из стороны в сторону с ним на руках и громко плача. Определив почти сразу передозировку наркотиками и алкоголем, работники скорой едва сумели выцепить тело из рук старшего брата, который орал матом, обвинял врачей в смерти младшего, потому что те приехали слишком поздно. После похорон Хосока не видели около трёх месяцев, лишь Намджун знал, что тот ушёл в глубокий запой, виня себя в смерти Чонгука. Он не уследил, он отпустил от себя, не нашёл вовремя, и этот груз будет давить на его плечи до конца жизни. Вытащить его со дна, на которое он сам себя опустил, оказалось непросто, но возможно. Нам нашёл ему работу, которая могла максимально занимать его мысли, отвлекать от тяжёлого чувства вины и сжирать почти всё его свободное время. Чон жил днём сурка почти полгода, а затем впервые решил согласиться выпить с Джуном в баре. С тех пор Киму иногда удавалось вытянуть его в единственный выходной на неделе развеяться хоть немного, за что Хо был благодарен, разумеется, но радоваться подобному отдыху он больше не мог. Сегодня — тот самый день, когда парень вновь пришёл в место, приносящее ему одну лишь боль. Он пытается сделать шаг вперёд, продолжить жить, а для этого должен отпустить то, что произошло, пытается вышибить клин клином, поэтому приходит в клубы немного чаще. Ты наблюдаешь за ним почти с самого его появления здесь, оглядываешь внимательно худую фигуру и отмечаешь болезненный вид, боль в глазах и леность в каждом движении. Парень не танцует, лишь ходит вдоль зеркальных стен, то и дело уворачиваясь от пролетающих мимо людей и морщась от пьяных криков. Ты не знаешь, почему, но помочь ему хочешь, залечить его раны, но подлетать вот так, ни с того ни с сего, боишься, поэтому просто медленно передвигаешься в сторону танцпола, держась ближе к зеркалам, в которые отчаянно вглядывается несчастный шатен. Начинается новая песня, сексуальная, тягучая, медленная и затягивающая, и ты принимаешься двигать бёдрами, смотря прямо в спину Хосока, надеясь, что он обернётся. Парень не чувствует твоего пристального взгляда, не обращает внимания на смену общей атмосферы, лишь смотрит на своё осунувшееся от вечного недосыпа и стресса лицо, уже подумывая о том, что сегодня идти в клуб было не самой удачной идеей. Он смотрит прямо перед собой и на секунду видит Чонгука в отражении, вздрагивает от неожиданности и болезненного укола прямо в сердце, а затем взгляд отводит, замечая в отражении сбоку женскую фигуру. Ты смотришь прямо на него неотрывно и пальцем манишь, и он разворачивается неверяще, оглядывает тебя с ног до головы и остаётся на месте, думая, что ошибся, что зовёшь ты вовсе не его. А ты рисуешь бёдрами плавно восьмёрку в воздухе и уже обеими руками приглашаешь к себе, улыбаясь по-доброму, совсем не пошло, и Чон теряется от этого вида, потому что обычно здесь ищут партнёра на одну ночь, но ты совсем не похожа на ту, кто хочет лишь воспользоваться телом. Он подходит боязливо и неуверенно пристраивается сбоку, повторяя за тобой каждое движение, считывает тебя мастерски и предугадывает, что ты сделаешь дальше. Вы танцуете так, будто месяц репетировали, чтобы впечатлить остальную толпу, и сами в шоке лёгком пребываете от синхронности и слаженности. Хосок прикоснуться боится, и ты чувствуешь между вами такое нелепое и ненужное сейчас напряжение, сама его руки хватаешь и укладываешь одну на талию, а вторую — на бедро, и парень приближается, двигается смелее, вдруг вспомнив, почему раньше так сильно любил танцы. Он всю душу вкладывает, расстраивается, что немного сноровку растерял, стал менее гибким и тело контролирует чуть хуже, чем раньше. Но тебе и того, что он может сейчас, более, чем достаточно, потому что даже без долгой практики он всё ещё профи, до сих пор музыку не слышит, а чувствует сердцем и телом, кружит тебя властно, ведёт и прижимает к себе. Ты лицом к нему разворачиваешься, обвиваешь шею руками и волну делаешь бёдрами вперёд, а он выдыхает рвано в ответ и принимает правила игры. Ваш танец становится всё больше похож на имитацию секса, вам горячо, вы чувствуете взгляды со всех сторон и слышите восхищённые крики и гул одобрения, и вдруг сбежать хочется, наедине остаться и танцевать лишь друг для друга. Руками оглаживаешь мужские плечи и шею, к лицу поднимаешься и останавливаешься ладонями на щеках ровно в тот момент, когда ваша песня заканчивается и сменяется новой, ритмичной и агрессивной. Ты делаешь шаг вперёд, ловя обеспокоенный взгляд парня, и быстро целуешь его в лоб, чтобы он не успел увернуться. Хосок моргает часто с глупым видом, и ты тихо смеёшься, ослепляя его своего яркой улыбкой. Ты наклоняешься к нему снова, чтобы на ушко кое-что прошептать, и в этот раз он сам вперёд подаётся, подставляясь. — Завтра в это же время я снова буду здесь. И уходишь, погладив парня по щеке и даже не поинтересовавшись его именем. Вот только это неважно, потому что на следующий день он ломает себя изнутри и строит заново, приходит снова в тот же самый клуб и опять глядит на зеркальную стену. Ты подходишь со спины, обнимаешь аккуратно и смотришь в отражение, в котором парень моргает часто, отгоняя слёзы, и кладёт свои ладони поверх твоих. Хосок вновь Чонгука видит, и тот улыбается ему счастливо, ведь старший отпустил его, наконец, и скоро найдёт себе новый смысл в жизни. Он не знает пока, правильно ли поступает, так легко подпуская тебя к себе, но всё равно за руку тебя тянет к себе и в запястье целует нежно. — Меня зовут Хосок, — смотрит исподлобья немного боязливо, шаг вперёд делает и притягивает тебя ближе. — Очень приятно, Хосок, — ты усмехаешься и руки за его плечи заводишь, сцепляя замком на его шее, — меня зовут Т/И.